Кубок Америки по футболу 1997
Поделись знанием:
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
| Кубок Америки по футболу 1997 Чемпионат Южной Америки 1997 | |
|---|---|
| Подробности чемпионата | |
| Место проведения |  Боливия
|
| Число участников | 12 |
| Призовые места | |
 Чемпион
|
 Бразилия
|
 Второе место
|
Боливия
|
 Третье место
|
 Мексика
|
| Статистика чемпионата | |
| Посещаемость | 510 500 (19 635 за игру) |
| Сыграно матчей | 26 |
| Забито голов | 67 (2,58 за игру) |
| Бомбардир(ы) | Луис Эрнандес (6 мячей)
|
| Хронология | |
|
| |
38-й Кубок Америки был сыгран по формуле предыдущего розыгрыша, кроме сборных команд КОНМЕБОЛ на него были приглашены две команды гостей — Мексика и 
Коста-Рика, чтобы довести число участников до 12. 12 команд, разбитые на 3 группы по 4 команд, в однокруговом турнире определяли 8-х участников плей-офф (3 победителя групп, 3 команды, занявшие вторые места, и 2 лучших команды, занявших третьи места), которые попадали в четвертьфиналы. По ротационному принципу хозяйкой чемпионата стала Боливия.
Содержание
Стадионы
| Город | Стадион | Вместимость |
|---|---|---|
| Кочабамба | Феликс Каприлес | 36 000 |
| Ла-Пас | Эрнандо Силес | 51 000 |
| Санта-Крус-де-ла-Сьерра | Рамон Агилера | 42 000 |
| Сукре | Олимпико Патрия | 29 000 |
| Оруро | Хесус Бермудес | 28 000 |
Первый этап
Группа A
| Команда | О | И | В | Н | П | МЗ | МП |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
 Эквадор
|
7 | 3 | 2 | 1 | 0 | 4 | 1 |
 Аргентина
|
5 | 3 | 1 | 2 | 0 | 3 | 1 |
 Парагвай
|
4 | 3 | 1 | 1 | 1 | 2 | 3 |
 Чили
|
0 | 3 | 0 | 0 | 3 | 1 | 5 |
| Эквадор
|
0 — 0 (0-0) | Аргентина
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья:  Jorge Nieves
|
| Парагвай
|
1 — 0 (1-0) | Чили
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья: René Ortube
|
| Роберто Акунья 28' |
| Аргентина
|
2 — 0 (0-0) | Чили
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья: Antônio Pereira
|
| Берти 83' | |||
| Марсело Гальярдо 87' | |||
| Парагвай
|
0 — 2 (0-0) | Эквадор
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья:  Paolo Borgosano
|
| Wellington Sánchez 71' | |||
| Ariel Graziani 86' |
| Эквадор
|
2 — 1 (1-0) | Чили
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья:  Rafael Sanabria
|
| Ariel Graziani 32' | Fernando Vergara 52' | ||
| José Eduardo Gavica 55' | |||
| Парагвай
|
1 — 1 (0-0) | Аргентина
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья: Jorge Nieves
|
| Чилаверт (пен.) 90' | Марсело Гальярдо(пен.) 75' | ||
| Чилаверт отразил пенальти, пробиваемый Marcelo Gallardo 55' |
Группа B
| Команда | О | И | В | Н | П | МЗ | МП |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Боливия
|
