Универсальная артиллерия

Универсальная артиллерия — корабельная артиллерия универсального назначения, способная вести эффективный огонь по морским, береговым и воздушным целям. Впервые появилась в 1930-х годах. После Второй мировой войны стала основным видом корабельной артиллерии. Современная универсальная артиллерия как правило автоматическая и обычно имеет калибр от 76 до 130 миллиметров.

Универсальная артиллерия Второй мировой войны

Универсальная корабельная артиллерия впервые появилась в начале 1930-х годов как попытка решить проблему ПВО при ограниченности места для размещения артиллерии на кораблях. Ранее, в годы Первой мировой войны, проблема воздушной угрозы не стояла остро и даже крупные военные корабли оснащались лишь несколькими зенитными орудиями малого калибра. С развитием авиации потребовалось снабдить боевые корабли эффективной зенитной артиллерией. Но также стояла задача борьбы с надводными целями. Поскольку на кораблях можно было разместить лишь ограниченное количество орудий, возникла идея совместить в одной артиллерийской системе возможности борьбы как с воздушным противником, так и с лёгкими кораблями типа эсминцев. Требования к универсальным орудиям выдвигались противоречивые — с одной стороны такие орудия должны были обладать достаточной огневой мощью для поражения лёгких кораблей, с другой — иметь достаточно большие скорострельность и скорости наведения, необходимые для успешной борьбы с воздушными целями.

США

Наиболее последовательно эти работы велись американским флотом, который сначала получил 127-миллиметровое орудие Mark 10 с длиной ствола 25 калибров, а затем 127-миллиметровое орудие Mark 12 с длиной ствола 38 калибров. Эта артсистема начала поступать на вооружение в 1934 году, став основным универсальным орудием американских ВМС, и считается лучшим универсальным орудием Второй мировой войны. Ею оснащались американские линкоры, авианосцы, крейсера и эсминцы. Высокая эффективность Mk.12 объяснялась не только характеристиками самого орудия, но и наличием совершенной системы управления огнём Mk 37, а также применением с 1943 года снарядов с радиовзрывателем. Для новейших кораблей флота в 1940 году было разработано ещё более мощное орудие 5"/54 Mark 16, предназначенное для установки на линкоры типа «Монтана», но широкого распространения оно не получило и фактически такими пушками оснастили лишь авианосцы типа «Мидуэй». В конце Второй мировой войны, под влиянием успешного применения немцами радиоуправляемых авиабомб, американский флот приступил к разработке универсального орудия калибра 152 мм, которое должно было сбивать носители управляемого оружия на больших дальностях и высотах. Орудие 6"/47DP Mark 16 было разработано в 1943 году, им предполагалось оснастить лёгкие крейсера типа «Вустер». Но на войну корабли не успели, два крейсера этого типа вошли в строй лишь в 1948—1949 годах. Само орудие вышло малоудачным и дальнейшего развития не получило.

Великобритания

На вооружение британского флота в 1930-х годах поступил целый ряд универсальных орудий. Наибольшие надежды возлагались на 133-миллиметровые пушки QF Mark I, которыми вооружались новейшие линкоры типа «Кинг Джордж V» и последний британский линкор «Вэнгард», а также крейсера ПВО типов «Дидо» и «Улучшенный Дидо». Орудие оказалось малоудачным — достаточно мощным для поражения надводных целей, но недостаточно скорострельным для борьбы с авиацией.

Заметно более эффективными в качестве зенитных стали 114-миллиметровые орудия типа QF Mark I, III, IV. Они устанавливались на модернизированных линкорах типа «Куин Элизабет», линейном крейсере «Ринаун», многие авианосцы, а также стали основным оружием эсминцев типа «Бэттл». Однако эффективность орудия против надводных целей признавалась недостаточной.

Франция

Французский флот также заинтересовался универсальными орудиями в 1930-х годах. Для линейных крейсеров типа «Дюнкерк» было специально разработано 130-миллиметровое орудие Model 1932. Каждый из двух построенных по проекту линейных крейсеров нёс по 16 таких пушек, в четырёх- и двухорудийных установках. Перспективная, в принципе, идея получила неудачное воплощение. Скорострельность орудий оказалась недостаточной, а механизм заряжания ненадёжным. Скорости наведения тяжёлых башен, как горизонтальная, так и вертикальная, были слишком низкими для борьбы с появившимися в 1930-х годах самолётами.

