Приказ НКВД № 00447

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Приказ НКВД № 00447 (Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов») — секретный приказ НКВД от 30 июля 1937 года. На основании этого приказа с августа 1937 года по ноябрь 1938 года 390 тыс. человек были казнены, 380 тыс. отправлены в лагеря ГУЛага[1]. Таким образом, установленные первоначально квоты — репрессировать 268,95 тыс. человек, из которых 75,95 тыс. расстрелять, были превышены в несколько раз. Операция по этому приказу стала крупнейшей массовой операцией Большого террора.

Приказ, открывший путь к массовым репрессиям, был впервые опубликован в газете «Труд» от 4 июня 1992 года[2]. В отличие от открытых показательных процессов над советской элитой, операция по приказу № 00447 касалась рядовых граждан, среди которых были крестьяне, рабочие, сельское духовенство, асоциальные элементы, уголовники и бывшие члены оппозиционных партий. Приговоры выносились республиканскими, краевыми и областными тройками НКВД.





Содержание

Предпосылки

Ситуация в Советском Союзе

После свёртывания Новой экономической политики (1927) в Советском Союзе расширяется круг лиц, на которых оказывалось административное давление и преследование силовыми органами[3]. Принудительная коллективизация (с 1928) и раскулачивание (с 1929) вызвали местные протесты, беспорядки и восстания[4][5]. Изменение порядка на селе в сочетании с форсированной индустриализацией привели к всплеску внутренней миграции. Не менее 23 миллионов человек в промежутке с 1926 по 1939 год переехали из деревни в город[6], что обострило и без того сложную ситуацию с поставками продовольствия и уровнем преступности.

В ответ на общественные возмущения, вызванные этими изменениями, введены внутренние паспорта для городского населения[7]. Нежелательные «элементы» были принудительно выселены из городов в так называемые рабочие или специальные поселения. Средства преследования, однако, оставались несовершенными: по данным органов внутренних дел, примерно треть депортированных кулаков (от 600 тыс. до 700 тыс.) сбежали из поселений[3]. Бегство и миграция бывших кулаков ставила под угрозу «успех» кампании по раскулачиванию, и поэтому привлекла внимание Сталина[8]. По мнению Николая Ежова, руководителя НКВД с весны 1936 года, объединявшиеся группы кулаков саботажами и подрывной деятельностью представляли серьёзную угрозу для Советского Союза[9].

Назначение Сталиным на декабрь 1937 года всеобщих, равных выборов с тайным голосованием в Верховный Совет СССР обеспокоило многих ведущих партийных функционеров. В первую очередь, им казалось, что преследуемые церковники и «кулаки» объединятся с другими «врагами» советской власти и на выборах смогут повлиять на неё. Опасения обусловлены ещё и тем, что «Сталинская конституция» 1936 года предоставила сотням тысяч преследуемых все права. Партийная элита на местах опасалась, что баланс власти может склониться против большевиков[6][7][10].

Внешнеполитические факторы и ксенофобия

К внутренним общественно-политическим факторам добавились также и внешние[11]. Советская власть опасалась агрессивно настроенных стран, в первую очередь Германии, Польши, Японии. Пропаганда СССР переносила эти опасения и предположения в народ: повсюду виделись враги, шпионы, заговорщики, диверсанты и вредители, которые ослабляли страну изнутри[12] и вызывали беспокойство руководящих кругов тем, что в случае внешней агрессии они могут начать восстание. Массовость восстания обеспечивалась бы сотнями тысяч человек, подвергшихся притеснениям: раскулаченные, верующие, депортированные, преступники, социально опасные и другие. С целью устранения этой угрозы был организован ряд показательных процессов, на которых перед народом предстали «виновники» многочисленных проблем экономики и повседневной жизни. Предпринимались меры по предотвращению создания антисоветской «пятой колонны»[7].

Подготовка

Письмо Сталина от 3 июля 1937 г.

3 июля 1937 года Сталин направил Ежову, региональному партийному руководству и представителям НКВД телеграмму по решению Политбюро ЦК ВКП(б) № П51/94 «Об антисоветских элементах» от 2 июля[13], о начале общегосударственной кампании преследования раскулаченных лиц и «преступников». От местных властей требовалось в пятидневный срок провести всю необходимую подготовку:[6]

  • В зависимости от степени угрозы, разделить целевые группы на две категории и зарегистрировать на местном уровне. К первой категории следовало записать «наиболее враждебных» кулаков и преступников, которые должны были быть приговорены к расстрелу. К второй категории следовало записать «менее активных, но враждебных», они подлежали депортации.
  • Для суда над указанными лицами следует создать отдельные суды, так называемые «тройки», в состав которых, как правило, входил представитель НКВД, региональный партийный лидер и прокурор.
  • В заданные сроки отправить уведомление в Москву, как о количестве взятых на учёт лиц по обеим категориям, так и личный состав троек.

1 января 1930 года Генрих Ягода, предшественник Ежова на должности руководителя НКВД, издал приказ ОГПУ № 44/21, согласно которому кулаки делились на 3 категории, и для каждой определялись различные наказания — представителей первой категории, если они были признаны в участии в сопротивлении, следовало расстрелять. В качестве судов также были использованы тройки[3].

Обратная связь

В июле 1937 года функционеры и сотрудники НКВД направили необходимую информацию в Москву, однако не уложились в сроки и данные были представлены лишь предварительные, оценочные. В том же месяце регионы провели исправление количества преследуемых, в некоторых случаях особенно заметно, в сторону увеличения. Наибольшее количество кандидатов на расстрел и депортацию представил первый секретарь Московского обкома Никита Хрущёв. По состоянию на 10 июля им было начислено 41 305 «криминальных и кулацких элементов»: 8 500 предлагалось расстрелять (первая категория), 32 805 выселить (вторая категория)[14][15].

В письмах в Москву также встречались просьбы увеличить число преследуемых. Соответствующие предложения касались заключённых, специальных и трудовых поселенцев, «вредителей», подстрекателей, беглецов и их пособников. Также прямо требовалось разрешение на преследование духовенства. Политбюро обычно удовлетворяло просьбы местных властей[14].

Подготовительные конференции

13 июля[14] руководством НКВД издан приказ руководителям региональных управлений НКВД прибыть на конференцию в Москву. Состоялась она 16 июля и послужила координации действий будущей массовой операции[16]. Стенограмма или протоколы этой конференции неизвестны.

На региональном уровне подготовительные конференции продолжались до конца июля. Так на совещании в Новосибирске 25 июля[17] было указано на необходимость придерживаться строжайшей секретности[7], на допустимые упрощения при ведении следствия и скорость судебных процессов. Также рекомендовалось найти подходящие места для осуществления расстрелов и захоронения тел[17]. Участники заседания в Новосибирске приветствовали предстоящую операцию «громкими возгласами поддержки»[7][18].

