Киприи

Киприи

«Ки́прии» (др.-греч. Κύπρια, или Кипрские сказания) — древнегреческая эпическая поэма, созданная в VII веке до н. э. и повествующая о мифических событиях, ставших причиной Троянской войны, начале войны и её первых битвах. Традиционно её включают в так называемый «Эпический цикл».

Источники для реконструкции

Согласно синопсису, поэма состояла из одиннадцати песен. Исходя из среднего размера песен в поэмах Гомера, это означает, что в ней было 5—7 тысяч строк. До нового времени дошли в составе различных текстов 52 стихотворные строки, синопсис (краткий пересказ) поэмы в извлечениях патриарха Фотия (IX в.) из так называемой «Хрестоматии Прокла» (возможно, II в. н. э.), занимающий около двух страниц печатного текста, а также ряд упоминаний в других источниках (всего около 40 фрагментов). Цитаты из поэмы приводят ряд авторов II—III веков, но не более поздние (у схолиастов встречаются лишь пересказы), что позволяет предположить, что последние её экземпляры были утеряны после пожара Александрийской библиотеки в 273 году. Помимо синопсиса Прокла связный рассказ о причинах и начале Троянской войны содержится в «Мифологической библиотеке» Псевдо-Аполлодора. Однако этот автор использовал и другие источники, и пользоваться его данными для сведений о содержании «Киприй» нужно крайне осторожно (хотя многие детали у него вполне соответствуют синопсису, часто дословно). Римский поэт Нинний Красс написал «Кипрскую Илиаду», которая, видимо, являлась переработкой греческих «Киприй», но лишь две её строки включают в реконструкцию. Кроме того, источником может служить также вазопись архаического периода, иллюстрирующая сюжеты поэмы. Скудость этих данных осложняет задачу реконструкции её содержания, которая вместе с тем весьма важна для представлений об истории архаического эпоса и трансформации мифологической традиции.

Авторство и время создания

В античности поэму чаще всего цитировали без указания имени автора. Её приписывали как самому Гомеру (что опровергал ещё Геродот — см. ниже), так и неким Гегесию (который считается тождественным Гегию, автору «Возвращений») и Стасину. Согласно найденной в 1995 году надписи из Галикарнаса, автором назван некий Киприй Галикарнасский. Элиан и Цец сообщают, что Гомер передал эту поэму в приданое за своей дочерью Стасину вместо денег (так как был беден), а Стасин дополнил её. Стасина называют Кипрским, но город, из которого он происходил, неизвестен. Как отмечает С. П. Шестаков, примечательно происхождение автора поэмы с Кипра, который «с давних пор находился в тесных отношениях с ахейским культурным кругом». Время его жизни в античных хронографических сочинениях не упоминается, сейчас его обычно датируют VII в. до н. э..

Сюжет

Поэма начинается с рассказа о том, как Гея страдала от множества людей, переполнивших землю. Зевс сжалился и решил устроить войну, чтобы облегчить Землю. Выражение «совершалася Зевсова воля» в этом тексте совпадает со стихом I 5 «Илиады» и является ярким примером «формульного стиля» архаического эпоса. Рассказ о том, что Троянскую войну организовал Зевс, содержится также в поэме Гесиода «Каталог женщин», но там Гея не упомянута, а мотивом для Зевса выступает прославление полубогов и желание сделать их блаженными. Приняв решение, Зевс советуется с Фемидой.

Когда боги празднуют свадьбу Пелея и Фетиды, Эрида разжигает спор между Герой, Афиной и Афродитой, кто из них красивее. Также рассказывается о том, что Фетида ради Геры отвергла любовь Зевса, а тот в гневе обрёк её стать женой смертного (Прометей, видимо, не упоминался). Боги собрались на Пелионе и принесли подарки Пелею: Хирон подарил ему крепкий ствол ясеня, из которого тот изготовил копьё, Афина отполировала его, а Гефест приделал наконечник.

