Фотий (Топиро)

Архиепископ Фотий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Львовский и Тернопольский
27 декабря 1951 — 20 августа 1952
Предшественник:	Макарий (Оксиюк)
Преемник:	Панкратий (Кашперук)
Архиепископ Виленский и Литовский
18 ноября 1948 — 27 декабря 1951
Предшественник:	Корнилий (Попов)
Преемник:	Филарет (Лебедев) (в/у)
Патриарший экзарх Западной Европы
феврале 1950 — 26 октября 1951
Предшественник:	Серафим (Лукьянов)
Преемник:	Борис (Вик)
Архиепископ Херсонский и Одесский
12 декабря 1947 — 3 августа 1948
Предшественник:	Антоний (Марценко)
Преемник:	Михаил (Рубинский)
Епископ Орловский и Брянский
26 декабря 1944 — январь 1946
Предшественник:	Димитрий (Градусов) (в/у)
Преемник:	Антоний (Марценко)
Епископ Кубанский и Краснодарский
25 июля 1943 — 26 декабря 1944
Предшественник:	Никодим (Гонтаренко)
Преемник:	Флавиан (Иванов)
Имя при рождении:	Борис Александрович Топиро
Рождение:	16 (28) января 1884(1884-01-28) станция Письменная, Екатеринославская губерния
Смерть:	20 августа 1952(1952-08-20) (68 лет) Львов

Архиепископ Фотий (в миру Борис Александрович Топиро; 16 (28) января 1884, станция Письменная, Екатеринославская губерния — 20 августа 1952, Львов) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Львовский и Тернопольский.

В 1920-е-1940-е годы был епископом в обновленческом и григорианском расколах.

Биография

Родился 16 (29) января 1884 года на станции Письменная, Екатерининской железной дороги (ныне посёлок Письменное, Васильковского района Днепропетровской области). Отец его был начальником этой станции. Ещё на гимназической скамье лелеял мысль о монастыре. Будучи в последнем классе гимназии, он обратился к оптинскому старцу Иосифу за заочным советом по этому вопросу. Старец посоветовал юноше идти сначала в духовную академию, а по окончании её поступить по воле Божией.

Окончив Санкт-Петербургскую 8-ю классическую гимназию, в 1904 году поступил в Петербургскую духовную академию, которую окончил в 1908 году со званием кандидата богословия, затем занимался педагогическим и литературным трудом, был преподавателем средней школы.

В обновленчестве и григорианстве

Уклонился в обновленчество. В 1926 году пострижен обновленцами в монашество и рукоположён во иеродиакона, а затем в иеромонаха.

22 февраля 1927 года в Харькове хиротонисан обновленческим митрополитом Пименом (Пеговым) во епископа Тульчинского. В том же году возведён в архиепископа.

С 25 мая 1928 года — обновленческий архиепископ Луганский (Ворошиловградский).

В 1931 году ушел на покой. В этом же году перешёл в григорианский раскол, где рукоположён во епископа Новочеркасского и возведён в сан архиепископа.

С 1935 года богослужений не совершал. Был принят на государственную службу. Перед Великой Отечественной войной — доцент Карельского педагогического университета в Петрозаводске по кафедре русской литературы.

Принесение покаяния

В июле 1943 года прибыл в Ульяновск, где на тот момент находился Патриарший Местоблюститель Сергий (Страгородский). 22 июля перед митрополитом Сергием в присутствии митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), прибывшего из Ленинграда к именинам митрополита Сергия, и архиепископа Ульяновского Варфоломея (Городцева) отрёкся «от раскольнических заблуждений» и принят в общение с Церковью как простой монах.

23 июля в кладбищенской церкви Ульяновска архиепископом Варфоломеем (Городцевым) рукоположён во иеродиакона.

24 июля указом Митрополита Сергия избран во епископа. В тот же день рукоположён митрополитом Алексием (Симанским) в сан иеромонаха. В тот же день состоялось его наречение во епископа.