Михаил Фриновский

Ведущую роль в подготовке, планировании и позже при выполнении приказа НКВД № 00447 играл Михаил Фриновский, заместитель Ежова. Он сообщал членам Политбюро о результатах подготовки и получал от них дальнейшие указания. В июле 1937 года Сталин трижды принимал его в рабочем кабинете. Фриновский представил проект приказа Ежову 30 июля, и тот его подписал. Тогда Фриновский отправляет копии приказа на 15-и или 19-и страницах[17] руководителю сталинской канцелярии, Александру Поскребышеву, с просьбой передать в Политбюро. 31 июля приказ был утверждён Политбюро без изменений. В этот же день приказ отправлен всем руководителям НКВД республиканского, областного и районного уровней[17].

Предварительные приказы

Прообразом операции репрессий бывших кулаков послужил не только приказ ОГПУ № 44/21 от 1930 года[8], но и две менее обширные кампании:[19]

  1. Постановление Политбюро от 28 июня 1937 года «О выявленной в Западной Сибири контр-революционной повстанческой организации среди высланных кулаков» послужило непосредственным прообразом кулацкой операции, поскольку здесь также предусматривалось использование «троек». Операция была направлена против предполагаемых сторонников и членов «Русского общевоинского союза» в Западной Сибири, которым приписывалось создание разветвлённой сети диверсионно-повстанческих групп, управляемых белыми генералами или работающих в пользу японской разведки[20][21]. Против всех активистов «повстанческой организации» Политбюро сочло необходимым применить высшую меру наказания и постановило создать краевую «тройку» в составе начальника УНКВД, прокурора по Западно-Сибирскому краю и первого секретаря Западно-Сибирского крайкома партии, с целью ускоренного рассмотрения следственных дел «повстанцев».
  2. 25 июля Николай Ежов подписал секретный приказ НКВД № 00439: «Об операции по репрессированию германских подданных, подозревавшихся в шпионаже против СССР». Эти меры были направлены на выявление и обезвреживание предполагаемых шпионов нацистской Германии[22].

Содержание приказа

Контингент лиц, подлежащих репрессиям

Во вступительной части приказа Ежов отметил, что все, кто считался врагом советской власти непременно должны быть наказаны.

Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства.[23]

К репрессируемым лицам относились:

  • Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания или сбежавшие из лагерей и трудовых поселений; скрывающиеся от раскулачивания и уличённые в антисоветской деятельности.
  • Бывшие кулаки и социально опасные элементы, которые находились в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях.
  • Члены антисоветских партий, реэмигранты, скрывающиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения и ведущие активную антисоветскую деятельность.
  • Участники казачьих и белогвардейских организаций.
  • Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся в тюрьмах, лагерях, трудовых поселениях и колониях.
  • Уголовники, а также преступники, которые содержатся под стражей, но чьи личные дела судебными органами ещё не рассмотрены.
  • Уголовники, находящиеся в лагерях и трудовых поселениях, и ведущие там преступную деятельность.

Лимиты и наказания

В изданном Ежовым приказе, лимиты по обеим категориям были уменьшены, по сравнению со списками от регионов. В общей сложности, 59 республик, краёв и областей предоставили список из 263 076 бывших кулаков и преступников: 85 511 предлагалось расстрелять, а 181 562 — выслать. Приказом же предусматривалась примерно на 29 тыс. человек меньше: 59,2 тыс. по первой категории, 174,5 тыс. — по второй. Уменьшение лимитов произведено в первую очередь за счёт регионов, в чьих списках было более 4 тыс. кандидатов[17].

В приказе отмечалось, что указанные лимиты являются лишь ориентировочными. В то же время, их превышение разрешалось только по согласованию с Ежовым[24].

Другим отличием была мера наказания преследуемых второй категории. В письме Сталину от 3 июля 1937 года предусматривалась депортация в трудовые поселения. Приказом же устанавливалось наказание в виде ареста и ссылкой на 8-10 лет[17].

Кроме того приказ содержал инструкции относительно членов семей репрессированных[25].

Тройки

Приказ утверждал личный состав 64-х троек на республиканском, краевом и областном уровнях. В «кулацкой операции» тройки были «оперативным костяком массового террора»[8] и имели не только те же задачи, что и ускоренные суды по раскулачиванию, но иногда и тех же членов, например: Станислав Реденс, Ефим Евдокимов, Леонид Заковский, Василий Каруцкий, Борис Бак, Роберт Эйхе[26].

Председателем заседаний был представитель НКВД, материалы для принятия решений тройкой готовили сотрудники НКВД: «докладчик» и «секретарь» тройки. Это указывает на значительное влияние НКВД по сравнению с представителями прокуратуры и партии[17].

Иногда, личный состав троек подвергался существенным изменениям. Ещё в начале действия приказа № 00447 Политбюро ЦК КПСС освободило одних и назначило на замену других членов. Так, 23 и 28 июля тройки Саратовской, Омской и Ивановской областей были изменены в полном составе. До 20 августа Политбюро внесло изменения в личный состав ещё 17-и троек. Даже в течение кампании происходили изменения в их составе: 2 ноября были назначены 15 новых председателей троек, а освобождённые члены сами становились жертвами репрессий. Общее количество членов троек достигало порядка 350 человек[17].

Руководство НКВД в Москве и Партия имели все рычаги влияния на работу троек (например, утверждение увеличения лимитов, утверждение членов троек), что позволяло регулировать интенсивность их работы[26].

Следствие

Основная роль в проведении следствия принадлежала руководителям республиканских, краевых и областных управлений НКВД. Они утверждали списки кандидатов на арест (причём без санкции прокурора), а также составляли и отправляли обвинительные акты (зачастую не более страницы) на рассмотрение тройки[17].

Следствие проводилось «ускоренно и в упрощённом порядке»[27], без соблюдения элементарных прав[17]. Заседания происходили за закрытыми дверями, в отсутствие обвиняемого, не оставляя ему никакой возможности защиты. Пересмотр вынесенных тройками решений, не был предусмотрен приказом, поэтому приговоры выполнялись быстро[26]. В отличие от процессов против партийной элиты, признания обвиняемых не играли роли[28].

Временные рамки и приоритеты

Предполагалось, что кампания начнётся в различных регионах в разное время. Начало было запланировано на 5 августа 1937 года, в республиках Центральной Азии — на 10 августа, а в Восточной Сибири, Красноярском крае и на дальнем востоке — на 15 августа. Кампания должна была продлиться до 4-х месяцев[29].

