Льюис Кэрролл

Льюис Кэрролл
Lewis Carroll
Имя при рождении:	Чарльз Лютвидж Доджсон Charles Lutwidge Dodgson
Место рождения:	Дарсбери, Чешир, Англия
Место смерти:	Гилфорд, Суррей, Англия
Род деятельности:	писатель, математик, логик, философ и фотограф
[lib.ru/CARROLL/ Произведения на сайте Lib.ru]

Лью́ис Кэ́рролл (англ. Lewis Carroll, настоящее имя Чарльз Лютвидж До́джсон, или Чарльз Латуидж До́джсон (традиционная русская передача; сам Кэрролл произносил свою фамилию Додсон, ˈdɒdsən, ряд современных словарей даёт произношение ˈdɒdʒsən), Charles Lutwidge Dodgson; 27 января 1832 — 14 января 1898) — английский писатель, математик, логик, философ, диакон и фотограф. Наиболее известные произведения — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье», а также юмористическая поэма «Охота на Снарка».

Профессор математики Оксфордского университета (1855—1881).

Биография

Родился 27 января 1832 года в доме приходского священника в деревне Дарсбери, графство Чешир. Всего в семье было 7 девочек и 4 мальчика. Учиться начал дома, показал себя умным и сообразительным. Его образованием занимался отец. Был левшой; по непроверенным данным, ему запрещали писать левой рукой, чем травмировали молодую психику (предположительно, это привело к заиканию).

В 12 лет поступил в небольшую грамматическую частную школу недалеко от Ричмонда. Ему там понравилось, но в 1845 году ему пришлось поступить в школу Рагби, где ему нравилось значительно меньше. В этой школе он проучился 4 года и показал отличные способности к математике и богословию.

В мае 1850 года был зачислен в Крайст-Чёрч, один из наиболее аристократических колледжей при Оксфордском университете, и в январе следующего года переехал в Оксфорд. Учился не очень хорошо, но благодаря выдающимся математическим способностям после получения степени бакалавра выиграл конкурс на чтение математических лекций в Крайст-Чёрч. Он читал эти лекции в течение следующих 26 лет. Они давали неплохой заработок, хотя и были ему скучны.

По уставу колледжа он принял духовный сан, но не священника, а только диакона, что давало ему право читать проповеди без работы в приходе. Писательскую карьеру начал во время обучения в колледже. Писал стихотворения и короткие рассказы, отсылая их в различные журналы под псевдонимом «Льюис Кэрролл». Этот псевдоним был придуман по совету издателя и писателя Йетса. Он образован из настоящих имён автора «Чарльз Латвидж», которые являются соответствиями имён «Карл» (лат. Carolus) и «Людовик» (лат. Ludovicus). Доджсон выбрал другие английские соответствия этих же имён и поменял их местами.

Другие варианты для псевдонима — Эдгар Катвеллис (имя Edgar Cuthwellis получается при перестановке букв из Charles Lutwidge), Эдгард У. Ч. Вестхилл и Луис Кэрролл — были отброшены. Постепенно приобрёл известность. С 1854 года его работы стали появляться в серьёзных английских изданиях: «Комические времена» (англ. The Comic Times) и «Поезд» (англ. The Train). В 1856 году в колледже появился новый декан — Генри Лиддел (англ. Henry Liddell), вместе с которым приехали его жена и 5 детей, среди которых была и 4-летняя Алиса.

В 1864 году написал знаменитое произведение «Алиса в Стране чудес». Через 3 года диакон англиканской церкви Доджсон вместе с богословом, преподобным Генри Лиддоном (не путать с диаконом Генри Лидделом), посетил Россию. Это был период богословских контактов англиканской и православной церквей, которыми особо интересовались Лиддон и влиятельный епископ Оксфордский, Сэмюэл Уилберфорс, чьими рекомендательными письмами заручились оба клирика.