Епископ Русской православной церкви

25 июля 1943 года в Казанской церкви в Ульяновске хиротонисан в сан епископа Кубанского и Краснодарского. Хиротонию совершили: Патриарший Местоблюститель Митрополит Сергий (Страгородский), митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) и архиепископ Варфоломей (Городцев). Это епископская хиротония стала третьей для Фотия.

28 августа 1944 года в Новороссийске в день Успенья Пресвятой Богородицы в Новороссийске состоялся первый после освобождения крестный ход. На богослужении присутствовал епископ Фотий.

7 сентября состоялось собрание «двадцатки» Успенского храма Новороссийска, на котором слушался доклад председателя Церковного совета т. Маслова А. Н. «о пребывании Епископа Фотия в Новороссийске и его грубом и невнимательном [отношении] к верующим и церковному причту». Было рещено «прервать с епископом Фотием молитвенные отношения и не признавать его правящим епископом, а переходим в подчинение к архиепископу Владимиру Кубанскому и Краснодарскому, а также приглашаем последовать нашему примеру церковный причт».

Значительная часть приходов Краснодарского края до конца 1944 года оставалась обновленческими; ими управлял деятельный обновленческий иерарх Владимира Иванов. 23 сентября 1944 году обновленческий епископ Владимир Иванов докладывал уполномоченному о вкладе его епархии в дело Победы: о переводах денег, заготовке продуктов для госпиталей и др. Всё это позволяло ему выставлять свои требования в торге с Патриархией. К октябрю 1944 года наибольшее количество обновленческих приходов сохранялось в Краснодарской епархии (73), в них служили 85 священников, 3 диакона и 41 псаломщик. Кроме того, епископ Фотий (Топиро) не был популярен у верующих. Владимир Иванов сумел добиться своего назначения на патриаршую Краснодарскую епархию, фактически сместив епископа Фотия.

С 26 декабря 1944 года — епископ Херсонский и Николаевский.

C февраля 1945 года — епископ Орловский и Брянский.

С 10 по 23 октября 1945 года архиепископ Фотий по благословению Патриарха Алексия I совершил поездку в Австрию и Чехословакию. После посещения Вены он прибыл в Прагу утром 15 октября. Главной целью его визита было воссоединение с Московской Патриархией русских эмигрантских приходов. На следующий день провёл переговоры с представителями чешского духовенства Честмиром Крачмаром, Ростиславом Хофманом и Иржи Новаком. Главным вопросом обсуждения стала проблема юрисдикции. 21 октября в кафедральном соборе святых Кирилла и Мефодия состоялась Божественная литургия, которую совершили вместе архиепископ Фотий и епископ Сергий (Королёв) в сослужении чешского духовенства. Таким образом, епископ Сергий вместе с управлявшимися им приходами вернулся в юрисдикцию Московской Патриархии.

По отзыву эмигранта второй волны историка Василия Алексеева производил заграницей впечатление очень утомлённого, больного и вялого человека.

В январе 1946 года назначен «в помощь митрополиту Евлогию (Георгиевскому) по управлению Экзархатом». От командировки в Париж решительно отказывался, ссылаясь на болезнь, но назначение отменено не было. В итоге митрополит Евлогий скончался, и архиепископ Фотий вошёл в состав делегации Московской патриархии на похоронах митрополита.

В феврале 1946 года возведён в сан архиепископа «за архипастырские труды и патриотическую деятельность».

19 июля 1946 года возвращён на Орловскую и Брянскую епархию.

12 декабря 1947 года — архиепископ Херсонский и Одесский.

3 августа 1948 года согласно прошению уволен на покой.

С 18 ноября 1948 года — архиепископ Виленский и Литовский.

19 января 1949 года в праздник Крещения возглавил крестный ход из кафедрального Пречистенского собора на реку Вилия для освящения воды. Как указано в отчёте уполномоченного: «По сообщению архиепископа Фотия, народа участвовало 6-7 тысяч человек, но мне кажется, что цифры преувеличены. Как во время шествия туда и обратно, так и во время освящения воды никаких происшествий не было. Несомненно, что в этой массе участников крестного хода был и какой-то процент католиков». Такая религиозная активность не понравилась властям СССР, и крестный ход на Крещение повсеместно был запрещён. Возрождение традиции хождения на Иордань в Вильнюсе состоялось лишь в 1990 году.