Сначала была запланирована кампания против первой категории преследуемых. Приказ отмечал, что кампания против второй категории должна начаться только после особых приказов Ежова, даже если в местном отделении НКВД уже завершена кампания против первой категории[30]. Такой порядок был установлен организаторами кампании по практическим соображениям: в июле ещё не было известно, когда будут подготовлены места для депортированных по второй категории. В некоторых местностях тройки обрекали на смерть в первую очередь тех, кто уже находился долгое время в тюрьме. Таким образом, освобождалось место для следующей жертвы. Также отдельными пунктами приказа тройкам разрешалось выносить смертные приговоры тем, кто длительное время находился под следствием[31].

Финансирование операции и использование заключенных

Политбюро ЦК КПСС приказало Совету народных комиссаров выделить НКВД 75 млн рублей из резервного фонда для проведения массовых операций. Из них 25 млн предназначались на оплату перевозки заключённых второй категории по железной дороге, 10 млн. — на сооружение новых лагерей. Заключённые должны были быть направлены на уже существующие крупные стройки ГУЛАГа, возводить новые лагеря или работать в лесозаготовительной промышленности[17].

Ход выполнения приказа

Правила проведения операции

Оперативным приказом № 00447 были установлены границы репрессий. Директивы, изданные руководством НКВД в первой половине августа 1937 года конкретизировали его и могли рассматриваться как положения о выполнении приказа[14]. Например, директива № 409, выданная Ежовым, регулировала проведение карательных операций в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа. Они также касались казней в специальных тюрьмах — политизоляторах, в которых содержались «злейшие враги советской власти».

Влияние на ход выполнения операции оказывалось не только из Москвы, так народный комиссар внутренних дел Украины Израиль Леплевский своими приказами требовал, например, усилить работу там, где случались несчастные случаи на железной дороге, поскольку видел в этом саботаж и вредительство. Кроме того сосредоточивал террор на церкви и «сектах».

15 августа был издан Приказ НКВД № 00486 о начале репрессий против «изменников родины, членов правотроцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных военной коллегией и военным трибуналом по первой и второй категориям, начиная с 1 августа 1936 года», а также о порядке «арестов жён изменников родины, участников право-троцкистских организаций, шпионов и диверсантов». Здесь был применён принцип ответственности членов семей осуждённых. Приказом установлен порядок ареста и осуждения ЧСИР (член семьи изменника Родины) на 5-8 лет и размещения их детей в детдомах. В случае, если дети были старше 15 лет и признавались «социально опасными», то подлежали аресту. Всего по этой операции (приказ НКВД № 00386) арестованы около 18 тыс. женщин и схвачены более 25 тыс. детей[32].
Цитата из оперативного приказа НКВД № 00486:
«Дети в возрасте старше 15 лет, если по усмотрению работников НКВД… они признавались социально-опасными и способными к совершению антисоветских действий, направлялись либо в лагеря, либо в исправтрудколонии НКВД или в детские дома особого режима Наркомпроса. Грудные дети направлялись с матерями в лагеря, откуда по достижении 1-1,5 годичного возраста передавались в детские дома и ясли Наркомздрава. Дети в возрасте от 3 до 15 лет размещались в детских домах Наркомпросов» (Архив КГБ; материалы проверки дела «Антисоветского троцкистского центра», т. 3, л. 53-64).[istpamyat.ru/repressii/arkhivnye-dokumenty/izyatye-deti-chlenov-semej-izmennikov-rodiny/]

Этапы кампании

Согласно приказу, «кулацкая» операция должна была завершиться в начале декабря 1937 года. К этому времени срок был изменён уже на конец месяца, однако и тогда кампания не завершилась, закончилась лишь её первая фаза. Тем не менее, в начале 1938 года вопрос продолжения кампании ещё не был решён окончательно. После того как к концу прошлого года количество смертных приговоров приблизилось к выделенным лимитам, в тройках воцарилось ощущение неопределённости. В НКВД также стали раздаваться мнения о прекращении произвола, вызванного необходимостью выполнения лимитов. Такие мысли жёстко пресекались бранью, коллективным давлением и дисциплинарными наказаниями. В прокуратуре некоторые работники стали выступать за введение контроля над вынесением приговоров тройками. Эти одиночные инициативы возникали ещё и потому, что поступали жалобы о приговорах троек и двоек против партийных работников и представителей номенклатуры. Неуверенность побудила генерального прокурора Андрея Вышинского написать письмо, в котором прокуратуре было приказано просматривать вынесенные приговоры лишь в чрезвычайных случаях.

В письме от 8 января Фриновский отметил, что руководители УНКВД должны сосредоточить внимание на поиске кулаков и других антисоветских элементов на железнодорожном транспорте, поскольку предполагалось, что их вредительство стало причиной гигантских провалов в этом секторе экономики. В итоге, в начале 1938 года операция не завершилась, а вместо этого началась вторая фаза[14]. Официальным началом второй фазы стало постановление Политбюро ЦК КПСС от 31 января. В зависимости от региона, операция могла длиться максимум до 1 апреля 1938 года. Изданный приказ[3] увеличивал лимиты на 48 тыс. человек в первой категории и 9,2 тыс. человек во второй категории. В новом году кампания приобрела ещё более жестокий характер: в некоторых регионах почти все приговоры были смертными. Так, в Украинской ССР и Молдавской АССР с 1 января по 1 августа 1938 года 830 человек отправлены в лагеря, а 36 393 получили смертный приговор[14].

Одним из факторов особой жестокости репрессий на Украине стали изменения в партийном руководстве: 27 января первым секретарём Коммунистической партии Украины стал Никита Хрущёв. Также большое количество «антисоветских элементов» обнаружено на Дальнем Востоке. Фриновский, который посещал этот регион в командировках, 27 июля 1938 года направил просьбу об изменении лимитов, где предлагал увеличить на 15 тыс. человек лимит на расстрел и на 5 тыс. — лимит на депортацию. Политбюро утвердило эти цифры через 4 дня[17].

В течение второй фазы выполнения приказа основное внимание уделялось «другим антисоветским элементам», доля которых существенно увеличилась. Была усилена работа по выявлению и обезвреживанию «внутренних врагов», вышло на первый план преследование бывших социал-революционеров. Сам Сталин требовал от Ежова в письме от 17 января усилить преследования против этих лиц[14].

Конвейерное судопроизводство и соревнования

Судопроизводство было поставлено в тройках на конвейер. С протоколов их заседаний можно узнать о количестве вынесенных приговоров за каждое заседание: Ленинградская тройка, например, 9 октября 1937 года вынесла 658 смертных приговоров заключённым на Соловецких островах. Тройка Татарской АССР 28 октября вынесла 256 смертных приговоров. Карельская тройка рассмотрела 20 ноября 705 дел и вынесла 629 смертных приговоров. В тот же день Краснодарская тройка вынесла 1 252 приговора. Омская тройка 10 октября вынесла 1 301 приговор, из которых 937 на смертную казнь, а 15 марта 1938 года — 1 014 приговоров, 354 из которых на смерть[17].

