Рубеус Хагрид

Эта статья является частью цикла статей о волшебном мире Гарри Поттера.

Персонаж мира Гарри Поттера
Робби Колтрейн в роли Рубеуса Хагрида
Рубеус Хагрид
Пол	мужской
Цвет волос	тёмно-русые
Факультет	Гриффиндор
Чистота крови	получеловек (отец — волшебник, мать — великанша)
Сторона	Орден Феникса, Хогвартс (Альбус Дамблдор)
Волшебная палочка	16 дюймов, дуб, очень подвижная (конфискована и переломлена надвое после исключения из Хогвартса на 3-м курсе,затем обломки встроены в розовый зонт,ему принадлежащий, им и колдует)
Первое появление	«Гарри Поттер и философский камень»
Роль в фильмах	Робби Колтрейн

Ру́беус Ха́грид (англ. Rubeus Hagrid) — вымышленный персонаж книг Дж. К. Роулинг о Гарри Поттере, преподаватель ухода за магическими существами, хранитель ключей и лесник в школе чародейства и волшебства «Хогвартс».

Характеристика

Внешность

В книге Гарри Поттер и философский камень Хагрид описывается так:

…примерно раза в два выше и по крайней мере в пять раз толще обычного человека. Он выглядел как-то заведомо больше допустимого и казался диким — длинные лохмы кустистых черных волос и косматая борода почти полностью закрывали лицо, ладони были размером с крышку мусорного бака, а ноги в кожаных сапогах напоминали дельфинят-переростков.

Огромная физиономия почти полностью скрывалась под густой гривой спутанных волос и длинной неряшливой бородой, но глаза все-таки можно было рассмотреть, они блестели под всем этим волосяным буйством, как два больших чёрных жука.

Характер

Хагрид — положительный персонаж.Смешной парень, добрый гигант.Любит драконьи яйца.Любит ром.Любит Хогвартс.Любит магию.Любит Гроха. Любит сытно покушать.Любит сырое мясо Первый друг Гарри за всю его жизнь, искренне о нём заботится. Глядя на неразлучную троицу Гарри, Рона и Гермионы, он вспоминает своё детство. Кажется простоватым и несмышленым, но это впечатление обманчиво. Хагрид куда умнее, чем кажется многим персонажам книги (в особенности студентам Слизерина), хотя его можно провести, но и это со временем будет даваться обманщику с трудом.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Биография

Хагрид родился 6 декабря. Он — наполовину человек, наполовину великан.

Семья

Мать Хагрида — великанша Фридвульфа. Она покинула его отца, когда Хагрид был ребёнком. У Хагрида есть единоутробный брат-великан, которого зовут Грохх. Великаны имеют репутацию огромных и тупых убийц, к тому же помогали Волан-де-Морту, поэтому Хагрид держит своё происхождение в секрете. Отец Хагрида, волшебник, имя которого неизвестно, умер, когда Хагрид учился на втором курсе. Кровь великанов, которая течет в жилах Хагрида, делает его неуязвимым для обычных заклятий. Также известно, что оборотное зелье не действует на Хагрида, а также не может обратить в него..

Обучение в Хогвартсе

Учился в школе чародейства и волшебства Хогвартс на факультете Гриффиндор в одно время с Томом Реддлом, но был исключён после ложного доноса Реддла о том, что якобы открыл Тайную комнату. Министерство магии исключило Хагрида из школы, но Альбус Дамблдор сумел уговорить директора школы Армандо Диппета оставить Хагрида в Хогвартсе на должности лесничего. Хагриду запретили колдовать, а его волшебную палочку уничтожили. Однако он вставил половинки палочки в розовый зонт, благодаря чему время от времени может использовать простые заклинания.

Работа в Хогвартсе

После долгой работы лесничим Хагрид был назначен преподавателем ухода за волшебными существами. Однако большинству студентов не нравится, как он ведет уроки: Хагрид не следует министерской программе, а предпочитает демонстрировать наиболее интересных, на его взгляд, животных, которые на самом деле наиболее опасны для окружающих. Например, соплохвосты представляет собой выведеный Хагридом гибрид огненного краба и мантикоры. Студентам предстояло изучить физиологию и поведение соплохвостов, хотя ни одно занятие не обходилось без ожогов или травм.

Кроме этого, Хагрид не всегда может четко сформулировать свою мысль, часто запинается и путается при рассказах, особенно когда чем-то расстроен. Особенно его достают и издеваются на уроках слизеринцы, а гриффиндорская троица активно защищает. Но иногда даже Гарри бывает вынужден признаться самому себе, что учитель из Хагрида не очень хороший (хотя со временем его навыки преподавания улучшаются).

