Полоцкая оборона (1941)
| Оборона Полоцка 1941 | |||
| Основной конфликт: Вторая мировая война | |||
 | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Тактическая победа Германии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Оборона Полоцка — боевые действия (оборона) советских войск в июле 1941 года в районе Полоцка.
Является частью Смоленского сражения.
Содержание
Предшествующие события
В начале июля 1941 года основные силы группы армий «Центр» ещё вели бои по ликвидации окруженных советских войск (смотри Белостокско-Минское сражение). Для наступления на Москву через Смоленск были выделены 2-я и 3-я танковые группы вермахта (командующие Г. Гудериан и Г. Гот, соответственно) под общим командованием генерал-фельдмаршала Г. фон Клюге. На полоцком направлении передовой отряд 19-й танковой дивизии 57-го мотокорпуса 3-й танковой группы по хорошим дорогам от Вильнюса через Глубокое и Поставы прошёл около 200 км и достиг р.Западная Двина.
Однако здесь, на рубеже среднего течения Западной Двины, заканчивала сосредоточение 22-я армия генерал-лейтенанта Ф. А. Ершакова, переброшенная из Уральского военного округа (6 стрелковых дивизий).
Действия сторон
Начало обороны Полоцка (3—11 июля)
3 июля немецкая 19-я танковая дивизия генерал-лейтенанта О. фон Кнобельсдорфа в упорном бою очистила южный берег Западной Двины в районе Дисны и на следующий день при поддержке авиации заняла плацдарм. Однако действовавшая правее немецкая 18-я моторизованная дивизия натолкнулась на оборонительные сооружения Полоцкого укрепрайона в районе Ветрино, Фариново и была остановлена — здесь заняла оборону 174-я стрелковая дивизия комбрига А. И. Зыгина.
Учитывая упорное сопротивление на полоцком направлении, 18-я моторизованная дивизия Вермахта отказалась от форсирования. Из-под Минска в район Полоцка была переброшена немецкая 14-я моторизованная дивизия.
С 5 июля советские войска 22-й армии (98-я, 112-я и 174-я стрелковые дивизии) безуспешно контратаковали противника в районе Дисны, который, в свою очередь, пытался расширить захваченный накануне плацдарм. Тем временем к 7 июля немецкие войска вошли в соприкосновение с 22-й армией во всей полосе её обороны. Пехотные дивизии правого фланга группы армий «Север» прорвали позиции укрепрайона в районе Себежа, однако прибывший в район боев заместитель командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенант А. И. Еременко сумел стабилизировать ситуацию.
8 июля очередные попытки противника расширить плацдарм в районе Дисны были отбиты. При этом переброшенная сюда накануне 126-я стрелковая дивизия в результате тяжелых боев понесла большие потери (был смертельно ранен командир дивизии генерал-майор М. А. Кузнецов, выбыли из строя два командира полка, начальник штаба дивизии и начальник 1-го отделения штаба).
В этот день немецкая 20-я танковая дивизия 39-го моторизованного корпуса форсировала Западную Двину в районе Уллы и прорвалась в направлении Витебска (смотри Витебское сражение).
11 июля 22-й армии, которая продолжала ожесточенные бои с превосходящими силами противника, обтекавшими фланги Себежского и Полоцкого УРов, было приказано: 51-му стрелковому корпусу готовить новый оборонительный рубеж, а 62-му стрелковому корпусу основными силами (оставив в Полоцком УРе не более одного стрелкового полка и гарнизон) во взаимодействии с 19-й армией ликвидировать немецкий прорыв в районе Уллы.
Однако основные силы 62-го стрелкового корпуса оставались скованными действиями противника. Его 174-я стрелковая дивизия отчаянно защищалась на линии Полоцкого УРа и пыталась восстановить положение в районе вклинения немецких войск у Боровухи.
Окружение и захват Полоцка (12—16 июля)
Немецкое командование планировало окружение полоцко-невельской группировки советских войск смежными флангами групп армий «Север» и «Центр». Против 6 стрелковых дивизий советской 22-й армии были брошены два армейских корпуса 16-й полевой армии группы армий «Север» (2-й и 50-й) и 3-я танковая группа (23-й армейский корпус — 3 пехотные дивизии, 57-й моторизованный корпус — 1 танковая и 1 моторизованная дивизия). В районе Уллы Западную Двину форсировали три дивизии 39-го моторизованного корпуса.
