Голый завтрак

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эта статья — о романе Уильяма Берроуза. Об экранизации романа см. Обед нагишом (фильм).
Голый завтрак
Naked Lunch

Обложка первого издания
Жанр:

роман

Язык оригинала:

английский

Дата первой публикации:

1959

Издательство:

Olympia Press

«Голый завтрак» (иногда переводится как «Обед нагишом», «Нагой обед», англ. Naked Lunch) — роман американского писателя Уильяма Берроуза. Впервые опубликован на английском языке в 1959 году в парижском издательстве Olympia Press. Русский перевод романа вышел в 1994 году.

В ряде европейских стран и на территории США книга находилась под запретом из-за обильного использования обсценной лексики, откровенной гомосексуальной направленности и наличия сцен с описанием педофилии и детоубийств. Свободному распространению романа в США предшествовало два громких судебных процесса, в ходе которых в защиту «Голого завтрака» выступили известные писатели и поэты, в том числе Норман Мейлер и Аллен Гинзберг. Итогом слушаний стало снятие с романа всех обвинений в «непристойности». Завершившееся в 1966 году судебное разбирательство стало последним в истории США процессом, на котором рассматривалась возможность цензурного запрета на публикацию книги[1].

«Голый завтрак» традиционно считается этапным произведением американской литературы XX века и одной из ключевых книг бит-поколения наравне с романом «В дороге» Керуака и поэмой «Вопль» Гинзберга. Книга включена в списки «100 величайших англоязычных романов, изданных в период с 1923 по 2005 год» по версии журнала «Тайм» и «100 лучших романов» по версии Новейшей библиотеки (англ.)русск.[2]. В 1991 году режиссёр Дэвид Кроненберг снял по мотивам романа Берроуза фильм «Обед нагишом».





Сюжет и главные герои

Традиционно «Голый завтрак» рассматривается в качестве одного из первых крупных произведений, написанных Берроузом по методу нарезок. В соответствии с тем фактом, что в итоговую рукопись романа (также называемом антироманом[3]) путём компоновки попало множество разнородных текстов — «СЛОВО» из «Интерзоны», выдержки из писем Гинзбергу и множество ранее не опубликованной прозы писателя, роман «Голый завтрак» предстаёт практически лишённым нити повествования[4]. Джеймс Грауэрхольц (англ.)русск., редактор и литературный душеприказчик Берроуза, следующим образом объяснял сложившуюся ситуацию:
Многие из сочинений 1950-х фрагментарны по своей природе; некоторые страницы, начинавшиеся как письма Гинзбергу, так и не были отправлены. Берроуз их перепечатал и соединил с другими материалами. Отправленные письма также содержали большие куски текста, находящиеся в состоянии проработки. Потому-то и не видно границ между «письмами», «дневниками» и «сочинениями», по крайней мере в рукописях, относящихся к упомянутому периоду[5].

«Роман состоит из двадцати трех частей, собранных воедино редактором в произвольном порядке, смешанных с целой галереей персонажей, вовлеченных в наркозависимость и как-то связанных со злыми агентами, контролирующими их тела и разум» — описал содержание книги критик из Севильского университета[6]. ВВС обозначило роман «кошмаром, наполненным секретными агентами, безумными докторами, гангстерами, зомби, фаллическими монстрами, вампирами и инопланетянами, замешанными в садомазохистские оргии, трансформации, дьявольские планы и межпланетные войны»[7]. Книгу часто причисляют к жанру антиутопии (весьма редко к фэнтези[8]), в числе основных тем выделяя наркотические галлюцинации, документальные записи о быте Танжера, гомосексуальные сцены, порнографические описания различных извращений и фармакологические описания воздействия различных препаратов на человека[9][10].

Книга начинается с описания приключений Агента Ли, странствующего по США в поисках очередной дозы наркотика; главного героя на протяжении всего повествования преследует полиция. Здесь же в сюжетную линию попадают масса эпизодических персонажей, описывающих различные знакомства Ли в ходе его путешествия. Протагонист получает задание нанять некого Доктора Бенвея, для чего он отправляется на территорию Мексики; там Бенвей рассказывает Ли о своём пребывании в месте под названием Аннексия (город, использованный Берроузом для иллюстрации штата, на манер американских, подконтрольного полиции и существующей системе контроля, поставленной выше прав и свобод человека[11]). Повествование далее перемещается в Свободию (данная тема наиболее полно развивается в эссе «Пределы контроля» из «Счётной машины»; согласно Берроузу, чтобы быть максимально эффективным, контроль должен быть частичным — он должен создавать иллюзию свободы[11]), некоторое подобие лимба, где в повествование попадает влиятельная организация «Ислам Инк.» (работодатель Ли[11]); так же появляются новые герои — Хоселито, Карл и Клем. Описывается торговая площадь, где продается так называемое «чёрное мясо» (в романе оно изображает джанк, то есть героин). Здесь же впервые раскрывается истинная суть Бенвея — злого, садистского врача-психопата, который и становится антагонистом Агента Ли. Повествование перемещается из Свободии в Интерзону (данное место создано Берроузом по образу Международной зоны Танжер в Марокко, где он жил продолжительное время), где появляется новый герой — Хассан (Хасан ибн Саббах, герой множества произведений писателя), устраивающий кровожадную оргию. Параллельно с этим в повествование попадает А.Дж., срывающий вечеринку и разжигающий конфликт с Хассаном. Далее ход романа возвращается на торговую площадь Аннексии, описывается её тоталитарный режим. Одновременно с этим идут краткие истории участников происходящего — Бенвея, А.Дж., Клема и других. Далее следует описание четырёх заинтересованных сторон, представленных на территории Интерзоны. Сюжет неожиданно возвращается к реальности Агента Ли, преследуемого двумя полицейскими, с которыми он успешно расправляется. Роман завершается скомканным (по методу нарезок) диалогом и внезапно заканчивается.

Несмотря на то, что номинально в книге возможно выделить некое подобие сюжетной линии, подавляющее большинство литературных критиков (Джеймисон, Кук (англ.)русск., Jorre, Линк (англ.)русск. и Catton, Zott, Dittman, Burner) рассматривают роман в качестве бессюжетного[12][13][14][15][16][17][18]. «Текст этой феерической антиутопии воспроизводит обрывки полуосознанных, бредовых наркотических видений-галлюцинаций, в которых перемешаны гротескные, доведённые автором до абсурда черты нашего мира и времени, приметы нашей жизни» — описывали Ярослав Могутин и Александр Шаталов содержание романа в предисловии к его русскоязычному изданию[19][20].

Аналогично сборнику рассказов «Интерзона», протагонистом «Голого завтрака» является alter ego Берроуза, в тексте произведения фигурирующее под псевдонимом «Инспектор Ли» (иногда под именами Уильям Ли, Билл Ли, Агент Ли)[21][22]. Вторым по значимости персонажем книги является Доктор Бенвэй — «манипулятор и координатор знаковых систем, специалист по всем фазам допроса, промывки мозгов и контроля[23]», как представляет его Берроуз на страницах романа; является антагонистом главного героя[24]. Остальные упомянутые в тексте персонажи предстают второстепенными и не являются сюжетно значимыми.

