Дрлевич, Секула

Секула Дрлевич Секула Дрљевић<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Черногорского королевства
12 июля 1941 — октябрь 1943
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Блажо Джуканович
Вероисповедание:	Православие
Рождение:	25 августа 1884(1884-08-25) Равни (Колашин), Муниципалитет Колашин, Княжество Черногория
Смерть:	10 ноября 1945(1945-11-10) (61 год) Юденбург, Австрия
Профессия:	Юрист

Секула или Секуле Дрлевич (серб. Секула/Секуле Дрљевић; 25 августа (6 сентября) 1884, Равни (Колашин), Муниципалитет Колашин, Княжество Черногория — 10 ноября 1945, Юденбург, Австрия) — черногорский политик, юрист, писатель и коллаборационист. Премьер-министр черногорского правительства в период итальянской оккупации государства.

Ранние годы

Секула Дрлевич родился 25 августа (6 сентября) 1884 года в деревне Равни Колашинского муниципалитета Княжества Черногория. Получив начальное образование в деревенской школе, он самостоятельно отправился в Австро-Венгрию, в Сремские Карловцы, чтобы продолжить обучение в местной гимназии. Окончив и это учреждение, Дрлевич поступил в Загребский университет, благодаря чему смог получить высшее юридическое образование.

2 апреля 1907 года 25-летний Дрлевич был назначен министром финансов Черногории, что стало началом его политической карьеры. Этот пост он занимал до 24 января 1910 года, потом исполнял обязанности министра юстиции, а с 6 июня 1912 до 25 апреля 1913 года был вновь назначен на должность министра финансов.

На раннем этапе своей карьеры Дрлевич придерживался просербской ориентации, был сторонником военного альянса Черногории и Сербии и даже их возможного объединения в одно государство, создания Великой Сербии. После Первой Балканской войны, когда сербское и черногорское государства получили общую границу, он стал одним из наиболее ярых сторонников военного союза, но черногорские власти во главе с королём Николой I придерживались более осторожной политики в этом направлении. В апреле 1913 года Дрлевич выступил в занятом сербско-черногорскими войсками Шкодере с речью, призывавшей к разгрому Османской империи и воссоединению балканских славян, созданию «большого сербского государства».

Первую мировую войну Дрлевич, как и другие радикальные черногорские политики, воспринял как шанс общими усилиями разбить Австро-Венгрию и возвратить Сербии территории Боснии и Герцеговины, на территории которых проживало сербское большинство. В военное время, до начала оккупации Черногории войсками Центральных держав, он выступал с призывами к солидарности по отношению к сербам, восприятию Сербского королевства как своего собственного. Оккупация началась в январе 1916 года: как и другие политики, отказавшиеся сотрудничать с австрийцами, Дрлевич, отказавшийся от бегства из государства и осудивший за это короля Николу I, был арестован и интернирован в специальную тюрьму. Здесь он не отступил от своих намерений, пропагандируя среди других интернированных сербов и черногорцев идею единства обоих народов.

В Югославии

После окончания войны сербское правительство позаботилось об освобождении Дрлевича, и он прибыл в Белград, где получил портфель министра юстиции в правительстве Стояна Протича. Однако спустя три месяца разочарованный Дрлевич вышел в отставку: он рассчитывал на более высокий пост. В апреле 1919 года он занялся юридической практикой в одном из районов Белграда и несколько отошел от политики.

Вскоре политические взгляды Дрлевича начали резко меняться. Курс на централизацию государства, которого придерживалось новообразованное КСХС, его не устраивал, и в 1922 году бывший министр юстиции сформировал и возглавил Черногорскую Федералистскую партию, главной целью которой была децентрализация и установление равноправия в Югославии. Эта партия не получила большой поддержки во время выборов 1923 года, но, тем не менее, она стала одной из тех политических сил, благодаря которым в 1925 году удалось создать совместный сербско-хорватско-словенский парламент.

На свой страх и риск Дрлевич тайно поддерживал Черногорскую армию в изгнании (сторонников незаконно отстраненного от власти Николы I) и партизанский «зеленый» режим на территории Черногории, направленный на борьбу с сербской королевской властью. В югославском парламенте он и его сторонники поддерживали крупную Хорватскую крестьянскую партию во главе со Степаном Радичем. В открытых выступлениях он призывал югославские власти к большему уделению внимания Черногории и её проблемам, усиленному вложению инвестиций в этот регион. Все это постепенно изменило отношение руководства страны к Дрлевичу, и с подачи Белграда он был представлен как сепаратист, предатель, сторонник распада Югославии и хорватский пособник. Во время посещения Колашина он едва не погиб в результате покушения от руки Блажи Бошковича, подосланного полицией.

В 1929 году король Александр I Карагеоргиевич ввел в стране военную диктатуру, официально сменив название страны на «Югославия». Через год Дрлевич был вновь заподозрен в сепаратизме и интернирован, но вскоре освобожден после обещания сменить политическую ориентацию. После убийства Александра I в 1934 году в Марселе он, тем не менее, возвратился к сепаратистской деятельности. Так, во второй половине 1930-х годов Дрлевич и его соратниками, такими как Новика Радович, была провозглашена теория того, что черногорцы являются «истинными, чистыми сербами», а югославские сербы — всего лишь ассимилянтами, смешавшимися с хорватами, боснийцами и другими народами.

Вторая мировая война

Премьер-министр Черногории

6 апреля 1941 года германские и итальянские войска вторглись на территорию Югославии, и к середине апреля Черногория уже была занята итальянцами. 17 апреля Дрлевич, как лидер черногорских сепаратистов в Югославии, основал Временный административный комитет Черногории — орган власти, подчиняющийся итальянской оккупационной администрации. 5 мая Временный комитет был переформирован в Черногорский совет. Главной функцией Черногорского совета было всякое содействие оккупационным властям, а также частичный контроль над полунезависимым черногорским государством.

Вопреки планам хорватского поглавника Анте Павелича и албанского правительства, стремившихся к разделу Черногории между Албанским королевством и Независимым государством Хорватия, Муссолини дал разрешение на образование марионеточного Королевства Черногории в прежних черногорских границах. Этому немало поспособствовал и итальянский король Виктор Эммануил III, чья супруга, Елена Черногорская, была дочерью покойного короля Николы I. Однако другие потомки черногорского короля: внук Михаил Петрович Негош и двое русских князей, Р. П. Романов и Н. Р. Романов, отказались от претензий на трон и сотрудничества с итальянцами. Оставалось одно: передать Черногорию под управление итальянской администрации.

От идеи «великой Черногории» Дрлевичу пришлось сразу отказаться: соседняя Герцеговина принадлежала усташеской Хорватии, а королевство Албания и вовсе удерживало небольшой участок бывших черногорских земель, а также Метохию. Таким образом, Черногория, окруженная такими же, как и она сама, государствами-сателлитами, не могла претендовать ни на какое расширение. Единственной территорией, которую удалось присоединить к Черногорскому королевству, была часть сербского Санджака.

12 июля 1941 года Дрлевич прибыл в Цетине, столицу Черногории, где в монастыре Святого Петра объявил о восстановлении королевства Черногория под протекторатом Италии и о своем назначении премьер-министром Черногории. Но руководить правительством в этот раз ему довелось менее суток: местные четники подняли ряд восстаний в пределах Черногории, протестуя против сепаратистских настроений в Черногории. Это спровоцировало кратковременную гражданскую войну между коллаборационистами и итальянскими войсками с одной стороны и четниками и партизанами — с другой, продолжавшуюся несколько месяцев. В октябре итальянская администрация поняла, что Дрлевич, по сути, не имеет никакой значительной поддержки среди черногорцев, и его дальнейшее занятие поста премьер-министра бесполезно: марионеточное правительство потеряло контроль над страной, а четники продолжали заниматься повстанческой деятельностью. В связи с этим администрация Дрлевича была распущена, а сам премьер-министр отправлен под арест в Сан-Ремо и лишен возможности покидать территорию Италии.

В Хорватии

Воспользовавшись своими связями с хорватским усташеским руководством, Дрлевич сумел добраться до Земуна, занятого хорватскими частями, и переправился в Хорватию, где предпринял попытку создания новых вооруженных формирований из черногорцев. С незначительным успехом он, вновь прибыв в Черногорию, пытался координировать действия малочисленных черногорских сепаратистских войск, сражавшихся с партизанами в Которской провинции.

В 1944 году в Хорватии Дрлевич сформировал своеобразное правительство в изгнании — Государственный совет Черногории. Кроме того, усташи предоставили ему место жительства, гарантированное политическое убежище и обеспечили работу в ставке хорватского поглавника Анте Павелича. В том же году в Загребе им была издана брошюра «Кто сербы?», где Дрлевич представил югославских сербов как выродившийся народ, имеющий цель подчинить себе все народы Балкан, и сравнил их с евреями. Пытался он проявить активность и в религиозном вопросе, задавшись целью создать Черногорскую православную церковь, но эта идея успехом не увенчалась, не найдя поддержки в обществе.

15 февраля 1945 года партизанский суд в Югославии заочно приговорил Дрлевича к смертной казни как предателя сербского народа, коллаборациониста и противника партизанской борьбы в оккупированной Черногории. 24 февраля этот приговор был утвержден и хорватской комиссией, присовокупившей к списку преступлений сотрудничество с усташами.

Последний год

В феврале Дрлевичу удалось установить тесный контакт с четницким лидером Павле Дуришичем, который командовал частями четников, оторвавшихся от основных сил Дражи Михайловича и бежавших в Боснию. 22 марта в Добое было достигнуто соглашение, по которому Дрлевич вставал во главе вооруженных формирований четников численностью 8 000 человек, провозглашенных Черногорской Народной армией. Долго этой армии продержаться не удалось: уже в середине апреля часть её была разбита, часть — разоружена, а часть бежала на территорию Германии.

По пути в южную Германию Дрлевич и его супруга остановились в отеле в австрийском Юденбурге. Здесь, 10 ноября 1945 года, оба они были убиты собственными охранниками, бывшими четниками, перерезавшими им горло.

Редактор гимна Черногории

Фактически, главным политическим достижением Дрлевича было то, что в 1937 году он изменил слова популярной черногорской народной песни и черногорского гимна «Oj, svijetla majska zoro» (О, светлая майская заря!), убрав из него слова, намекающие на родство черногорцев с сербами: Једина си за слободу, Ти остала српском роду…. Обновленная версия гимна была опубликована в 1944 году под названием «Vječna naša» (Вечная наша…).

Через 60 лет, после получения Черногорией независимости, 12 июля 2004 года правящая «Демократическая партия социалистов Черногории» под руководством Мило Джукановича утвердила стихи Дрлевича в качестве национального гимна Черногории, лишь слегка изменив слова.

Литература

• Montenegrins on Themselves (Crnogorci o sebi), Batrić Jovanović
• Sekula Drljevic, All His Faces — Facts and Interpretations (Sekula Drljević, sva njegova lica — fakti i interpretacije), Veseljko Koprivica

Ссылки

• [www.arhiv.sv.gov.yu/a1205c09.htm Montenegrin Front’s electoral propaganda pamphlet from 1936]

Отрывок, характеризующий Дрлевич, Секула

Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».