Гофман, Эрнст Карлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Гофман.
В Википедии есть статьи о других людях с такими же именем и фамилией: Гофман, Эрнст.
Эрнст Карлович Гофман
Дата рождения:

8 января (20 января) 1801(1801-01-20)

Место рождения:

Пайсту, Лифляндская губерния, Российская империя (ныне Эстония)

Дата смерти:

11 мая (23 мая) 1871(1871-05-23) (70 лет)

Место смерти:

Дерпт, ныне Тарту, Российская империя (ныне Эстония)

Страна:

Российская империя Российская империя

Научная сфера:

геология

Место работы:

Петербургский университет

Альма-матер:

Дерптский университет

Научный руководитель:

М. Ф. фон Энгельгардт

Награды и премии:

Эрнст Ка́рлович Го́фман (нем. Ernst Reinhold Hofmann) (8 [20] января 1801, Пайсту Лифляндской губернии — 11 [23] мая 1871, Дерпт, ныне Тарту) — российский геолог, минералог, географ, путешественник[1][2].

Начал естествоиспытательскую деятельность в составе экипажа шлюпа «Предприятие», совершившего в 1823—1826 годах кругосветное плавание под командованием О. Е. Коцебу. В 1828—1829 годах совместно с Г. П. Гельмерсеном провёл первое подробное исследование Южного Урала, составив его первую орографическую схему. В 1843 году исследовал золотоносные районы Восточной Сибири. В 1847—1850 годах возглавлял экспедицию Русского географического общества, обследовавшую северные районы Урала и хребет Пай-Хой. В 1853—1859 годах занимался исследованиями Среднего Урала[3][4].

В 1833—1836 годах читал лекции по геологии и минералогии в Дерптском университете. В 1837—1842 годах — профессор Университета святого Владимира в Киеве. В 1845—1863 годах заведовал кафедрой минералогии и геогнозии Императорского Санкт-Петербургского университета[3].

С 1842 года на службе в Корпусе горных инженеров в звании полковника (с 1869 года — генерал-лейтенант)[5]. В 1861—1865 годах — директор Императорского минералогического общества[6].





Биография

Детство и студенческие годы

Родился 8 [20] января 1801 года в волости Пайсту Феллинского уезда Лифляндской губернии, в семье лютеранского пастора Карла Готлоба Гофмана (Karl Gottlob Hoffmann) и Якобины Констанции, урождённой Хильприх (Jacobina Constantia Hilprich)[1][7]. Он был вторым сыном своих родителей[2]. Первоначальное образование получил в Дерптской гимназии (1814—1818 гг.), высшее образование — в Дерптском университете (1819—1824 гг.). Поступил он вначале на медицинский факультет этого университета, но вскоре перешёл на физико-математический факультет, заинтересовавшись геологией и минералогией[1][8]. Изучением этих наук он занялся под влиянием профессора минералогии и геологии Дерптского университета М. Ф. фон Энгельгардта, ставшего учителем Эрнста Гофмана[9].

В 1823—1826 гг. по рекомендации фон Энгельгардта принял участие в третьем кругосветном плавании О. Е. Коцебу на шлюпе «Предприятие» в качестве геолога[5]. Во время плавания Гофман совместно с двумя другими участниками экспедиции — врачом Генрихом Зивальдом и физиком Эмилием Ленцем — совершил 2 [14] июля 1824 года первое успешное восхождение на Авачинскую сопку и обследовал её кратер[10][11]. Важнейшие научные результаты этого путешествия были опубликованы Гофманом в 1829 году в Берлине[12].

В 1827 году, после возвращения из плавания, Гофман получил в Дерптском университете степень кандидата философии. Темой его диссертации стало геологическое описание островов Гогланд и Тютерс в Финском заливе[5][13].

Исследование Южного Урала

В 1828 году Гофман поступил на службу в Департамент горных и соляных дел при министерстве финансов[8]. В 1828—1829 гг. он вместе со своим другом и соучеником Георгом Гельмерсеном участвовал в экспедиции на Южный Урал, которую снарядил департамент для поисков драгоценных металлов. Поиски не дали особых результатов (исключая обнаружение залежей золотоносного песка в районе реки Шартым[14]), зато Гофман и его спутники исследовали орографию данного региона, изучили его растительный и почвенный покров. При этом они сделали важный вывод о том, что южной оконечностью Уральских гор служит не плато Устюрт, а Мугоджары; данный вывод уже в середине XX века был подтверждён советскими геологами в ходе исследований земной коры[15].