Уже в начале кулацкой операции местные работники стали выступать с просьбами об увеличении лимитов. Весомым фактором этих просьб была попытка председателей троек показать себя радикальнее и вернее «линии партии» своих предшественников. Поэтому во многих тройках кампания сочеталась с борьбой за высокие показатели работы. В Омске назначенный 28 июля 1937 года председатель тройки уже 1 августа просил Лубянку увеличить лимиты. Он объяснил это «стахановскими темпами», которыми арестовано уже 3 008 человек по 1-й категории[7][17].

В течение всей операции к руководству в Москве поступали просьбы об увеличении (иногда существенном) лимитов. Например, народный комиссар по внутренним делам Украины Израиль Леплевский[14], отправлял подобные просьбы несколько раз. Зачастую они удовлетворялись. До сих пор неизвестны случаи, когда местное руководство осмелилось бы не превысить определённые приказом НКВД № 00447 лимиты, хотя такая возможность в нём чётко предусмотрена[14][24]. На местах лимиты воспринимались как и любые другие плановые показатели СССР, к выполнению и перевыполнению которых так стремилось руководство[33].

Однако известны случаи, когда инициатива увеличить лимит принадлежала не местным властям, а руководству партии и НКВД. Например, 15 октября 1937 года Политбюро приняло увеличение лимитов на 120 тыс. человек, из них 63 тыс. по первой категорией и 57 тыс. — по второй[3].

Региональные различия

Исполнение приказа в одних регионах мало чем отличалось от других. Всё зависело от наличия достаточного количества лиц, указанных в приказе НКВД № 00447. Если таковых не хватало, то под репрессии попадали представители менее чётко очерченных групп. Также имело значение и отношение местного руководства к этим группам; если в них усматривались враги, то репрессии служили поводом от них избавиться[34].

В Пермском крае каждый третий осуждённый тройками НКВД был «трудпоселенцем»[35]. В Западной Сибири было сфабриковано грандиозное дело о «заговоре РОВС»[20]. В Донбассе была особенно высока доля «контрреволюционного элемента» среди общего количества осуждённых[36], в Донецкой области пострадали больше маргинальные группы. В Киевской области особенно сильно пострадали представители религиозных общин разных конфессий и течений[34].

Жертвами «кулацкой» операции стали не только участники восстаний периода коллективизации, но и более ранних беспорядков, которые происходили ещё во времена военного коммунизма. Так, в Алтайском крае не только колхозные и совхозные «вредители» попали в поле зрения НКВД, но и участники Сорокинского восстания в 1921 году, которое проходило под лозунгами «За чистую советскую власть», «Советы без коммунистов» и в котором приняли участие от 5 до 10 тыс. человек. Всего тройкой по Алтайскому краю были репрессированы 134 человека как «участник Сорокинского восстания»[34]. Борьба против преступников стояла на первом месте в Ленинграде[37] и Ярославской области.

Приказ НКВД № 00447 не предусматривал арестов в Якутской АССР. Этот регион был пропущен в приказе, так как ответственный за него руководитель УНКВД смог аргументированно доказать отсутствие здесь кулаков и шпионов[34].

Отчётность

Приказ обязывал руководителей УНКВД[17] республиканского, краевого, и областного уровней отправлять 1, 5, 10, 15, 20, и 25 числа каждого месяца отчёт в центр шифрованных телеграмм с краткой информацией о состоянии выполнения приказа, полные доклады шли письмами по почте[38]. На основе этих телеграмм в 8-м отделе ГУГБ НКВД СССР готовились сводные доклады. В течение всей операции было подготовлено 36 сводных докладов[14].

В дополнение к статистическим показателям, центр требовал от руководителей УНКВД передавать информацию о «политических настроениях населения», об отношении населения к кампании. Также Ежов потребовал предоставлять ему информацию о количестве выявленных «контрреволюционных групп» и о количестве изъятого у них оружия. Этими данными центр пытался обратить внимание региональных УНКВД на организованную контрреволюционную и криминальную деятельность[14].

15 декабря 1937 года Ежов обязал председателей УНКВД предоставить ему итоговую информацию о достижениях в выполнении приказа НКВД № 00447. После продления операции до 1 января 1938 года, срок предоставления докладов был сдвинут на 15 января. На основе статистики ГУГБ НКВД СССР, по состоянию на 31 декабря результаты «кулацкой» операции имели следующие цифры: 555 641 арестованных, из них 553 362 приговорены, из них 239 252 на смерть. 314 110 были осуждены на сроки в лагерях или тюрьмах. 14 600 заключённых лагерей были приговорены к расстрелу[14].

Следственные дела

Аресты происходили на основании выданных ордеров[7][14]. Во время обысков, доказательства вины удавалось найти лишь в немногих случаях. Иногда доказательствами служили письма от друзей или родственников, живущих за границей, календари с портретом царя, охотничьи ружья с патронами. Обычно протокол обыска подписывался совместно с местным чиновником, например, в селе это был председатель колхоза или сельсовета, в городе — сотрудник домоуправления[14].

Допросы подозреваемого сосредоточивались на политическом и социальном прошлом. Интерес представляли вопросы о прежних судимостях, следствия против него, приговоры или решения[14].

В большинстве случаев НКВД брало на себя проверку персональной информации подозреваемого, за которой, прежде всего, обращались в сельсовет или горсовет для получения справки о деятельности подозреваемого. Особое внимание обращалось на социальное происхождение, политическую деятельность в прошлом и его труд. В таких справках могло отражаться предвзятое отношение местных властей к подозреваемому[14].

Там, где это было возможно, к делам подозреваемых добавлялись агентурные материалы или данные разведывательного и милицейского учёта. Большое значение имели аресты, побеги из тюрем или лагерей, а также повторные приговоры. Тем не менее такие сведения существовали не для всех жертв репрессий[14].

Для усиления аргументов в дела добавлялись другие архивные материалы и протоколы допроса свидетелей, которые выступали исключительно со стороны обвинения. Часто свидетелями выступали представители местной «номенклатуры», такие как председатели колхозов или члены партии. Некоторые свидетели опрашивались ещё до ареста подозреваемого, что размывало границы между ролями «свидетеля», «информатора» и доносчика[14].

На основе собранной информации НКВД составляло обвинительное заключение, а докладчик составлял краткое описание дела для протокола заседания тройки. С целью дальнейшего ускорения процесса, протоколы заседаний стали содержать ещё меньше информации, как правило, лишь сокращённое изложение пунктов обвинения[14].

Если тройка выносила приговор на расстрел, то к делу добавлялась выписка из акта о расстреле. Спустя годы и десятилетия, прокуратура, просматривая дела репрессированных, зачастую не находила правовых оснований для их приговоров[14].