По приказу Зевса Гермес отводит богинь на гору Ида, где их должен рассудить Александр (Парис). Сохранились строки первой песни поэмы, описывающие наряд Афродиты и её спутниц перед судом (или после него?).

Тело своё облачила в покровы: Хариты и Оры

Их сотворили, окрасивши соками вешнего цвета.

Оры ступают в покровах таких: гиацинта, шафрана,

Пышноцветущей фиалки, прекраснейшей завязи розы,

Сладким нектаром пропитанных в чашечках пищи бессмертной,

В благоухающем цвете нарцисса. И так Афродита

В ткань облачилась, хранящую каждой поры благовонье.

Александр выносит решение в пользу Афродиты, которая обещала ему брак с Еленой. По её совету Александр строит корабли, Гелен предсказывает ему будущее, Афродита приказывает Энею плыть с Александром, а Кассандра пророчествует о том, что случится позднее (здесь или ниже упоминалось имя жены Энея — Эвридика).

Александр прибывает в Лакедемон и принят в гостях сыновьями Тиндарея, а затем Менелаем в Спарте, где на пиру он приносит подарки Елене. Вероятно, здесь содержалось упоминание о том, что Кастор был смертен, а Полидевк бессмертен, а также рассказ о том, как Немесида пыталась скрыться от влюбившегося в неё Зевса и превращалась в рыбу и зверя, но была настигнута Зевсом и родила от него Елену. Вероятно, здесь же помещалось предположительно относимое к «Киприям» повествование о том, как Елена в детстве была похищена Тесеем и увезена им в Афидны, Диоскуры же освободили её, и в бою Кастор был ранен Афидном в правое бедро. На одной из аттических краснофигурных ваз и на картине Паррасия Эней изображён рядом с Диоскурами, возможно, здесь иллюстрировался именно этот эпизод (тот же Паррасий изображал на картинах Телефа и Ахилла, а также Агамемнона с Одиссеем, Филоктета на Лемносе и притворное безумие Одиссея — это тоже сцены из «Киприй»).

Менелай отплывает на Крит, приказывая Елене предоставлять гостям всё, что они попросят. Афродита сводит вместе Елену и Александра («внутрь устремляется он, во владенье берёт почивальню»), и те, насладившись любовью, помещают на борт огромные сокровища и ночью отплывают. Возможно, к описанию Елены относится строка: «Нить самоцветных каменьев на мраморной вые сомкнулась».

Далее источники противоречивы. Согласно синопсису, Гера насылает на них бурю, и их приносит в Сидон, где Александр берёт город. Оттуда он отплывают в Трою и отмечает свой брак с Еленой. У Елены к тому времени уже были дети, и своего сына Плисфена она взяла на Кипр, затем же родила Александру сына Агана. Геродот же со ссылкой на «Киприи» упоминает, что Александр на третий день прибыл с Еленой из Спарты в Илион «c ветра попутным дыханьем по глади спокойного моря», в противоречии с «Илиадой», из чего историк делает вывод, что «Киприи» не принадлежат Гомеру. Упоминание о посещении Парисом и Еленой Сидона содержится в «Илиаде» (VI 290-292). Таким образом, текст, находившийся в распоряжении Геродота (V в. до н. э.), противоречит «Илиаде», а текст, который использовали автор синопсиса (II в. н. э.) и Псевдо-Аполлодор, вполне соответствует ей, что лишний раз свидетельствует о текстуальной неустойчивости архаического эпоса и заставляет настороженно относиться к любым реконструкциям.

В то же время Кастор и Полидевк похищают скот Идаса и Линкея и прячут его в пустотелом дубе. Линкей забирается на вершину Тайгета и своим острым зрением обнаруживает их. Идас броском копья убивает Кастора, но Полидевк убивает Идаса и Линкея. Зевс дарует обоим братьям-Диоскурам бессмертие через день. Также в поэме упоминались Левкиппиды Гилаира и Феба, которых автор называл дочерьми Аполлона.