Происхождение и смысл названия

Заглавие для будущего романа придумал Джек Керуак. В одном из мемуарных эссе Берроуз признавался, что «именно Керуак» убедил его «написать книгу и назвать её „Голый завтрак“»[25]. Смысл названия писатель раскрывал в авторском предисловии к роману «Голый завтрак»:
Название предложил Джек Керуак. До недавнего своего выздоровления я не понимал, что оно означает. А означает оно именно то, о чём говорят эти слова: ГОЛЫЙ завтрак — застывшее мгновение, когда каждый видит, что находится на конце каждой вилки[26].

Примечательным фактом является то, что настоящее название романа появилось в результате неправильного прочтения. У Берроуза был неряшливый почерк — и когда Гинзберг с Керуаком получили один из рукописных вариантов романа, при прочтении вслух Гинзберг допустил ошибку, перепутав авторское «naked lust» (с англ. — «голое вожделение, похоть») с «naked lunch». Именно в этот момент Керуаку и пришла в голову идея, что именно такое название идеально подходит для книги[27]. Данная версия происхождения названия впервые была озвучена в выпуске The New York Times за 3 августа 1997 года, однако существует и иная, кардинально отличающаяся от представленной. Согласно ей, название было предложено в середине 1940-х, когда Берроуз впервые встретил Керуака, который и предложил ему написать роман, озаглавив его «Голый завтрак»; данная версия упоминается самим писателем в сборнике эссе «Счётная машина»[11].

Американский писатель и эссеист Дэниел Фухс (англ.)русск. даёт развернутый комментарий касательно этимологии названия книги: «Определение Берроуза [про застывшее мгновение] — это очередной пример ухода от „цивилизованных форм“, форм, которые он находит садистскими. Он, к примеру, критикует смертную казнь — максимальную форму контроля: „Если цивилизованные страны желают вернуться к Друидическим Обрядам Повешения в Священной Роще или к тому, чтобы пить кровь вместе с Ацтеками и кормить их Богов кровью человеческих жертв, то пускай увидят, что же на самом деле они едят и пьют. Пусть увидят, что лежит на кончике этой длинной газетной ложки[23]“. Здесь снова появляется „завтрак“, а вилка или ложка — это новости от цивилизации[28].»

Дополнительного упоминания так же заслуживает тот факт, что оригинальное название «Naked Lunch» первым издателем было заменено на «The Naked Lunch»[29]. Без определённого артикля «the» книга впервые вышла только в американском издании. Стоит отметить, что Керуаком же было придумано название и для другого знакового произведения литературы битников — поэмы «Вопль» (Howl, 1956) Аллена Гинзберга[30].

История создания

В начале 1950-х годов Уильям Берроуз завершил своё путешествие по Эквадору и Перу (отчёты о пребывании там писателя впоследствии составят книгу «Письма Яхе») и переехал в Марокко, в Международную зону Танжер, которую мечтал посетить после прочтения нескольких книг Пола Боулза[31][32]. В Танжере Берроуз много писал, и к 1957 году за работу над весьма разрозненным творчеством писателя приступили его близкие друзья — Аллен Гинзберг, Джек Керуак и Алан Ансен. Продуктом их совместной деятельности стал сборник рассказов «Интерзона», которая, впрочем, не попадёт в печать вплоть до 1989 года. Одна из частей «Интерзоны», озаглавленная автором как «СЛОВО», стала предтечей «Голого завтрака»; в ходе работы над данным материалом Берроуз окончательно утвердился в использовании «метода нарезок», который сыграет ключевую роль в последующей работой над «Голым завтраком»[33]. Написание «СЛОВА» стало переломной точкой в творчестве Берроуза, окончательно отдалившей писателя от традиционной формы повествования, в которой были написаны новеллы «Пидор» и «Джанки». К подобной стилистике писатель уже никогда больше не вернулся, сделав фирменный нелинейно-нарративный (англ.)русск. стиль письма основным инструментом в своём творчестве[5]. Итоговый вид рукописи романа оказался для писателя сюрпризом; отвечая на вопрос журналиста о фразе из вступления — «Точно не помню, как я писал то, что теперь опубликовано под названием „Голый завтрак“[23]», Берроуз назвал её гиперболой. Автор говорил, что был сильно удивлен, когда увидел письма Гинзбергу, которых не держал в руках много лет. Писатель был поражён, как много материала содержалось в них, что позже был включен в «Голый завтрак»[34]. Впервые Берроуз упоминает о том, что закончил работу над романом в письме от 17 января 1959 году Полу Боулзу[35].

Когда Берроузом в 1958 году впервые было предложено Морису Жиродиа (англ.)русск., главе издательства Olympia Press (которое специализировалось на выпуске книг, написанных в грубой манере с использованием обсценной лексики и зачастую граничащих с порнографией), опубликовать роман, Жиродиа ответил отказом. Писатель был вынужден обратиться в Сан-Франциско к Лоуренсу Ферлингетти и его «City Lights» (англ.)русск.; Оливер Харрис (англ.)русск., соавтор книги «Письма Уильяма Берроуза», отмечает, что хоть писатель и пошел на уступки — согласившись вычеркнуть из текста «грязные» моменты, Ферлингетти всё равно отклонил предложение выступить издателем «Голого завтрака». Только некоторое время спустя, когда значительный отрывок книги был опубликован Chicago Review (англ.)русск., интересом к рукописи проникся ранее отказавшийся от неё Жиродиа[35]. Редактором готовящегося к выпуску романа стал издатель «Chicago Review» Ирвинг Розенталь (англ. Irving Rosenthal). Розенталь считал, что текст рукописи слишком мал по объёму и просил Берроуза предоставить дополнительные материалы для расширения последнего[29]. На основе «СЛОВА» и множества других записей Берроуз, совместно с друзьями, помогавшими ему с «Интерзоной», приступили к вёрстке. Отдельного упоминания заслуживает то, что «танжерский» период творчества характерен тем, что писатель не проводил границ между непосредственно художественным творчеством и личными письмами, предоставив редакторскую работу Гинзбергу[36]. Сотни страниц материала были отобраны, заново напечатаны и составлены по методике «fold-in», разработанной на основе «метода нарезок». Весь материал был отправлен Жиродиа[37].

Судебные процессы над издателем

Роман был издан Olympia Press в 1959 году во Франции, однако попал в список запрещённых к изданию на территории США книг по причине широкого использования нецензурной лексики, наличия сцен с педофилией и убийствами детей[38][39]. Примечательно так же то, что и во Франции не обошлось без скандала — дело дошло до того, что видным литераторам (не французским, как писал Берроуз) пришлось даже написать открытое письмо к правительству страны, оправдывая действия Жиродиа по выпуску романа в печать[35].