Анализ следственных дел привёл к выводу, что кулацкая операция никак не была самовольным и единичным случаем применения насилия, а была тщательно организованной кампанией. В приговорах отражены систематические меры государственного терроризма для чистки советского общества от «элементов», которые были не согласны с поставленными чиновниками целями[17].

Средства управления

Местные органы НКВД были освобождены от привычного контроля со стороны государства. Принятие приговоров происходило в пределах нескольких инстанций внутри одного учреждения. Руководству НКВД СССР в Москве не сообщали о выполнении приговоров; протоколы троек, дела и учётные карточки осуждённых отправлялись в Москву задним числом[14].

Однако партийный центр и руководство НКВД не отказались от контроля полностью: остались регулярные отчёты, ротации личного состава троек, решения о выделении лимитов, выдача приказов и различных циркуляров[14].

Завершение

Устранение Ежова

В начале ноября 1938 года стали появляться признаки приближения конца Большого террора и «кулацкой операции». Ещё 22 августа заместителем Ежова был назначен Лаврентий Берия, а 8 октября Политбюро ЦК КПСС создало комиссию в составе Ежова, Берии, Вышинского, Маленкова и Рыжкова, которая разработала новые правила прокурорского надзора и следствия[14].

15 ноября Политбюро утвердило подготовленный комиссией проект директивы. Согласно ей, предписывалось с 16 ноября и до дальнейших распоряжений приостановить рассмотрение всех дел тройками, военными трибуналами и Военной коллегией Верховного Суда СССР. Это решение Совета народных комиссаров и Центрального комитета партии подписано 17 ноября Сталиным и Молотовым[14]. После чего директива была передана руководителям УНКВД республик, краёв, областей, первым секретарям крайкомов и обкомов, а также республиканским краевым и областным прокурорам. Общее количество адресатов составляло около 14 тыс. человек. Большой террор завершился так же, как и начался: решением Политбюро.

25 ноября Берия возглавил НКВД. Ответственность за допущенные во время Большого террора нарушения возложили на Ежова, который 10 апреля 1939 года был арестован, а 4 февраля 1940 года казнён[39].

Критика ошибок и перенос ответственности

В директиве Совета народных комиссаров от 17 ноября 1938 года Сталин и Молотов подвели итоги репрессий. Они положительно оценили итоги кампании против внутрипартийной оппозиции (троцкистов и бухаринцев) и массовых кампаний против кулаков, преступников, антисоветских элементов и т. д. Но в то же время подвергли острой критике допущенные НКВД и прокуратурой «ошибки», которые вызвали «нарушения революционной законности». По словам Сталина и Молотова, это было допущено врагами, которым удалось проникнуть в НКВД, прокуратуру и вырвать их из-под партийного контроля.

Как следствие, приказ от 17 ноября не только остановил Большой террор, но и превратил НКВД в «козла отпущения»[14].

Количество жертв

В предисловии к секретной речи на XX съезде КПСС (1956) партийный и государственный лидер Никита Хрущёв огласил статистику жертв сталинизма. Согласно озвученным им данным, в течение Большого террора были арестованы около 1,5 млн человек, из них более 680 тыс. казнены[40]. Однако эти цифры не учитывают всех жертв кампании[41], поскольку в них не учтены, в частности, смертельные случаи во время следствия или превышение лимитов в Туркменской ССР.

Современные российские историки оценивают число заключённых только в «кулацкой операции» до 820 тыс., из них от 437 тыс. до 445 тыс. были расстреляны[3]. Также существуют оценки в около 800 тыс. заключенных, из них от 350 тыс. до 400 тыс. расстрелянных[28].

Таким образом, около 50,4 % от общего числа осуждённых в ходе «кулацкой операции» были обречены на смерть, в то время как в «национальных операциях» обычно более 70 % осуждались на смертную казнь[42].

Ввиду одновременно или вплотную друг за другом проходящих кампаний террора и преследований тюрьмы, лагеря и поселения ГУЛАГа были переполнены. Количество заключённых выросло с 786 595 (1 июля 1937 года) до более 1 126 500 (1 февраля 1938 года), более 1 317 195 (1 января 1939 года). Вследствие чего ухудшились и без того неблагоприятные условия содержания. По советским данным в 1937 году погибло 33 499 заключённых, а в следующем году — 126 585 заключённых. Во время депортации и перевозки в 1938 году погибли на 38 тыс. человек больше по сравнению с прошлым годом. По данным тогдашней статистики в 1938 году более 9 % заключённых, или чуть более 100 тыс. человек, были нетрудоспособными по болезни, инвалидности или из-за упадка сил. В 1939 году количество нетрудоспособных, не считая инвалидов, составило уже 150 тыс. человек[11].

Репрессии исполнителей и реабилитация жертв

Чистка в НКВД

Назначенный вместо Ежова Лаврентий Берия провёл «чистку» в НКВД и заставил более 7 тыс. сотрудников (около 22 % от общего числа) оставить службу в органах. С конца 1938 года и до конца 1939 года по его приказу арестованы 1 364 сотрудника НКВД, кроме того, почти всё руководство республиканского и районного уровней было заменено[43]. Чиновники, занимавшие самые высокие посты, были расстреляны[44].

Берия реабилитировал некоторых жертв времён правления Ежова. Вместе с тем, борьба против «вредителей», «мятежников» и «врагов» продолжалась и дальше, причём с использованием тех же методов, которые ставились в вину другим сотрудникам НКВД. Объём преследований снизился, поскольку изменились задачи политической верхушки и Сталина. С тех пор массовые операции больше не проводились[17].

Были репрессированы многие члены троек: 47 представителей НКВД, 67 членов партии и два представителя прокуратуры приговорены к смертной казни[17].

Реабилитация жертв

Дискуссии о реабилитации жертв репрессий начались ещё при жизни Сталина в период с 1939 по 1941 гг., в связи с расследованиями «нарушений социалистической законности». Встал вопрос целесообразности пересмотра дел и механизмов её осуществления. В соответствующих приказах и постановлениях было указано, что пересмотр приговоров мог осуществляться бывшими следователями или их преемниками и находился под контролем 1-го спецотдела НКВД и соответствующих отделов УНКВД республик, краёв, областей. Прокуратура осуществляла собственное расследование лишь в исключительных случаях, обычно её вмешательство требовалось в случаях вопиющего нарушения закона. С ноября 1938 года до 1941 года пересмотр приговоров стал централизованным и, как следствие, замедлился. Выпущенные на свободу оставались под контролем «органов»[14]. Повторные следствия редко открывали новые факты. Иногда НКВД допрашивало дополнительных «свидетелей». Даже самые маленькие подтверждения нарушения лояльности обвиняемых приводили к отказу от дальнейшего пересмотра дела. Найденные формальные ошибки в документах следствия не означали автоматического аннулирования соответствующего приговора[14]. В целом пересмотр приговоров и освобождение осуждённых стали редкими исключениями[17].