Обследовав Южный Урал на протяжении около 660 км (от 56 до 51° с. ш.), Э. К. Гофман и Г. П. Гельмерсен выделили в данной горной системе три меридиональные цепи: наиболее высокую западную (включающую «отдельные продолговатого вида сопки»; на одну из гор западной цепи — вершину Иремель — исследователи совершили восхождение), среднюю (скалистый хребет Уралтау, «поросший густым лесом, на склонах — болотистый») и восточную (на севере представлена Ильменскими горами, южнее — хребтом Ирендык)[15][16]. Результаты экспедиции легли в основу совместно написанной Гофманом и Гельмерсеном книги «Geognostische Untersuchung des Süd-Ural-Gebirges ausgeführt in den Jahren 1828 und 1829»[17], опубликованной в Берлине в 1831 году[18].

Работа в Дерпте и Киеве

В 1830–1832 гг. Гофман и Гельмерсен находились в Германии, где посещали лекции авторитетных геологов, минералогов, химиков, физиков, зоологов, географов: профессоров Берлинского и Гейдельбергского университетов Христиана Вайса, Густава и Генриха Розе, Эйльхарда Мичерлиха, Пауля Эрмана[de], Фридриха Лейкарта[de], Карла Риттера[15][19]. Они побывали также в Австрии и северной Италии[20]. В 1832 году в Йенском университете Эрнсту Гофману была присвоена степень доктора философии[1].

В 1833—1836 гг. Гофман читал в Дерптском университете лекции по геологии и минералогии и там же получил степень магистра за «Геогностическое описание поездки в Або» (Дерпт, 1837)[18].

В 1837—1842 гг. Э. Гофман работал профессором Университета святого Владимира в Киеве, где преподавал минералогию и геогнозию, читал публичные лекции по неорганической и технической химии, заведовал университетским Минеральным кабинетом, коллекция которого при Гофмане существенно пополнилась[8][21]. В это время он предпринял несколько научных экспедиций в различные районы Киевской, Подольской, Херсонской и Таврической губерний, издал руководство по ориктогнозии «Общая ориктогнозия, или Учение о признаках минералов»[22] и опубликовал научные статьи «Analyse der Sodalith aus dem Ilmengebirge» (Poggendorffs Annalen, 1839) и «Geognostische Beschreibung der sudlichen Krimm» (Bulletin de l'Académie impériale des sciences de St.-Pétersbourg, 1840)[18].

Работа в Санкт-Петербурге

В июне 1842 года Гофман вернулся на службу в министерство финансов и был назначен профессором минералогии Института Корпуса горных инженеров в Санкт-Петербурге. В следующем году его направили в Восточную Сибирь для исследования золотоносных россыпей. Во время этого путешествия он проехал из Тюмени через Семипалатинск в Змеиногорск, осмотрел рудник в окрестностях этого города, затем через Барнаул, Томск и Красноярск направился в Иркутск; здесь Гофман изучил золотые прииски в бассейне озера Байкал и реки Бирюса. Возвращаясь в Санкт-Петербург, он обследовал также золотые прииски в районе Енисейска[5][23].

Отчёт о данном путешествии («Reise nach dem Goldwaschen Ostsibiriens»[24]) Гофман напечатал в 1847 году; в нём впервые были приведены геологические данные о золотоносных районах Прибайкалья и бассейна Енисея, а также дан общий очерк геологического строения изученных во время путешествия частей Сибири между Байкалом и Енисеем[5][23].

В своём отзыве об этом труде, удостоенном Демидовской премии, Г. П. Гельмерсен писал, что Гофману удалось «значительно расширить наши сведения о Восточной Сибири, касаясь местности, которая до того представляла „землю неведомую“», что данный труд «имеет общенаучный интерес и богат новыми фактами, важными в хозяйственном и практическом отношении». Академик В. А. Обручев относил Гофмана — наряду с Гельмерсеном, Миддендорфом, Чихачёвым, Щуровским и Эрманом — к числу тех учёных первой половины XIX века, путешествия которых дали «наиболее крупные результаты в отношении выяснения геологического строения значительных пространств Сибири»[25].