Во время Битвы за Хогвартс Хагрид был захвачен в плен акромантулами, потомками Арагога. Стал свидетелем последнего Смертельного заклятия, которое Волан-де-Морт применил к Гарри Поттеру, затем принёс тело Гарри к замку по приказу Тёмного Лорда, поскольку тот хотел предъявить защитникам школы свидетельство своей победы.

Друзья

Хагрид дружит с Гарри, Роном и Гермионой, которые часто заходят к нему за советом или просто на чай, но давно знают, что стряпню, в частности печенье Хагрида лучше не пробовать, если не хочешь сломать зубы. Он был первым, кто сообщил Гарри о том, что он волшебник, а также сделал первый настоящий подарок на день рождения — сову Хедвигу и торт. Хагрид очень впечатлителен и раним, искренне предан Дамблдору и Гарри, очень ценит их доверие, но вместе с тем наивен, поэтому его легко обмануть. Дамблдор также полностью доверяет Хагриду, однако некоторые его секреты лесничий невольно выбалтывает троице друзей и не только. В первой книге Хагрид в обмен на яйцо дракона рассказал человеку, у которого его выиграл в карты, как можно усыпить огромного Цербера Пушка. В результате Квиррелл узнал, как преодолеть одно из препятствий на пути к Философскому камню. В книге Гарри Поттер и Орден Феникса Хагрид вместе с мадам Максим получил от Дамблдора задание — поговорить с великанами и убедить их быть на стороне Дамблдора, а не Волан-де-Морта, но миссия не увенчалась успехом, так как среди великанов поднялся бунт и их предыдущего лояльного к Ордену Феникса главаря убили, а его место занял сторонник Пожирателей Смерти. Хагрид вернулся в Хогвартс со своим братом-великаном Гроххом, которого скрытно провёл на территорию замка и привязал к самым крепким деревьям, чтобы тот не сбежал. Хагрид начал воспитывать его и учить английскому языку.

Питомцы

Лесничий с ранних лет страдает нездоровой страстью к огромным и опасным животным, чудовищам и монстрам, которых считает самыми очаровательными существами в мире:

• Во время своего обучения в школе Хагрид тайно пронёс в Хогвартс акромантула Арагога и растил его в шкафу.

Арагог (англ. Aragog) — волшебное существо из книг о Гарри Поттере, говорящий паук, акромантул.

Впервые появляется во второй книге о Гарри Поттере «Гарри Поттер и Тайная комната» в воспоминаниях Тома Реддла. В этой же книге Арагог рассказывает Гарри историю Тайной комнаты (в частности, о том, что не Хагрид открыл её и о существе, обитающем в ней — василиске, которого акромантулы боялись). Известно, что Арагога в Хогвартс привёл Рубеус Хагрид, что и послужило одной из причин его исключения из школы. В замке Арагог жил в коробке, почти не видел света и никуда не выходил. После своего исключения Хагрид перенёс Арагога в Запретный лес, где тот развёл целую колонию себе подобных. Арагог считал Хагрида своим другом. Однако на других людей его лояльность не распространялась и когда Гарри Поттер и Рон Уизли, воспользовавшись подсказкой Хагрида, пришли поговорить с акромантулами, то чуть не погибли — их спас одичавший и поселившийся в Запретном лесу форд «Англия». Арагог умер от старости. После его смерти колония акромантулов вышла из-под контроля и в последней битве за Хогвартс приняла сторону Волан-де-Морта. Хагрид похоронил Арагога недалеко от своей хижины. В похоронах участвовали Гарри Поттер и Гораций Слизнорт, последний воспользовался этим как возможностью добыть яд акромантула — ценный компонент для зелий.