5 марта 1953 года, вскоре после смерти Сталина, Берия приказывает освободить переполненные и перегруженные лагеря ГУЛАГа. 27 марта освобождены 1,2 млн заключённых. Политические заключённые амнистированы не были, но были освобождены те, кого не считали угрозой общества, и осуждённых по общим статьям Уголовного кодекса РСФСР и союзных республик.

После ареста Берии 26 июня эта политика продолжилась. Специальные комиссии просматривали дела осуждённых за «контрреволюционные преступления». Членами этих комиссий были высокие чиновники из НКВД и прокуратуры, а также учреждений, участвовавших в «национальных» и «кулацких» операциях. Всего было рассмотрено около 237 тыс. дел по 58‑й статье Уголовного кодекса РСФСР, что составляло 45 % всех заключённых по этой статье. 53 % приговоров были оставлено в силе, 43 % были смягчены так, что осуждённые смогли выйти на волю, 4 % — отменены[45].

Во второй половине 1955 года также были амнистированы некоторые «политические» заключённые. В конце года общее число заключённых в лагерях ГУЛАГа составляло 2,5 миллиона[46], к XX съезду КПСС количество политических заключённых — около 110 тыс. По завершении съезда была создана комиссия для пересмотра приговоров по 58‑й статье. К концу 1956 года на свободу вышли около 100 тыс. человек. В начале 1957 года на свободу выпущены ещё около 15 тыс. осуждённых по 58‑й статье. Так через 20 лет после окончания Большого террора последние его жертвы оказались на свободе. До этого сроки их заключения постоянно продлевались. В 1980-х годах семьи казнённых получали ложные сообщения о смерти своих родных в трудовых лагерях. Настоящие места и даты захоронения стали обнародовать только с 1989 года[8][17].

Во время перестройки и после неё реабилитации всех без исключения осуждённых внесудебными органами не произошло, а сами органы и их приговоры не признаны незаконными. По статьям 3 и 5 закона РСФСР о реабилитации от 18 ноября 1991 года разрешается реабилитация только осуждённых по «политическим» статьям. Приговоры по «уголовным» статьям преимущественно остаются в действии[14].

Исследования, значение, память

Обнародование и исследования

Впервые приказ был напечатан в газете «Труд» 4 июня 1992 года. Другие документы о массовых операции Большого террора были напечатаны в еженедельнике «Московские новости» 21 июля того же года[47]. До сих пор информация о массовых операциях была полностью засекречена. Даже в секретной речи в 1956 году Никита Хрущёв, который принадлежал к участникам «кулацкой операции», не упомянул о ней ни слова.

Открытие ограниченного доступа к некоторым архивам позволило найти важные документы о массовом терроре и «кулацких операциях». Впоследствии были выпущены и переведены на другие языки сборники документов[26][48]. «Кулацкая операция» как крупнейшая из массовых операций Большого террора уже не была тайной и стала неотъемлемой частью истории сталинизма и истории Советского Союза[15].

Исторический контекст

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

 Проверить на соответствие критериям взвешенности изложения.
Возможно, содержание данной статьи нарушает принцип взвешенного изложения, представляя малозначимые мнения и факты так же, как и более важные, либо уделяет слишком много места описанию какого-то одного аспекта темы в ущерб другим, не менее существенным. Пожалуйста, улучшите её в соответствии с правилами написания статей. На странице обсуждения должны быть подробности.

Появление новых источников не доказывает, что начало кампании и её завершение проходило под руководством ВКП(б), в частности Сталина. Определение отдельных жертв и групп террора происходило не случайно, а на систематической основе. Кампания осуществлялась согласно чётким официальным предписаниям[49].

До сих пор не существует исчерпывающего ответа на спорный вопрос, кто задавал тон в отношениях между центром и периферией. Исследования исполнения приказа НКВД № 00447 в регионах СССР показывают, что влияние из центра оставалось определяющим, тем не менее Политбюро и НКВД дали местным карательным органам существенную свободу действий[28].

Ряд исследователей считают «кулацкую операцию» составляющей насильственной политики в ответ на последствия осуществлённой большевиками радикальной общественной трансформации. В частности, в первой половине 1930-х годов, началась форсированная индустриализация, принудительная коллективизация, раскулачивание и чистка городов внедрением внутренних паспортов. Большой террор стал ответом на непредвиденные последствия этой «второй революции». Он был нужен для того, чтобы убрать из молодого советского общества его ярых врагов. Власти попытались создать с помощью насилия однородный социальный и национальный лад, создать советского человека на «костях предшественников»[15].

Американский историк Джон Арчибальд Гетти (англ.)русск. считает, что приказ имел эпохальное значение. Американский исследователь экономической истории Пол Грегори называет приказ самым жестоким государственным приказом XX века. По мнению Грегори, в нём прямой речью, не прибегая к эвфемизмам, сформулирована логика и средства для осуществления массовых репрессий без попытки скрыть убийственные последствия приказа[50].

Многие исследователи геноцида и истории Восточной Европы склоняются к тому, чтобы назвать Большой террор геноцидом[51][52]. Американский историк Норман Наймарк предлагает расширить современное определение геноцида, чтобы под него подпадали крупные массовые кампании советского периода[53]. Его коллега Рональд Григор Сюни называет Большой террор «политическим Холокостом»[54]. Немецкие исследователи истории Восточной Европы Йорг Баберовски и Карл Шлёгель видят в массовых операциях террора «советский вариант окончательного решения»[15] и проявление «попытки решения социального вопроса»[55].

Память

После распада Советского Союза началось создание памятных книг о жертвах сталинизма. Правозащитная организация «Мемориал» занимается составлением всеобъемлющих книг памяти, в которых также упомянуты и жертвы приказ НКВД № 00447. В книгах приведены основные биографические данные преследуемых: место и дата рождения, место работы, национальность и адрес проживания. Также приведена информация о заключении приговора, иногда о социальном статусе жертвы, образовании, членстве в партии и предыдущих судимостях[3].

С середины 1990-х годов были установлены некоторые места массовых казней и массовых захоронений. Предпринимаются попытки создать в этих местностях мемориалы в память о жертвах репрессий[3].

Ежегодно 30 октября, в России и других бывших республиках СССР проходит «День памяти жертв политических репрессий»[56]. В Москве основные мероприятия проходят на Лубянской площади у Соловецкого камня и на Бутовском полигоне[57].

30 октября 2009 года в своём обращении Президент России Дмитрий Медведев призвал не оправдывать сталинские репрессии, жертвами которых стали миллионы человек[58]. Президент считает, что не следует оправдывать многочисленные жертвы некими высшими государственными целями:

Я убеждён, что никакое развитие страны, никакие её успехи, амбиции не могут достигаться ценой человеческого горя и потерь. Ничто не может ставиться выше ценности человеческой жизни. И репрессиям нет оправдания[58].