12 июля в полосе советской 22-й армии немецкий 57-й моторизованный корпус 3-й танковой группы Гота (19-я танковая и 14-я моторизованная дивизии) нанес удар с плацдарма в районе Дисны и прорвал фронт. Развивая наступление на северо-восток, 19-я танковая дивизия взяла Дретунь, захватила советскую базу снабжения и на следующий день продолжила наступление на Невель, однако оборонявшиеся здесь части второго эшелона 22-й армии (48-я танковая дивизия) задержали немецкое наступление. Продвижение 18-й моторизованной дивизии было замедлено атакой советских частей 62-го корпуса в тыл со стороны Полоцка.
Тем временем усилился нажим немецких войск по фронту 22-й армии. 15 июля немецкий 23-й армейский корпус занял левобережную часть Полоцка, в ночь на 16 июля его части вступили в правобережную часть города. Предварительно советские войска взорвали все три моста через р. Западная Двина. В этот день 19-я танковая дивизия ворвалась в Невель. Ей навстречу выдвинута 12-я пехотная дивизия группы армий «Север».
На правый фланг 23-го корпуса подошёл немецкий 6-й армейский корпус (2 пехотные дивизии), который принял участие в прорыве Полоцкого УРа.
Под угрозой окружения отдан приказ на отход 22-й армии, однако некоторые долговременные оборонительные сооружения Полоцкого УРа продолжали вести бой до 19 июля.
16 июля начальник германского Генштаба Франц Гальдер записал в свой дневник:
|
На левом фланге <группы армий Центр> постепенно назревает операция в районе Полоцка. В этом районе и западнее Невеля наметилось новое окружение противника. В районе Полоцка начинают высвобождаться первые пехотные дивизии, которые будут переброшены вслед за танковой группой Гота… | 
|
Последствия
Упорная оборона советской 22-й армии в районе Полоцка задержала продвижение немецких войск на северном фланге центрального участка советско-германского фронта. После того, как противник обошёл Полоцк, он натолкнулся на оборону второго эшелона 22-й армии в районе Невеля, затем Великих Лук. Отчаянное сопротивление окруженных советских войск затруднило манёвр противника, а бои в районе Великих Лук способствовали выходу основных сил 22-й армии из «котла».
20 июля 51-й стрелковый корпус 22-й армии (98-я и 112-я стрелковые дивизии) вырвался из окружения; остатки дивизий сведены в сводные полки и заняли оборону по р. Ловать. Соединения 62-го стрелкового корпуса, в том числе 174-я стрелковая дивизия, вырвались из окружения 21 июля. В этот день после многодневных кровопролитных боев 48-я танковая дивизия, 126-я и 179-я стрелковые дивизии выбили немецкие войска из Великих Лук.
Для закрытия бреши на стыке Западного и Северо-Западного фронтов выдвинуты две армии из состава фронта Резервных армий: 29-я армия генерал-лейтенанта И. И. Масленникова и 30-я армия генерал-майора В. А. Хоменко. Смоленское сражение вступало в новую фазу.
После выхода из окружения командир 174-й стрелковой дивизии, оборонявшейся непосредственно в Полоцком УРе, А. И. Зыгин 7 августа был произведен в генерал-майоры, 31 августа он получил орден Ленина.
Позже (17 марта 1942 года) 174-я стрелковая дивизия была преобразована в 20-ю гвардейскую.
См. также
Напишите отзыв о статье "Полоцкая оборона (1941)"
Литература
- Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записки начальника генерального штаба сухопутных войск. Том. III. — М.: Воениздат, 1971
- Гот Г. Танковые операции. — М.: Воениздат, 1961
- Еременко А. И. В начале войны. — М.: Наука, 1965
- Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск 35-й. — М.: Воениздат, 1958
- Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск 37-й. — М.: Воениздат, 1959
Отрывок, характеризующий Полоцкая оборона (1941)
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