• На первом курсе обучения Гарри Поттера Хагрид выиграл у незнакомца драконье яйцо и начал растить в своей хижине дракона, назвав его Норбертом. В конце концов Хагрид понял, что скоро его хижина станет слишком маленькой для дракона, и тогда он позволил Гарри и Рону отдать Норберта брату Рона Чарли.
• Первая книга знакомит нас ещё с одним «милым» животным Хагрида по кличке Пушок, который представляет из себя громадного трёхглавого пса, охранявшего вход в тайник с философским камнем.
• В четвёртой книге (Гарри Поттер и Кубок огня) Хагрид знакомит на своих уроках учеников с доселе неизвестными магическими животными — соплохвостами — скорпионоподобными тварями, способными извергать пламя из конца хвоста. Сначала они были небольшие, но потом стали стремительно расти, становясь всё более агрессивными, пугая учеников Хогвартса и убивая друг друга — в итоге остался единственный огромный соплохвост, которого использовали как одно из препятствий на пути к победе в финальном испытании Турнира Трёх Волшебников. В книге имеется намек, что Хагрид, скорее всего, вывел соплохвостов сам, грубо нарушив волшебное законодательство. Не в силах совладать со своей страстью к чудовищам, Хагрид, судя по всему, неоднократно допускал подобные нарушения.
• Хагрид — единственный в Англии, кто смог приручить фестралов.
• Единственными не очень страшными любимчиками Хагрида были гиппогрифы. Одного из них по имени Клювокрыл в третьей книге приговорили к казни за то, что он напал на ученика во время урока (нападение произошло на Драко Малфоя по его собственной вине, поскольку он, несмотря на предупреждение, стал дразнить животное). Как бы то ни было, Клювокрыла должны были казнить, и Хагрид убивался по нему, как по лучшему другу; однако Гарри и Гермионе удалось спасти гиппогрифа при помощи маховика времени.

Клювокрыл (англ. Buckbeak) (для конспирации переименованный в Махаона после спасения от казни) — гиппогриф, появившийся в повествовании о Гарри Поттере с третьей книги. Был осуждён на казнь, но благодаря Гарри и Гермионе сбежал вместе с Сириусом Блэком. Потом вместе с ним прятался от всего волшебного мира в доме Блэков на площадь Гриммо, 12. После смерти Сириуса вернулся к Хагриду и был переименован в Махаона. Участвовал в Битве за Хогвартс. Возглавлял фестралов, нападал на великанов и ослеплял их.

• Верный спутник Хагрида — пёс-волкодав Клык.

Клык (англ. Fang) — огромная чёрная собака Рубеуса Хагрида, неаполитанский мастиф (в переводах его нередко называют волкодавом). По словам Хагрида, Клык выглядит намного суровее, чем есть на самом деле. Клык сопровождает лесничего практически во всех его вылазках в Запретный Лес. Мимоходом Клык упоминается всегда, когда мы видим Хагрида в его хижине, но есть некоторые события, в которых Клык играет более существенную роль:

1. В книге «Гарри Поттер и философский камень» Клык сопровождает первокурсников Гарри Поттера, Гермиону Грейнджер, Рона Уизли и Драко Малфоя в походе за раненным единорогом. На каком-то этапе этой вылазки остаётся с Гарри и Драко, когда на них пытается напасть профессор Квиррелл, пивший кровь единорога.
2. В книге «Гарри Поттер и Тайная комната» временно остаётся без хозяина: Хагрида забрали в Азкабан «на всякий случай», в память о его давнем недоказанном преступлении. Гарри и Рон заботятся о собаке и берут его с собой в Запретный Лес на встречу с ещё одним домашним любимцем Хагрида — гигантским пауком, главой стаи акромантулов Арагогом. При встрече с хищными пауками он не сбежал, хотя и отчаянно скулил.
3. В книге «Гарри Поттер и Орден Фенкса» защитил хозяина, когда на того напали четверо мракоборцев под руководством Долорес Амбридж, которая хотела засадить Хагрида в Азкабан за то, что Ли Джордан подсунул ей в кабинет нюхлера. Клыка оглушили заклятием, и Хагрид, взвалив собаку на спину, скрылся от преследователей в Запретном Лесу.
4. В книге «Гарри Поттер и Принц-полукровка» чуть не погиб, запертый в хижине, подожжённой напавшими на Хогвартс Пожирателями смерти. Услышав вой Клыка, Хагрид всё бросил и кинулся спасать несчастное животное.

Пушок

Пушок (англ. Fluffy) — животное в романе «Гарри Поттер и философский камень», похожее на Цербера. Пушок охранял путь к Философскому Камню. Засыпал под звуки музыкального инструмента. Прототипом для создания Пушка стал Цербер, хранитель Аида, царства мертвых в древнегреческой мифологии. Свойство пса засыпать под музыку также взято из греческих мифов — герой Орфей прошел в Ад, усыпив Цербера игрой на своей лире.

Норберт

Норберт (англ. Norbert) — дракон Рубеуса Хагрида, которого он сам вывел. Лесничий давно мечтал о таком «домашнем зверьке». Поэтому, когда в «Кабаньей голове» какой-то незнакомец (предполагается, что это Волан-де-морт) проиграл ему яйцо норвежского горбатого дракона в карты, Хагрид очень обрадовался. При этом он рассказал любопытному собутыльнику про Пушка, который тогда охранял философский камень.

К выведению дракона Хагрид подошёл со всей ответственностью. Он изучил все книги о драконах в хогвартовской библиотеке. Следуя инструкциям, он положил на несколько дней выигранное яйцо в горящий камин (драконихи дышат на яйца пламенем), поддерживая необходимую температуру. Его друзья Гарри Поттер, Рон Уизли и Гермиона Грейнджер были приглашены на знаменательное событие кратенькой запиской: «Он вылупляется». Малыша Хагрид назвал Норберт и возился с ним не хуже родной матери. Но из-за того, что содержание и разведение драконов запрещено соглашением от 1709 года, Хагриду пришлось с ним расстаться. Дракончик рос очень быстро, и скрывать его стало невозможно. Мысль отправить Норберта в Румынию, в колонию по разведению драконов, где работает Чарли Уизли, показалась самой лучшей.

Несколько лет спустя, на свадьбе Билла Уизли и Флёр Делакур, Хагрид встречает Чарли, и, конечно, не может не спросить о своём любимце. К большому удивлению Хагрида Норберт оказался драконихой и переименован в Норберту.

Отражение в кинематографе

• Робби Колтрейн

Создание персонажа

Хагрид был одним из персонажей, про которых Джоан Роулинг сказала, что она придумала их «в самый первый день». По её словам, имя «Hagrid» происходит от старого английского диалектного слова, при использовании которого фраза вида «if you were hagrid» означает «если у вас была плохая ночь». Такое название было выбрано потому, что Хагрид — большой пьяница, и у него много плохих ночей. В своей статье «Слава Гарри» Розмари Горинг отмечает, что на работу Роулинг имел влияние лес Дина, а Хагрид является единственным персонажем, который «непосредственно взят из леса Дина». По словам Горинг, свойственное Хагриду проглатывание окончаний слов является особенностью местечка Чепстоу. Она также отмечает, что образ внешнего вида Хагрида создан по образу валлийских членов Ангелов Ада, которые съезжаются в город и объедаются в баре, а по своему телосложению огромны и носят длинные волосы и бороды.

В украинском переводе книг отличительной особенностью является то, что персонаж говорит с явным закарпатским акцентом.

Реакция критиков

Сайт IGN присудил Хагриду тринадцатое место в своём топ-рейтинге персонажей «Гарри Поттера», заявив, что Хагрид стал аналогом зрителя, наблюдая за взрослением героев, и что короткие сцены из фильма «Гарри Поттер и кубок огня», в которых он вспоминает памятные моменты с Гарри, Гермионой и Роном, вызывают у него (и у зрителей) чувство «доброй памяти». Джо Утичи с IGN также отметил Хагрида как своего седьмого любимого персонажа «Гарри Поттера».

Отражение в популярной культуре

Хагрид появлялся в различных анимированных и не анимированных пародиях на «Гарри Поттера». Он был показан в американской юмористической передаче «Субботним вечером в прямом эфире», где его играл Горацио Санс, в том же эпизоде, в котором Линдсей Лохан играла Гермиону. В шоу Алистера МакГована The Big Impression образ Хагрида появлялся в очерке под названием «Луи Поттер и философская булочка» (от англ. scone), в котором был сыгран самим Робби Колтрейном. Хагрид также был спародирован в «Гарри Поттер и тайный горшок из Азербайджана», истории, выпущенной Comic Relief в 2003 году, где его играл Ронни Корбетт. В кукольной пародии Potter Puppet Pals Нила Сисиреджи персонаж Хагрида появлялся в эпизоде «Болезнь Рона», в котором Гарри использует силу Хагрида, чтобы вылечить Рона от болезни, а также чтобы избить Гермиону и Снегга и открыть для себя личность Дамблдора как «гея-андроида». Персонаж также появлялся в пародийной постановке «Гарри Поттер и неприятный голос», взаимодействуя с Драко Малфоем и Дементором. В первом эпизоде второго сезона сериала Tracey Ullman’s State of the Union комедийная актриса Трейси Ульман спародировала Джоан Роулинг как властную и очень заинтересованную в защите её персонажей авторским правом и считающую, что встреченный ей хобо является олицетворением Хагрида.

Отрывок, характеризующий Рубеус Хагрид

На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.