В марте 1844 года Гофман был принят на службу в Корпус горных инженеров в звании полковника. В том же году он обследовал районы находок золота в бассейне реки Кемийоки в северной Финляндии, результаты которых («Geognostische Beschreibung der Umgegend von Kemi und Torneo») были напечатаны в Leonards Jahrbuch für Mineralogie[18][26]. 23 января [4 февраля] 1845 года Гофман был назначен ординарным профессором на кафедру минералогии и геогнозии Императорского Санкт-Петербургского университета (с «оставлением его в службе по Горному ведомству»[27]) и вплоть до 1863 года заведовал этой кафедрой[1][28].

Исследование северных районов Урала

В 1847—1850 годах Гофман возглавлял научно-исследовательскую экспедицию, направленную Русским географическим обществом для исследования Полярного Урала и соседних территорий (тогда этот район называли «Северным Уралом»). Экспедиция включала три полевых сезона: в 1847, 1848 — начале 1849 и 1850 годах[29][30].

Первый полевой сезон начался с того, что весной 1847 года участники экспедиции поднялись по Печоре до устья реки Унья, после чего разделились на два отряда: Гофман вместе с топографом В. Г. Брагиным, двигаясь на север, проследили и нанесли на карту истоки Печоры и течение её крупных верхних притоков (Уньи, Илыча, Подчерья, Щугора), а горный инженер Н. И. Стражевский вместе с топографом Д. Ф. Юрьевым прошли гребнем Уральского хребта. Оба отряда соединились у истока Щугора, а затем перевалили Урал и по Северной Сосьве добрались до Берёзова, после чего Гофман вернулся в Санкт-Петербург, а его спутники — в Екатеринбург[30][31].

Летом 1848 года начался второй полевой сезон экспедиции. На этот раз участники экспедиции вышли из Берёзова, спустились по Северной Сосьве и Оби до устья Войкара (левый приток Оби), затем поднялись по Войкару до его истоков и перевалили Урал у 66° с. ш., после чего разделились. Отряд Стражевского пошёл на юг, но вскоре прервал исследования (из-за эпидемии сибирской язвы начался падёж оленей) и в сентябре вернулся в Берёзов. Отряд же Гофмана двинулся вдоль западного склона хребта на север; в середине июля он достиг самой высокой вершины Полярного Урала — горы Пайер, а в начале августа исследователи обнаружили самую северную вершину Полярного Урала и поднялись на неё. Этой горе Гофман и его спутники дали название Константинов Камень — в честь председателя Русского географического общества великого князя Константина Николаевича. С Константинова Камня Гофман увидел горную гряду — отдельный кряж, за которым он оставил местное название Пай-Хой (по-ненецки «Каменный хребет»), и проехал вдоль него на оленях до пролива Югорский Шар, а потом исследовал южный склон гряды. Осенью он на лодках спустился по рекам Воркута и Уса к Печоре, а затем через Мезень и Архангельск возвратился в Санкт-Петербург[29][32]. Отправной точкой третьего полевого сезона стал город Чердынь в верхнем Прикамье. Отсюда летом 1850 года Гофман и его спутники двинулись вверх по реке Колве; миновав цепь увалов (которую Гофман назвал Полюдовым кряжем), они перешли на Печору, а затем по Щугору и его притоку Большому Патоку добрались до горного массива Сабля в юго-западной части Приполярного Урала. Здесь были нанесены на карту несколько горных вершин, в том числе гора Манарага — по-ненецки «Подобная медвежьей лапе» (смысл этого названия Гофман пояснил так: «Извилина долины открыла перед нами боковой вид на Манарагу; тогда её гвоздеобразный шпиц явился необыкновенно зубчатою вершиною»)[32][33].

Продвигаясь на нартах к северу, Гофман открыл небольшие хребты Западные Саледы и Обеиз. От этого «высокого и дикого узла гор» он прошёл на северо-восток до 66° с. ш. (т. е. до района, уже обследованного в предыдущий сезон), а затем на плоту спустился по Лемве и Усе до Печоры, после чего в конце августа вернулся в Чердынь. В сентябре Гофман, поднявшись на лодке по Вишере, открыл меридиональный хребет Кваркуш на Северном Урале и совершил восхождение на одну из главных вершин Северного Урала — гору Денежкин Камень[32][34].