Ирида сообщает Менелаю о том, что произошло у него дома. Менелай возвращается и вместе с братом планирует поход против Илиона. Некто (Агамемнон? Нестор?) утешает его горе вином. Менелай отправляется повидать Нестора. Нестор рассказывает ему истории о том, как Эпопей соблазнил дочь Лика; историю Эдипа; историю безумия Геракла; историю Тесея и Ариадны. Затем они отправляются в поездку по Элладе и собирают вождей в поход.

Одиссей не хочет идти на войну и притворяется безумным. По совету Паламеда они похищают его сына Телемаха и вынуждают его идти в поход. Вожди собираются в Авлиде на жертвоприношение. Излагается рассказ о змее и воробьях. Калхант предсказывает будущие события. Вожди пируют весь день, Агамемнон обеспечивает их всех продовольствием.

Как очевидно из последующего изложения, среди вождей был Ахилл. Однако здесь в поэме и мифе явное противоречие. Синопсис не отмечает значительных временных промежутков в поэме, из чего следует, что все изложенные события (от свадьбы Пелея до похищения Елены) должны занимать лишь несколько месяцев. Однако Ахилл, который должен быть ещё младенцем, выступает уже взрослым (согласно Псевдо-Аполлодору, ему было 15 лет). Неизвестно, как в поэме разрешалась эта несуразность, и разрешалась ли она вообще.

Ахейцы отплывают в море и причаливают в Тевфрании, ошибочно принимают её за Илион и разоряют её. Телеф приходит на помощь и убивает Ферсандра, сына Полиника, но сам ранен Ахиллом. Ахейцы отплывают от Мисии, поднимается буря, и их корабли разбрасывает по морю. Ахилл причаливает к Скиросу («долоповой земле») и женится на Деидамии, дочери Ликомеда. Их сыну Ликомед даёт имя Пирр, после же от Феникса он получает имя Неоптолем. Телеф по указанию оракула приходит в Аргос. Ахилл излечивает его, взамен тот становится их проводником в пути к Илиону.

Проходит несколько лет. Участники похода вторично собираются в Авлиде. Агамемнон на охоте убивает лань и хвастается, что превосходит в этом Артемиду. Артемида в гневе насылает штормовые ветры и препятствует их отплытию. Калхант рассказывает им о гневе богини и приказывает принести Ифигению в жертву Артемиде. Они посылают привезти Ифигению, сообщая, что её выдают замуж за Ахилла (в поэме упоминались четыре дочери Агамемнона: среди них Ифианасса и Ифигения). Однако Артемида уносит её и переносит к таврам, сделав её бессмертной, и заменяет её на алтаре ланью (вероятно, что указание на тавров, имеющееся в синопсисе, в первоначальном тексте «Киприй» отсутствовало).

Ахейцы приплывают к Тенедосу. Пока они пируют, Филоктета кусает змея, и его оставляют на Лемносе из-за зловония его раны. Здесь же Ахилл ссорится с Агамемноном, так как был приглашён поздно. Агамемнон извиняется перед ним.

Греки пытаются высадиться у Илиона, но троянцы препятствуют им, и Протесилай убит Гектором. Женой Протесилая в «Киприях» называли Полидору, дочь Мелеагра. Ахилл убивает Кикна (сына Посейдона) и отбрасывает троянцев. Греки выдают им тела погибших и отправляют посольство в Трою, требуя Елену и сокровища. Троянцы не соглашаются, и ахейцы осаждают город. Ахейцы опустошают местность и разрушают близлежащие города.

После этого Ахилл желает увидеть Елену, и Афродита и Фетида организуют место для их встречи. Когда ахейцы готовы вернуться домой, Ахилл удерживает их. Согласно синопсису, он уводит скот Энея и разрушает Лирнесс и Педас, также многие близлежащие города, а также убивает Троила. В изложении Псевдо-Аполлодора события переставлены и добавлен ряд деталей: Ахилл подстерегает в засаде Троила и убивает его в храме Аполлона Фимбрейского, ночью пленит Ликаона, а затем на горе Иде захватывает стада Энея, убивая Местора (сына Приама). Неясно, неточен ли здесь синопсис или Аполлодор пересказывал иное произведение.