Вместе с Лиддоном Кэрролл был принят в Москве и Сергиевом Посаде митрополитом Филаретом (визит был приурочен к 50-летию его пребывания на московской кафедре) и архиепископом Леонидом (Краснопевковым). Маршрут поездки был следующий: Лондон — Дувр — Кале — Брюссель — Кёльн — Берлин — Данциг — Кёнигсберг — Петербург — Москва — Нижний Новгород — Москва — Троице-Сергиева лавра — Петербург — Варшава — Бреслау — Дрезден — Лейпциг — Эмс — Париж — Кале — Дувр — Лондон.

Это была единственная заграничная поездка Кэрролла. Её описал он сам в «Дневнике путешествия в Россию 1867 года» (не предназначался для печати, но издан посмертно), где приводятся туристические впечатления от посещённых городов, заметки о встречах с русскими и англичанами в России и записи отдельных русских фраз.

Публиковал также много научных трудов по математике под собственным именем. Он занимался евклидовой геометрией, линейной и матричной алгеброй, математическим анализом, теорией вероятностей, математической логикой и занимательной математикой (играми и головоломками). В частности, он разработал один из методов вычисления определителей (конденсация Доджсона).

Впрочем, его математические работы не оставили сколько-нибудь заметного следа в истории математики, тогда как его достижения в области математической логики опередили своё время.

Одним из его увлечений была фотография. Наряду с работами Генри Пича Робинсона и Оскара Гюстава Рейландера фотографии Кэрролла относят к пикториализму. Для которого характерен постановочный характер съёмок и монтаж негативов. С Рейландером Кэрролл был знаком лично, взял у него несколько уроков, приобрёл у него коллекцию постановочных детских фотографий. Фотография писателя, сделанная Рейландером, считается классическим фотопортретом середины 60-х годов XIX века. Писатель обладал также коллекцией из 37 фотографий Клементины Гаварден, второй по размеру после коллекции её семьи.

Умер 14 января 1898 года в Гилфорде, графство Суррей. Похоронен там же, вместе с братом и сестрой на кладбище Восхождения.

Личная жизнь

Льюис Кэрролл был холостяком.

Наибольшую радость доставляла Кэрроллу дружба с маленькими девочками. «Я люблю детей (только не мальчиков)», — записал он однажды. …Девочки (в отличие от мальчиков) казались ему удивительно красивыми без одежды. Порой он рисовал или фотографировал их обнажёнными и полуобнажёнными — конечно, с разрешения матерей. …Сам Кэрролл считал свою дружбу с девочками совершенно невинной; нет оснований сомневаться в том, что так оно и было. К тому же в многочисленных воспоминаниях, которые позже оставили о нём его маленькие подружки, нет ни намека на какие-либо нарушения приличий. — Мартин Гарднер

Увлечения Кэрролла породили слухи и спекуляции о его педофилии. Эта возможность подкрепляется многочисленными современными интерпретациями в ряде его биографий («Lewis Carroll: A Portrait with Background» 1995 года Дональда Томаса, «Lewis Carroll: A Biography» Майкла Бэкуэлла и «Lewis Carroll: A Biography» Мортона Коэна 1996 года), произведений культуры, например, фильме «Dreamchild» (англ.). Однако в последние десятилетия выяснилось, что большинство его «маленьких» подруг были старше 14, многие 16—18 лет и старше. Подруги Кэрролла в воспоминаниях часто занижали свой возраст. Так, например, актриса Иза Боумен пишет в своих мемуарах:

В детстве я часто развлекалась тем, что рисовала карикатуры, и однажды, когда он писал письма, я принялась делать с него набросок на обороте конверта. Сейчас уж не помню, как выглядел рисунок, — наверняка это был гадкий шарж, — но внезапно он обернулся и увидел, чем я занимаюсь. Он вскочил с места и ужасно покраснел, чем очень меня испугал. Потом схватил мой злосчастный набросок и, разорвав его в клочья, молча швырнул в огонь. (…) Мне было тогда не более десяти-одиннадцати лет, но и теперь этот эпизод стоит у меня перед глазами, как будто все это было вчера…

— Иза Боумен

В действительности ей было не менее 13 лет.

