Декарис, Альбер

Альбер Декарис
фр. Albert Decaris
Гражданство:	Франция Франция
Жанр:	графика (гравюры, почтовые марки)
Учёба:	Школа Эстьена, Школа изящных искусств (Париж)
Награды:
© Работы этого автора несвободны

Олимпийские награды
Конкурс искусств
Золото	Лондон 1948	Гравюры и офорты

Альбер Декарис (фр. Albert Decaris; 6 мая 1901 года, Соттевиль-ле-Руан департамента Сена Приморская региона Верхняя Нормандия, Франция — 1 января 1988 года, Париж) — французский художник и график, президент Академии изящных искусств страны (Académie des Beaux-Arts), автор большого количества почтовых марок Франции, Монако, Алжира, Туниса и некоторых других стран-франкофонов, в основном выполненных металлографией.

Биография

Альбер Декарис учился рисованию сначала в школе Эстьен (École Estienne), а затем в парижской Школе изящных искусств (École nationale supérieure des beaux-arts de Paris). В 1919 году в восемнадцатилетнем возрасте Альбер завоевал на конкурсе в Риме первую премию за свои графические работы. Работал книжным иллюстратором, а также в области монументальной живописи. Декарис — создатель фресок в Париже, Везуле и Межёве.

В 1943 году Альбер Декарис становится академиком Академии изящних искусств, а в 1960 году избирается её президентом. Иллюстрированная художником «Илиада» Гомера в 1953 году отмечается обществом «Les Bibliophiles de France». В 1962 году Альберу Декарису присваивается почётное звание официального художника военно-морских сил Франции вместе с соответствующим чином офицера флота. Гравёр большого таланта, он первым стал создавать гравюры крупных размеров, вдохновляясь работами классических художников.

В июне 1981 года в парижском Музее почты была организована представительная персональная выставка крупноформатных гравюр художника. Некоторые из них достигают почти метра в ширину, и такие произведения очень трудно сделать как на стадии гравирования (когда требуется смотреть в зеркало), так и в процессе печати. Художник имел неподражаемый стиль рисования, особенно впечатляет, как он рисовал лица.

Вклад в филателию

Создание марок

А. Декарис на протяжении многих лет сотрудничал с почтовым ведомством Франции (La Poste). Его первый графический экземпляр почтовой марки — «Пакетбот „Нормандия“» (Le paquebot Normandie) — был сделан по личной просьбе министра почт в 1935 году. Всего же Альбером Декарисом за период с 1935 по 1985 год было создано от 500 до 600 сюжетных почтовых марок Франции, французских колоний и французских заморских территорий, из которых 174 были почтовыми марками для собственно метрополии (Франции). Помимо этого, Декарис подготовил ряд конвертов первого дня и других филателистических сувениров.

Наиболее известными марками авторства художника стали стандартные серии 1960 («Марианна») и 1962 («Галльский петух») годов. Позже они получили собственные неофициальные филателистические имена — «Марианна Декариса» (Marianne de Decaris) и «Галльский петух Декариса» (Coq gaulois de Decaris).

Последнюю свою почтовую марку Альбер Декарис сделал в 1985 году. Она называлась «Франция — своим мертвым» ("La France à ses Morts"). Всего художник стал автором 180 французских марок, сюжетных и стандартных.

Скандалы и курьёзы

Суд в Сааре

Альбер Декарис был автором серии стандартных марок для французского протектората Саар, которая вышла 1 апреля 1948 года. Однако с ней связана скандальная история, закончившаяся судебным разбирательством. На шести миниатюрах серии художник изобразил рабочего, крестьянку и шахтёра  (Михель #242—247). Прототипами для рисунков послужили фотографии, сделанные в 1947 году фоторепортёром Ильзой Штейнхоф (нем. Ilse Steinhoff) и опубликованные в саарской еженедельной газете «ILLUS». Однако вскоре марки Декариса вызвали протест со стороны шахтёра Йозефа Хольца (Josef Holz) и его дочери Алины (Alina Holz) из местечка Хасборна (ныне Hasborn-Dautweiler), которые узнали на марках самих себя.