В 1961 году Россет, несмотря на действующий запрет на публикацию романа, приобрёл 10 000 экземпляров книги, намереваясь распространять её на территории США. Планам издателя не суждено было сбыться: иная книга Grove Press, роман Миллера «Тропик Рака», вызвал вокруг себя дебаты и привлёк внимание общественности к издательству — выпуск в печать «Голого завтрака» пришлось отложить на неопределённое время[29]. В 1962 году Grove выиграло антицензурное дело в суде города Чикаго, а некоторое время спустя, в ходе Эдинбургской писательской конференции (англ. Edinburgh Writets’ Conference), организованной авангардистским издателем Джоном Калдером (англ.)русск., в защиту «Голого завтрака» высказались Норман Мейлер и Алекс Трокки (англ.)русск.. Россет решил заказать ещё несколько тысяч экземпляров романа и приступил к его продаже на территории США. В течение года книга была доступна в книжных магазинах по всей территории страны, однако не утихавшие волнения к 1963 году привели к аресту крупной партии книг бостонской полицией[29]. Данный факт подхлестнул покупательский интерес к роману, который ранее был достаточно спокойно встречен читателями[40]. Непродолжительное время спустя городской суд признал роман непристойным и ввёл запрет на его распространение[41]. В связи с общественными волнениями, вызванными романом (ещё до судебных процессов), Берроузу пришлось написать вступительную статью к книге, объясняя её смысл. Множественные описания приёма наркотиков способствовали неправильному пониманию позиции автора в данном отношении. Берроуз писал об этом 11 сентября 1959 года Гинзбергу:
Я готовлю нечто вроде письменных показаний, разъяснение сути «Голого завтрака» для собственной безопасности. Роман вообще о вирусе наркозависимости. В нём раскрывается природа вируса и то, как его можно сдержать. Я вовсе не за джанк и никогда за него не был. Напротив, я призываю: люди, слезайте вы с поезда джанка, он несется по откосу в три мили длиной прямиком в кучу дурмана![35]
Статья Берроуза, озаглавленная «Письменное показание: свидетельство, касающееся болезни», на текущий момент присутствует практически во всех изданиях романа в качестве предисловия. После того, как «показание» было опубликовано, оно было подвергнуто критике со стороны Гинзберга, который считал, что «она выходит за рамки необходимой юридической защиты и не соответствует духу книги». Поэт обвинял Берроуза в излишнем морализаторстве и в попытке отказаться от авторства рукописи[35].

Из-за судебной волокиты в течение двух последующих лет процесс над издателем «Голого завтрака» не мог начаться[29]. Процесс судопроизводства был запущен 12 января 1965 года[41]. Дело рассматривал судья Юджин Хадсон (англ. Eugene Hudson)[42]. Основной стратегией защиты Grove была идея показать, что произведение имеет неоспоримую социальную значимость[43]. В числе приглашённых экспертов для оценки книги были представлены Гинзберг, Мейлер и Чиарди[44]. Сам автор на слушании не присутствовал; отвечая на закономерный вопрос журналиста об этом, Берроуз отвечал:

Вызывали, но я отказался ехать. А общее впечатление — сплошной фарс. Защита доказывала, будто «Голый завтрак» имеет огромное общественное значение, однако, по-моему, это к делу не относится и не затрагивает основного вопроса о праве цензуры в целом, о праве государства осуществлять какую бы то ни было цензуру. Уверен, будь я там, пользы бы не принёс[45].

В суде Гинзберг говорил больше часа, обсуждая структуру романа, его темы и литературные достоинства. Каждый отдельный элемент книги он отделял от другого и демонстрировал, как он предстаёт в виде социального критицизма и, одновременно, является важным представителем творчества[39]. Мейлер, в свою очередь, сказал: «Я считаю, что по одной причине мы не можем назвать „Голый завтрак“ великой книгой, подобной „В поисках утраченного времени“ или „Улиссу“ — по причине несовершенства структуры… Я не имею представления о том, каким образом скомпонована эта книга. Её компоненты отличаются друг от друга так, что создается впечатление пира, где поданы тридцать, а то и сорок блюд. Их можно подать в любом порядке»[4].

7 июля 1966 года Верховный суд Массачусетса (англ.)русск. постановил, что текст романа «Голый завтрак» не является непристойным. С издателя были сняты все обвинения, и отныне произведение могло свободно продаваться на территории США[39]. Процесс, в ходе которого слушалось дело «Голого завтрака» Уильяма С. Берроуза, считается одним из важнейших, рассматриваемый в одном ряду с громкими делами «Любовника леди Чаттерлей» (1928) Д. Лоуренса, «Тропика рака» (1936) Г. Миллера и «Вопля» (1956) А. Гинзберга[46]. Судебный процесс над издателем «Голого завтрака» является примечательной вехой в истории издательского дела на территории США, последнее дело, положившее конец литературной цензуре в стране[1]. Несколько десятилетий спустя Гинзберг вспоминал: «Все эти процессы привели к освобождению литературы. То же происходило позднее с кино, пока Энди Уорхол и прочие не высветили все это[47].»

В предисловии к русскому изданию «Голого завтрака» Ярослав Могутин и Александр Шаталов писали: «Скандал вокруг книги, естественно, возымел обратное действие, добавил ей значительности, взорвав „общественное мнение“ и заинтересовав „Голым завтраком“, Берроузом и остальными битниками такое количество читателей, какое наверняка не смогла бы привлечь никакая реклама»[20][48]. Важным фактом так же является то, что пособничество Жиродиа в издании Россетом книги на территории США привело к лишению Берроуза многих тысяч долларов, отмечает О. Харрис: «роялти из Америки и других стран с продаж „Голого завтрака“, переведённые на счёт Жиродиа через швейцарское агентство Одетты Хюммель, до самого автора так и не дошли. По соглашению, заключённому в 1967 г., контроль за правами на „Голый завтрак“ вернулся к Берроузу»[35].

Отзывы критики и современный статус романа

Небольшие выдержки из книги впервые были напечатаны в США осенью 1957 года изданием Black Mountain Review, однако не привлекли особого внимания критики[49]. Более крупная девятистраничная часть текста «Голого завтрака» была издана несколько позже небольшим (на тот момент) литературным журналом Chicago Review (англ.)русск., редактором которого являлся Розенталь. Реакция критики в лице колумниста газеты Chicago Daily News (англ.)русск. была высказана в достаточно категоричной форме:

Это одна из самых омерзительных коллекций грязи, которая попала в печать из всех, что я видел[50].