Другая «юная подружка» Кэрролла, Рут Гэмлен, в своих мемуарах сообщает, как в 1892 году родители пригласили на обед Кэрролла с гостившей у него в то время Изой. Там Иза описана как «застенчивый ребёнок лет двенадцати», в действительности в 1892 году ей было 18 лет.

С другой стороны, Кэрролл часто использовал слово «ребёнок» (англ. child) применительно к особам женского пола в возрасте двадцати и тридцати лет. Так, в 1894 году он писал:

Одна из главных радостей моей — на удивление счастливой — жизни проистекает из привязанности моих маленьких друзей. Двадцать или тридцать лет тому назад я бы сказал, что десять — идеальный возраст; теперь же возраст двадцати — двадцати пяти лет кажется мне предпочтительней. Некоторым из моих дорогих девочек тридцать и более: я думаю, что пожилой человек шестидесяти двух лет имеет право все ещё считать их детьми.

— Льюис Кэрролл

В письме 24-летней Гертруде Четуэй, которую Кэрролл звал погостить у него в Истборне, он следующим образом оправдывал необычность приглашения:

Во-первых, если я доживу до следующего января, мне исполнится 59 лет. Если бы подобную вещь предложил мужчина тридцати или даже сорока лет от роду, это было бы совсем другое дело. Тогда бы об этом и речи идти не могло. Мне самому подобная мысль пришла в голову лишь пять лет назад. Только накопив действительно немало лет, рискнул я пригласить в гости десятилетнюю девочку, которую отпустили без малейших возражений. На следующий год у меня неделю пробыла двенадцатилетняя гостья. А ещё через год я позвал девочку четырнадцати лет, на этот раз ожидая отказа под тем предлогом, что она уже слишком взрослая. К моему удивлению и радости, её матушка согласилась. После этого я дерзко пригласил её сестру, которой уже исполнилось восемнадцать. И она приехала! Потом у меня побывала ещё одна восемнадцатилетняя приятельница, и теперь я совсем не обращаю внимания на возраст.

— Льюис Кэрролл

Как показали исследования французского профессора Сорбонны Юга Лебайи (Lebailly H. Dodgson's Diaries: The Journal of a Victorian Playgoer (1855—1897) // The Carollian 7 (2001); Charles Lutwidge Dodgson's Infatuation with the Weaker and More. Aesthetic Sex Reexamined // Dickens Studies Annual 32 (2003)) и английской писательницы Каролин Лич (Leach K. In the Shadow of the Dreamchild: A New Understanding of Lewis Carroll. London, 1999), даже в переписке, тщательно отобранной для биографии племянником Кэрролла Коллингвудом с целью доказать его увлеченность детьми, больше половины «девочек», с которыми он переписывался, старше 14 лет, а четверть — 18 лет и старше; из 870 комментариев, сделанных им по поводу актёрской игры, только 150 относятся к детям.

В викторианской Англии конца XIX века девочки до 14 лет считались асексуальными. Дружба Кэрролла с ними была, с точки зрения тогдашней морали, совершенно невинной причудой.

Произведения

• «Полезная и назидательная поэзия» (1845)
• «Алгебраический разбор Пятой книги Эвклида» (1858)
• «Приключение Алисы под землёй» (англ. Alice's Adventures Under Ground) (написана до «Алисы в Стране чудес» в ноябре 1864 года, русский перевод Нины Демуровой (2013))
• «Приключения Алисы в Стране чудес», общепринятое в России название «Алиса в Стране чудес» (1864)
• «Сведения из теории детерминантов» (1866)
• «Месть Бруно» (основное ядро романа «Сильвия и Бруно») (1867)
• «Элементарное руководство по теории детерминантов» (1867)
• «Phantasmagoria and Other Poem» (1869)
• «Сквозь Зеркало и Что там увидела Алиса», общепринятое в России название «Алиса в Зазеркалье» (1871)
• «Охота на Снарка» (1876)
• Математический труд «Эвклид и его современные соперники»; «Дублеты, словесные загадки» (1879)
• Первый русский перевод «Страны чудес» (1879)
• «Эвклид» (I и II книги) (1881)
• Сборник «Стихи? Смысл?» (1883)
• «[golovolomka.hobby.ru/books/carrol/knot/content.shtml История с узелками]» (A Tangled Tale, 1885) — сборник загадок и игр
• «Логическая игра» (1887)
• «Математические курьёзы» (часть I) (1888)
• «Сильвия и Бруно» (часть I) (1889)
• «Алиса для детей» и «Круглый бильярд»; «Восемь или девять мудрых слов о том, как писать письма» (1890)
• «Символическая логика» (часть I) (1890)
• «Заключение „Сильви и Бруно“» (1893)
• Вторая часть «Математических курьёзов» («Полуночные задачи») (1893)

