Рижская операция (1917)

О сражении Великой Отечественной войны см. Рижская операция (1944)

Рижская операция нем. Schlacht um Riga
Основной конфликт: Первая мировая война
Германские войска в Риге, 3 сентября 1917 года
Дата	1 сентября 1917 — 6 сентября 1917
Место	вдоль Западной Двины, Рига, Икскюль и другие окрестности Риги (Лифляндская губерния)
Итог	Победа Германии
Противники
Россия Германия
Командующие
В. Н. Клембовский Д. П. Парский Оскар фон Гутьер
Силы сторон
12-я армия 161 000 человек, 1149 орудий 8-я армия Около 600 орудий и 230 миномётов
Потери
Около 10 000 убитыми и ранеными, до 15 000 пленными и пропавшими без вести, 273 орудия, 256 пулемётов, 185 бомбомётов, 48 миномётов, а также значительное число иного военного имущества 4000—5000 убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести

Рижская операция (нем. Schlacht um Riga; 1 сентября 1917 года — 6 сентября 1917 года) — военная операция на Восточном фронте Первой мировой войны, проведённая германской армией против русской армии и завершившаяся победой немецких войск и взятием Риги.

Боевые действия происходили на территории современной Латвии. В операции друг другу противостояли части 8-й немецкой и 12-й русской армий. После форсирования Западной Двины немецкими частями завязались упорные бои, в которых активное участие приняли бригады латышских стрелков. К 3 сентября российские войска были вынуждены оставить Ригу и отступить на северо-восток к Вендену. Потери немцев составили около 4000—5000 солдат и офицеров убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести. В ходе Рижской операции русские войска потеряли до 25 000 человек, из них до 15 000 пленными и пропавшими без вести. Германские подразделения сумели захватить 273 орудия, 256 пулемётов, 185 бомбомётов, 48 миномётов, а также значительное число иного военного имущества. Однако полностью уничтожить 12-ю армию немецким войскам не удалось.

Перед операцией

В феврале 1917 года в России произошла Февральская революция, император Николай II отрёкся от престола, монархия пала. В стране были образованы Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (Петросовет), фактически в стране установилось двоевластие. В ходе Февральской революции Петросовет издал Приказ № 1, который первоначально предназначался только для восставших солдат Петроградского гарнизона, однако стихийно распространился по всей армии. Под влиянием данного Приказа начали создаваться солдатские комитеты, которые начали работу по демократизации армии и флота.

В действующей армии всё больше росло число революционно настроенных солдат. В апреле 1917 года генерал М. В. Алексеев писал: «В армиях развивается пацифистское настроение. В солдатской массе зачастую не допускается мысли не только о наступательных действиях, но даже о подготовке к ним, на каковой почве происходят крупные нарушения дисциплины, выражающиеся в отказе солдат от работ по сооружению наступательных плацдармов».

1 мая 1917 года Временное правительство подтвердило участие России в войне. Однако революционные изменения и положение в стране привели к быстрому развалу армии.

Помимо демократических процессов в армии и на флоте, боеспособность российской армии была снижена увольнениями и смещениями до 60 % лиц высшего командного состава действующей армии. Эти меры были проведены с целью установления контроля Временного правительства над армией.

Положение на фронте

В начале 1917 года в районе Риги была проведена наступательная операция русских войск, которая привела к революционным выступлениям, в том числе и в сибирских частях, считавшихся наиболее дисциплинированными. Летом 1917 года русскими войсками было предпринято неудачное наступление, которое не принесло результатов. Эти бои показали революционные настроения в действующей армии и падение дисциплины и боеспособности российских войск на фронте.