9 | 3 | 3 | 0 | 0 | 4 | 0 |
 Перу
|
6 | 3 | 2 | 0 | 1 | 3 | 2 |
| Уругвай
|
3 | 3 | 1 | 0 | 2 | 2 | 2 |
| Венесуэла
|
0 | 3 | 0 | 0 | 3 | 0 | 5 |
Боливия 
|
1 — 0 (0-0) | Венесуэла
|
--:-- — Estadio Hernando Siles, Ла-Пас Судья: Byron Moreno
|
| Milton Coimbra 60' | |||
| Перу
|
1 — 0 (0-0) | Уругвай
|
--:-- — Estadio Olímpico Patria, Сукре Судья: Antonio Marrufo
|
| Martín Hidalgo 75' |
| Уругвай
|
2 — 0 (1-0) | Венесуэла
|
--:-- — Estadio Olímpico Patria, Сукре Судья: Eduardo Gamboa
|
| Рекоба 19' | |||
| Marcelo Saralegui 47' | |||
| Боливия
|
2 — 0 (1-0) | Перу
|
--:-- — Estadio Hernando Siles, Ла-Пас Судья: Rodrigo Badilla
|
| Этчеверри 45' | |||
| Хулио Сезар Бальдивьесо 50' |
| Перу
|
2 — 0 (1-0) | Венесуэла
|
--:-- — Estadio Olímpico Patria, Сукре Судья: Byron Moreno
|
| Paul Cominges 13' | |||
| Paul Cominges 59' | |||
| Боливия
|
1 — 0 (0-0) | Уругвай
|
--:-- — Estadio Hernando Siles, Ла-Пас Судья: Antonio Marrufo
|
| Хулио Сезар Бальдивьесо 29' |
Группа C
| Команда | О | И | В | Н | П | МЗ | МП |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Бразилия
|
9 | 3 | 3 | 0 | 0 | 10 | 2 |
| Мексика
|
4 | 3 | 1 | 1 | 1 | 5 | 5 |
| Колумбия
|
3 | 3 | 1 | 0 | 2 | 5 | 5 |
| Коста-Рика
|
1 | 3 | 0 | 1 | 2 | 2 | 10 |
| Бразилия
|
5 — 0 (2-0) | Коста-Рика
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: Epifanio González
|
| Джалминья 20' | |||
| Ronald González (а.г.) 34' | |||
| Роналдо 47' | |||
| Роналдо 54' | |||
| Ромарио 60' | |||
| Колумбия
|
1 — 2 (0-2) | Мексика
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: Элисондо
|
| Hamilton Ricard 58' | Эрнандес 7' | ||
| Эрнандес 11' |
| Бразилия
|
3 — 2 (0-2) | Мексика
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: José Arana
|
| Алдаир 47' | Эрнандес 13' | ||
| Camilo Romero (а.г.) 59' | Эрнандес 31' | ||
| Леонардо 77' | |||
| Колумбия
|
4 — 1 (2-0) | Коста-Рика
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья:  Esfandiar Baharmast
|
| Neider Morantes 13' | Mauricio Wright 66' | ||
| Neider Morantes 23' | |||
| Wilmer Cabrera (пен.) 62' | |||
| Виктор Аристисабаль 78' |
| Бразилия
|
2 — 0 (1-0) | Колумбия
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: Juan Carlos Paniagua
|
| Дунга 11' | |||
| Эдмундо 67' | |||
| Мексика
|
1 — 1 (1-0) | Коста-Рика
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: Epifanio González
|
| Эрнандес (пен.) 14' | Эрнан Медфорд 60' |
Отбор лучших
| Группа | Команда | О | И | В | Н | П | МЗ | МП |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| A | Парагвай
|
4 | 3 | 1 | 1 | 1 | 2 | 3 |
| C | Колумбия
|
3 | 3 | 1 | 0 | 2 | 5 | 5 |
| B | Уругвай
|
3 | 3 | 1 | 0 | 2 | 2 | 2 |
Парагвай и Колумбия вышли в четвертьфинал.