Поскольку работа была сделана без их согласия, отец и дочь подали в суд иск фоторепортёру с требованием возмещения «морального ущерба». Ильза Штейнхоф перенаправила эту претензию в суд вместе с собственным иском почтовому ведомству, при этом указав, что марки Декариса являются нарушением авторского права (плагиатом).

Рассмотрение этого дела в суде было длительным, но почтовому ведомству в итоге пришлось признать правомерность выдвинутых обвинений и выплатить истцам определённую судом сумму денег. Во французских каталогах почтовых марок с этого времени для саарского выпуска 1948 года указываются имена изображённых на марках лиц: «Йозеф Хольц, рабочий», «Алина Хольц, крестьянка», «Йозеф Хольц, шахтёр». В дальнейшем Декарис больше не привлекался к подготовке марок для Саара.

• Часть серии марок Саара с рисунками рабочего, крестьянки и шахтёра работы А. Декариса (1948), которые стали предметом судебного разбирательства
• Saar 1948 242 Arbeiter.jpg
• Saar 1948 243 Arbeiter.jpg
• Saar 1948 244 Bauernmädchen.jpg
• Saar 1948 245 Bauernmädchen.jpg
• Saar 1948 246 Bergmann.jpg
• Saar 1948 247 Bergmann.jpg

Ошибка с Наполеоном

В ноябре 1972 года Декарис оказался причастен к другому курьёзному случаю, когда работал над французской маркой в честь итальянского похода Наполеона Бонапарта в 1796 году. По назначению Исполнительной Директории тридцатилетний генерал Бонапарт стал командующим армией и выступил с ней в поход против австрийцев. Художник решил изобразить Наполеона во время битвы при Арколе, когда в критический момент боя полководец со знаменем в руках бесстрашно бросился на штурм Аркольского моста.

Нестыковка на рисунке марки заключалась в том, что, по версии художника, Бонапарт нёс трёхцветный французский флаг. Однако доподлинно известно, что будущий император воспользовался боевым знаменем 5-го пехотного полка — белым, с позолоченными ликторскими пучками в центре и с четырьмя синими и красными ромбами по углам. Тем не менее, почтовая миниатюра Декариса поступила в продажу и обращение, нарушая установленный факт в истории Франции.

Изображение знамени Наполеона в бою при Арколе на картинах других художников
Антуан-Жан Гро. Наполеон со знаменем в руках, возглавляющий атаку на Аркольский мост (1796—1797)	Орас Верне. Наполеон на Аркольском мосту (1826)

Память

В ознаменование 100-летия со дня рождения знаменитого французского художника и автора почтовых миниатюр в 2001 году выходила юбилейная марка Франции  (Скотт #2841).

В 2008 году, в год двадцатилетия со дня смерти А. Декариса, в серии «Лица Пятой республики» (Les visages de la Vème République) были выпущены две французские марки, запечатлившие его «Марианну» и «Галльского петуха». Интересно, что из 12 миниатюр серии одиннадцать представляли собой женские головки или фигурки аллегорий Франции, и лишь «Петух Декариса» был удостоен чести попасть в этот ряд наиболее известных французских национальных символов.

См. также

• Сюжетные ошибки на почтовых марках

Литература

• Boussard-Decaris I., Boussard J.-M. [www.academiedephilatelie.org/livres.html#France Decaris le singulier]. Biographie critique d’Albert Decaris, et sélection thématique des plus belles œuvres grand format de l’artiste. — Ollioules:Éditions de la Nerthe. — 2005. (фр.)  (Проверено 30 июля 2010)
• Gontier B. Maitre Decaris. Sa vie. Son oeuvre philatélique. — Phila #1, édition spéciale du Monde des philatelistes. — Paris. — 1988. (фр.)
• Trassaert J.-L. [www.academiedephilatelie.org/ecrits.html#T La Marianne de Decaris] // L’Entier Postal. — #09. — 2002. (фр.)  (Проверено 30 июля 2010)

Ссылки

• Jacob, Jan P. [www.postkoets.nl/artikelen/decaris.html Albert Decaris, Frans meestergraveur] (нид.). Eerdere artikelen. De Postkoets (Januari 2008). Проверено 30 июля 2010. [www.webcitation.org/66LtTD99c Архивировано из первоисточника 22 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Декарис, Альбер

Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.