25 февраля 1949 года награждён правом ношения креста на клобуке.

В феврале 1950 года назначен Патриаршим экзархом в Западной Европе.

29 июня — 6 июля 1950 году архиепископ Фотий был в составе делегации Русской Православной Церкви на Конференции духовенства всех христианских исповеданий Чехословакии по вопросам защиты мира.

Французское правительство так и не допустило в его страну, и 26 октября 1951 года Синод был вынужден освободить его от должности.

С 27 декабря 1951 года — архиепископ Львовский и Тернопольский.

18 февраля 1952 года прибыл во Львов, где был тепло встречен духовенством и верующими.

Внимательно наблюдал за выполнением уставных требований в церковно-богослужебной практике, часто посещая храмы Львова. Проявлял также заботу о благоустройстве храмов, оказывая, по мере возможности, материальную помощь из скромных средств епархии.

За время своего пребывания на Львовской кафедре три раза посетил Почаевскую Лавру, совершал там архиерейские служения и проповедывал. Посетил он приход в Тернополе, где совершил архиерейское служение в древнем храме, при участии большого собора духовенства, в присутствии нескольких тысяч верующих. Побывал в храмах Кременца. Пытался утвердить свою паству в Православии, старался улучшить положение епархии в административно-хозяйственном отношении.

Смерть и похороны

Внезапно скончался 20 августа 1952 года. Единственный из православных архиереев Львовских советского периода, скончавшийся на этой кафедре. В день кончины тело его было перевезено из больницы в церковь архиерейского дома. После архиерейского облачения покойного над ним была совершена панихида и началось чтение Евангелия.

22 августа, во Львов прибыли епископ Станиславский и Коломыйский Антоний (Пельвецкий), епископ Самборский и Дрогобычский Михаил (Мельник) и наместник Почаевской Лавры архимандрит Иннокентий (Леоферов) с представителями от братства Лавры. В домовой церкви была совершена последняя панихида и после неё гроб с телом усопшего, при участии двух епископов и многочисленного духовенства, торжественно был перенесён в кафедральный Львовского кафедрального собора святого Юра, в 1946—1990 годах находившийся в «бесплатном пользовании» Московской патриархии.

Утром 24 августа на похороны прибыли, архиепископ Харьковский и Богодуховский Стефан и епископ Мукачевский и Ужгородский Иларион. Заупокойную литургию совершил архиепископ Стефан, в сослужении епископов Антония, Михаила и Илариона, при участии духовенства Почаевской Лавры, приходов Львова и приезжих священнослужителей из обеих областей, входивших тогда в состав Львовской епархии епархии. После литургии началось отпевание, которое совершили четыре архипастыря, около 50 человек духовенства в присутствии множества верующего народа. После троекратного обхождения вокруг собора гроб снова внесли в храм. После краткой литии гроб доставили в склеп под алтарём собора.

Сочинения

• Топиро, Б. А. Книга для чтения [для] карельской неполной средней и средней школы [Текст] : Утв. Наркомпросом РСФСР / Под общей ред. проф. М. А. Рыбниковой. Петрозаводск : Каргосиздат, 1938.
• «Слово, сказанное за Пасхальной заутреней в кафедральном Екатерининском соборе г. Краснодара 16 апреля 1944 года» // «ЖМП» 1944, № 5, с. 14-16.
• «Слово, сказанное в кафедральном Екатерининском соборе г. Краснодара за Божественной литургией 20 февраля 1944 г.» // «ЖМП» 1944, № 3, с. 29-30.
• Стихи: «Христос Воскрес!» // «ЖМП» 1945, № 5, с. 34.
• Крупицы воспоминаний // «Патриарх Сергий и его духовное наследство». МП, 1947, с. 211.
• «Новый год» — слово // «ЖМП» 1948, № 12, с. 21-24.
• «О мире» // «ЖМП» 1950, № 10, с. 16.
• «О Всемирном совете мира» // «ЖМП» 1951, № 5, с. 12-13-14.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1122 Фотий (Топиро)] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Фотий (Топиро)

Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]