За три сезона экспедиция Гофмана провела исследование Полярного, Приполярного и (частично) Северного Урала, а также открыла кряж Пай-Хой, дав его первое геологическое и биологическое описание. Гофман доказал, что между 60°30′ и 67°30′ с. ш. реки восточного склона Урала относятся к бассейну Оби, а западного — Печоры; к северу же от 67°30′ с. ш. реки (крупнейшая из которых — Кара) впадают непосредственно в море. В Академию наук были доставлены образцы горных пород и минералов, гербарии, этнографические материалы. Результаты экспедиции были изложены в двухтомном труде «Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой» (написан совместно Гофманом[35] и участником экспедиции, астрономом М. А. Ковальским[36])[37][38]. За результаты, полученные в ходе экспедиции, Русское географическое общество в 1849 году удостоило Гофмана Константиновской медали (он стал первым, кто получил эту высшую награду общества)[39].

Исследование Среднего Урала

В 1853—1859 гг. Гофман занимался исследованиями Среднего Урала и южной части Северного Урала, куда выезжал каждое лето, освободившись от педагогической деятельности. В этот период он занимался геологическим изучением Богословского, Воткинского, Пермского, Екатеринбургского, Златоустовского и Гороблагодатского горных округов. Экспедиции проходили в нелёгких условиях: их участники пешком пробирались через таёжные дебри, сплавлялись на плотах по бурным рекам с порогами, замерзали и изнывали от жары, подвергались нападениям полчищ кровососущего гнуса. Гофман и его спутники совершили восхождения на такие вершины Северного Урала, как Конжаковский, Косьвинский, Павдинский и Магдалинский камни, оценили перспективы освоения железорудных месторождений у гор Благодать и Качканар, обследовали известняковые скалы-останцы на берегах реки Чусовой[40][41].

Исследования эти послужили материалом для капитального труда Гофмана — геологических карт казённых дач горных Уральских округов. Карты сопровождались подробным геологическим описанием исследованных местностей, напечатанным в «Горном Журнале» (1865—1868); отдельной книгой под заглавием «Materialien zur Anfertigung geologischer Karten der Kaiserlichen Bergwerks-Distrikte des Ural-Gebirges»[42] это описание было издано в 1870 году[18].

Помимо этого, к числу наиболее известных трудов Гофмана относятся также: «Über die Entdeckung edler Metalle in Rußland und deren Ausbeute»[43] (1846), «Руководство к минералогии для гимназий»[44] (1853) и «Об гипсометрических отношениях хребта Уральского»[45] (1860)[18]. Когда в 1861 году умер профессор С. С. Куторга, то Гофман стал его преемником на посту директора Императорского минералогического общества[46].

Последние годы жизни

Через некоторое время во время одной из лекций в университете у Гофмана случился инсульт, и он лишился на время способности к связной речи. Лечение на курортах Германии смогло несколько облегчить его состояние, но не привело к выздоровлению[46]. В 1863 году Гофман вынужден был по причине расстройства здоровья оставить работу в Санкт-Петербургском университете, а в 1865 году ушёл и с должности директора Минералогического общества[5][47].

По свидетельству Г. П. Гельмерсена, болезнь сильно изменила Гофмана. Прежде он был подвижным и весёлым человеком, отличавшимся хорошим чувством юмора и окружённым множеством друзей; теперь он сделался вялым, а на место привычной весёлости пришла раздражительность, хотя к своим знакомым он по-прежнему относился с интересом и дружеским участием[6].

В 1865 году Э. К. Гофман был избран почётным членом Императорского минералогического общества. В 1869 году он получил звание генерал-лейтенанта[5][48]. В 1871 году Гофман переселился в Дерпт. Там в середине мая его во время прогулки по городу настиг очередной инсульт. Сотрясение мозга, полученное во время падения, стало ударом для и без того ослабленного организма; 11 [23] мая 1871 года Гофман скончался[49].

Семья

В 1833 году Эрнст Гофман женился на Эмилии Генриетте Антонии, урождённой фон Анреп (Emilie Henriette Antonie von Anrep) — дочери майора российской армии[5]. Их единственный сын умер в раннем детстве. Позже Гофман усыновил и воспитал Адольфа Блюменштенгеля (Adolph Blumenstengel), родители которого умерли; последний, получивший имя Адольфа Гофмана, стал агрономом[50].