См. также

Приказ НКВД от 30.07.1937 № 00447 в Викитеке?

Напишите отзыв о статье "Приказ НКВД № 00447"

Примечания

  1. ↑ [lost-empire.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=14958&Itemid=9 Справка НКВД СССР о количестве осужденных за время с 1 октября 1936 г. по 1 ноября 1938 г.]. Проверено 29 февраля 2012. [www.webcitation.org/687Q0rHHB Архивировано из первоисточника 2 июня 2012].
  2. ↑ [krotov.info/history/20/tarabuk/stalinism_12.htm Сталинизм в советской провинции: 1937-1938 гг. Массовая операция на основе приказа № 00447]. Проверено 31 мая 2012. [www.webcitation.org/6ACv31ZFz Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Nicolas Werth. [www.massviolence.org/The-NKVD-Mass-Secret-Operation-no-00447-August-1937 Case Study: The NKVD Mass Secret Operation n° 00447 (August 1937 – November 1938)] (англ.). Online Encyclopedia of Mass Violence (20 May 2010). Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACv3YsLe Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  4. ↑ Leonid Luks. Geschichte Russlands und der Sowjetunion. Von Lenin bis Jelzin. — Regensburg: Verlag Friedrich Pustet. — P. 256. — 574 p. — ISBN 3-7917-1687-5.
  5. ↑ Nicolas Werth. Ein Staat gegen ein Volk: das Schwarzbuch des Kommunismus - Sowjetunion. — Piper, 2002. — P. 214 и далее. — 275 p. — ISBN 978-3-492-23494-8.
  6. ↑ 1 2 3 Schlögel, Karl. Terror und Traum. Moskau 1937. — München: Hanser, 2008. — P. 81, 266, 627. — ISBN 978-3-446-23081-1.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 David Shearer. Policing Stalin’s Socialism: Repression and Social Order in the Soviet Union, 1924-1953. — New Haven: Yale University Press, 2009. — P. 243-284, 297, 299-319, 335, 337, 347. — 544 p. — (The Yale-Hoover Series on Stalin, Stalinism, and the Cold War). — ISBN 978-0-300-14925-8.
  8. ↑ 1 2 3 4 Lynne Viola. The Unknown Gulag: the lost world of Stalin"s special settlements. — New York: Oxford University Press, 2007. — P. 155, 159-166. — 278 p.
  9. ↑ См. предисловие к тексту приказа
  10. ↑ Goldman, Wendy Z. Terror and Democracy in the Age of Stalin. The Social Dynamics of Repression. — Cambridge: Cambridge University Press, 2007. — ISBN 978-0-521-68509-2.
  11. ↑ 1 2 Oleg Khlevniuk. The Reasons for the Great Terror: the Foreign-Political Aspect // Russia in the Age of Wars 1914-1945 / ed. S. Pons. A. Romano. — Milano: Fondazione Feltrinelli, 2000.
  12. ↑ Nicholas Lampert,Gábor Tamás Rittersporn. [books.google.com.ua/books?id=fz1vJ_-yV8UC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Stalinism: Its nature and aftermath: Essays in honour of Moshe Lewin]. — M.E. Sharpe, 1992. — 291 p. — ISBN 0-87332-876-0.
  13. ↑ [www.memo.ru/history/document/pbkulaki.htm#_VPID_5 Решение Политбюро ЦК ВКП(б) № П51/94 от 2 июля 1937 г.]. Международное историко-просветительское правозащитное и благотворительное общество «Мемориал». Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACv4RPk3 Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  14. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 Марк Юнге, Геннадий Бордюгов, Рольф Биннер. Вертикаль большого террора. — М.: Новый хронограф, 2008. — С. 18-25, 32, 82, 132-137, 145, 150-152, 274-282. — 784 с. — ISBN 978-5-94881-083-6.
  15. ↑ 1 2 3 4 Йорг Баберовски. [www.fedy-diary.ru/html/102010/31102010-01b.html Красный террор. История сталинизма] = Der Rote Terror: Die Geachichte des Stalinismus. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2007. — 280 с. — (История сталинизма). — 2000 экз. — ISBN 978-5-8243-0877-8.
  16. ↑ Были запланированы две конференции для двух групп участников. Время проведения второй конференции и её стенограмма не известны.
  17. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Rolf Binner, Bernd Bonwetsch, Marc Junge. Massenmord und Lagerhaft: Die andere Geschichte des Grossen Terrors. — Berlin: Akademie Verlag, 2009. — P. 11, 29-36, 42, 48-50, 99-102, 121, 129, 141, 299, 358, 406, 411-420, 562, 661, 683-697. — 821 p. — (Veroeffentlichungen des Deutschen Historischen Instituts Moskau).
  18. ↑ Папков С. А. [www.memorial.krsk.ru/Articles/1997Papkov/05c.htm Глава V. Апогей террора // Кровавая карусель]. Сталинский террор в Сибири: 1928-1941. Красноярское общество «Мемориал». Проверено 24 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACv4vmpo Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  19. ↑ Oleg W. Chlewnjuk. Das Politbüro - Mechanismen der Macht in der Sowjetunion der dreissinger Jahre. — Hamburg, 1998. — P. 271. — 372 p.
  20. ↑ 1 2 Аблажей Н. Н. [sun.tsu.ru/mminfo/000063105/311/image/311-054.pdf «Ровсовская операция» НКВД в Западной Сибири в 1937—1938 гг.] // Вестник Томского Государственного Университета. — Июнь 2008. — № 311. — С. 54-57.
  21. ↑ Тепляков А. Г. Органы НКВД Западной Сибири в «кулацкой операции» 1937-1938 // Сталинизм в советской провинции. — М., 2009. — 539 с.
  22. ↑ Ochotin Nikita, Roginski Arseni. Zur Geschichte der «Deutschen Operation» des NKWD 1937-1938.
  23. ↑ [www.gulag.ipvnews.org/article20070805.php Евангелие от Ежова]. IPV News USA. Проверено 24 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACv6FLbR Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  24. ↑ 1 2 Пункт II.3 приказа НКВД № 00447
  25. ↑ Пункт II.4 приказа НКВД № 00447
  26. ↑ 1 2 3 4 Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим»: секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. — М.: АИРО-XX, 2003. — С. 28, 31, 228. — 352 с.
  27. ↑ Пункт IV.1 приказа НКВД № 00447
  28. ↑ 1 2 3 Rolf Binner, Bernd Bonwetsch, Marc Junge. Stalinismus in der sowjetischen Provinz 1937-1938. Die Massenaktion aufgrund des operativen Befehls № 00447. — Berlin: Akademie Verlag GmbH, 2010. — P. 46.
  29. ↑ Binner Rolf, Junge Marc. Wie der Terror "groß" wurde: Massenmord und Lagerhaft nach Befehl 00447. — 2001. — P. 567.
  30. ↑ Пункт III.2 приказа НКВД № 00447
  31. ↑ Пункты I.5 и I.7 приказа НКВД № 00447
  32. ↑ [www.encyclopaedia-russia.ru/view_post.php?id=161 Сталинские репрессии]. Энциклопедия истории России. Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACv6q7gx Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  33. ↑ Norman Naimark. Stalin und der Genozid. — Berlin: Suhrkamp, 2010. — P. 113. — 156 p. — ISBN 978-3-5184-2201-4.
  34. ↑ 1 2 3 4 Юнге М., Бонвеч Б., Биннер Р. Сталинизм в советской провинции: 1937-1938 гг. Массовая операция на основе приказа №00447. — М.: РОССПЭН, 2008. — С. 46-47. — 927 с. — (История сталинизма). — ISBN 978-5-8243-1242-3.
  35. ↑ Суслов А. Б. Трудпоселенцы — жертвы «кулацкой операции» НКВД в Пермском районе Свердловской области. — Пермь. — С. 138.
  36. ↑ Никольский В. Н. «Кулацкая операция» НКВД 1937-1938 гг. в украинском Донбассе и её статистическая обработка. — С. 825.
  37. ↑ Иванов В. А. Преступники как целевая группа операции по приказу № 00447 в Ленинградской области // Сталинизм в советской провинции: 1937-1938. Массовая операция на основе приказа № 00447 / Сост. М. Юнге, Б. Бонвеч, Р. Биннер. — М.: РОССПЭН, 2008. — С. 519.
  38. ↑ Пункт VII.3 приказа НКВД № 00447
  39. ↑ Marc Jansen, Nikita Petrov. Stalin's Loyal Executioner: People's Commissar Nikolai Ezhov, 1895–1940. — 2002. — P. 181, 189. — 274 p. — ISBN 978-0-8179-2902-2.
  40. ↑ Nicolas Werth Histoire d'un «pré-rapport secret». Audaces et silences de la Commision Pospelov, janvier-février 1956 (фр.). — Paris: Presses universitaires de France, 2001. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0751-3496&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0751-3496].
  41. ↑ Jürgen Zarusky. [www.sehepunkte.de/2004/02/5168.html Stalinscher Terror 1934-41] (нем.). SEHEPUNKTE (2004). Проверено 29 октября 2011. [www.webcitation.org/6ACv7dgUG Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  42. ↑ L’ivrogne et la marchande de fleurs: Autopsie d’un meurtre de masse, 1937—1938. — Paris: Tallandier, 2009. — P. 245.
  43. ↑ Nikita Petrow. Die Kaderpolitik des NKWD während der Massenrepressalien 1936-1939. — Berlin, 2002. — P. 31.
  44. ↑ Barry McLoughlin. «Vernichtung des Fremden» // Der große Terror - Organisation und Zielsetzung der Repressionen in der Sowjetunion zwischen 1936 und 1938. — 2008. — P. 114. — ISBN 978-3-640-98078-9.
  45. ↑ Nicolas Werth. Der Stellenwert des «Großen Terrors» innerhalb der stalinistischen Repression. — 2006. — P. 278.
  46. ↑ Hildermeier Manfred. Geschichte der Sowjetunion: 1917-1991. Entstehung und Niedergang des ersten sozialistischen Staates. — Muenchen: Verlag C. H. Beck, 1998. — P. 685. — 1206 p.
  47. ↑ Nicolas Werth Les ‘opérations de masse’ de la «Grande Terreur» en URSS, 1937-1938 (нем.). — 2006. — S. 6.
  48. ↑ Arch Getty, Oleg Naumov. The Road to Terror — Stalin and the Self-Destruction of the Bolschewiks, 1932—1939. — New Haven, London: Yale University Press, 1999. — ISBN 0-300-07772-6.
  49. ↑ Rolf Binner, Marc Junge [monderusse.revues.org/index110.html?file=1 S etoj publikoj ceremonit´sja ne sleduet] (фр.) // Cahiers du Monde russe. — 2002.
  50. ↑ Paul R. Gregory. Lenin's Brain and Other Tales from the Secret Soviet Archives. — Hoover Institution Press, 2008. — P. 44. — 162 p. — ISBN 978-0-8179-4812-2.
  51. ↑ Boris Barth. Genozid. Völkermord im 20. Jahrhundert. Geschichte, Theorien, Kontroversen (Beck'sche Reihe 1672). — München, 2006. — С. 136-148. — ISBN 3-406-52865-1.
  52. ↑ Bernd Bonwetsch. Der GULAG und die Frage des Völkermords. — Göttingen, 2006. — P. 111-144. — ISBN 3-525-36735-X.
  53. ↑ Norman M. Naimark. Stalin's Genocides. — Princeton: Princeton University Press, 2010. — P. 113. — 176 p. — ISBN 978-0-6911-5238-7.
  54. ↑ Ronald Grigor Suny. Power and Authority in the Soviet // Stalinism: The Essential Readings / Editor(s): David L. Hoffmann. — Wiley-Blackwell, 2003. — 317 p. — ISBN 0631228918, ISBN 9780631228912.
  55. ↑ Karl Schlögel. Terror und Traum. Moskau 1937 (Terror and Dream: Moscow 1937). — Munich: Carl Hanser Verlag, 2008. — P. 643. — 700 p. — ISBN 978-3-446-23081-1.
  56. ↑ [ria.ru/society/20091030/191327005.html Россия вспоминает жертв политических репрессий]. РИА Новости (29.10.2009). Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACv8TGL1 Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
  57. ↑ Елена Куприянова. [www.smi.ru/07/10/30/908091020.html 16-й День памяти жертв политических репрессий](недоступная ссылка — история). СМИ.ru (30 октября 2010). Проверено 26 августа 2011. [web.archive.org/20071101083430/www.smi.ru/07/10/30/908091020.html Архивировано из первоисточника 1 ноября 2007].
  58. ↑ 1 2 [www.inosmi.ru/social/20091030/156459869.html Медведев призывает не оправдывать сталинские репрессии]. ИноСМИ.ru. Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACvDFeXk Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].

Ссылки

  • [gulagrussia.org/pandora_article23102010.php «Особая» папка НКВД]. Free Speech. — Архив фотокопий шифровок с сообщениями о количествах лиц подлежащих репрессиям, а также последующие запросы на увеличение лимитов по обеим категориям. Проверено 6 ноября 2011. [www.webcitation.org/6ACvGvlcR Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].

Отрывок, характеризующий Приказ НКВД № 00447

Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Приказ_НКВД_№_00447&oldid=77637948»