12 стульев (фильм, 1971)
Поделись знанием:
К:Фильмы 1971 года
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
(перенаправлено с «Двенадцать стульев (фильм, 1971)»)
| 12 стульев | |
| 12 стульев | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария |
Владлен Бахнов |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Киностудия «Мосфильм». |
| Длительность |
152 мин. |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«12 сту́льев» — экранизация одноимённого романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова в двух частях («Лёд тронулся» и «Заседание продолжается»), снятая в 1971 году режиссёром Леонидом Гайдаем. Премьера в кинотеатрах состоялась 21 июня 1971 года. Роль Остапа Бендера в фильме исполнил Арчил Гомиашвили.
Содержание
Сюжет
Во время революции и последовавшего за ней краткого периода военного коммунизма многие прятали свои ценности как можно надёжнее. И вот Ипполит Матвеевич Воробьянинов, бывший Старгородский предводитель дворянства и светский лев, а ныне (1927) — скромный делопроизводитель ЗАГСа, узнаёт от умирающей тёщи, что некогда она спрятала свои бриллианты и жемчуга стоимостью 150 тысяч золотых рублей под обивку одного из двенадцати стульев гостиного гарнитура работы известного мастера Гамбса.
Бросив всё, Воробьянинов бросается на поиски стульев в Старгород, где находит своего бывшего дворника Тихона. Там он встречается с молодым авантюристом, «великим комбинатором» Остапом Бендером. Тот обманом выведывает у него причину, по которой он приехал в Старгород, и берётся помочь в этом авантюрном мероприятии за вознаграждение в 40 %.
Не облегчает положения и то, что тайну тёщи Воробьянинова подслушал ещё и отец Фёдор, исповедовавший её и всю жизнь мечтавший о собственном свечном заводике в Самаре. Благодаря глупости Воробьянинова, который умудрился прогулять имевшиеся у него деньги в ресторане, стулья, продававшиеся на аукционе оптом, продаются в розницу и «уплывают» из рук. Найти разделённый гарнитур непросто…
В фильме снимались
В главных ролях
- Арчил Гомиашвили — Остап Бендер
- озвучание — Юрий Саранцев (в 5 эпизодах Гомиашвили озвучивал себя сам)
- исполнение песни «Там, где любовь» — Валерий Золотухин
- Сергей Филиппов — Ипполит Матвеевич (он же Киса) Воробьянинов
- Михаил Пуговкин — отец Фёдор Востриков
В ролях
- Гликерия Богданова-Чеснокова — Елена Станиславовна Боур
- Наталья Варлей — Елизавета Петровна (она же Лиза) Калачёва (озвучивает Надежда Румянцева)
- Наталья Воробьёва — Эллочка Щукина (она же «Эллочка-людоедка»)
- Нина Гребешкова — Мусик, жена инженера Брунса / царица Тамара
- Наталья Крачковская — мадам Грицацуева
- Клара Румянова — матушка Катерина Александровна Вострикова, жена отца Фёдора
- Георгий Вицин — монтёр Мечников
- Николай Горлов — Виктор Михайлович Полесов, слесарь-интеллигент
- Савелий Крамаров — одноглазый председатель шахматной секции из Васюков
- Юрий Никулин — дворник Тихон
- Виктор Павлов — Коля Калачёв, муж Лизы Калачёвой
- Готлиб Ронинсон — Кислярский, председатель бубличной артели «Московские баранки»
- Роман Филиппов — Никифор Ляпис-Трубецкой, поэт
- Григорий Шпигель — Александр Яковлевич (он же «Альхен»), завхоз 2-го дома Старсобеса
- Владимир Этуш — Андрей Брунс, инженер
- Игорь Ясулович — Эрнест Павлович Щукин, тоже инженер и муж «Эллочки-людоедки»
В эпизодах
- Нина Агапова — солистка театра «Колумб»
- Рина Зелёная — редактор журнала «Жених и невеста»
- Ирина Мурзаева — экскурсовод в музее мебельного мастерства
- Евдокия Урусова — Клавдия Ивановна Петухова, тёща Воробьянинова