В районе Риги оборону держала 12-я русская армия, которая по мнению советских историков была наиболее подвержена влиянию большевиков. После проведения Июньского наступления влияние меньшевиков и эсеров в солдатской среде начало падать. Революционные и антивоенные настроения, а также либерализация русской армии отрицательно влияли на боеспособность российских войск, в том числе и на соединения 12-й армии. В составе 12-й русской армии находились: 13-й, 21-й и 43-й армейские корпуса; 2-й и 6-й Сибирские корпуса, а также 2 бригады латышских стрелков. Однако численность этих подразделений была гораздо ниже штатной. Так например, в марте 1917 года по приказу военного министра А. И. Гучкова военнослужащие старше 43-х лет были демобилизованы. По данным военного историка, кандидата военных наук, полковника запаса А. Г. Кавтарадзе к началу августа 1917 года общий некомплект 12-й армии составлял свыше 30 000 военнослужащих (около 15 % численности). Пополнения прибывали на фронт низко дисциплинированными и необученными. В период с 15 по 31 июля 1917 года в 36-ю пехотную дивизию из тыла прибыло пополнение общей численностью 112 офицеров и 3192 солдата, из которых 3084 (т. е. около 97 %), были совершенно не обучены.

Планирование операции и силы сторон

Германское командование давно строило планы по захвату Риги. Пауль фон Гинденбург писал: «Мы уже в 1915 и 1916 гг. строили планы о том, как мы прорвём эту позицию». Начальник штаба Восточного фронта Макс Гофман отмечал, что: «Немецкое наступление на Петербург привело бы сейчас к полному развалу России».

Замысел германского командования о проведении наступления был известен российской стороне, однако никаких активных контрмер принято не было. Более того, российское командование облегчало общее положение для немецких войск своими действиями. Так, в июле по приказу командующего Северным фронтом В. Н. Клембовского был оставлен Икскюльский плацдарм на левом берегу Западной Двины, а в августе подразделения 6-го Сибирского корпуса были отведены на 12-15 км назад.

По воспоминаниям комиссара Северного фронта В. Б. Станкевича, из показаний немецкого перебежчика (уроженца Эльзаса) российскому командованию было известно время и место предстоящей атаки германских войск. Были разосланы предупреждения в подразделения 12-й армии о возможной атаке противника, однако других действенных мер предпринято не было.

Овладение Ригой и разгром русских войск на этом участке фронта открывали путь немецкой армии к Петрограду. Для проведения Рижской операции немецкое командование привлекало 8-ю армию (командующий генерал от инфантерии Оскар фон Гутьер) в составе 3-х корпусов (6-й армейский корпус под командованием генерала от инфантерии Юлиуса Риманна, 51-й корпус особого назначения под командованием генерал-лейтенанта Альберта фон Беррера</span>^ru_de и 23-й резервный корпус под командованием генерала от инфантерии Хуго фон Катена</span>^ru_en). Всего германские войска насчитывали 11 пехотных и 2 кавалерийские дивизии (гвардейская запасная, 1-я гвардейская пехотная, 2-я гвардейская пехотная, 1-я кавалерийская, 1-я резервная, 14-я баварская пехотная, 42-я пехотная, 19-я резервная, 75-я резервная, 202-я пехотная, 203-я пехотная, 205-я пехотная и 4-я кавалерийская дивизии), около 600 орудий и 230 миномётов. В общей сложности на данном участке фронта германские войска имели около 2000 орудий.

По замыслу немецких генералов, наступающие войска должны были при поддержке артиллерийской группы под командованием подполковника Георга Брухмюллера</span>^ru_en форсировать Западную Двину у населённого пункта Икскюль и наступать на север к Риге. При этом командование немецкой армии рассчитывало окружить и уничтожить основные силы 12-й российской армии. Главная роль в предстоящей операции возлагалась на ударную группу под командованием генерала Беррера, в которую входили 19-я резервная, 14-я баварская, 2-я гвардейская и 203-я пехотные дивизии, которые должны были форсировать Западную Двину, захватить плацдармы и прорвать оборону российских войск.

