Аугсбургский религиозный мир

Аугсбургский религиозный мир — соглашение, заключённое 25 сентября 1555 года на рейхстаге в Аугсбурге между лютеранскими и католическими субъектами Священной Римской империи и римским королём Фердинандом I, действовавшим от имени императора Карла V. Аугсбургский мир признал лютеранство официальной религией и установил право имперских сословий на выбор вероисповедания. Условия договора имели статус имперского закона, легли в основу государственного устройства Священной Римской империи нового времени и обеспечили восстановление политического единства и стабильности в Германии на протяжении второй половины XVI века. В то же время Аугсбургский мир не признал свободы вероисповедания подданных империи, что привело к возникновению принципа cujus regio, ejus religio и создало почву для возобновления конфессионального противостояния. Система, созданная на основе Аугсбургского мира, распалась в начале XVII века, что стало одной из причин Тридцатилетней войны.

Реформация

95 тезисов Формула согласия Контрреформация Движения и деноминации   Протестантизм Реформация в Германии Лютеранство Анабаптизм Реформация в Швейцарии Кальвинизм Реформация в Нидерландах Меннонитство Реформатство Реформация в Англии Англиканство Пуританство Реформация в Шотландии Пресвитерианство Реформация во Франции Гугеноты Реформация в Речи Посполитой Социнианство Реформация в Италии Ключевые события   Лейпцигский диспут Вормсский эдикт Крестьянская война в Германии Шпайерская протестация Марбургский диспут Аугсбургский рейхстаг Аугсбургский религиозный мир Вестфальский мир Деятели Реформации   Мартин Лютер (Г, 1483–1546) Филипп Меланхтон (Г, 1497–1560) Ганс Таусен (Д, 1494–1561) Олаус Петри (Швец, 1493–1552) Ульрих Цвингли (Швейц, 1484–1531) Жан Кальвин (Швейц, 1509–1564) Томас Кранмер (А, 1489–1556) Джон Нокс (Шот, 1514?–1572) Предтечи Реформации   Вальденсы Авиньонское пленение пап (1309–1377) Лолларды Великий западный раскол (1378–1417) Гуситские войны (1420 до ~1434) Северное Возрождение

Предпосылки

Реформация, начавшаяся в Германии с выступления Мартина Лютера в 1517 году, привела к религиозному расколу Священной Римской империи и системному кризису её государственной организации. Противостояние католических и лютеранских князей, усугублявшееся попытками Карла V создать мировую империю с сильной универсальной центральной властью, вылилось в Шмалькальденскую войну 1546—1547 годов. Война потрясла основы империи и продемонстрировала неэффективность функционирования крупных религиозно-политических объединений, созданных противостоящими лагерями. Угроза коллапса империи, реальность которой стала очевидной в ходе войны, заставила лидеров обеих группировок начать движение на достижение компромисса по политическим и конфессиональным вопросам. Этому также способствовали охлаждение отношений императора с папой римским и боязнь немецких князей передачи имперского престола старшему сыну Карла V Филиппу II, представителю испанской линии Габсбургов.

На переговорах в Пассау в 1552 году, завершивших очередное восстание лютеранских князей против императора, впервые сложилась политическая группа нейтральных князей, посредничавших при достижении соглашения между враждующими группировками, во главе которой стоял римский король, младший брат императора, Фердинанд I. В отличие от Карла V Фердинанд был готов пойти на признание лютеранства без ограничения сроков и реформу государственного устройства империи на основе компромисса с князьями обеих конфессий. Совместные действия Фердинанда I и курфюрста Морица Саксонского, лидера протестантской партии, в 1553 году при подавлении восстания Альбрехта Алкивиада, маркграфа Бранденбург-Кульмбахского, а также подписание в том же году Гейдельбергского соглашения о защите мира нейтральными князьями, среди которых были правители католических Майнца, Трира и Баварии и лютеранских Пфальца и Вюртемберга, способствовали сближению позиций основных политических группировок в империи. Большое значение также имело трёхстороннее соглашение, заключённое в марте 1555 года между Саксонией, Гессеном и Бранденбургом о согласовании позиций на переговорах с императором. В стороне от процесса сближения остался император Карл V, продолжавший отказываться от уступок протестантам и имперским князьям. В 1554 году должен был состояться рейхстаг империи, однако император затягивал его открытие, а после того как дал, наконец, согласие на созыв рейхстага, отказался прибыть на его заседания. При этом Карл V предоставил все полномочия для ведения переговоров и утверждения решений рейхстага своему брату Фердинанду I.

Переговоры

5 февраля 1555 года в Аугсбурге официально открылся рейхстаг Священной Римской империи. Председательствовал на нём римский король Фердинанд I, действующий от имени императора Карла V, который всё более отходил от ведения дел в империи. С самого начала на рейхстаге начались бурные дебаты о путях выхода из конфессионально-политического кризиса. Повестка дня собрания, предложенная императором, под давлением сословий была изменена и на первый план вышел религиозный вопрос. Протестантские князья выступили с требованием заключения всеобъемлющего соглашения, которое бы предоставило гарантии свободному исповеданию лютеранства и санкционировало секуляризацию церковных владений в протестантских государствах. Католическая партия была более слабой, во многом из-за пассивности папы римского и императора, и была готова легитимизировать лютеранскую конфессию в рамках империи при условии сохранения статус-кво в церковных княжествах. Реальной альтернативы религиозно-политическому компромиссу на рейхстаге предложено не было. Переговоры велись по куриям: курфюрстов, князей и свободных городов.

К 21 июля 1555 года был подготовлен проект соглашения, который был направлен на утверждение королю. Затем последовали ещё несколько месяцев двусторонних обсуждений и согласований, в ходе которых лютеранские князья пытались добиться признания свободы вероисповедания для каждого подданного империи, а католики настаивали на предоставлении гарантий неприкосновенности владений Римско-католической церкви. Попытки Фердинанда I устраниться от утверждения проекта соглашения и выдвинутая им идея закрытия или переноса рейхстага были решительно отвергнуты протестантскими курфюрстами и князьями. В результате, осенью 1555 года король был вынужден форсировать переговоры. 21 сентября 1555 года текст соглашения был утверждён рейхстагом, а 25 сентября — подписан Фердинандом I. Незадолго до этого, 19 сентября 1555 года император Карл V подписал отречение от престола, одной из причин которого было несогласие с текстом Аугсбургского соглашения. Поэтому официально Аугсбургский религиозный мир вступил в силу лишь в 1556 году, после завершения процедуры отречения Карла V и передачи престола Фердинанду I.

В текст соглашения не вошли гарантии против принуждения лютеранских подданных католических субъектов империи к переходу в католичество. Они стали предметом отдельной «Декларации Фердинанда» за подписью римского короля, которая, однако, не получила статуса закона империи.

Условия соглашения

Аугсбургский религиозный мир представлял собой компромисс между католическими и протестантскими субъектами Священной Римской империи, направленный на поддержание мира и стабильности в биконфессиональной стране. В этом отношении соглашение являлось очередным шагом в развитии идеи «земского мира», утверждённой ещё в 1495 году в качестве имперского закона. Хотя конфессиональный раскол Германии на католический и протестантский лагеря сохранялся, в государственно-правовой и общественно-политической сфере Аугсбургский мир восстановил единство империи.

Важнейшим положением Аугсбургского религиозного мира стало признание лютеранства в качестве легитимной конфессии. Само соглашение представляло по сути договор между католическими и лютеранскими субъектами империи под главенством объединяющих институтов — имперских учреждений и императора из дома Габсбургов. Однако в тексте Аугсбургского мира не содержались чёткие критерии отнесения исповедуемой конфессии к лютеранству: под лютеранами понимались лица, исповедующие Аугсбургское исповедание 1530 года, и «конфессионально родственные им члены». Эта оговорка позволила в дальнейшем кальвинистам также претендовать на легитимность и полноправное участие в государственной системе империи. Другие протестантские конфессии (цвинглианство, анабаптизм, спиритуализм) не получили признания в империи и оказались вне закона. Утвердив легитимность лютеранства, Аугсбургский мир также провозгласил амнистию для всех лиц, осуждённых из-за своей принадлежности к этому вероисповеданию, и прекращение юрисдикции католических церковных судов над лютеранами.

Cujus regio, ejus religio

Аугсбургское соглашение установило гарантии свободы вероисповедания для имперских сословий (курфюрстов, светских и духовных князей, свободных городов и имперских рыцарей). Каждый субъект империи мог свободно перейти из католичества в лютеранство или обратно. Принадлежность к тому или иному вероисповеданию не могла служить причиной ограничения данного субъекта в правах. В свободных имперских городах был введён принцип равных прав представителей обеих конфессий на отправление религиозных культов. Свободу вероисповедания получили также имперские рыцари, находившиеся в непосредственной вассальной зависимости от императора. Однако, несмотря на требования лютеран, Аугсбургский мир не предоставил право выбора религии подданным имперских князей и рыцарей. Подразумевалось, что каждый правитель сам определяет вероисповедание в своих владениях. Позднее это положение трансформировалось в принцип cujus regio, eius religio — лат. чья страна, того и вера. Уступкой католиков в отношении конфессии подданных стала фиксация в тексте соглашения права на эмиграцию для жителей княжеств, не пожелавших принять религию своего правителя, причём им гарантировалась неприкосновенность личности и имущества.

Католической партии удалось внести в текст Аугсбургского мира так называемую «духовную оговорку» (лат. Reservatum Ecclesiasticum), в соответствии с которой в случае перехода духовного князя (епископа или аббата) в лютеранство он подлежал отрешению от власти, а на его место избирался католик. Таким образом гарантировалось сохранение за католиками всех духовных владений, существовавших на 1552 год. Церковные земли, секуляризированные ранее, оставались под властью лютеранских правителей.

Значение

Аугсбургский религиозный мир положил конец политическому расколу Священной Римской империи, восстановил её единство и мир в Центральной Европе. Кризис, вызванный лютеранской Реформацией, был на время преодолён. Признав лютеранство в качестве конфессии, равноправной с католицизмом, Аугсбургское соглашение впервые в Европе выработало способ мирного сосуществования нескольких вероисповеданий в рамках одного государственного образования. Благодаря этому была восстановлена работоспособность государственных институтов империи, в том числе рейхстага, имперского суда и самого поста императора, и сделан важный шаг на пути трансформации Священной Римской империи в соответствии с требованиям нового времени. Сословия имперского общества получили гарантии сохранения своих прав, была достигнута относительная социальная стабильность. Система равновесия, заложенная Аугсбургским миром, позволила сохранять мир и спокойствие в Германии на протяжении более половины столетия (до начала XVII века). В немецкой историографии Аугсбургский религиозный мир часто рассматривается как одна из важнейших общественно-политических вех в развитии страны и начало так называемой «конфессиональной эпохи», охватывающий период с 1555 года до Вестфальского мира 1648 года.

Тем не менее, в компромиссных формулировках Аугсбургского мира содержались потенциальные угрозы для стабильного развития империи. Непризнание договором кальвинистского вероисповедания, наряду с расплывчатостью понятия лютеранства в тексте соглашения, создали почву для особого пути развития реформатской церкви в Германии, характеризующегося острой конфликтностью как с католицизмом, так и с лютеранством, а также её маргинализацией в рамках имперской структуры. Отсутствие правовых гарантий для подданных иного вероисповедания, чем их правитель, означало потенциальную возможность применения силы князьями для обращения населения своих владений в ту или иную религию. Это было особенно опасно в условиях нарастания контрреформационных тенденций в католическом лагере. Кроме того, хотя Аугсбургский мир был нацелен на установление стабильности и поддержание статус-кво в империи, предоставленное имперским сословиям право выбора религии создало перспективы для дальнейшей территориальной экспансии лютеранской конфессии, с одной стороны, и реставрации католицизма в протестантских княжествах, с другой. Это вело к возобновлению конфликта между обеими религиозными группировками, эскалация которого в начале XVII века вылилась в Тридцатилетнюю войну.

Литература

• Абрамсон М. Л., Гуревич А. Я., Колесницкий Н. Ф. История средних веков. — М., 1964.
• Зикен, Б. Фердинанд I. // Кайзеры. Сост. Шиндлинг А., Циглер В. — Ростов-на-Дону, 1997. ISBN 5-222-00022-2
• Колер, А. Карл V. // Кайзеры. Сост. Шиндлинг А., Циглер В. — Ростов-на-Дону, 1997. ISBN 5-222-00022-2
• Прокопьев, А. Ю. Германия в эпоху религиозного раскола: 1555—1648. — СПб, 2002. ISBN 5-93762-014-3

Ссылки

• [www.lwl.org/westfaelische-geschichte/portal/Internet/ku.php?tab=que&ID=739 Текст Аугсбургского религиозного мира на немецком языке]
• [www.uoregon.edu/~sshoemak/323/texts/augsburg.htm Выдержки из текста соглашения в переводе на английский язык]
• Реформация // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Аугсбургский религиозный мир

В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.