Патрокл увозит Ликаона на Лемнос и продает его; из добычи Ахилл забирает Брисеиду как своё вознаграждение, а Агамемнон — Хрисеиду. Упоминается, что Хрисеида попала в плен в том городе, куда прибыла для принесения жертвы Артемиде.

Затем описывается смерть Паламеда (его утопили Диомед и Одиссей, когда вместе отправились на рыбную ловлю) и план Зевса облегчить положение троянцев, убрав Ахилла из числа союзников-ахейцев, а также каталог союзников, прибывших на помощь троянцам. Этим завершается поэма, доводя изложение до места, с которого начинается «Илиада».

Ещё несколько сохранившихся цитат сложно приурочить к определённому месту. Это:

• фраза: «Эту ль толпу от меня не прогонишь, старик горемычный?» (возможно, речь о Телефе, который притворился нищим).
• фраза одного из героев:

«Зевса-творца, от которого сущее всё возрастает,

Он помянуть не желает? Где страх, там всегда и почтенье»;

• упоминание матери чудовищ Горгон, которые обитают на скалистом острове Сарпедоне (возможно, о них упоминалось, когда Парис и Елена проплывали близ Киликии).
• Знаменитое выражение: «Кто убивает отца, но щадит сыновей, — неразумен».

Кроме того, есть краснофигурные изображения на вазах (килик Сосия, ок. 500 до н. э.), где Ахилл бинтует руку раненому Патроклу (в «Илиаде» такого эпизода нет). Не вполне ясно, в какой именно битве Патрокл был ранен. В «Илиаде» (XI 809—848) Патрокл лечит рану Еврипила. Неясно, какая из этих сцен первична.

Стиль

На основании незначительных сохранившихся отрывков делать выводы о стиле достаточно сложно. Присутствуют эпические формулы, совпадающие с другими поэмами. Очевидно, что в поэме, как и в «Илиаде» и «Одиссее», присутствовало несколько вставных рассказов на пирах. Многие сцены «Киприй» получили дальнейшую разработку в трагедиях. С. П. Шестаков пишет:

Зная, что в «Киприях» рассказывалось о принесении в жертву Агамемноном своей дочери Ифигении, мы не можем отрешиться от мысли, что великолепные сцены борьбы противоположных чувств у отца и военачальника и у Ифигении в её героическом решении пожертвовать собою для счастья родины … были уже в этой поэме

Соотношение с «Илиадой» и «Одиссеей»

В «Илиаде» и «Одиссее» упоминаются многие события, описанные в «Киприях». Вовсе не очевидно, использовал ли автор «Киприй» краткие упоминания в «Илиаде», развернув их в своей поэме (что было априорной истиной для многих учёных нового времени); либо автор «Илиады» ссылается на уже ранее разработанные предшественником сюжеты; либо оба автора использовали ранее существовавшие «малые песни» или большую несохранившуюся поэму.

В «Илиаде» есть следующие явные параллели с «Киприями» (кроме тривиальных совпадений вроде упоминания Ариадны либо функций Ириды как вестницы):