Экранизации произведений

• Алиса в Стране чудес (фильм, 1903)
• Алиса в Стране чудес (фильм, 1915)
• Алиса в Стране чудес (мультфильм, 1951)
• Бармаглот (мультфильм, 1971)
• Алиса в Стране чудес (фильм, 1972)
• Бармаглот (фильм, 1977)
• Алиса в Стране чудес (мультфильм, 1981)
• Алиса в Зазеркалье (мультфильм, 1982)
• Твой любящий друг (мультфильм, 1984)
• Алиса в Стране чудес (фильм, 1986)
• Алиса (фильм, 1988)
• Алиса в Стране чудес (фильм, 1999)
• Алиса в Стране чудес (мини-сериал)
• Алиса в Стране чудес (фильм, 2010)
• Алиса в Зазеркалье (фильм, 2016)

Сценические постановки произведений

• Jabberwocky (рок-опера)

Изобретения

• Никтография

См. также

• Голова (скульптура) — монумент в усадьбе Лейхтенбергских, описанный Льюисом Кэроллом в Дневнике путешествия в Россию в 1867 году.

Литература

• Галинская И. Л. Льюис Кэрролл и загадки его текстов. — М.: ИНИОН РАН, 1995. — 76 с.
• Демурова Н. М. Картинки и разговоры. Беседы о Льюисе Кэрролле. — СПб.: «Вита Нова», 2008. — с. 576. — ISBN 978-5-93898-173-7 — Серия: Жизнеописание
• Демурова Н. М. Льюис Кэрролл. — М. : Молодая гвардия, 2013. — 414 [2] с., [16] л. ил. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1590 (1390)). — ISBN 978-5-235-03568-3. — 5000 экз.
• Кэрролл Льюис // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Падни Д. Льюис Кэрролл и его мир. — М., 1982.

Ссылки

• Бокшицкий А. [ec-dejavu.ru/a-2/Alice.html Алиса съела пирожок...]
• Галинская И. Л. [ilgalinsk.narod.ru/carroll/c_chapt1.htm «Льюис Кэрролл и загадки его текстов»]
• Данилов Ю. А. [www.wonderland-alice.ru/public/danilov2/ Льюис Кэрролл в России]
• Демурова Н. М. [www.lib.ru/CARROLL/about.txt «Льюис Кэрролл и история одного пикника»]
• Демурова Н. М. [www.lib.ru/CARROLL/carrol0_10.txt «О переводе сказок Кэрролла»]
• Карпушина Н. [www.nkj.ru/archive/articles/18316/ Перечитывая «Алису»] «Наука и жизнь», № 7, 2010.
• Падни, Джон. [www.imwerden.info/belousenko/books/litera/Pudney_Carroll.htm «Льюис Кэрролл и его мир», пер. с англ. под ред. В. Харитонова, М.: «Радуга», 1982.]
• [jabberwocky.ru/ «Алиса» Льюиса Кэрролла]
• [lib.ru/CARROLL/ Льюис Кэрролл] в библиотеке Максима Мошкова
• [lewis-carroll.ru/ Льюис Кэрролл — жизнь и творчество]
• [iph.ras.ru/elib/1598.html Льюис Кэрролл] на сайте Института Философии РАН
• [lewis_carroll.livejournal.com/ lewis_carroll] — сообщество «Льюис Кэрролл» в «Живом Журнале»
• [www.lewiscarroll.org/carroll/photography/ Lewis Carroll and Photography = Льюис Кэрролл и фотография]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Льюис Кэрролл

Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.