Андерле, Иржи
Поделись знанием:
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
| Иржи Андерле | |
| чеш. Jiří Anderle | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Жанр: | |
| Учёба: |
Высшая школа прикладного искусства, Академия изобразительных искусств (Прага) |
| Влияние: |
Антонин Пельц, Владимир Силовский, Макс Эрнст, Пабло Пикассо[1] |
| Влияние на: | |
| Награды: |
|
| © Работы этого автора несвободны | |
Иржи Андерле (чеш. Jiří Anderle; род. 14 сентября 1936, Павликов, район Раковник, Чехословакия) — современный чешский художник и график, академик[3].
Биография
И. Андерле в 1951 году поступил в Высшую школу прикладного искусства (Vysoká škola uměleckoprůmyslová v Praze). Затем обучался в пражской Академии изобразительных искусств, где изучал живопись под руководством Антонина Пельца (Antonín Pelc) и графику — в классе Владимира Силовского (Vladimír Silovský). По выходным играл на ударных инструментах в составе музыкальных коллективов, выступавших на танцах в районах Раковник и Бероун. Закончил обучение в Академии в 1961 году.[1]
В 1961—1969 годах работал театральным художником и посетил различные страны Европы, Австралии, Африки и Америки. В 1969—1973 годах художник работал в Высшей школе прикладного искусства как ассистент Зденека Скленаржа и Иржи Трнки[1].
Выставки произведений Андерле с успехом прошли во многих странах мира, в том числе в таких крупнейших музеях, как нью-йоркский Метрополитен-музей и парижский Центр Жоржа Помпиду[1][3].
Творчество
В графических работах Андерле отражены экзистенциальная трагедия человека, как будничная, связанная с несчастливыми обстоятельствами, так и «сверхвременная» (старость, одиночество). В последнее время изображение трагичности бытия на полотнах художника всё более передаётся посредством абстракции.
В 1995 году Иржи Андерле выступил автором рисунков для двух чешских почтовых марок (Михель #76, 77; Скотт #2954, 2955), выходивших в рамках совместного выпуска «Европа»[en][3].
Награды
- В 1981 году Иржи Андерле завоевал гран-при на Международной биеннале эстампов в Любляне[1].
- В 2006 году художник был награждён чешской медалью «За заслуги» III степени.
Напишите отзыв о статье "Андерле, Иржи"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.gallery.cz/gallery/en/Vystava/2003_10/Curriculum_Zivotopis.html Jiri Anderle. Biography] (англ.). Printing, painting. ArtForum — Celebrities on the Web; ICZ a. s.. Проверено 9 января 2011. [www.webcitation.org/67ONQ1EJm Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
- ↑ [www.batz-hausen.de/lexikon.htm Lexikon tschechischer und slowakischer Briefmarkenkünstler] (нем.). Gerhard Batz. Проверено 9 января 2011. [www.webcitation.org/67ONQdAQX Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
- ↑ 1 2 3 [www.batz-hausen.de/dkurz2.htm#4 Jiří Anderle] (нем.). Kurzportraits tschechischer und slowakischer Briefmarkenentwerfer. 2. Teil. Gerhard Batz. Проверено 9 января 2011. [www.webcitation.org/67ONRMgam Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
Ссылки
|
Портал «Живопись» |
|---|---|
|
Портал «Филателия» |
- [www.galerieart.cz/prodej_anderle.htm Jiří Anderle] (чешск.). Artists. Art Gallery; Svetlana & Lubos Jelinek. — Картины И. Андерле и его художественная мастерская. Проверено 9 января 2011. [www.webcitation.org/67ONRvLuZ Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
- [www.gallery.cz/gallery/en/Vystava/2003_10/index.html Jiri Anderle. Biography] (англ.). Printing, painting. ArtForum — Celebrities on the Web; ICZ a. s.. Проверено 9 января 2011. [www.webcitation.org/67ONSXfws Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
- Rosenauer, Jan. [www.rozhlas.cz/radiozurnal/host/_zprava/jiri-anderle--587511 Jiří Anderle] (чешск.). Pořady: Host Radiožurnálu. ČRo 1 — Radiožurnál; Český rozhlas (29 апреля 2009). Проверено 9 января 2011. [www.webcitation.org/67ONTMP0v Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].
Отрывок, характеризующий Андерле, Иржи
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