• Гера устроила брак Фетиды, и гостями на браке были все боги (XXIV 60—63). Зевс обрёк её на брак, которого она не желала (XVIII 431—434).
• Упоминание «Суда Париса» (XXIV 27—30).
• Строительство кораблей Париса (V 62—64), в «Илиаде» названо имя зодчего — Ферекл.
• Эфра, мать Тесея, и Климена являются служанками Елены в Трое (III 144). Как известно из поздних источников, они попали к Елене после взятия Диоскурами Афидн, о чём говорилось в «Киприях»; хотя в кратком пересказе их имена не упомянуты, но иных связных версий их попадания в Трою традиция не содержит.
• Парис захватил из Спарты не только Елену, но и сокровища Менелая (VII 389—390). Само похищение упомянуто неоднократно (III 47, XXII 115), причём Елена вспоминает и о прежнем разговоре с Афродитой (III 399).
• Елена удивляется, что не видит среди ахейских героев своих братьев (III 236—242), и действительно, согласно «Киприям» они погибли уже после её отплытия из Спарты. То, что за много лет ей не стало известно об их смерти — типичная «эпическая несообразность».
• Как уже упоминалось выше, в «Илиаде» (VI 290) говорится о посещении Парисом и Еленой Сидона.
• Знамение в Авлиде о змее и воробьях и толкование его Калхантом описано в «Илиаде» (II 303—332).
• В «Илиаде» и «Одиссее» имя матери и деда Неоптолема не упоминается, но сам сын Ахилла назван. Там упомянуто («Илиада» IX 668), что Ахилл (чьим спутником при этом был Патрокл) разрушил город Скирос. В «Киприях» сказано, что Ахилл приплыл на Скирос и взял в жёны Деидамию, но из-за краткости пересказа остаётся неясным, произошло это мирным путём или после битвы. Таким образом, вопрос о совпадении или различии сюжетов остаётся открытым.
• Филоктет укушен змеёй и оставлен на Лемносе (II 721—724).
• Протесилай первым из ахейцев соскакивает на берег, но погибает (II 700—702). Имя его убийцы Гомер не называет.
• Антенор вспоминает (III 205—224), как Одиссей и Менелай приходили с посольством в Трою, требуя вернуть Елену, и Антенор дружески принял их у себя в доме. С предложением умертвить Менелая на совете выступил Антимах (XI 138—142), получив золото от Париса (XI 123—125). Рассказ о посольстве был в «Киприях».
• Ахилл разрушает Лирнесс и берёт в плен Брисеиду (II 688-693), причём Брисеида вспоминает свою беседу с Патроклом после этого события (XIX 291—299).
• В «Илиаде» Эней вспоминает (XX 90—96), как бежал от копья Ахилла с Иды, что рассказывалось в «Киприях». Диомед же отбил у Энея тросских коней (XXIII 291). Вероятно, в «Киприях» содержался и рассказ Энея о себе и своём роде, аналогичный приводимому в «Илиаде» (XX 200—258).
• В «Илиаде» упоминается, что Ахилл ночью взял в плен Ликаона (XXI 34—39), кормил его за своим столом (XXI 76), а Патрокл продал Ликаона на Лемносе (XXIII 747), эти же события излагались в «Киприях». Смерть Местора и Троила бегло упомянута там же (XXIV 257), а в «Киприях» гибель Троила и (возможно) Местора излагалась подробно.
• Ахилл берёт Фивы плакийские и убивает (VI 414—428) Этиона, отца Андромахи (VI 395, 397, XXII 480); Хрисеида попадает в плен (I 366; XXIII 828).
• Каталог троянцев. В «Илиаде» он довольно краток (II 816—877), много короче, чем «Каталог кораблей» ахейцев (II 494—759). Давно обосновано предположение, что в «Киприях» он был длиннее, и оба каталога были перенесены оттуда, причём в «Киприях» «Каталог кораблей» располагался там, где говорилось об их прибытии в Авлиду (так у Псевдо-Аполлодора).

Несовпадения:

• Как и в «Киприях», в «Илиаде» (XVI 143; XIX 390) упомянуто, что Хирон срубил на Пелионе ясень, из которого было изготовлено копьё Пелея, позже перешедшее к Ахиллу, но об участии богов в изготовлении копья Гомер, в отличие от Стасина, не упоминает. Однако Гомер рассказывает (XVIII 84), что на свадьбу боги подарили Пелею доспехи, которые тот отдал сыну.
• Гелен назван птицегадателем и прорицателем (VII 44), но пророческий дар Кассандры не упоминается, в «Киприях» же и брат и сестра — прорицатели.
• У Стасина Парис и Елена впервые сочетались любовью до отплытия из Спарты, а у Гомера — после, на острове Краная (III 445).
• Упомянута лишь одна дочь Елены от Менелая («Илиада» III 175), причём её имя Гермиона известно лишь из «Одиссеи» (IV 14). У Стасина же названы как минимум двое детей от Менелая и один от Париса.
• По «Илиаде», Диоскуры покоятся «в недрах любезной земли их родимой» (III 243—244), по Стасину и «Одиссее» (XI 298), они вознесены на небо.
• У Гомера не упоминаются Немесида, Ферсандр, Кикн и Паламед, фигурирующие у Стасина, Телеф же упомянут лишь в «Одиссее», но не в «Илиаде».
• Ещё в античности было замечено, что никто из героев Гомера не ест рыбы. У Стасина же в рассказе о смерти Паламеда упомянута рыбная ловля.
• Гомер полемизирует с представлениями о неуязвимости Ахилла (XX 102; XXI 569). Возможно, в «Киприях» упоминалось, напротив, как Фетида закаляла младенца Ахилла в огне.

Параллели с «Одиссеей»:

• Елена бросила мужа и дочь по воле Афродиты (IV 261—264).
• Посещение Одиссеем Делоса («Одиссея» VI 162—167). Согласно изложению у Цеца, Аний, царь Делоса, предложил войску ахейцев оставаться на Делосе девять лет, получая продовольствие от его дочерей. В. Г. Борухович полагает, что это описание Цеца восходит к «Киприям».
• Вероятно, рассказ о ссоре Ахилла с Одиссеем на пиру, которой радовался Агамемнон и которая была предсказана Пифией («Одиссея» VIII 75—82), относится к пиру на Тенедосе, что подтверждается фрагментами сатировской драмы Софокла «Сотрапезники». Описанное в «Одиссее» посещение Агамемноном Дельф ни во фрагментах «Киприй», ни у Псевдо-Аполлодора не упомянуто, но другие авторы связывают его с историей Телефа, которая в «Киприях», бесспорно, излагалась.

Расхождения с «Одиссеей»:

• Антиопа во вставном рассказе Нестора у Стасина — дочь Лика, а у Гомера — дочь Асопа (XI 260).
• Агамемнон вспоминает (XXIV 115—119), что пытался убедить Одиссея принять участие в войне, что заняло месяц, в «Киприях» же царя Итаки вынуждает силой Паламед, а его спутниками являются Менелай и Нестор.

Ещё ряд эпизодов мог излагаться и в «Киприях», но в синопсисе и других фрагментах они не упомянуты, и доказательств этого не существует:

• Боги на свадьбу (XVIII 85) дарят Пелею доспехи (XVII 195). Бессмертных коней (XVI 381; XVII 443) он получает в дар от Посейдона (XXIII 278).
• Посещение Идоменеем с Крита Менелая и Елены («Илиада» III 233). Так как в «Киприях» упоминается, что Менелай поехал на Крит, то возможно, что он был вызван туда Идоменеем (согласно Псевдо-Аполлодору, он должен был похоронить своего деда Катрея).
• Обещание Геры и Афины Менелаю, что он победит троянцев (V 715).
• Рассказ о том, как Нестор посещает Пелея и в ответ на его вопросы рассказывает о роде и потомстве вождей ахейцев (VII 127—128). Менетий в присутствии Нестора и Одиссея наставляет Патрокла, Пелей же даёт указания Ахиллу (XI 765—803).
• Подарки, которые Кинир прислал Агамемнону перед войной («Илиада» XI 19—23).
• Подарки Эхепола из Сикиона царю Агамемнону («Илиада» XXIII 296).
• Упоминается разорение Ахиллом Тенедоса (XI 625). Вспоминаются пиры на Лемносе (VIII 229—234). Суммируется, что Ахилл разорил 12 городов по морю и 11 по суше (IX 328—329).
• Захват Лесбоса Ахиллом («Илиада» IX 129). Победа Одиссея на Лесбосе над силачом Филомелидом («Одиссея» IV 342—344; XVII 133—135). Впрочем, посещение Ахиллом и Одиссеем Лесбоса описывалось и в «Эфиопиде».
• Среди добычи Ахилла в Фивах плакийских были кифара («Илиада» IX 188), диск (XXIII 827) и конь Педас (XVI 152).
• Ахилл у подножия Иды пленил пасших овец сыновей Приама Иза и Антифа, но затем вернул их за выкуп (XI 101—112). У дуба он столкнулся с Гектором (IX 354).