К началу операции войска 12-й армии (командующий генерал-лейтенант Д. П. Парский), входившей в состав Северного фронта (командующий генерал от инфантерии В. П. Клембовский), растянулись почти на 200 км и занимали следующее положение: побережье Рижского залива обороняли части 13-го корпуса под командованием генерал-лейтенанта П. А. Кузнецова (36-я пехотная, 5-я кавалерийская, 4-я Донская казачья дивизии, 10-я Туркестанская стрелковая и 1-я отдельная кавалерийская бригады), рижский плацдарм защищали 2-й Сибирский корпус под командованием генерал-лейтенанта В. Ф. Новицкого (4-я, 5-я, 20-я Сибирские стрелковые дивизии и 1-я латышская стрелковая бригада) и 6-й Сибирский корпус под командованием генерала от инфантерии Ф. Н. Васильева (3-я, 14-я, 18-я Сибирские стрелковые дивизии и 17-я кавалерийская дивизия), на восточным берегу Западной Двины находились 21-й корпус под командованием генерал-майора Н. П. Сапожникова (33-я, 44-я, 116-я, 185-я пехотные и 3-я особая пехотная дивизии) и 43-й корпус под командованием генерал-лейтенанта В. Г. Болдырева (109-я, 110-я, 186-я пехотные дивизии и 2-я латышская стрелковая бригада). На участке предполагаемого прорыва у Икскюля оборону занимала 186-я пехотная дивизия, которой командовал генерал-майор В. В. Викторов. Всего около 161 000 человек, 1149 орудий. В месте проведения боёв русская оборона состояла из 2-х укреплённых полос. В тылу российских войск на реке Большой Егель проводились работы по созданию 3-й оборонительной полосы.

Немецкое командование уделило большое внимание подготовке к предстоящему наступлению. Был обобщён и учтён опыт предыдущих операций по прорыву позиционного фронта. Особенное внимание было уделено проведению артиллерийской подготовки. Для нейтрализации российской артиллерии в первые часы артподготовки планировалось вести огонь химическими боеприпасами.

Ход операции

1 сентября 1917 года рано утром немецкая артиллерия начала артподготовку. Благодаря применению химических снарядов российская артиллерия была подавлена, занимавшая оборону у Икскюля 186-я русская пехотная дивизия также подверглась массированному обстрелу. В 9 часов утра подразделения 2-й гвардейской дивизии начали форсирование Западной Двины и атаковали позиции русских войск для захвата плацдарма. В этих ожесточённых боях 186-я дивизия понесла тяжёлые потери. Из 6575 человек боевого состава дивизия потеряла 3283 человека, что фактически составило половину. Один из полков дивизии — 742-й пехотный полк — был практически полностью уничтожен (в живых осталось около 150 человек, отравленных газами). У Огера, где оборону занимали части 21-го русского корпуса, подразделения 14-й баварской дивизии не смогли форсировать реку. Завязались бои, русские войска оказывали сопротивление, переходя в контратаки. Однако ликвидировать захваченные немцами плацдармы российским подразделениям не удалось. В 13 часов командующий 12-й армии Д. П. Парский приказал командиру 43-го корпуса В. Г. Болдыреву отбросить переправившиеся немецкие части обратно на западный берег реки. Для этой цели в его распоряжение были переданы из резерва: 33-я, 136-я пехотные дивизии, 2-я латышская стрелковая бригада и стрелковая бригада из состава 116-й пехотной дивизии. Однако одновременного контрудара не получилось, контратаковал лишь 130-й пехотный полк, который не получил поддержки.

2 сентября тяжёлая артиллерия немцев начала обстрел Риги, а немецкие части атаковали подразделения 6-го Сибирского корпуса, которые были вынуждены отойти. Генералу Болдыреву был снова отдан приказ отбросить германцев на западный берег Западной Двины. Из-за невозможности создать достаточную группировку войск контрудар снова не состоялся. В 15 часов 2 сентября части 14-й баварской дивизии прорвали позиции на реке Огер и отбросили 185-ю дивизию 21-го корпуса русских. 2-я гвардейская дивизия встретила упорное сопротивление 2-й бригады латышских стрелков, которые завязали бои с наступающими германскими частями у реки Малый Егель. Сопротивление латышских стрелков обеспечило возможность выхода из-под удара 2-му и 6-му Сибирским корпусам. Окружить 12-ю армию немцы не смогли. Несмотря на это, во исполнение директивы главнокомандующего российской армии Л. Г. Корнилова, командующий 12-й армией Д. С. Парский отдал приказ оставить позиции у Малого Егеля и отступать на 3-ю оборонительную линию. Этот шаг подорвал боевой дух российских войск, привёл к сдаче Риги и беспорядочному отступлению на северо-восток.