Четвертьфиналы
| Перу
|
2 — 1 (1-0) | Аргентина
|
--:-- — Estadio Olímpico Patria, Сукре Судья: Byron Moreno
|
| Eddie Carazas 30' | Марсело Гальярдо (пен.) 66' | ||
| Martín Hidalgo 61' | |||
| Miguel Miranda отразил пенальти, пробиваемый Марсело Гальярдо 48' |
| 21 июня 1997 |
|
Estadio Hernando Siles, Ла-Пас Судья: Элисондо |
| Мексика
|
1 — 1 (1-1) | Эквадор
|
--:-- — Estadio Félix Capriles, Кочабамба Судья: Antônio Pereira
| ||
| Бланко 17' | Luis Capurro (пен.) 6' | ||||
| Серия пенальти | |||||
| Мексика
|
4 — 3 | Эквадор
| |||
| Эрнандес: гол | 1-1 | Alberto Montaño: гол | |||
| Суарес: гол | 2-1 | Luis Capurro: Adolfo Ríos отразил | |||
| Бланко: Oswaldo Ibarra отразил | 2-1 | Улисес Де ла Крус : Adolfo Ríos отразил | |||
| Пауло Чавес : гол | 3-2 | Ariel Graziani: гол | |||
| Хоэль Санчес : гол | 4-3 | Vilson Rosero: Adolfo Ríos отразил | |||
| Бразилия
|
2 — 0 (2-0) | Парагвай
|
17:30 — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: Rafael Sanabria
| ||
| Роналдо 9' | Чилаверт отразил пенальти, пробиваемый Роналдо 64' | ||||
| Роналдо 34' | |||||
Полуфиналы
| Боливия
|
3 — 1 (2-1) | Мексика
|
--:-- — Estadio Hernando Siles, Ла-Пас Судья: Epifanio González
|
| Э. Санчес 27' | Nicolás Ramírez 8' | ||
| Р. Кастильо 39' | |||
| Морено 79' |
| Перу
|
0 — 7 (0-4) | Бразилия
|
--:-- — Estadio Ramón Aguilera, Санта-Крус-де-ла-Сьерра Судья: Rodrigo Badilla
|
| Денилсон 1' | |||
| Флавио Консейсао 28' | |||
| Ромарио 36' | |||
| Леонардо 45' | |||
| Ромарио 49' | |||
| Леонардо 55' | |||
| Джалминья 77' |
Матч за 3 место
| Мексика
|
1 — 0 (0-0) | Перу
|
19:00 — Estadio Jesus Bermudez, Оруро Судья: Paolo Borgosano
|
| Эрнандес 82' |
Финал
| Боливия
|
1 — 3 (1-1) | Бразилия
|
23:30 — Estadio Hernando Siles, Ла-Пас Судья: Jorge Nieves
|
| Э. Санчес 45' | Эдмундо 40' | ||
| Роналдо 79' | |||
| Зе Роберто 90' |
Лучшие бомбардиры
6 мячей
5 мячей
3 мяча
Статистика
| Команда | О | И | В | Н | П | МЗ | МП | РМ | Эфф. |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Бразилия
|
18 | 6 | 6 | 0 | 0 | 22 | 3 | +18 | 100.0% |
| Боливия
|
15 | 6 | 5 | 0 | 1 | 10 | 5 | +5 | 83.3% |
| Перу
|
9 | 6 | 3 | 0 | 3 | 5 | 11 | −6 | 50.0% |
| Эквадор
|
8 | 4 | 2 | 2 | 0 | 5 | 2 | +3 | 66.7% |
| Мексика
|
8 | 6 | 2 | 2 | 2 | 8 | 9 | −1 | 44.4% |
| Аргентина
|
5 | 4 | 1 | 2 | 1 | 4 | 3 | +1 | 41.7% |
| Парагвай
|
4 | 4 | 1 | 1 | 2 | 2 | 5 | −3 | 33.3% |
| Уругвай
|
3 | 3 | 1 | 0 | 2 | 2 | 2 | 0 | 33.3% |
| Колумбия
|
3 | 4 | 1 | 0 | 2 | 6 | 7 | −1 | 25.0% |
| Коста-Рика
|
1 | 3 | 0 | 1 | 2 | 2 | 10 | −8 | 11.1% |
| Чили
|
0 | 3 | 0 | 0 | 3 | 1 | 5 | −4 | 0.0% |
| Венесуэла
|
0 | 3 | 0 | 0 | 3 | 0 | 5 | −5 | 0.0% |
Напишите отзыв о статье "Кубок Америки по футболу 1997"
Ссылки
[www.rsssf.com/tables/97safull.html Кубок Америки 1997 на RSSSF]
| Сборная Бразилии — Кубок Америки 1997 — чемпион
| ||
|---|---|---|
|
|
1 Таффарел (в) • 2 Кафу • 3 Алдаир • 4 Марсио Сантос • 5 Мауро Силва • 6 Роберто Карлос • 7 Джованни • 8 Дунга • 9 Роналдо • 10 Леонардо • 11 Ромарио • 12 Карлос Жермано (в) • 13 Джалминья • 14 Зе Мария • 15 Селио Силва • 16 Гонсалвес • 17 Зе Роберто • 18 Сезар Сампайо • 19 Флавио Консейсао • 20 Денилсон • 21 Эдмундо • 22 Пауло Нунес • тренер: Марио Загалло | |
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Кубок Америки по футболу 1997
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