- Руслан Ахметов — 1-й актёр театра «Колумб»/Персицкий, репортёр газеты «Станок»/1-й гитарист в театре «Колумб»
- Эдуард Бредун — Паша Эмильевич
- Павел Винник — официант с женским голосом
- Эраст Гарин — критик в театре
- Шалва Геджадзе — расклейщик афиш
- Георгий Георгиу — ответственный на теплоходе «Скрябин»
- Александр Денисов — городничий из театра «Колумб»
- Владимир Дорофеев — сторож клуба
- Иван Жеваго — Дядьев/редактор газеты «Станок»
- Виктор Колпаков — ведущий аукциона
- Юрий Медведев — театрал
- Раднэр Муратов — 1-й шахматист
- Николай Пажитнов — Максим Петрович Чарушников
- Виктор Уральский — завхоз плавучего тиража
- Владимир Ферапонтов — 2-й гитарист в театре «Колумб»
- Александр Хвыля — Вакханюк, хозяин лавки «Вакханюк и Ко»
Вокальный квартет «Аккорд»
В титрах не указаны
- Арсен Берзин — 2-й шахматист
- Ольга Богданова — 1-я девушка на аукционе
- Михаил Бочаров — 2-й актёр театра «Колумб»
- Иван Бычков — 1-й гость на свадьбе
- Владимир Ванышев — 3-й шахматист
- Зоя Василькова — Александра Яковлевна, она же «Сашхен», жена «Альхена»
- Нелли Витепаш — подруга Никифора Ляписа-Трубецкого
- Вячеслав Войнаровский — Никеша
- Владимир Вязовик — 4-й шахматист
- Леонид Гайдай — Варфоломей Коробейников
- Игорь Гневашев — матрос у штурвала на пароходе
- Меер Голдовский — 5-й шахматист
- Ирина Домнинская — 2-я девушка на аукционе
- Алексей Зайцев — сотрудник Дома народов
- Анатолий Калабулин — аукционщик Василий
- Михаил Калинкин — 6-й шахматист
- Андрей Карташов — 7-й шахматист
- Е. Кирьякова — бабка
- Василий Корнуков — официант
- Евгений Красавцев — корреспондент
- Яков Ленц — продавец цветов в ресторане
- Владимир Мышкин — 8-й шахматист
- Анатолий Обухов — 9-й шахматист
- Ростислав Плятт — текст от автора
- Валерий Прохоров — 10-й шахматист
- Станислав Садальский — пожарный в театре «Колумб»
- Алексей Строев — мужчина на аукционе
- Иван Турченков — 2-й гость на свадьбе
- Виктор Фокин — экскурсант в клубе
Съёмочная группа
- Директора картины: Александр Ашкинази, А. Бут
- Ассистенты:
- режиссёра: И. Цетнерович, Е. Гальковская, Н. Сысоева
- оператора: В. Данилов
- Мультипликация:
- Режиссёр: Наталия Червинская
- Художник: Юрий Трофимов
- Оператор: Николай Соловцов
- Комбинированные съёмки:
- Оператор: Александр Ренков
- Художник: Зоя Морякова
- Грим Л. Калевой
- Костюмы К. Савицкого
- Монтаж Клавдии Алеевой
- Трюковая запись музыки и шумов: Виктор Бабушкин
- Редактор: Н. Евдокимов
- Музыкальный редактор: Раиса Лукина
- Текст песен Леонида Дербенёва
- Дирижёр: Георгий Гаранян
- Оператор: И. Штанько
- Художник: А. Макаров
- Звукооператор: Раиса Маргачёва
- Режиссёр: М. Колдобская
- Композитор: Александр Зацепин
- Художник-постановщик: Евгений Куманьков
- Операторы-постановщики: Сергей Полуянов, Валерий Шувалов
- Режиссёр-постановщик: Леонид Гайдай
- Авторы сценария: Владлен Бахнов, Леонид Гайдай
Издание на бытовых носителях
Первоначально в 1970-е годы в СССР продавались копии фильма на отечественных киноплёнках и на катушечных магнитофонах-бобинах. В 1980-е годы в СССР фильм начал выпускаться видеокомпанией «Видеопрограмма Госкино СССР» на видеокассетах (изначально в формате SECAM). С 1990 года в постсоветской России фильм выпущен на VHS кинообъединением «Крупный план», с середины 1990-х совместно с компанией «ВидеоМир», со звуком Hi-Fi Stereo и в системе PAL. В странах социалистического лагеря и в других странах Европы выпускались импортные лицензионные видеокассеты этого фильма с разными дубляжами.
В 2001 году фильм выпущен на DVD объединением «Крупный план» с полной реставрацией в хорошем качестве изображения и звука, в сигналах Dolby Digital 5.1 и Dolby Mono, с русскими субтитрами, и с фильмографией.
Факты о фильме
- Перед съёмками у Сергея Филиппова уже начались сильные головные боли от обнаруженного несколькими годами ранее рака мозга, поэтому Гайдай пригласил Ростислава Плятта, утвердив его на роль Кисы. Однако Филиппов заявил, что будет сниматься в любом случае. Ситуация разрешилась, когда слухи о настойчивом желании Филиппова дошли до Плятта, и он сам уступил роль Кисы Филиппову. Но Плятт тоже не остался без роли. В фильме он читает текст от автора[1]. Несмотря на небольшой шанс на улучшение, Сергей Филиппов после съёмок успешно прошёл лечение и прожил ещё 20 лет, сыграв свою последнюю роль также у Леонида Гайдая.
- Роль мадам Грицацуевой могли играть Галина Волчек и Нонна Мордюкова. Но Мордюкова на эту роль не подошла, показалась не смешной. Предпочтение собирались отдать Галине Волчек, но звукооператор Владимир Крачковский из команды Гайдая привёл на съёмочную площадку свою жену — студентку ВГИКа, Наталью Крачковскую. Гайдай глянул на неё и сказал: «Вот она, мечта поэта»[2].
- Подтверждение от Михаила Пуговкина сыграть роль отца Фёдора Гайдай ждал три недели, пока актёр советовался со своей матерью Натальей Пуговкиной, глубоко верующим человеком. Ролью вороватого священника сын боялся обидеть её чувства. Мама разрешение дала[3].
- Сцену с гарнитуром генеральши Поповой должны были снимать на фоне шторма. Фильм уже был закончен, а шторм всё не начинался. Море взволновалось только в конце октября, когда на улице было очень холодно. Во время съёмок этого эпизода Пуговкин подхватил радикулит[3].
- Фильм «12 стульев» стал последним фильмом Леонида Гайдая в фильмографии Юрия Никулина.
- Памятник И. Ильфу и Е. Петрову, показанный в конце фильма, в действительности никогда не существовал.
Появление героев в другом фильме
- В 1980 году вышел фильм «Комедия давно минувших дней», сценарий к которому написали сценаристы трёх предыдущих фильмов Гайдая Яков Костюковский и Морис Слободской. В фильме Арчил Гомиашвили и Сергей Филиппов вернулись к образу Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова соответственно. Юрий Саранцев снова озвучил Гомиашвили. Также в фильме участвуют 2 героя гайдаевской троицы — Бывалый (Евгений Моргунов) и Трус (Георгий Вицин).
Напишите отзыв о статье "12 стульев (фильм, 1971)"
Примечания
- ↑ [fakty.ua/117555-aktrisa-lyubov-ticshenko-kogda-sergej-filippov-umer-v-gazete-otkazalis-napechatat-nekrolog-soslavshis-na-to-chto-etot-akter-nikomu-ne-izvesten Актриса Любовь Тищенко: "Когда Сергей Филиппов умер, в газете отказались напечатать некролог… — Газета «ФАКТЫ и комментарии»], fakty.ua (Проверено 9 мая 2011)
- ↑ [www.teatr-kino.ru/node/546 КРАЧКОВСКАЯ Наталья Леонидовна | Театр + Кино — актеры кино звезды фото новости театра статьи рецензии]
- ↑ 1 2 [www.1tv.ru/documentary/fi=5513 Михаил Пуговкин. «Житие мое…»]
Ссылки
- «12 стульев» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=21 «12 стульев»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [cinema.mosfilm.ru/films/film/Dvenadtcat-stulev/dvenadtsat-stulev-1/ Фильм «12 стульев» на сайте «Мосфильма»]
- [rgo.msk.ru/commissions/toponymy/stc40/09.html Бренды истинные и художественные в романах Ильфа и Петрова]
- [www.kp.ru/daily/22963/1341 Гайдай забраковал 22 Остапа]
- [progulkino.livejournal.com/6605.html Где снимали «12 стульев»]
- [www.2rybinsk.ru/12/ Места съёмок в Рыбинске]
| ||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий 12 стульев (фильм, 1971)
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