В дополнению к этому Чикагская почтовая служба пыталась воспрепятствовать рассылке журнала, чем только увеличила интерес американской прессы[35]. После появления упомянутого выше отзыва, выдержки из книги стали центром литературной дискуссии [51]. Помимо Chicago Daily News, ряд небольших изданий аналогичным образом высказали шумный протест в адрес будущего романа[52]. В короткий срок книга снискала себе дурную славу[53]. В одном из интервью Берроуз так же вспоминал, что в первое время книга была подвергнута резкой критике[54]. Многие литературные обозреватели со страстью ненавидели роман; критик The Times Literary Supplement назвал книгу вызывающей тошноту и нагоняющей скуку, а издатели Playboy (всегда отличавшиеся литературным либерализмом), аналогично раскритиковали произведение[55]. Помимо самого содержания, книга также была негативно воспринята из-за своей специфической структуры (метод нарезок), которая затрудняла чтение[56].

В одном из интервью журналист проводил параллели между «Голым завтраком» и работами Иеронима Босха, отмечая, что работы последнего никто не назовёт порнографическими, однако одновременно с этим «самые отъявленные ханжи в ужасе отталкиваются от „Голого завтрака“»; Берроуз аргументировал это следующим образом: «уважаемые члены общества просто не видят того, что происходит на полотнах Босха, а ведь то же самое я описал в „Голом завтраке“. Не видят и всё тут. Во-вторых, Босх творил давно <…> Мышление уважаемого члена общества самым иррациональным образом раздваивается: если нечто овеяно древностью, выставляется в музее и знаменито — то с ним всё хорошо. Ну и не стоит забывать: между литературой и живописью существует разница»[45].

Известный американский литературный критик Джон Чиарди в статье «Угасшим битникам посвящается» писал:
«Голый завтрак» представляет собой очень яркий, проникнутый эмпатическими переживаниями спуск в ад, имя которому — наркомания. Есть одно «но». Хотя Берроуз был принят битниками, <…> на деле он страдает отдельным личным помешательством. Эта потерянная душа обследовала все помойки на дне общества, пробуя одну пагубную привычку за другой. Автор тщательно прописанного «хоррора», Берроуз совершенно точно использует правку как один из инструментов писательского ремесла. Литературную почву, на которой выросло творчество Берроуза, лучше всего, пожалуй, можно определить как сочетание сюрреализма с Генри Миллером. Вся штука в том, что не появись «поколение битников» вовсе, Берроуз писал бы точно так же, как пишет сейчас. И хотя многие читатели найдут его литературные опыты отталкивающими, причиной этого отвращения станет сама реальность. Страстность, которой дышат произведения Берроуза, в большей степени выстрадана, чем выдумана и подвергнута теоретизированию[57].
Шум в прессе, вызванный публикацией «Голого завтрака» и, что более важно, последний судебный процесс посвященный цензурному запрету на издание книги на территории США, сделал роман знаменитым[58][59].
Пользовательские рейтинги*

Shelfari (англ.)русск.[60]
Amazon[61]
WeRead (англ.)русск. [62]
LibraryThing (англ.)русск.[63]
Goodreads[64]

* по состоянию на июль 2011

Уилл Селф назвал роман важнейшей работой Берроуза, а последнего окрестил «великим аватаром литературного модернизма». «Голый завтрак» Селф обозначил важнейшей книгой для каждого, кто имеет какие-либо иллюзии о чем-либо[65]. Джеймс Баллард отметил, что Берроуз — очень богатый автор, позволяющий «увидеть то, что находится на конце каждой вилки … правду»[65]. Норман Мейлер охарактеризовал «Голый завтрак» как книгу великой красоты и маниакальной изящности с диким и убийственным юмором[65]. Терри Саузерн и Чиарди аналогичным образом хвалебно откликнулись о произведении[65].

Критик Los Angeles Times назвал Берроуза «самым возмутительным» американским писателем; Chicago Tribune окрестил книгу «самым бесстрашным американским произведением после „Тропиков“ Миллера». The Commercial Appeal (англ.)русск. ограничился определением «великий, важнейший роман»; Newsweek обозначил книгу «шедевром»[65]. Даже спустя многие десятилетия после выпуска «Голый завтрак» остаётся предметом споров многих читателей и является романом, превратившемся в феномен, навсегда изменив лицо американской литературы[66]. Культовый статус книги продолжает сохраняться и в данный момент: в 2009 году, спустя пятьдесят лет после выпуска романа в печать, была издана книга в честь годовщины романа, «Naked lunch @ 50: anniversary essays». Издание включило наиболее известные статьи, обзоры и критику, связанную с книгой[11].

Получившая в начале весьма негативные отклики со стороны прессы, а в дальнейшем — статус «андеграундной классики», сейчас книга считается культовым литературным произведением XX века[67][68]. Подобную славу, по мнению ряда критиков, книга снискала за свой причудливый и нелинейный сюжет, откровенное изображение наркозависимости и высокое влияние, которое роман оказал на молодежь[69][70][71].

Наравне с «Воплем» Гинзберга книгу считают наиболее влиятельной работой, открывающей философию бит-поколения[72]. Рассматриваемый в одном ряду с работами Барта, Воннегута и Данливи, Берроуз своим романом изменил курс развития американской литературы в двадцатом веке[73]; книга открыла новую эру, а сам автор попал в число наиболее важных и разрушительных её авторов[74][75].

Экранизация

Основная статья: Обед нагишом (фильм)

Первая попытка поставить фильм по книге «Голый завтрак» была предпринята ещё в 1970-х годах. Над сценарием работали художник Брайон Гайсин, близкий друг Берроуза, и режиссёр Энтони Бэлч (англ.)русск., успевший к этому времени снять несколько экспериментальных короткометражек с участием писателя. Бэлч собирался превратить «Голый завтрак» в «мюзикл в духе 1940-х», а на главную роль он планировал позвать Мика Джаггера[76]. Однако необходимой финансовой поддержкой для фильма заручиться не удалось, и проект был заброшен. Позднее, после смерти Гайсина и Бэлча, Берроуз признался, что их сценарий ему совсем не понравился[76].

В итоге роман был экранизирован только в 1991 году. Фильм, получивший название «Обед нагишом»[77], поставил канадский кинорежиссёр Дэвид Кроненберг. В 1984 году Кроненберг встретился с Берроузом в Нью-Йорке, чтобы обговорить идею будущей картины, а в начале 1985-го они совместно отправились в Танжер, на место предполагаемых съёмок. В ходе поездки, организованной продюсером проекта Джереми Томасом, Кроненберг принял окончательное решение взяться за экранизацию «Голого завтрака»[78]. Берроуз, не принимавший участия в создании сценария, работу Кроненберга одобрил. Писатель положительно отнёсся к тому, что в сценарии использованы фрагменты других его книг (в частности, «Дезинсектора»), а также драматические факты личной жизни (убийство жены)[76]. Кроненберг мотивировал отступления от текста романа тем, что дословно перенести «Голый завтрак» на экран было бы невозможно, поскольку подобная экранизация «обошлась бы в 400 миллионов долларов и была бы запрещена во всех странах мира»[79]. На главную роль режиссёр утвердил Питера Уэллера, давнего поклонника романа «Голый завтрак». Актёр не раздумывая ухватился за возможность сыграть в экранизации «великой книги о контроле, зависимости и власти», как он сам её для себя определил[79]. Из-за вспыхнувшего в августе 1990 года вооружённого конфликта в Персидском заливе вместо запланированного Танжера съёмки фильма проходили в павильонах Торонто[76]. Тем не менее, Берроуз остался доволен готовой картиной — по его словам, Дэвид Кроненберг «сделал всё очень хорошо», и «фильм получился»[80].

Издания

Первое издание (Франция, английский язык):

  • Burroughs, William. The Naked Lunch. — Olympia Press, 1959. — 225 p. — ISBN 0-8021-3295-2.

Обложку для первого издания создал непосредственно сам автор книги. Фронтальная часть состоит из шести линий глифов, состоящих из пяти или четырех символов каждая. Задник разделён на две колонки разных цветов; левая — лилового цвета с именем автора в левом верхнем углу и названием романа в левом нижнем углу. Слова частично наложены на каллиграфию, располагаясь за и перед глифами, предполагая что они должны рассматриваться в переплетённом виде и оба варианта расположения одинаково важны. О. Харрис сравнивал глифы «Голого завтрака» с восточно-азиатской каллиграфией, в частности иероглифамии кандзи (Япония) и ханча (Корея). Наиболее близки зарисовки Берроуза к китайским рукописным шрифтам; они оба, по мнению Харриса, выглядят созданными без отрыва ручки от листа бумаги, что отстаивает уровень спонтанности данной формы. В таком контексте, утверждает писатель, рисунки Берроуза предполагают (или даже обещают), что содержание книги будет равнозначно «сыпучее». Обложка писателя в этом смысле отзывается на дзэн-буддистский дискурс (играющий важную роль в философии битничества и в особенности в прозе Д. Керуака), предлагая визуальную манифестацию основных его параметров в серии спонтанных скетчей, свободных рисунков[11].

После победы во втором судебном процессе издательством Grove была выпущена расширенная версия романа — в текст произведения были добавлены ранее отсутствовавшие разделы, а также авторское примечание[17]. Всего Берроузом было написано более десятка различных дополнений к роману (включая предисловия, послесловия и расширяющие основной текст главы) — в новом виде они были представлены в 2001 годы в восстановленном тексте под названием «Naked Lunch. The restored text». Менее значительные дополнения к тексту произведения увидели свет в издании 2003 года[81].

Книга неоднократно переиздавалась в 1966, 1967, 1968, 1969, 1973, 1976, 1977, 1982, 2001, 2003, 2005, 2007, 2009, 2010 году компаниями Olympia Press, Grove Press, Castlke Books, Calder Publications Ltd, Buccaneer Books, Turtleback Books, Harperperrenial, Corgi, Flamingo, Ballantine Books и многими другими.

Роман в России

В России «Голый завтрак» был впервые опубликован в 1994 году[82]. Книга увидела свет в переводе Виктора Когана, который впоследствии неоднократно переиздавался[83]. По воспоминаниям переводчика, всего им было сделано семь различных вариантов переложения «Голого завтрака» на русский язык, работа над текстом шла в 1980-е годы, когда ни о какой публикации романа Берроуза не могло быть и речи[84]. Сам Коган своим переводом доволен не был. Он признавал: «Это моя первая работа, но, с другой стороны, там чувствуется свежесть. В тексте Берроуза много тёмных мест, а в советской школе перевода, по-моему, учили оставлять тёмные места так, как есть. Уже потом я стал понимать, что эти тёмные места так и надо оставлять»[84]. Дмитрий Волчек, который перевёл и издал многие книги Уильяма Берроуза, весьма критически отзывался о своём коллеге: «Коган погубил русского Берроуза. Просто взял и зарезал без наркоза»[85]. Волчек отмечал, что никаких «тёмных мест» у американского писателя нет, а его тексты достаточно просты для перевода (при наличии должного образования и добросовестности), но в интерпретации Когана они превратились в ахинею, а сам писатель предстал перед русскими читателями «косноязычным мямлей»[85]. Алекс Керви, переводчик дебютного романа Берроуза «Джанки», солидарен с такой оценкой. По его мнению «Голый завтрак» Когана настолько плох, что последний «приговорён наследниками Берроуза к расстрелу»[86].

Российская толстожурнальная и газетная критика отнеслась к выходу русского перевода романа Берроуза прохладно. Рецензент «Нового мира» Сергей Костырко счёл книгу малоинтересной в художественном плане и предположил, что издателя привлекла скандальность затронутых Берроузом тем («наркомания, сексуальный беспредел»)[87]. Схожим образом на роман откликнулся обозреватель газеты «Коммерсантъ» Николай Климонтович. Он отметил, что Берроуз — далеко не первый автор, откровенно писавший о «наркомании и педерастии», и заключил, что проза американского литератора — не более чем «бесформенный поток медитаций и галлюцинаций»[88]. Критик Дмитрий Бавильский высказался ещё жёстче. В отзыве, опубликованном в журнале «Знамя», он написал, что «Голый завтрак» представляет собой «чуть больше двухсот страниц отборного такого бреда, галлюцинаций отъявленного наркомана, не связанные между собой чешуйки видений, наслаивающиеся, что твоя слюда/слюна»[89]. При этом рецензента совершенно не смутил тот факт, что разгромленный им роман является вехой в истории американской литературы[90].

Более современные рецензии на книгу отражают её текущий статус. Так, обозреватель «Частного корреспондента» Михаил Побирский писал:
Самая известная книга [Голый завтрак] — это компиляция из личных дневниковых записей. Не что иное, как авторские рефлексии нетто, паранойи, грёзы, сексуальные фантазии, технократические бредни… Бредни, рефлексии — да, но искренние! Это и есть творчество, это и есть настоящая алхимия текста — создавать целостное и гениальное из хаотического, из разрозненного, из несуразиц[91].

Издания на русском языке:

  • Голый завтрак. — Глагол, 1994. — 288 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-87532-013-3.
  • Голый завтрак. — Глагол, 1998. — 288 с. — 5 000 экз. — ISBN 5-87532-013-3.
  • Голый завтрак. Электронная революция. Последние слова. — Глагол, 2000. — 304 с. — ISBN 5-87532-045-1.
  • Голый завтрак. — Симпозиум, 2001. — 400 с. — (Omnia). — 10 000 экз. — ISBN 5-89091-137-6.
  • Голый завтрак. — М.: АСТ, 2010. — 288 с. — 2 500 экз. — ISBN 978-5-403-02437-2.
  • Голый завтрак. — М.: АСТ, 2010. — 288 с. — 1 500 экз. — ISBN 978-5-403-02438-9.