Тем не менее, французский флот сделал попытку обзавестись ещё более крупнокалиберными универсальными орудиями. Специально для линкоров типа «Ришелье» была разработана модификация 152-мм орудия Model 1930, которое могло вести огонь с углом возвышения до 80°. Линкоры должны были нести по 15 таких орудий в трёхорудийных установках, размещённых в кормовой части и по бортам. Уже при начале строительства кораблей стало ясно, что обеспечить необходимые для борьбы с воздушными целями скорости наведения тяжёлых башен не удастся, поэтому в окончательном варианте число орудий и башен уменьшили до девяти и трёх соответственно, а остальные заменили 100-миллиметровыми орудиями. Лишь после Второй мировой войны, в результате длительной работы над механизмами башен, удалось довести их до уровня действительно универсальной артиллерии.

Япония

Японский императорский флот получил в 1926 году свои первые универсальные орудия тип 3 калибра 120 мм. Этими пушками оснащались первые тяжёлые крейсера Японии: типов «Фурутака» и «Аоба». В 1932 году на вооружение флота было принято универсальное 127-миллиметровое орудие тип 89. От своего американского аналога оно отличалось меньшей скорострельностью при близости прочих характеристик. Этим орудием оснащались японские линкоры, авианосцы и тяжёлые крейсера. Опыт войны привёл японцев к мысли о преимущественно противовоздушном назначении универсальной артиллерии. В итоге, в 1942 году на вооружение поступило универсальное орудие меньшего калибра, но обладавшее заметно большей скорострельностью, начальной скоростью снаряда и скоростями наведения. 100-миллиметровое орудие тип 98 стало основным орудием эсминцев ПВО типа «Акидзуки», а также зенитным калибром авианосца «Тайхо» и перспективных линейных крейсеров типа B-64/65. Эта пушка оказалась наиболее совершенным зенитным орудием Японии времён Второй мировой войны.

Сравнительные ТТХ универсальных орудий Второй мировой войны
Характеристики	5"/38 Mark 12	5"/54 Mark 16	6"/47DP Mark 16	4,5"/45 QF Mark I, III, IV	5,25" QF Mark I	130 mm/45 Model 1932/1935	152 mm/55 Model 1930	127-мм/40 Тип 89
Государство
Калибр, мм	127	127	152,4	114	133	130	152,4	127
Масса орудия, кг	1810	2432	4300	2803—2859	4362	3750	7657	3050
Скорострельность, выстрелов/мин	15—22	15—18	12	12—20	7—8	10—12	5—6,5	8—14
Дальность стрельбы, м	15 903	23 691	21 473	18 970	21 397	20 800—20 870	26 484	14 800
Масса снаряда, кг	25	31,5	47,6—59	23—24,95	36,3	29,5—32,1	49,3—57,1	23—23,45
Начальная скорость снаряда, м/с	792	808	762—812	746	792	800—840	870	725

Универсальная артиллерия первого послевоенного периода

В послевоенные годы интерес военных моряков к универсальным орудиям резко возрос. По сути, все вновь проектируемые орудия создавались как универсальные. При этом приоритет отдавался борьбе с воздушными целями, поэтому особое внимание уделялось скорострельности, что вызвало стремление к созданию полностью автоматизированных орудий.

США

Флот США в 1950-х—1960-х годах вёл ряд программ по созданию высокоэффективных универсальных орудий. В частности, были построены и испытаны 127-миллиметровые артустановки Type F с длиной ствола 70 калибров и начальной скоростью снаряда более 1000 метров в секунду, а также установка Mark 65, имевшая ствол длиной 54 калибра, но весьма скорострельная, и Mark 66, бывшая спаренным вариантом Mark 65. Развитие всех этих проектов было по разным причинам прекращено, однако американский флот всё же получил весьма совершенную установку 127-мм калибра. Ею была Mark 42, которая на многие годы стала главным калибром кораблей США. Эта полностью автоматизированная система начала поступать во флот с 1955 года. Отличалась солидной массой, установка обладала скорострельностью до 40 выстрелов в минуту. Впрочем, на максимальной скорострельности механизмы заряжания работали не особенно надёжно и с течением времени максимальную скорострельность ограничили. Установкой Mark 42 оснащались многие корабли американского флота, кроме того, она широко экспортировалась.

Гораздо менее удачным оказался другой проект, воплощённый в серийные образцы. 76,2-миллиметровое спаренная установка Mark 37 разрабатывалась совместно с Великобританией, хотя в итоге у двух стран получились две разные установки. Mark 37 предназначалась для замены Mark 33, которая изначально рассматривалась как паллиативное решение. Разработка оружия началась в 1945 году, велась более десяти лет и завершилась лишь в 1956 году. С 1958 года установка Mark 37 начала поступать на корабли. На практике орудие оказалось весьма ненадёжным и не имело радикальных преимущество перед Mark 33. Поэтому уже после нескольких лет эксплуатации установки Mark 37 были сняты с вооружения.

Великобритания

Британский флот в 1947 году получил на вооружение спаренную 113-миллиметровую артустановку QF Mark V, которая, в свою очередь, была несколько усовершенствованным вариантом установки QF Mark IV, применявшейся в годы Второй мировой войны. В отличие от своей предшественницы, эта установка сразу разрабатывалась как полностью автоматическая. Однако механизм заряжания орудия оказался ненадёжным и QF Mark V использовалась, по большей части, с ручным заряжанием, что заметно снижало скорострельность. Эта система была впервые установлена на эсминцах типа «Дэринг», в дальнейшем применялась на многих кораблях Королевского флота. Хотя в 1960-х годах QF Mark V уже выглядела устаревшей, отсутствие более современной системы вынудило применить её на эсминцах УРО типа «Каунти», а недостаточную скорострельность компенсировать размещением двух таких установок.

В 1940-х — 1950-х годах командование британского флота вынашивало планы постройки крейсеров ПВО, оснащённых мощной универсальной артиллерией. Финансовые проблемы не позволили реализовать эти планы в полном объёме, но флот всё же получил свои последние крейсера. Им стали три корабля типа «Тайгер», вступившие в строй в 1959—1961 годах. Постройка чисто артиллерийских крейсеров выглядела в то время анахронизмом, однако их вооружение оказалось весьма солидным. Главный калибр был представлен 152-миллиметровыми орудиями QF Mark V, размещёнными в двух спаренных установках. Орудие, разработка которого началась ещё в годы Второй мировой войны, в исправном состоянии могло выпускать до 20 снарядов в минуту на ствол. Главный калибр дополнялся тремя спаренными универсальными установками Mark 6 калибра 76 мм. Последние предназначались, в основном, для нужд ПВО и могли выпускать до 60 снарядов в минуту на ствол.

Франция

Развитие универсальных корабельных орудий во Франции пошло в первые послевоенные годы по двум направлениям. С одной стороны, требовалось срочно восполнить потери флота в ходе Второй мировой войны. Для этих целей был заложен целый ряд кораблей, не отличавшихся передовыми характеристиками, но которые можно было построить достаточно быстро. В частности, для их вооружение французские конструкторы разработали к 1948 году, с американской помощью, универсальное 127-миллиметровое орудие Model 1948. По своим основным решениям оно повторяло американское орудие Mark 16 и стреляло снарядами американского образца. Несмотря на отсутствие автоматического заряжания и связанную с этим невысокую скорострельность, Model 1948 стало основным универсальным орудием французских ВМС в 1950-х годах. Этими орудиями оснащались эсминцы типа «Сюркуф» и «Дюперре», а также новые крейсера «Кольбер» и «Де Грасс».

К 1953 году французским конструкторам удалось разработать действительно передовое орудие, которое в дальнейшем стало единственным универсальным орудием кораблей французского флота. Для него был выбран калибр 100 мм — по мнению французских моряков, достаточно тяжёлый для обстрела морских и береговых целей и достаточно лёгкий и скорострельный для борьбы с воздушными целями. Артиллерийская установка Model 1953 была создана специалистами компании Creusot-Loire к 1953 году, а с 1957 года начала использоваться на кораблях. Оно заменило в дальнейшем как 127-миллиметровую Model 1948, так и 57-миллиметровую Model 1951, которое, в свою очередь, являлось импортируемым из Швеции оружием, разработанным и произведённым компанией «Бофорс».

Швеция

Шведская компания «Бофорс» в 1940-х годах работала над совершенствованием своего 120-миллиметрового универсального орудия. Результатом усилий, начатых в 1944 году, было появление к 1950 году универсальной двухствольной артустановки 12cm/50 Model 1950. Хотя вес этой системы оказался весьма солидным, а надёжность первоначально была недостаточной, шведский флот был в целом удовлетворён этой установкой. Ею были оснащены шведские эсминцы типа «Халланд» и «Эстергётланд», нидерландские типа «Фрисланд», а впоследствии и нидерландские же фрегаты типа «Тромп». Основной положительной чертой этой системы стала её очень высокая скорострельность — до 45 выстрелов в минуту на ствол, что обеспечивало вооружённым ею кораблям значительную огневую мощь.

СССР

В советском ВМФ первой послевоенной универсальной установкой стала 100-миллиметровая спаренная палубно-башенная СМ-5. Она была разработана в первые послевоенные годы и серийно производилась в 1948—1955 годах. Установка была стабилизирована, управлялась при помощи РЛС, а сами орудия отличались превосходной баллистикой. Однако заряжание оставалось полуавтоматическим, что предопределило невысокую скорострельность. Установками СМ-5 оснащались крейсера проектов 68К и 68-бис.

Для вооружения эсминцев проектов 41 и 56 была разработана спаренная палубно-башенная артустановка СМ-2-1. Она производилась с 1950 по 1957 годы. Несмотря на наличие стабилизации, собственного радиодальномера и хорошие баллистические характеристики, полуавтоматическое заряжание делало эту систему устаревшей в сравнении с зарубежными автоматическими образцами. Реальная эффективность СМ-2-1 против воздушных целей признавалась невысокой и эсминцы проекта 56 советский флот предполагал использовать, главным образом, для обстрела береговых целей.

С учётом новых тенденций в развитии корабельной артиллерии, в СССР в 1950-х годах велись работы по созданию автоматических орудий среднего калибра. Были созданы опытные образцы спаренных орудий калибра 130 мм (СМ-62) и 100 мм (СМ-52). Однако спровоцированное Н. С. Хрущёвым увлечение управляемыми ракетами привело к прекращению работ над этими образцами. В итоге, на вооружение советского флота поступила лишь одна универсальная установка, разработанная в 1950-х годах. Это была 76-миллиметровая спаренная установка АК-726. Она предназначалась, в основном, для борьбы с воздушными целями и обладала сравнительно высокой скорострельностью — до 90 выстрелов в минуту на один ствол. Этими артустановками вооружались ракетные крейсера проекта 58, большие противолодочные корабли проектов 61 и 1134Б, сторожевые корабли проектов 1135, 1159, малые противолодочные корабли 1124М и 159, а также авианесущие крейсера проекта 1143.

Сравнительные ТТХ универсальных артиллерийских установок 1945—1960 гг.
Характеристики	5"/54 Mark 42	3"/50 Mark 33	3"/70 Mark 6	4.5"/45 QF Mark V	6"/50 QF Mark V	100 mm/55 Model 1953	127 mm/54 Model 1948	12cm/50 Model 1950	СМ-5	СМ-2-1	АК-726
Государство
Калибр, мм	127	76,2	76,2	114	152,4	100	127	120	100	130	76,2
Количество стволов	1	2	2	2	2	1	2	2	2	2	2
Масса установки, т	66,2	14,69	37,7	44,7	158,5	?	48	52	45,8	57,3	25,6
Скорострельность, выстрелов/мин на один ствол	40	45—50	45	12—14	20	60	13—18	42—45	15—18	12—15	90
Дальность стрельбы, м	23 691	13 350	17 830	18 970	22 860	17 260	22 000	19 100	24 198	27 764	15 700
Масса снаряда, кг	31,75	5,9	6,8	25	58,9—59,9	13,5	31,5—31,7	23,5	15,6	33—33,4	5,9
Начальная скорость снаряда, м/с	808	823	1036	746	768	855	808	825	1000	950—955	980

Современная универсальная артиллерия

Современная универсальная артиллерия производится лишь в некоторых странах, большинство флотов мира оснащается импортными орудиями этого класса.

К числу современных универсальных орудий относят:

• итальянские 127-миллиметровую Compact, 76-миллиметровые Compact и Super Rapid;
• американскую 127-миллиметровую Mark 45;
• французские 100-миллиметровые Mk 68 и Compact;
• британскую 114-миллиметровую Mark 8;
• советские/российские 76-миллиметровые АК-176, 100-миллиметровые АК-100 и А-190, 130-миллиметровые АК-130 и А-192.

США

Получив опыт использования артустановки Mark 42, флот США приступил в 1967 году к разработке нового орудия калибра 127 мм. Ставилась задача создать установку, которая отличалась бы от Mark 42 меньшим весом, но большей надёжностью и ремонтопригодностью, могла быстро открыть огонь. Характеристики максимальной скорострельности приоритетными не считались. Результатом работ стало появление в 1971 году артиллерийской установки Mark 45 Mod.0. В 1973 году началось её серийное производство. В 1980 году появилась модификация Mod.1, а в 1988 году — Mod.0. Артиллерийской установкой Mark 45 вооружены крейсера типа «Тикондерога», эсминцы типов «Спрюэнс» и «Кидд», эсминцы ранней версии типа «Арли Бёрк», а также ряд других кораблей. Кроме того, Mark 45 экспортировалась в другие страны. Эта система имеет скорострельность всего 20 выстрелов в минуту, что немного по современным меркам, зато отличается низкой массой и надёжностью. Стремление повысить дальнобойность оружия, важное, прежде всего, для обстрела береговых целей, привело к появлению в 1995 году версии Mark 45 Mod.4, с длиной ствола 62 калибра. С 2000 года она устанавливается на эсминцы типа «Арли Бёрк», начиная с DDG-81 «Уинстон Черчилль», в дальнейшем ею планируют перевооружить часть крейсеров типа «Тикондерога». Установка позволяет использовать широкий выбор боеприпасов, в том числе управляемых.

Постепенный вывод из состава флота тяжёлых крейсеров поставил вопрос об эффективной поддержке десантных операций. По настоянию командования морской пехоты в 1971 году была начата разработка 203,2-миллиметровой артустановки Mark 71. К 1975 году система была готова и прошла успешные испытания на борту корабля. Темп стрельбы тяжёлым снарядом достигал 12 выстрелов в минуту. Mark 71 вполне отвечала поставленным требованиям, но сокращения американского военного бюджета в конце 1970-х годов привели к прекращению программы.

Кроме систем среднего калибра американскому флоту требовались также эффективные 76,2-миллиметровые артустановки. Несмотря на традиционное пристрастие американских вооружённых сил к оружию национального производства, на сей раз на вооружение в 1975 году была принята итальянская артустановка 76 mm/62 Compact. Её производство по лицензии началось в 1978 году силами компании FMC, её обозначение в ВМС США - Mark 75.

Италия

С начала 1950—х годов итальянские конструкторы работали над созданием эффективного автоматического орудия калибра 76.2 мм. Впервые такие артустановки появились на корветах типа «Альбатрос», введённых в строй в 1955—1956 годах. Хотя принципы устройства этой артсистемы были совершенно правильными, сами орудия отличались ограниченным боезапасом, готовым к стрельбе и ненадёжностью. Эти факторы вынудили, в итоге, снять орудия с корветов. Тем не менее, компания OTO Melara продолжила работу над проектом и в 1960 году появилась артустановка M.M.I.. Теперь орудие функционировало надёжно, обеспечивая скорострельность 60 выстрелов в минуту. Этими установками были оснащены итальянские крейсера-вертолётоносцы типа «Андреа Дориа», а также «Витторио Венето». Однако широкому распространению установки препятствовал её достаточно солидный для такого калибра вес — 12 тонн.

Дальнейшее совершенствование 76,2-миллиметровой установки привело к появлению одного из самых удачных послевоенных итальянских проектов в области морских вооружений. В 1963 году была выпущена значительно облегченная и усовершенствованная версия — 76,2-миллиметровая установка Compact. С 1964 года артустановка начала поступать на вооружение сначала на корабли итальянского флота, а затем и на экспорт, став, в итоге, самым распространённым морским универсальным орудием послевоенной эры. На начало 2000-х годов она состояла на вооружении флотов 51 страны. Не остановившись на достигнутом, OTO Melara создала к 1988 году артустановку Super Rapid, изготовленную с применением новейших технологий и имеющую скорострельность 120 выстрелов в минуту.

СССР

В СССР разработка универсальных орудий среднего калибра возобновилась после долгого перерыва в конце 1960-х годов. В 1967 году была начата разработка двух новых артиллерийских систем — одноорудийных установок калибра 100 мм и 130 мм. Работы над обеими установками вело ЦКБ-7. Испытания АК-100 были начаты в 1973 году, но официально установка была принята на вооружение в 1978 году. По своим основным характеристикам оно она оказалась близкой к французской 100-миллиметровой установке Model 68, но при этом заметно крупнее и тяжелее. АК-100 устанавливалась на атомных ракетных крейсерах проекта 1144, больших противолодочных кораблях проекта 1155, а также на сторожевых кораблях проекта 1135.

С заметными трудностями велось проектирование 130-миллиметровой установки. Первоначально предполагалось создать одноорудийную установку с темпом стрельбы 60 выстрелов в минуту, что сделало бы её самой скорострельной в мире артсистемой такого калибра. Однако темп стрельбы установки А-217 не превысил 45 выстрелов в минуту, а её масса оказалась значительно превышенной, по сравнению с тактико-техническим заданием. В итоге, работы были прекращены, а артиллерийская часть А-217 использована при разработке двухорудийной установки А-218. В 1985 году эта система была официально принята на вооружение. Она устанавливалась на эсминцы проекта 956 и ракетные крейсера проектов 1144 и 1164. Установка обладает очень большой массой, но по весу снарядов, выпускаемых в минуту, является самой мощной корабельной артустановкой в мире.

В 1970-х — 1980-х годах предлагались также проекты артиллерийских установок большего калибра. В начале 1970-х годов был создан проект «Пион-М», который предлагал адаптировать к корабельным условиям армейское 203,2-миллиметровое орудие «Пион». Скорострельность предполагалось довести до 15 выстрелов в минуту. В начале 1980-х был предложен проект артустановки «Бомбарда». В ней предполагалось использовать артиллерийскую часть армейского 152,4-миллиметрового орудия «Гиацинт». Однако оба проекта были отвергнуты руководством Советского ВМФ, считавшего важнейшим свойством корабельных орудий максимальную эффективность против воздушных целей. Для орудий крупного калибра подобное было невозможно, хотя эффективность обстрела береговых целей резко возрастала.

Сравнительные ТТХ современных универсальных артиллерийских установок
Характеристики	Mark 45	76 mm/62 Compact	76 mm/62 Super Rapid	127 mm/54 Compact	100 mm/55 Model 68	114 mm/55 Mark 8	АК-176	АК-100	А-190	АК-130	А-192
Государство
Калибр, мм	127	76,2	76,2	127	100	114	76,2	100	100	130	130
Количество стволов	1	1	1	1	1	1	1	1	1	2	1
Скорострельность, выстрелов/мин	20	10-85	120	30	60-78	25	120	60	80	92	30
Дальность стрельбы, км	23	16	15,75	16	17	22	15,7	21,5	21	23	23
Масса снаряда, кг	32	6.3	6,3	32	13,5	21	5,9	15,6	?	33,4	?
Начальная скорость снаряда, м/с	808	925	925	808	870	868	980	880	?	850	?
Масса установки, т	25	7,5	8	37,5	21	26,41	10,5	35,7	15	90	25

Галерея

• Mark 45 - 5-inch-firing ID 081020-N-1635S-008.jpg
• Northumberland Naval Gun.jpg
• French 100 mm naval gun-b.jpg
• Russian 3.9-inch guns.JPEG
• Hiddensee AK-176 gun.jpg
• A-190.JPG

Ссылки

[www.navweaps.com/Weapons/index_weapons.htm Naval weapons]

Литература

• Морская артиллерия отечественного военно-морского флота. — СпБ: Лель, 1995. — ISBN 5-86761-003-X.
• Широкорад А.Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Минск: Харвест, 2000. — ISBN 985-433-703-0.
• Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-459-4.
• Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — ISBN 1-55750-132-7.
• Friedman N. The Naval Institute guide to world naval weapons systems, 1997 - 1998. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1997. — ISBN 1-55750-268-4.

Отрывок, характеризующий Универсальная артиллерия

– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.