3 сентября русские войска оставили Ригу. В последующие дни российские войска отступали к Вендену, теряя при этом артиллерию и обозы. Германцы преследовали отступавших довольно пассивно, в том числе и потому, что немецкое командование было вынуждено перебросить некоторые дивизии, участвовавшие в операции, в Италию и на Западный фронт. Лишь немецкая авиация активно преследовала колонны отступающих войск, нанося чувствительные удары по скоплениям войск и беженцев.

К 6 сентября 1917 года русские войска прекратили отступление и заняли оборону на Венденской позиции. Для укрепления этого важного направления российским командованием сюда были переброшены дивизии с Западного фронта и из Финляндии. Германцы ограничились выдвижением авангардов против новых позиций противника. Лишь 21—22 сентября германские войска возобновили активность и силами 58-го корпуса генерала фон Шметтова захватили Якобштадтский плацдарм на западном берегу Западной Двины (на фронте 5-й русской армии).

Последствия

Рижская операция 1917 года завершилась победой немецких войск, захватом Риги и её окрестностей. Российские войска потеряли до 25 000 человек, из них до 15 000 пленными и пропавшими без вести. Германские подразделения сумели захватить 273 орудия (из них 190 лёгких и 83 тяжёлых), 256 пулемётов, 185 бомбомётов, 48 миномётов, 111 000 артиллерийских снарядов различных калибров, а также значительное число другого военного имущества. Потери немецкой армии составили около 4000—5000 человек убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести.

Тем не менее, полностью уничтожить 12-ю армию немецким войскам не удалось. Избежать окружения российскому командованию помогла осведомлённость о планах немцев и об их действиях, а также упорное сопротивление российских подразделений в боях 1 и 2 сентября.

Стратегически, победа под Ригой не имела большого значения для немецкой армии. Однако падение Риги стало одной из причин выступления генерала Л. Г. Корнилова и усугубило политический кризис в России.

Командующий 8-й армией генерал Оскар фон Гутьер при наступлении у Икскюля вместо многодневной артподготовки (которая лишала атакующих внезапности) применил кратковременный обстрел химическими снарядами, который принёс немцам результаты. Впоследствии германское командование применяло эту тактику на Западном фронте при прорыве позиционного фронта союзников.

Другим последствием Рижской операции стала подготовка к эвакуации Петрограда. Поражение под Ригой вызвало серьёзные опасения в этом городе. По воспоминаниям британского посла Джорджа Бьюкенена, «уже были сделаны шаги к переводу государственных архивов в Москву, и правительство серьёзно рассматривало вопрос о перенесении туда своей резиденции». Слова Бьюкенена подтверждают архивные материалы. С 1 сентября 1917 года начало действовать Особое междуведомственное совещание (председатель — начальник военных сообщений Петроградского военного округа, полковник В. П. Дягилев). Основная задача совещания сводилась к поиску возможных к занятию зданий в Москве и других городах и распределению их между правительственными органами. Захват Якобштадтского плацдарма в сентябре 1917 года усилил подготовку к эквакуации. 4 октября Керенский предложил эвакуироваться в Москву самому Временному правительству, причём министры заявили, что необходим переезд из столицы и открывшегося в Мариинском дворце Совета Республики (Предпарламента): его хотели разместить в Московской консерватории и примыкающем к ней здании Синодального училища.

Литература

• А. М. Агеев, Д. В. Вержховский, В. И. Виноградов, В. П. Глухов, Ф. С. Криницын, И. И. Ростунов, Ю. Ф. Соколов, А. А. Строков. Под редакцией доктора исторических наук И. И. Ростунова. История Первой мировой войны 1914—1918 гг. — Москва: Наука, 1975.

Публикации в научных журналах

• А. Г. Кавтарадзе. Рижская операция 1917 года (рус.) // Военно-исторический журнал. — 1967. — P. 118—123.

Ссылки

• [www.stahlgewitter.com/17_09_06.htm Der Weltkrieg am 6. September 1917]  (нем.)
• [www.iwm.org.uk/collections/item/object/205315679 THE BATTLE OF RIGA, SEPTEMBER 1917]  (англ.)
• [www.stahlgewitter.com/weltkrieg/1917_riga.htm Aus den Kämpfen um Riga]  (нем.)
• [www.lexikon-erster-weltkrieg.de/Riga-Offensive Riga-Offensive]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Рижская операция (1917)

– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.