Все приводимые параллели могут иметь разнообразные объяснения, а различия не являются существенными, но они показывают, что вопрос о том, какая из поэм написана раньше, вряд ли может иметь общепринятое решение.

Культурное влияние

Тем же сюжетам было посвящено более 30 трагедий, из которых сохранилась лишь одна (влияние «Киприй» на трагедии отмечал уже Аристотель). Таким образом, влияние эпоса на литературу Нового времени было весьма опосредованным — через пьесу Еврипида.

• Причины войны изображались в сатировских драмах Софокла «Эрида», «Пир» и «Свадьба Елены [и Париса]», а также пьесе Софокла и комедии Алексида «Похищение Елены».
• Действия, вынудившие Одиссея участвовать в войне, в сильном отклонении от эпоса изображены в трагедии Софокла «Одиссей безумствующий».
• Содержание трагедии Софокла «Собрание ахейцев» неизвестно, но она восходит к эпосу.
• История ранения Телефа излагалась в трагедиях Эсхила, Софокла, Еврипида, Агафона и неизвестного автора «Мисийцы», а его исцеления — в пьесах «Телеф» (известно не менее 11 с таким названием, см. Телеф).
• На сюжет жертвоприношения Ифигении известно не менее семи античных пьес (см. Ифигения), из них сохранилась лишь «Ифигения в Авлиде» Еврипида.
• События на Тенедосе излагались в сатировской драме Софокла «Сотрапезники».
• Первая битва — в трагедиях Эсхила и Ахея Эретрийского «Кикн» и трагедии Софокла «Пастухи».
• Попытки примирения — в трагедиях Софокла и Тимесифея «Посольство о Елене».
• Смерть Паламеда — не менее чем в пяти трагедиях (см. Паламед) и ряде комедий.
• Смерть Троила — в трагедиях Фриниха и Софокла «Троил».

Также сохранились поэма Коллуфа «Похищение Елены» и незавершённая поэма Стация «Ахиллеида».

В честь поэмы назван астероид (669) Киприя, открытый в 1908 году.

Издания и литература

• Английский перевод фрагментов по изданию Ивлин-Уайта (Hesiod, Homeric Hymns, Epic Cycle, Homerica. Translated by Evelyn-White, H. G. / Loeb Classical Library Volume 57. London: William Heinemann, 1914). [www.theoi.com/Text/EpicCycle.html]
• Собрание фрагментов греческого эпоса под редакцией Кинкеля.
• Poetarum epicorum Graecorum testimonia et fragmenta. Pars I. Ed. A. Bernabé. Leipzig, 1987. (Собрание Бернабе).
• M. Davies, Epicorum Graecorum fragmenta (Göttingen) 1988.
• Кипрские сказания. / Пер. О. Цыбенко. // Эллинские поэты VIII—III вв. до н. э. М., Ладомир. 1999. С. 111—113 и комм. на с. 451. (перевод по изданию Бернабе)
• Перевод синопсиса в издании Г. Надя (2000) [www.stoa.org/hopper/text.jsp?doc=Stoa:text:2003.01.0004].
• M.L. West, Greek Epic Fragments. Cambridge, MA. 2003. (Greek with English translation) ([bmcr.brynmawr.edu/2004/2004-04-35.html рецензия])
• История греческой литературы. Т. 1. Эпос, лирика, драма классического периода. М.-Л., 1946. С. 155—156 (автор раздела — С. П. Шестаков)

Отрывок, характеризующий Киприи

– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему: