Турне «Динамо» по Великобритании 1945 года

Турне «Динамо» по Великобритании 1945 года — серия из четырёх товарищеских матчей, сыгранных советским футбольным клубом «Динамо» (Москва) в ноябре 1945 года с сильнейшими профессиональными клубами Англии, Уэльса и Шотландии.

13 ноября матч с «Челси» в Лондоне, 17 ноября с «Кардифф Сити» в Кардиффе, 21 ноября с «Арсеналом» в Лондоне и 28 ноября с «Рейнджерс» в Глазго. В двух матчах футболисты клуба «Динамо» добились победы, два были сведены к ничьей, разница мячей 19:9 в пользу «Динамо». В общей сложности на 4 матчах побывало 275 000 зрителей.

Игры с клубами Великобритании оказали большое влияние на темпы развития советского футбола в первые послевоенные десятилетия. А успешный исход турне послужил веским доказательством конкурентоспособности советских футболистов на международной арене, что в свою очередь подтолкнуло советских футбольных функционеров к вступлению Федерации футбола СССР в ФИФА.

Приглашение и подготовка к серии

Осенью 1945 года Ассоциация футбола Англии через посольство СССР в Лондоне официально пригласила чемпиона Советского Союза на Британские острова с целью проведения нескольких товарищеских матчей с лучшими клубами своей страны. Московское «Динамо», которое в напряженной борьбе с клубом ЦДКА выиграло первые послевоенные золотые медали чемпионата СССР (обойдя армейцев на 1 очко, обменявшись победами в очных поединках), приняло приглашение, несмотря на то, что футбольный сезон в СССР близился к концу и футболисты собирались в отпуска. В завершении сезона команде оставалось провести финальный матч с ЦДКА на кубок СССР, который был назначен на 14 октября и завершился со счетом 2:1 в пользу армейцев. Игроки команды впервые в футбольной истории СССР получили возможность померяться силами с одной из сильнейших футбольных держав мира. Следует отметить, что в преддверии матчей опыт международных встреч имели только двое динамовцев — капитан Михаил Семичастный и тренер Михаил Якушин.

Подготовку к поездке в Великобританию футболисты проводили на подмосковной базе в Мытищах. Стояла зимняя погода, и перед тренировками футболистам приходилось собственноручно очищать футбольный газон от снега.

Осознавая важность предстоящих матчей, руководство «Динамо», пошло на усиление состава игроками из других клубов, во многом такой шаг был связан с тем, что не все игроки команды находились в хорошем физическом состоянии в конце сезона. Вместе с динамовцами в Англию отправились Всеволод Бобров из ЦДКА и пара игроков ленинградского «Динамо» — Евгений Архангельский и Борис Орешкин.

Боброва Якушин брать не хотел, небезосновательно считая его игроком-индивидуалистом и зная его манеру не отрабатывать в обороне. Но в итоге, Бобров был взят как сменщик Василия Трофимова, у которого была травма.

Ажиотаж в Великобритании

Новость о приезде советских футболистов в Великобританию вызвала большой интерес у местных любителей футбола, переговоры о датах матчей и составе советского клуба велись в обстановке абсолютной секретности. Сроки визита постоянно сдвигались. Назначенная на 31 октября игра с лондонским «Челси» была перенесена на 7 ноября, но и в этот день игра не состоялась. Газета «Миррор», ссылаясь на «официальные советские круги», сообщала: «Динамо» прибудет в первых числах ноября. По мнению «Ивнинг ньюс», приезжает вовсе не «Динамо», а «Торпедо». Ещё одну версию выдвинули журналисты «Дэйли скетч»: «Советские футболисты приедут не для того, чтобы встречаться с английскими командами, их главная цель — научиться хорошо играть в футбол, чтобы лучше подготовиться к назначенному на весну следующего года матчу сборных СССР и Англии». Кто-то из журналистов выдвинул предположение, что советская сборная приедет не весной 1946 года, а через несколько дней. Скорее всего, ему попался на глаза октябрьский номер издававшейся в СССР газеты «Московские новости» с кратким отчетом о финале Кубка страны, где был опубликован только состав победителей — ЦДКА. Позже, когда в лондонских газетах стали появляться фамилии динамовцев, он обнаружил среди них армейского форварда Боброва, сделав вывод, что едет не «Динамо», а сборная, и поделился своими соображениями с читателями. Через несколько дней «Миррор» объяснил причину задержки: «Прибытие советских футболистов откладывается в связи с тем, что их не отпускают с работы на заводах, поскольку некоторых из них невозможно заменить». А затем распространился слух, что динамовцы и вовсе не приедут. Стэнли Роуз, ставший позже 6-м президентом ФИФА и являвшийся инициатором серии, пытался прояснить ситуацию в советском посольстве, но ему ответили, что не знают, кого и когда ожидать. Отбиваясь от назойливых журналистов, совершенно дезориентированный Роуз отвечал: можно ожидать приезда любой советской команды, а не только «Динамо». Наконец 4 ноября, после приема в Кремле, где от имени правительства напутственную речь произнес Климент Ворошилов, два небольших самолета «Дуглас» с советскими футболистами на борту взяли курс на Берлин и после короткой остановки там вылетели в Лондон.

Встреча

В связи с отсутствием точной информации о дате прибытия советских футболистов в Лондон, встреча динамовцев не обошлась без накладок. Первое, на что обратили внимание советские футболисты, это на отсутствие государственного флага СССР при встрече, что многими было расценено как оскорбление. Также негативный отпечаток наложил факт опоздания встречающей делегации, вызванный неожиданным для официальных английских лиц переносом посадки советского рейса из аэропорта Норзолт в Кройдон. И это при том, что аэропорт Кройдон под завязку был забит представителями английской прессы, которая оказалась информирована о переносе, в отличие от Ассоциации футбола Англии.

После прохода таможенного контроля, на советских футболистов обрушились журналисты, вызвавшие замешательство и скованность у советских спортсменов, большая часть из которых ни разу в жизни не давала интервью. Этим же днем английская пресса окрестила динамовцев «Одиннадцатью молчаливыми мужчинами в синих пальто», хотя следует отметить, что советская футбольная делегация состояла из 37 мужчин и одной женщины — переводчицы Александры Елисеевой, произведшей на англичан должное впечатление.

Большое удивление всех присутствовавших на встрече вызвала выгрузка из советских самолётов больших черных ящиков, обитых сатином — советские футболисты, дабы не обременять принимающую сторону, привезли с собой еду.

Размещение

Советское посольство не располагало возможностью разместить на своей территории футбольную делегацию, состоявшую из почти 40 человек. Лондон, сильно пострадавший от интенсивных бомбардировок вражеской авиации, испытывал серьёзные проблемы с жильем. Местные гостиницы были переполнены, разместить в одной сразу 38 человек возможности не было, с другой стороны ситуация усугублялась множеством международных форумов, проходивших в Лондоне в середине ноября. Со своей стороны Стенли Роуз, действовавший от лица Английской ассоциации, предварительно, согласно первоначально намеченной дате прибытия команды, забронировал номера. Сначала — в одном, а после переноса срока — в другом отеле. Но и там в связи с задержкой бронь сняли. В последний момент было принято решение о размещении советских футболистов в казармах королевской гвардии, находившихся в парке Сент-Джеймс. Рассказывает тренер «Динамо» Михаил Якушин:

Мрачное, тёмное здание... Провели нас на второй этаж, показывают на какую-то дверь, говорят: «Здесь вы будете располагаться, сейчас сходим за ключами». Я в замочную скважину стал разглядывать предназначенные нам апартаменты. Вижу большую комнату, неприбранную, стоит коек тридцать, без матрасов и, разумеется, без постельного белья

.

После недолгого обсуждения сложившейся ситуации с сотрудниками советского посольства от услуг хозяев команда отказалась. Начались переговоры, по результатам которых было принято компромиссное решение о размещении людей в разных отелях, с последующим переездом в один на следующий день. Таким образом, 6 ноября советская футбольная делегация благополучно воссоединилась в приличном отеле «Империал», расположенном в центре Лондона. Английская общественность, узнавшая о возникшей проблеме из прессы, обрушилась с критикой на английских футбольных функционеров, обвиняя их в бюрократизме, неспособности решения элементарных задач и, наконец, в создании отрицательного имиджа Британии. На телефоны советского посольства было получено более 300 звонков от английских семей, готовых разместить у себя футболистов из СССР.

Условия советской стороны

После прилета члены советской делегации, ответственные за организационную часть пребывания советских футболистов на Туманном Альбионе, представили Ассоциации футбола Англии список из 14 пунктов, в котором подробно излагались условия, на которых футболисты «Динамо» будут играть матчи в Великобритании. Принимающая сторона восприняла данный документ практически как ультиматум, и после долгих обсуждений приняла 12 пунктов из 14. Особые споры вызвали пункты о замене игроков во время матча, судействе советского арбитра, проведении матчей по субботам и сопутствующий пункт о проведение одного матча в неделю. По итогам обсуждения играть с «Динамо» по субботам англичане решительно отказались. В этот день в Англии проводились матчи внутреннего календаря, и нарушать более чем полувековую традицию хозяева не хотели. Также при согласовании графика игр по обоюдному согласию отошли от планируемого лимита «матч в неделю». С доводами же советской стороны о необходимости замен и судействе в одном из матчей Николая Латышева англичане согласились.

Пункт о финансовых условиях был единственным пунктом, принятым без обсуждений. В соответствии с ним, общая выручка от продажи билетов за вычетом арендной платы и налогов делилась между участниками поровну. Доля СССР передавалась футбольной ассоциации Англии. Она изымала из этой суммы расходы, связанные с турне, остаток шёл в благотворительный фонд на восстановление Сталинграда. Туда же передавали деньги и британцы.

Полный список требований выглядел так:

1. Футболисты «Динамо» должны встречаться только с клубами, но не со сборной.
2. Игры должны проводиться не чаще одного раза в неделю.
3. Матчи должны проводиться по субботам.
4. Одним из соперников «Динамо» должен быть «Арсенал».
5. Футболисты «Динамо» будут выступать, как принято в СССР, без номеров на майках.
6. Одну из встреч должен судить советский арбитр Николай Латышев.
7. Разрешить замены во время матча.
8. Соперники должны за несколько дней до игры огласить список своих футболистов.
9. Советская делегация согласна с предложенными Ассоциацией футбола Англии финансовыми условиями.
10. Предоставить в распоряжение футболистов для тренировок поле, где должна состояться игра.
11. Перед встречей с очередным соперником посмотреть его игру в календарном матче национального чемпионата.
12. Питаться футболисты и члены футбольной делегации будут только в посольстве СССР.
13. Выделить 600 билетов для проживающих в Лондоне советских граждан.
14. Не отвлекать команду на мероприятия, не имеющие отношения к футболу.

Следует отметить, что англичан возмутило не столько содержание, сколько сам факт предъявления им заранее подготовленных условий в тоне, не терпящем возражений, что походило на ультиматум. Но с другой стороны, советские футболисты проводили серию матчей в стране, которая ещё 4 года назад являлась одним из главных идеологических противников СССР на международной арене, в связи с чем, с их точки зрения, осторожность и бдительность были не лишними.

«Челси» — «Динамо»

13 ноября 1945	Челси 3:3 (2:0) Динамо Гулден, 23' Уильямс, 30' Лоутон, 77' Голы Карцев, 65' Архангельский, 71' Бобров, 83	Стадион: Стэмфорд Бридж, Лондон Зрителей: 85 000 Судья: Дж. Кларк
«Челси»: Вудли, Теннант, Харрис (к), Бакуззи, Расселл, Тейлор, Долдинг, Уильямс, Лоутон, Гулден, Бейн Гл. тренер: Билли Биррелл «Динамо»: Хомич, Радикорский, Семичастный (к), Станкевич, Блинков, Л. Соловьев, Архангельский, Карцев, Бесков, Бобров, С. Соловьев.

Непосредственно перед игрой у динамовцев возникли проблемы с составом: по приезде в Англию заболел желтухой Малявкин и был выписан из госпиталя по окончании турне. Травму колена получил Трофимов. Матч вызвал необычайный ажиотаж, все билеты на игру были проданы заблаговременно, а стадион во избежание давки открыли за несколько часов до игры, однако этот шаг не возымел действия, давки избежать не удалось. В близлежащий к стадиону госпиталь было доставлено 14 человек, из них 5 с переломами. По неофициальным данным игру посмотрело более 100 000 зрителей, переполнивших стадион и расположившихся на крышах окружающих стадион зданий и рекламных павильонов. Динамовцы, которые привыкли в своей стране к некоторому удалению трибун от поля, были удивлены чисто футбольным стадионом, на котором отсутствовали привычные беговые дорожки по периметру газона. Близость трибун, грохот и треск на стадионе, который создавали английские болельщики, отличавшиеся манерой поведения от сдержанных поклонников футбола в СССР, со слов некоторых динамовцев, на первых минутах матча выбили их из колеи.

В 13:45 за 15 минут до начала игры футболисты «Динамо» вышли на поле и стали разминаться, что вызвало удивление у переполненного стадиона, англичане в то время предматчевой разминки не проводили. Прозвучали гимны СССР и Великобритании. Динамовцы вручили футболистам «Челси» по букету цветов, крайне смутив англичан необычным подарком. Матч начался. Сразу же после стартового свистка советские футболисты навязали хозяевам стремительный темп игры, и уже в первые две минуты голкипер Вудли трижды отбивал мяч, спасая свои ворота. Вскоре Архангельский попал в сетку с внешней стороны, а Бобров и Бесков потревожили перекладину. Отойдя от стартового натиска гостей, хозяева выровняли игру, на 18 минуте пушечный удар Лоутона в потрясающем прыжке парировал Хомич. На 23 минуте матча после розыгрыша углового Бейн выполнил прострельную передачу с левого фланга, Хомич успел к мячу, но Лоутон сумел выбить его из рук вратаря (и в тогдашнем СССР, и в нынешней английской лиге это было бы нарушением правил, но тогда стороны договорились играть по английским правилам тех лет) и перебросить подоспевшему Гулдену, который отправил мяч в сетку. Отойдя от пропущенного гола Бобров, получив мяч после розыгрыша штрафного, вышел один на один с голкипером Вудли, но с восьми метров пробил выше ворот.

Уже на 30 минуте игры счет стал 2:0 в пользу хозяев, после удара Уильямса, воспользовавшегося замешательством не понявших друг друга Хомича и Станкевича, мяч рикошетом от ноги Станкевича второй раз оказался в воротах москвичей. Незадолго до перерыва динамовцы упустили верный шанс отыграться, Рассел в штрафной площади сбил Боброва, и судья Кларк назначил пенальти в ворота хозяев, однако Леонид Соловьев попал в штангу. Второй тайм начался в равной обоюдоострой борьбе. Счет на табло изменился на 65 минуте, когда Карцев, получивший мяч от Архангельского, прошёл Харриса и сильным ударом из-за пределов штрафной послал мяч в левый угол английских ворот. Уже на 71-й Блинков со штрафного отпасовал Карцеву направо. Тот оттянул на себя нескольких англичан и сделал передачу в центр, откуда Архангельский точным ударом (рикошет от ноги Рассела) сравнял счет. И все-таки англичане, собравшись с силами, вновь вышли вперед, Лоутон, опередив всех, на 77-й минуте, головой вколотил мяч в сетку ворот Хомича. Динамовцы всей командой ринулись в атаку в надежде спасти матч, и на 83-й минуте сильный удар Боброва, получившего мяч после прострела Архангельского и рикошета от кого-то из защитников хозяев, достиг цели. Свисток судьи зафиксировал ничейный результат — 3:3. Зрители смяли оцепление и прорвались на поле, гвардейский оркестр её величества повторно исполнил гимны СССР и Великобритании. Хомича, Карцева, Семичастного и Боброва, не успевших добраться до раздевалки, публика унесла со стадиона на руках.

Якушин бо́льшую часть матча стоял за воротами «Челси», раздавая указания своим нападающим, чтобы они включали прессинг при потере мяча. По окончании матча слух об успешной игре динамовцев моментально разнёсся по всей Великобритании. На следующий день статья в «The Times», к примеру, была озаглавлена: «Футболисты „Динамо“ — игроки первого класса». Не скупились в лестных оценках и футболисты «Челси», особо выделявшие игру Бескова, Соловьева, Семичастного и Хомича.

«Кардифф Сити» — «Динамо»

17 ноября 1945	Кардифф Сити 1:10 (0:3) Динамо Мур, 70' Голы Бобров, 6', 49', 61' Бесков, 10', 54', 65', 85' Архангельский, 25', 62', 90'	Стадион: Ниниан Парк, Кардифф Зрителей: 45 000 Судья: А. Дэвис
«Кардифф Сити»: Маклафлин, Ливер, Стенсфилд (к), Рейболд, Холлимен, Лестер, Мур, Кепсис, Гибсон, Вуд, Кларк. Гл. тренер: Сирил Спирс «Динамо»: Хомич, Радикорский, Семичастный (к), Станкевич, Блинков, Л.Соловьев, Архангельский, Карцев, Бесков, Бобров, С.Соловьев.

На второй матч серии с валлийским клубом «Кардифф Сити» динамовцы выставили тот же стартовый состав, что и на игру с «Челси». Газон стадиона «Ниниан Парк» был безупречным, перед матчем стояла хорошая погода. Клуб из шахтёрского города Кардифф выступал в третьем английском дивизионе, и, несмотря на низкий ранг, славился быстрой и техничной игрой. Перед матчем национальный оркестр Уэльса исполнил музыку из советской военной песни «Полюшко-поле» и несколько валлийских песен.

Игра началась под диктовку «Динамо», явно превосходящего соперника классом игры. Уже после первого тайма динамовцы вели со счетом 3:0. На 6-й минуте после удара со штрафного Бобров головой направил мяч в сетку ворот Маклафлина. На 10-й Бобров оттянул на себя защитника, выдал точный пас низом Бескову, который с 13 метров удвоил результат. Хозяева на время перехватили инициативу, но на 25-й минуте после многоходовой комбинации по центру Архангельский оказался на ударной позиции и в третий раз огорчил голкипера хозяев.

В перерыве матча состоялся жесткий разговор Боброва и тренера Михаила Якушина. Динамовский тренер попросил Боброва играть прежде всего на команду, а не брать игру только на себя. В итоге, Бобров внял требованиям наставника.

Во втором тайме хозяева первые 10 минут имели территориальное преимущество, один раз мяч попал в штангу. Однако на 49-й минуте Бобров забил уже четвёртый мяч, а на 54-й мяч через все поле был доставлен Соловьеву, который переадресовал его пяткой Бескову, и тот в пятый раз поразил цель. На 61-й минуте ещё одну атаку гостей завершил Бобров. Через минуту Архангельский завершил ещё одну комбинацию. Английский писатель и журналист Дэвид Даунинг в своей книге «Пасовочка» так описывал действия гостей:

Динамовские форварды издевались над защитой «Кардиффа» не только количеством голов, но и стилем игры. Быстрая перепасовка оставляла практически не у дел игроков обороны «Сити», заставляя их бегать по полю вхолостую. Русские нападающие с легкостью пробегали под носом Маклафлина. Можно даже было представить, как они задумчиво передают друг другу сигарету, решая, кому забивать.

На 65-й минуте Карцев совершил сольный проход и отдал мяч Бескову, тот с близкого расстояния в восьмой раз поразил ворота. На 70-й минуте Мур сумел перебросить мяч через Хомича и «размочить» счёт. Через три минуты за игру рукой в штрафной был назначен пенальти в ворота «Динамо». После удара Терри Вуда с 11 метров, Хомич в левом углу дотягивается до мяча кончиками пальцев, и тот, ударившись в штангу, вылетает в поле. А затем Бесков и Архангельский довели счет до двузначного — 10:1. В итоге Бесков оформил покер, Бобров и Архангельский сделали по хет-трику.

С матча впервые вёлся радиорепортаж на СССР. Вадиму Синявскому, который был за микрофоном, постоянно приходилось кричать, чтобы его голос был слышен в 45-тысячном хоре валлийских болельщиков. После этого матча за Всеволодом Бобровым в Великобритании окончательно закрепилось прозвище «Сэнди» — «Песочный», вызвано это было тем, что среди советских футболистов, игравших без номеров на футболках, он выделялся своей рыжей шевелюрой.

По некоторым источникам, перед матчем с «Динамо» футболисты «Кардифф Сити» готовили «секретное оружие». Они помещали на ночь носы своих бутс в раствор соды, чтобы обувь приобрела жёсткость цемента. Игрок валлийцев Джим Меррик и его тесть, работавший в команде, проделали ту же операцию с четырьмя мячами, приготовленными к матчу. Но это не спасло валлийцев от разгрома. После матча английские газеты писали: «Русские нашли стреляющие бутсы», а «Daily Mail» вышла на следующий день с заголовком: «Ни один английский клуб не смог бы победить „Кардифф“ с таким счётом!».

«Арсенал» — «Динамо»

21 ноября 1945	Арсенал 3:4 (3:2) Динамо Мортенсен, 12' и 35' Рук, 38' Голы Бобров, 1', 63' Бесков, 41' С.Соловьев, 48'	Стадион: Уайт Харт Лейн, Лондон Зрителей: 55 000 Судья: Н. Латышев
«Арсенал»: Гриффитс (Браун, 46), Скотт, Джой (к), Бакуззи, Холтон, Бастин, Мэтьюз, Друри, Рук, Мортенсен, Камнер. Гл. тренер: Джордж Эллисон «Динамо»: Хомич, Радикорский, Семичастный (к), Станкевич, Блинков, Л. Соловьев (Орешкин, 39), Трофимов (Архангельский, 39), Карцев, Бесков, Бобров, С. Соловьев.

За день до игры «Динамо» поразило всех тем, что для тренировки на стадионе «Уайт Харт Лайн» тренер Якушин потребовал 10 мячей. Такой запрос был обусловлен тем, что тренировочный процесс москвичей был построен в первую очередь на работе с мячом. Для сравнения, англичане, делавшие на тренировках ставку на физическую подготовку, обходились тремя мячами. Руководству стадиона пришлось занимать мячи у разных команд.

Перед игрой с «Динамо» один из представителей тренерского штаба «Арсенала» выступил в печати с заявлением, что лондонская команда в том составе, в каком она выступает во внутреннем первенстве, ослаблена и не сможет добиться успеха в игре против «Динамо». После заявления руководство «Арсенала» по примеру москвичей приняло решение пригласить на матч против советских футболистов несколько игроков из других английских клубов. Этими игроками стали форварды сборной Англии — Стэнли Мэтьюз (клуб «Сток Сити») и Стэн Мортенсен (клуб «Блэкпул»), а также вратарь Гарри Браун (клуб «Куинз Парк Рейнджерс»).

21 ноября в Лондоне стоял густой туман, небо было пасмурным, столбик термометра показывал +4 градуса, видимость составляла 30-40 метров. Свисток судьи, символизирующий старт матча между «Арсеналом» и «Динамо», прозвучал в 14:15 по Гринвичу. Матч начался атаками динамовцев, которые уже на 1-й минуте усилиями Боброва, получившего голевой пас от Сергея Соловьёва, открыли счет. Однако хозяева быстро отыгрались, на 12-й минуте Бэстин сделал проникающий пас на Рука, тот переправил мяч на ход Мортенсену, который сильно и точно пробил в ворота мимо Хомича. На 35-й Мэтьюз обошёл Станкевича, сделал навес на Мортенсена, и тот хлестким ударом вывел хозяев вперед. На 38-й Камнер прошёл по бровке, сделал поперечную передачу, и Рук сильно и точно пробил по воротам. Через минуту в столкновении с соперником тяжелую травму получил Леонид Соловьев, которого заменил Орешкин. Затем получил удар по голове, мешая пробить по воротам Боброву, голкипер англичан Гриффитс, придя в себя, он вновь травмировался после броска в ноги выходившему один на один с ним С.Соловьёвым. Превозмогая боль, голкипер доиграл первый тайм, в перерыве его заменил Гарри Браун. На 41-й минуте Бесков получил мяч на левом фланге и, пробив мимо Гриффитса, сократил разрыв в счете до минимума 2:3. В перерыве в раздевалку «Динамо» проследовал представитель «Арсенала» и предложил прекратить матч из-за тумана, но получил отказ. Игра возобновилась. На 48-й минуте Сергей Соловьев, получив навесную передачу, несильным ударом между рук голкипера Брауна сравнял счет. На 63-й минуте Бесков в борьбе с Джоем отбросил мяч Боброву, и тот, точно пробив с линии штрафной, вывел динамовцев вперед — 4:3. Через несколько минут Рук прорывался к штрафной динамовцев, Семичастный, пытаясь остановить атаку, прыгнул ему на спину, но, получив в ответ сильный удар локтем в лицо, выключился из единоборства, Рук же устоял, и метров с 30 сильным ударом поразил ворота Хомича. Однако советский арбитр Николай Латышев, судивший матч, гол не засчитал, назначив штрафной в сторону ворот «Динамо» с места нарушения правил Семичастным, что вызвало негодование англичан. В последние 20 минут инициативой владели динамовцы, могли забить ещё, однако счет так и не изменился. Победа «Динамо» над «Арсеналом» вызвала большой резонанс, хотя многие газеты винили в поражении туман и советского судью Латышева.

Во время матча в тумане футболисты несколько раз принимали судью Латышева за своего игрока, адресовав ему несколько передач. Чтобы не вносить в игру путаницу, в перерыве советский арбитр сменил тёмную форму на светлую. После игры руководство «Арсенала» выделило три игровых эпизода, в которых, по их мнению, советский судья допустил грубейшие ошибки. Они считали, что третий и четвёртый голы «Динамо», забитые соответственно С. Соловьевым и Бесковым, были проведены из положения вне игры. Помимо этого, они считали ошибкой незасчитанный гол Рука.

Спустя много лет игрок «Арсенала» Джордж Друри признался, что после того, как судья во втором тайме удалил его с поля за удар соперника, он вскоре вернулся обратно, но арбитр из-за сильного тумана его возвращения не заметил.

«Рейнджерс» — «Динамо»

28 ноября 1945	Рейнджерс 2:2 (1:2) Динамо Смит, 40' Янг, 75' (пен.) Голы Карцев, 3', 24'	Стадион: Айброкс, Глазго Зрителей: 90 000 Судья: Т. Томпсон
«Рейнджерс»: Доусон, Линдсей, Янг, Шоу (к), Уоткинс, Саймон, Уодделл, Гиллик, Смит (Данкенсон, 72), Рей, Джонстон. Гл. тренер: Билл Струт «Динамо»: Хомич, Радикорский, Семичастный (к), Станкевич, Блинков, Орешкин, Архангельский, Карцев, Бесков, Бобров (Дементьев, 63), С Соловьев.

Наученная опытом советская делегация, столкнувшаяся с наличием «гостевых» игроков в «Арсенале», решительно возражала против появления в составе «Рейнджерса» Джеймса Кэски, который переходил в команду из «Эвертона». Доводы хозяев, что документы на его переход вот-вот должны поступить по почте, не были приняты гостями, и хозяевам пришлось уступить.

Завершающий матч британского турне динамовцы проводили 28 ноября на стадионе «Айброкс» с самым титулованным шотландским клубом «Рейнджерс». Стадион с первых же минут матча очень шумно поддерживал хозяев поля, однако уже на 3-й минуте Саймон сбил Бескова у линии штрафной, и Карцев с 20 метров со штрафного несильно послал мяч «впритирку» с правой от голкипера Доусона стойкой (почему-то «стенку» шотландцы не выстроили). Вскоре английский судья Томпсон назначил не вполне очевидный пенальти после нарушения правил Станкевичем. Хомич в прыжке отразил удар Уоддела поднятыми руками, мяч отскочил в перекладину, и Семичастный выбил его в поле. Шотландцы опасно атаковали, но и динамовцы не сбавляли темп игры, вскоре Архангельский с 17 метров попал в перекладину. На 24-й минуте гости провели многоходовую комбинацию. Сергей Соловьев отпасовал Архангельскому, тот Боброву, который оттянул на себя двух защитников, сделал продольную передачу Бескову, и тот в одно касание переправил мяч между защитниками «Рейнджерс» на ход открывшемуся Карцеву, который также в одно касание хлёстким ударом точно пробил в левый нижний угол. В концовке первого тайма игра динамовцев в одно касание вызывала восхищение болельщиков. Шотландцы выглядели несколько неуклюже на фоне гостей. Однако, оправившись от шока, шотландцы вновь взвинтили темп и вернули игровое преимущество. На 40-й минуте Гиллик выиграл борьбу в воздухе у Семичастного, мяч приземлился в семи метрах от ворот между Смитом, Радикорским и Хомичем, которые столкнулись друг с другом в воздухе, и мяч, попав в грудь Смита, вкатился в ворота. Во втором тайме хозяева продолжали атаковать и несколько раз не попадали в ворота из выгодных положений. Британская пресса считала, что динамовские защитники играли не вполне чисто, отталкивая соперников и хватая их за футболки. На 75-й минуте арбитр назначил второй, ещё более сомнительный, чем первый, пенальти в ворота «Динамо». Нарушения правил в борьбе с шотландским форвардом динамовец Радикорский не допустил, и судья в поле назначил поначалу свободный удар от ворот «Динамо», но потом, посовещавшись с помощником, переменил решение и показал на 11-метровую отметку. Янг пробил в левую от Хомича сторону и сравнял счет — 2:2. Штурм «Рейнджерс» на последних минутах успеха не принёс, и матч завершился вничью.

После матча президент «Рейнджерс» Джеймс Боуи заявил, что «поражён позиционной игрой динамовцев и их достижениями в области тактики». Мэр Глазго обратился к советским футболистам с письмом, в котором говорилось, что десятки тысяч шотландцев очарованы игрой московского «Динамо». Михаил Якушин отмечал после игры: «Я никогда не имел привычки искать причины неудач своей команды в судейских ошибках. Но в этой игре, мне кажется, арбитр погрешил против истины».

Отражённый в первом тайме Хомичем пенальти стал уже вторым отбитым 11-метровым во время турне. За высокий класс игры на линии ворот Хомич удостоился в Англии прозвища «Тигр».

Статистика игроков

Игрок	Позиция	Матчи	Мячи
Алексей Хомич	Вратарь	4	-9
Всеволод Радикорский	Защитник	4	-
Михаил Семичастный	Защитник	4	-
Иван Станкевич	Защитник	4	-
Всеволод Блинков	Полузащитник	4	-
Леонид Соловьёв	Полузащитник	3	-
Борис Орешкин	Полузащитник	2	-
Евгений Архангельский	Нападающий	4	4
Василий Трофимов	Нападающий	1	-
Василий Карцев	Нападающий	4	3
Николай Дементьев	Нападающий	1	-
Константин Бесков	Нападающий	4	5
Всеволод Бобров	Нападающий	4	6
Сергей Соловьёв	Нападающий	4	1

Главный тренер команды: Михаил Иосифович Якушин.

Итоги турне и его влияние на развитие футбола в СССР

Поездка «Динамо» на Британские острова оказала большое влияние на последующее развитие футбола в СССР. В первую очередь москвичи продемонстрировали зарубежной спортивной общественности силу советского футбола, наглядно доказав, что лучшие команды СССР могут на равных играть с лучшими западными клубами. С другой стороны футбольные функционеры в СССР убедились в конкурентоспособности отечественных футболистов на международной арене. И, не боясь более провала, уже в 1946 году, после долгих уговоров, Всесоюзный комитет по делам физической культуры и спорта дал согласие на вступление Секции футбола СССР в ФИФА. Многие нововведения, увиденные в Англии, появились и в организационной части проведения внутреннего первенства СССР. Так, начиная с сезона 1946 года, на футболках игроков появились номера, а каждый проведённый матч стал сопровождаться протоколом, в котором отмечались составы играющих команд, хронология замен, удаления, а также авторы забитых мячей. Следует отметить, что международные товарищеские матчи на клубном уровне и впоследствии проходили регулярно, но ни один из них не имел такого внутреннего и международного резонанса, как легендарная поездка «Динамо» в Великобританию осенью 1945 года

См. также

• Турне сборной Басконии по СССР 1937

Ссылки

• «… И навсегда вошли в историю». К 50-летию поездки московского «Динамо» в Великобританию. «Футбол», № 46, 1995 г.
• [fcdin.com/index.php?option=com_content&task=view&id=756&Itemid=70 Статья на сайте болельщиков Динамо — Год 1945 (турне): «Динамо покоряет Британию»]
• [fcdinamo.ru/material.php?id=646&menuId=6 Официальный сайт футбольного клуба «Динамо» Москва. История клуба.]
• [www.cardiffcityfc.premiumtv.co.uk/page/ClubHistoryIndex/0,,10335,00.html Официальный сайт футбольного клуба «Кардифф Сити». История клуба.]  (англ.)
• [www.chelseafc.com/page/History Официальный сайт футбольного клуба «Челси». История клуба.]  (англ.)
• [www.arsenal.com/history Официальный сайт футбольного клуба «Арсенал» Лондон. История клуба.]  (англ.)
• [www.rangers.co.uk/page/clubhistoryindex/ Официальный сайт футбольного клуба «Глазго Рейнджерс». История клуба.]  (англ.)
• [thescores.ru/index.php/component/k2/4585764545 Встречали по одежке, а провожали по игре. Часть 1]  (рус.)
• [thescores.ru/index.php/component/k2/57987894 Встречали по одежке, а провожали по игре. Окончание]  (рус.)
• [www.youtube.com/watch?v=uD3kJ0xdNeI Видеосюжет о прибытии «Динамо» в Великобританию] на YouTube  (англ.)

Отрывок, характеризующий Турне «Динамо» по Великобритании 1945 года

Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.