Напишите отзыв о статье "Голый завтрак"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Whiting, Frederick. [findarticles.com/p/articles/mi_m0403/is_2_52/ai_n27100155/ Monstrosity on Trial: The Case of Naked Lunch] (англ.) // Twentieth-Century Literature. — 2006. — Vol. 52, no. 2 (Summer 2006). — P. 145—174. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0041462X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0041462X]. [archive.is/0u5W Архивировано] из первоисточника 9 июля 2012.
  2. ↑ Lacayo, Richard. [www.time.com/time/specials/packages/article/0,28804,1951793_1951943_1952571,00.html Naked Lunch (1959), by William Burroughs] (англ.). Time Magazine (16.10.2005). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/64uJb9ueG Архивировано из первоисточника 23 января 2012].
  3. ↑ Shaffer, Brian; O'Donnell, Patrick. The Encyclopedia of Twentieth-Century Fiction. — John Wiley and Son, 2011. — P. 477. — 1584 p. — ISBN 9781405192446.
  4. ↑ 1 2 Маньковская, Н. Б. [www.i-u.ru/biblio/archive/mankovskaja_estetika_na/12.aspx Эксперимент в творчестве битников]. Эстетика на переломе культурных традиций. i-u.ru. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7eGiDD Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  5. ↑ 1 2 Берроуз, Уильям. Джеймс Грауэрхольц. Вступительное слово редактора // Интерзона = Interzone. — АСТ, Астрель, 2010. — С. 7-27. — 288 с. — (Авторский сборник). — ISBN 978-5-271-27775-7.
  6. ↑ Actas del XXI congreso internacional de A.E.D.E.A.N. — Universidad de Sevilla, 1999. — P. 143. — 768 p. — ISBN 9788447204892.
  7. ↑ [www.bbc.co.uk/bbcfour/audiointerviews/profilepages/burroughsw1.shtml Audio Interviews - William S(eward) Burroughs 1914 - 1997] (англ.). BBC. bbc.co.uk. Проверено 8 августа 2011. [www.webcitation.org/64wg7ztTu Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  8. ↑ Masterplots:1,801 plot stories and critical evaluations of the world's finest literature. — Salem Press, 1996. — ISBN 9780893560843.
  9. ↑ Гуревич, П. С. [www.countries.ru/library/typology/subcult.htm Субкультура и Контркультура]. Культурология. countries.ru. Проверено 12 июля 2011. [www.webcitation.org/64wg8m6Ig Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  10. ↑ [philatelia.ru/classik/plots/?more=1&id=3771 Берроуз (Burroughs) Уильям Сьюард (1914—1997)]. Справочник «Сюжеты». philatelia.ru. Проверено 12 июля 2011. [www.webcitation.org/64wg9ab4k Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  11. ↑ 1 2 3 4 5 6 Harris, Oliver C. G.; MacFadyen, Ian. Naked lunch @ 50: anniversary essays. — SIU Press, 2009. — 283 p. — ISBN 9780809329151.
  12. ↑ Jameson, Fredric. The ideologies of theory: essays 1971 - 1986. The syntax of history. — Routledge, 1988. — P. 10. — 230 p. — ISBN 9780415006576.
  13. ↑ Cook, Bruce. The beat generation. — Scribner, 1971. — P. 183. — 248 p.
  14. ↑ St. Jorre, John De. Venus bound: the erotic voyage of the Olympia Press and its writers. — Random House, 1996. — P. 240. — 358 p.
  15. ↑ Link, Arthur Stanley; Catton, William Bruce. American epoch: a history of the United States since 1900. — Knopf, 1974. — P. 69. — 409 p. — ISBN 9780394317298.
  16. ↑ Zott, Lynn Marie. The Beat Generation: Authors A-H. — Gale, 2003. — 558 p. — ISBN 9780787675714.
  17. ↑ 1 2 Dittman, Michael. Masterpieces of Beat literature. — Greenwood Publishing Group, 2007. — 121 p. — ISBN 9780313332838.
  18. ↑ Burner, David. Making peace with the sixties. — Princeton University Press, 1997. — P. 126. — 295 p. — ISBN 9780691059532.
  19. ↑ Могутин, Ярослав; Шаталов, Александр. Битники: история болезни // Берроуз У. С. Голый завтрак. Электронная революция. Последние слова : Сборник. — Глагол, 2000. — Вып. 39. — С. 15. — ISBN 5-87532-045-1.
  20. ↑ 1 2 Могутин, Ярослав. [www.mitin.com/people/mogutin/beatniks.shtml Битники: история болезни] (рус.). Митин Журнал. mitin.com. Проверено 12 июля 2011. [www.webcitation.org/610N2ruzi Архивировано из первоисточника 17 августа 2011].
  21. ↑ [www.levity.com/corduroy/burroughs.htm/ William S. Burroughs] (англ.)(недоступная ссылка — история). levity.com. Проверено 23 августа 2010. [web.archive.org/19970612095054/www.levity.com/corduroy/burroughs.htm/ Архивировано из первоисточника 12 июня 1997].
  22. ↑ James Campbell. [www.guardian.co.uk/books/2009/jun/20/william-s-burroughs-naked-lunch The ugly spirit] (англ.). The Guardian. guardian.com (20-Jun-2009). Проверено 3 августа 2010. [www.webcitation.org/64wgB4NAf Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  23. ↑ 1 2 3 Цитата дана в переводе В. Когана
  24. ↑ Lardas, John. The bop apocalypse: the religious visions of Kerouac, Ginsberg, and Burroughs. — University of Illinois Press, 2001. — P. 197. — 316 p. — ISBN 9780252025990.
  25. ↑ Берроуз, Уильям. Вспоминая Джека Керуака // Счётная машина = The Adding Machine / Перевод М. Гунина и др. — Тверь: Kolonna publications, Митин журнал, 2008. — С. 284—285. — 320 с. — (Crème de la crème). — 1000 экз. — ISBN 978-5-98144-116-5.
  26. ↑ Берроуз, Уильям. Голый завтрак. — М.: АСТ, 2009. — 286 с. — 2 500 экз. — ISBN 978-5-17-061162-1.
  27. ↑ Hamilton, John Maxwell. Casanova was a book lover: and other naked truths and provocative curiosities about the writing, selling, and reading of books. — LSU Press, 2000. — P. 279. — 351 p. — ISBN 9780807125540.
  28. ↑ Fuchs, Daniel. The Limits of Ferocity: Sexual Aggression and Modern Literary Rebellion. — Duke University Press, 2011. — P. 347. — 416 p. — ISBN 9780822350057.
  29. ↑ 1 2 3 4 5 Burroughs, William; Ulin, David. Naked Lunch. — Grove Press, 2009. — P. 241. — 320 p. — ISBN 9780802119261.
  30. ↑ Шохина, Виктория. [www.chaskor.ru/article/daunshifting_dzheka_keruaka_15875 Дауншифтинг Джека Керуака]. Частный корреспондент. chaskor.ru (12.03.2011). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgCFLDm Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  31. ↑ McGuinness, Justin. Интернациональная зона // Morocco, 4th. — Footprint Travel Guides, 2003. — P. 175. — 560 p. — ISBN 9781903471630.
  32. ↑ [johnnytim.com/temaj/fakty/writer/berrous/mat.html Берроуз Уильям] (рус.). johnnytim.com. Проверено 17 декабря 2010. [www.webcitation.org/64t2OuZpX Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  33. ↑ Hemmer, Kurt. Encyclopedia of beat literature. — Infobase Publishing, 2007. — P. 153-155. — 401 p. — ISBN 9780816042975.
  34. ↑ Hibbard, Allen. Conversations with William S. Burroughs. — Univ. Press of Mississipp, 1999. — P. 169. — 234 p. — ISBN 9781578061839.
  35. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Харрис, Оливер. Письма Уильяма Берроуза. — М.: АСТ, Астрель, 2011. — 572 с. — 2 500 экз. — ISBN 978-5-17-071233-5.
  36. ↑ Hemmer, Kurt. Encyclopedia of beat literature. — Infobase Publishing, 2007. — 401 p. — ISBN 9780816042975.
  37. ↑ Robinson, Edward. Shift Linguals: Cut-up Narratives from William S Burroughs to the Present. — Rodopi, 2011. — P. 34. — 302 p. — ISBN 9789042033030.
  38. ↑ Woodard, Rob. [www.guardian.co.uk/books/booksblog/2009/apr/16/naked-lunch-william-burroughs Naked Lunch is still fresh] (англ.). The Guardian. guardian.co.uk (16.04.2009). Проверено 8 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7XzORI Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  39. ↑ 1 2 3 [www.beatdom.com/?p=720 Naked Lunch at Fifty] (англ.). beatdom.com (11.01.2010). Проверено 8 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7ZpK24 Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  40. ↑ Battle, Laura. [www.ft.com/cms/s/2/768af60a-9465-11df-be4d-00144feab49a.html#axzz1RmlFFQmC Defining Moment: William S. Burroughs’ ‘Naked Lunch’ pushes the boundaries of literary fiction, 1959] (англ.). Financial Times. ft.com (24.07.2010). Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgEHlr9 Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  41. ↑ 1 2 [www.fakel.org/page.php?id=35&ratings=1 Победоносный обед. Эксперты против цензоров]. Журнал «Fакел». Проверено 10 июля 2010. [www.webcitation.org/64t7akKIc Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  42. ↑ Shuler, Brandon. [www.associatedcontent.com/article/796545/the_censorship_trials_of_the_beat_generation_pg11.html?cat=37 The Censorship Trials of the Beat Generation] (англ.). Associated Content. associatedcontent.com (25.06.2008). Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7bX702 Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  43. ↑ Hafferkamp, Jack. [www.libidomag.com/nakedbrunch/archive/unbanning05.html Naked Brunch: Un-Banning Books]. Libido. The Journal of Sex and Sensibility. libidomag.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7cSuPY Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  44. ↑ Birmingham, Jed. [realitystudio.org/bibliographic-bunker/john-ciardi-from-doodle-soup-to-naked-lunch-and-back-again/ John Ciardi: From Doodle Soup to Naked Lunch and Back Again] (англ.). Reality Studio — William S. Burroughs Community. realitystudio.com (09.06.2008). Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7dKkeb Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  45. ↑ 1 2 Одье, Даниэль. Интервью с Уильямом Берроузом. — М.: АСТ, Астрель, 2011. — 315 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-17-066765-9.
  46. ↑ [www.enotes.com/twentieth-century-criticism/censorship-twentieth-century-literature Censorship in Twentieth-Century Literature] (англ.). enotes.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgF61oB Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  47. ↑ Дюваль, Жан-Франсуа. [magazines.russ.ru/ural/2001/6/duval.html Аллен Гинзберг - легенда бит-поколения]. Журнальный Зал. magazines.russ.ru (2001). Проверено 25 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgGB5HB Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  48. ↑ Могутин, Ярослав; Шаталов, Александр. Битники: история болезни // Берроуз У. С. Голый завтрак. Электронная революция. Последние слова : Сборник. — Глагол, 2000. — Вып. 39. — С. 12. — ISBN 5-87532-045-1.
  49. ↑ Watson, Steven. The birth of the beat generation: visionaries, rebels, and hipsters, 1944-1960. — Pantheon Books, 1995. — 387 p. — ISBN 9780679423713.
  50. ↑ Green, Jonathon; Karolides, Nicholas. The encyclopedia of censorship. — Infobase Publishing, 2005. — P. 370. — 698 p.
  51. ↑ Geiger, John. Nothing is true - everything is permitted: the life of Brion Gysin. — The Disinformation Company, 2005. — P. 122. — 336 p. — ISBN 9781932857122.
  52. ↑ Golding, Alan. From outlaw to classic: canons in American poetry. — University of Wisconsin Press, 1995. — P. 204. — 243 p. — ISBN 9780299146047.
  53. ↑ Seed, David. A Companion to Twentieth-Century United States Fiction. — John Wiley and Sons, 2009. — P. 390. — 592 p. — ISBN 9781405146913.
  54. ↑ Thomas, Kenn. Popular Paranoia: A Steamshovel Press Anthology. — Adventures Unlimited Press, 2002. — P. 209. — 298 p. — ISBN 9781931882064.
  55. ↑ Allyn, David. Make love, not war: the sexual revolution, an unfettered history. — Taylor & Francis, 2001. — P. 55. — 381 p. — ISBN 9780415929424.
  56. ↑ Robinson, Edward. Shift Linguals: Cut-up Narratives from William S Burroughs to the Present. — Rodopi, 2011. — P. 34. — 302 p. — ISBN 9789042033030.
  57. ↑ Антология. Джон Чиарди. «Угасшим битникам посвящается» // Антология поэзии битников / Г. Андреева. — 30.06.2004. — Ультра.Культура, 2004. — 784 с. — (Поэзия). — 3000 экз. — ISBN 5-98042-072-X.
  58. ↑ Wills, David. [books.google.com/books?id=smFxmPCJx8oC&pg=PA13&dq=Naked+Lunch+americal+literature&hl=ru&ei=nFAuTtrIG5DEtAaZmIgC&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CC0Q6AEwATgU#v=onepage&q&f=false Naked Lunch at 50] (англ.) // Beatdom : magazine. — David Wills. — Vol. 5. — P. 13.
  59. ↑ Goodman, Michael. Contemporary literary censorship: the case history of Burroughs' Naked lunch. — 1981. — 330 p. — ISBN 9780810813984.
  60. ↑ [www.shelfari.com/books/40158/Naked-Lunch Naked Lunch by William Burroughs] (англ.). shelfari.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgHKA4V Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  61. ↑ [www.amazon.com/Naked-Lunch-William-S-Burroughs/product-reviews/0802119263/ref=dp_top_cm_cr_acr_txt?ie=UTF8&showViewpoints=1 Customer Reviews: Naked Lunch] (англ.). amazon.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgI2AO4 Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  62. ↑ [weread.com/reviews/3499225883/Naked+Lunch./FBK-3499225883_-6?src=review Naked Lunch by William Burroughs] (англ.). weread.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgIbOXd Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  63. ↑ [www.librarything.com/work/5852 Naked Lunch by William Burroughs] (англ.). librarything.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgJrbZi Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  64. ↑ [www.goodreads.com/book/show/7437.Naked_Lunch Naked Lunch by William Burroughs] (англ.). goodreads.com. Проверено 11 июля 2011. [www.webcitation.org/658En66Xo Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
  65. ↑ 1 2 3 4 5 Burroughs, William. Praise for Naked Lunch // Naked Lunch. — Grove Press, 2001. — ISBN 978-0-8021-4018-0.
  66. ↑ Kane, Paul. [sfreader.com/read_review.asp?book=139&t=Naked-Lunch-William-S.-Burroughs Naked Lunch, by William S. Burroughs] (англ.). sfreader.com. Проверено 12 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgKh8Z3 Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  67. ↑ Super, John. The fifties in America: vol. 1. — Salem Press, 2005. — P. 138. — 390 p. — ISBN 9781587652035.
  68. ↑ Marcus, Laura; Nicholls, Peter. The Cambridge history of twentieth-century English literature. — Cambridge University Press, 2004. — P. 560. — 886 p.
  69. ↑ Kirkpatrick, D. L. Contemporary novelists. — St. James Press, 1986. — 1003 p. — ISBN 9780912289588.
  70. ↑ D'Ammassa, Don. Encyclopedia of science fiction. — Infobase Pyblishing, 2005. — P. 66. — 538 p. — ISBN 9780816059249.
  71. ↑ Henler, Jane. Best-sellers and their film adaptations in postwar America. — P. Lang, 2001. — 276 p. — ISBN 9780820452104.
  72. ↑ Meyers, Karen; Rangno, Eric; Phillips, Jerry; Anesko, Michael. Contemporary American Literature, 1945-Present. — Infobase Publishing, 2010. — P. 28. — 126 p. — ISBN 9781604134896.
  73. ↑ Grobel, Lawrence. Endangered species. — De Capo Press, 2001. — 416 p. — ISBN 9780306810046.
  74. ↑ Super, John. The fifties in America: vol. 2. — Salem Press, 2005. — 400 p. — ISBN 9781587652042.
  75. ↑ Fox, Richard Wightman; Kloppenberg, James. A companion to American thought. — Wiley-Blackwel, 1998. — P. 96. — 832 p. — ISBN 9780631206569.
  76. ↑ 1 2 3 4 Берроуз, Уильям. Сны о полётах // Блэйдраннер = Blade Runner / Перевод Д. Волчека. — Тверь: Kolonna publications, Митин журнал, 2004. — С. 252—254. — 272 с. — 1000 экз. — ISBN 5-98144-024-4.
  77. ↑ На английском языке и фильм, и книга называются одинаково — «Naked Lunch», однако в России за ними закрепились разные заглавия.
  78. ↑ Меренков, Сергей. [www.cult-cinema.ru/reviews/n/naked_lunch Naked Lunch / Обед Нагишом (1991)]. cult-cinema.ru (20.08.2006). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/64t7hpa6Z Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  79. ↑ 1 2 Salem, Rob. [www.davidcronenberg.de/filmthreatcronen.html Naked Lunch] (англ.) // Film Threat. — 1992. — No. 2. — P. 30—35.
  80. ↑ Берроуз, Уильям. Мозг Эйнштейна засолен в Канзасе // Блэйдраннер = Blade Runner / Перевод Д. Волчека. — Тверь: Kolonna publications, Митин журнал, 2004. — С. 266. — 272 с. — 1000 экз. — ISBN 5-98144-024-4.
  81. ↑ William Lawlor. Beat culture: lifestyles, icons, and impact. — ABC-CLIO, 2005. — P. 42. — 392 p. — ISBN 9781851094004.
  82. ↑ Берроуз, Уильям. Голый завтрак. — Глагол, 1994. — 288 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-87532-013-3.
  83. ↑ Глагол, 1998, ISBN 5-87532-013-3; Глагол, 2000, ISBN 5-87532-045-1; Симпозиум, 2001, ISBN 5-89091-137-6; АСТ, 2010, ISBN 978-5-403-02437-2; АСТ, 2010, ISBN 978-5-403-02438-9.
  84. ↑ 1 2 Калашникова, Елена. [old.russ.ru/krug/20011123_kalash.html Виктор Коган: «Самые идеальные условия для меня — переводить в никуда» (Интервью)]. Русский журнал (23.11.2001). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgLVBWb Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  85. ↑ 1 2 Калашникова, Елена. [old.russ.ru/krug/20020725_kalash.html Дмитрий Волчек: «Мне всегда хочется забраться в дом писателя, которого я перевожу, с чёрного хода» (Интервью)]. Русский журнал (25.07.2002). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/64wgPDkxN Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  86. ↑ Калашникова, Елена. [old.russ.ru/krug/20020828_kalash.html Алекс Керви: «Я не знаю, как относиться к своим переводам» (Интервью)]. Русский журнал (6.09.2002). Проверено 17 июля 2011.
  87. ↑ Костырко, Сергей. [magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/11/knpol.html Книжная полка] // «Новый мир». — 1994. — № 11.
  88. ↑ Климонтович, Николай. [www.kommersant.ru/Doc-y/85316 Лучшим выходом, по Берроузу, всегда будет вход] // «Коммерсантъ». — № 141 (609) от 30.07.1994.
  89. ↑ Бавильский, Дмитрий. Рвотный порошок // «Знамя». — 1995. — № 12.
  90. ↑ Анастасьев, Николай. [magazines.russ.ru/voplit/1996/4/gabrn4.html У слов долгое эхо] // «Вопросы литературы». — 1996. — № 4.
  91. ↑ Побирский, Михаил. [www.chaskor.ru/article/poslednij_amerikanskij_pisatel_14860 Нарк? И педик?]. Частный корреспондент. chaskor.ru (5-02-2010). Проверено 17 декабря 2010. [www.webcitation.org/64t2QzFIL Архивировано из первоисточника 22 января 2012].

Ссылки

  • Уильям С. Берроуз. [www.lib.ru/INPROZ/BERROUZ/zawtrak.txt Нагой обед]. Библиотека Максима Мошкова. — Фрагмент романа в переводе Максима Немцова. Проверено 7 августа 2011. [www.webcitation.org/64wgSpCx9 Архивировано из первоисточника 25 января 2012].
  • [myweb.tiscali.co.uk/joshpassmore/nltrial.htm Стенограмма суда над «Голым завтраком»] (англ.). Проверено 7 августа 2011. [www.webcitation.org/64wgTeo4i Архивировано из первоисточника 25 января 2012].


Отрывок, характеризующий Голый завтрак

– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Голый_завтрак&oldid=77345108»