Память

Название остров Гофмана в честь Э. К. Гофмана получил остров в архипелаге Земля Франца-Иосифа, открытый в апреле 1874 года австрийским топографом и полярным исследователем Ю. Пайером — одним из руководителей австро-венгерской полярной экспедиции 1872—1874 гг. на пароходе «Тегетхоф», который в марте-мае 1874 года во главе небольшого отряда, передвигавшегося на санях и нартах, обследовал северную часть архипелага[51][52].

Имя учёного увековечено также в названии ледника Гофмана — открытого советским геологом А. Н. Алешковым в 1929 году ледника на горе Сабля (Приполярный Урал); сам Гофман здесь побывал в 1850 году, но ледник не открыл, а принял его за сезонные снега[41][53].

Сочинения

  • Hoffman E.  Geognostische Beobachtungen auf einer Reise um die Welt in den Jahren 1823—26 // Karsten's Archiv für Mineralogie, Geognosie, Bergbau und Hüttenkunde. — 1829. — Bd. 1.
  • Hoffman E., Helmersen G.  Geognostische Untersuchung des Süd-Ural-Gebirges ausgeführt in den Jahren 1828 und 1829. — Berlin: E. S. Mittler, 1831. — XIV + 82 S.
  • Hoffman E.  Geognostische Beobachtungen auf einer Reise von Dorpat bis Abo. — Dorpat: Schünmann, 1837. — 49 S.
  • Гофман Э. К.  Общая ориктогнозия или Учение о признаках минералов. — Киев, 1840. — 234 с.
  • Hoffman E.  Bericht über eine geognostische Reise nach Odessa und in die südliche Krimm in den Sommerferien 1838. — St. Petersburg: Akademie der Wissenschaften, 1840.
  • Гофман Э. К.  О золотых промыслах Восточной Сибири. — СПб.: Типография И. Глазунова и Компании, 1844. — 156 с.
  • Hoffman E.  Über die Entdeckung edler Metalle in Rußland und deren Ausbeute. — St. Petersburg, 1846.
  • Hoffman E.  Reise nach den Goldwäschen Ostsibiriens. — St. Petersburg: Akademie der Wissenschaften, 1847. — 230 S.
  • Гофман Э. К.  Руководство к минералогии, составленное по поручению Министерства народного просвещения для русских гимназий. — СПб., 1853. — 216 с.
  • Гофман Э. К.  Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой. Т. 2. — СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1856. — 376 с.
  • Гофман Э. К.  Об гипсометрических отношениях хребта Уральского. — СПб., 1860.
  • Гофман Э. К.  Юрский период окрестностей Илецкой защиты. — СПб., 1863. — 38 с.
  • Hoffman E.  Materialien zur Anfertigung Geologischer Karten der Kaiserlichen Bergwerks-Distrikte des Ural-Gebirges. — St. Petersburg, 1870.

Напишите отзыв о статье "Гофман, Эрнст Карлович"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 [www.bbl-digital.de/eintrag// Гофман, Эрнст Карлович] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)
  2. ↑ 1 2 Helmersen, 1873, S. 402.
  3. ↑ 1 2 Обручев, 1933, с. 18—19.
  4. ↑ Магидович, Магидович, 1985, с. 45—48.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Fischer W. [www.deutsche-biographie.de/ppn116951079.html  Hofmann, Ernst]. // Сайт Deutsche Biographie. Проверено 7 апреля 2015.
  6. ↑ 1 2 Helmersen, 1873, S. 418—419.
  7. ↑ [www.geni.com/people/Ernst-Hofmann/6000000017618964749 Ernst Reinhold Hofmann, von]. // Сайт Geni.com. Проверено 7 апреля 2015.
  8. ↑ 1 2 3 Обручев, 1933, с. 18.
  9. ↑ Helmersen, 1873, S. 405.
  10. ↑ [vulcanikamchatki.ru/novosti/190_let_pervovoshozhdeniyu_na_avachinskij_vulkan/ 190 лет первовосхождению на Авачинский вулкан]. // Сайт Природного парка «Вулканы Камчатки» (21.07.2014). Проверено 11 мая 2015.
  11. ↑ Обручев, 1933, с. 13, 170.
  12. ↑ Hoffman, 1829.
  13. ↑ Helmersen, 1873, S. 408.
  14. ↑ Helmersen, 1873, S. 410.
  15. ↑ 1 2 3 Вехов, 2014, с. 41.
  16. ↑ Магидович, Магидович, 1985, с. 45.
  17. ↑ Hoffman, Helmersen, 1831.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 6 Гофман, Эрнест Карлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  19. ↑ Helmersen, 1873, S. 411—412.
  20. ↑ Обручев, 1933, с. 16.
  21. ↑ Helmersen, 1873, S. 413.
  22. ↑ Гофман, 1840.
  23. ↑ 1 2 Обручев, 1933, с. 18—19, 108—109.
  24. ↑ Hoffman, 1847.
  25. ↑ Обручев, 1933, с. 7, 16, 19.
  26. ↑ Helmersen, 1873, S. 415.
  27. ↑ Высочайшие определения и награждения // Журнал Министерства народного просвещения. — 1845. — Ч. 45, отд. 1. — С. 86—88.
  28. ↑ Булах А. Г.  [mineral.spbu.ru/history_175.html Заметки к 175-й годовщине кафедры минералогии в Санкт-Петербургском университете] // Минералогический журнал. — 1994. — № 3—4. — С. 96—101.
  29. ↑ 1 2 Вехов, 2014, с. 42—43.
  30. ↑ 1 2 Магидович, Магидович, 1985, с. 46—47.
  31. ↑ Вехов, 2014, с. 42.
  32. ↑ 1 2 3 Магидович, Магидович, 1985, с. 47.
  33. ↑ Вехов, 2014, с. 43—44.
  34. ↑ Вехов, 2014, с. 44.
  35. ↑ Гофман, 1856.
  36. ↑ Ковальский М. А.  Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой. Т. 1. — СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1853. — 384 с.
  37. ↑ Вехов, 2014, с. 42—45.
  38. ↑ Магидович, Магидович, 1985, с. 46—48.
  39. ↑ [www.rgo.ru/ru/page/konstantinovskaya-medal-irgo Константиновская медаль ИРГО]. // Сайт Русского географического общества. Проверено 22 мая 2015.
  40. ↑ Обручев, 1933, с. 19.
  41. ↑ 1 2 Вехов, 2014, с. 45.
  42. ↑ Гофман, 1870.
  43. ↑ Гофман, 1846.
  44. ↑ Гофман, 1853.
  45. ↑ Гофман, 1860.
  46. ↑ 1 2 Helmersen, 1873, S. 418.
  47. ↑ Доливо-Добровольский В. В.  [www.minsoc.ru/FilesBase/af126411f2355.pdf Некоторые недостаточно освещённые страницы истории Минералогического общества (к 180-летию со дня его основания)] // Записки Всероссийского минералогического общества. — 1997. — Т. 126, № 4. — С. 107—110.
  48. ↑ [www.minsoc.ru/members/honor/ Почётные члены РМО]. // Сайт Российского минералогического общества. Проверено 14 мая 2015.
  49. ↑ Helmersen, 1873, S. 419.
  50. ↑ Helmersen, 1873, S. 412, 414.
  51. ↑ [www.franz-josef-land.info/index.php?id=662 Hoffmann Insel (Ostrow Gofmana) — Franz-Joseph-Land]. // Website www.franz-josef-land.info. Проверено 20 мая 2015.
  52. ↑ Магидович, Магидович, 1985, с. 32—33.
  53. ↑ [perevalnext.ru/predanya/perekat/ledyanoe-serdtse-urala Ледяное сердце Урала]. // Сайт PerevalNext.ru (23.05.2014). Проверено 7 апреля 2015.

Литература

Ссылки

  • [mmus.geology.spbu.ru/index.php?mod=mod1_2_7&nam=%DD.%CA.%C3%EE%F4%EC%E0%ED Эрнст Карлович Гофман]. // Минералогический музей кафедры минералогии Санкт-Петербургского государственного университета. Проверено 14 апреля 2015.



 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Гофман, 1846
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Гофман, Эрнст Карлович

– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гофман,_Эрнст_Карлович&oldid=81030296»