Горчаков, Григорий Сергеевич

Григорий Сергеевич Горчаков
Григорий Сергеевич Гринцер
Дата рождения	29 (11) ноября 1886(1886-11-11)
Место рождения	Новомосковск, Екатеринославская губерния, Российская империя
Дата смерти	1 сентября 1963(1963-09-01) (76 лет)
Место смерти	Рига, Латвийская ССР
Принадлежность	Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	пехота, ВДВ
Годы службы	РИ; 1907 — 1917 РСФСР РСФСР; 1918 — 1923 СССР СССР; 1941 — 1945
Звание	в Российской империи: Капитан (1916) в РСФСР: — Воинская категория К10 в СССР: Лейтенант (1941) Гв. подполковник (1944)
Командовал	Первая мировая война: 35-й армейский корпус (Россия) — старший адъютант штаба (1917) Гражданская война: 8-я армия (РККА) Южного фронта — НШ (02.10.1919-01.11.1919) Советско-польская война: 4-я армия (РККА) — НШ (31.07.1920-30.08.1920) Туркестанский фронт — помощник НШ (1920-1922) Великая Отечественная война: 5-я гвардейская воздушно-десантная дивизия — НШ (07.10.1944 - до конца войны)
Награды и премии	Российской империи: Свободной России: РСФСР: СССР:

Григорий Сергеевич Гринцер (Горчаков) (29 октября [11 ноября] 1886 (1888), Новомосковск — 1 сентября 1963, Рига) — кадровый офицер Русской императорской армии, участник Первой мировой войны, военспец в РККА, видный армейский штабной работник времён Гражданской войны, участник Великой Отечественной войны, гвардии подполковник в СССР (1944).

Биография

Григорий Гринцер, вероисповедания православного, родился в южно-русском городе Новомосковске. Его отец С.Г. Гринцер, внёс значительный вклад в развитие ветеринарного дела Российской империи. До 1892 года семья проживала в Новомосковске, затем в Екатеринославе, там же ребёнок был определён в городское реальное училище. С 1898 года местом дальнейшего проживания стал Оренбург, с переводом в местное реальное училище. В конце 1901 года отец Григория получил назначение в Санкт-Петербург, дальнейшее образование подростка продолжилось в 3-м реальном училище столицы. В связи с частыми сменами мест жительства ухудшилось поведение и успеваемость, однако к окончанию 6-ти основных классов училища учёба выправилась, что позволило успешно окончить и дополнительный 7-й класс заведения. В 1908 году выпускник подал документы в Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище, откуда поступил отказ без объяснения причин. Однако Григорий Гринцер всё же успел 15.9.1908 г. поступить в Казанское пехотное юнкерское училище и был зачислен в его младший класс. 7.8.1909 г. был переведен в старший класс. С переименованием Казанского пехотного юнкерского училища в Казанское военное училище 1.9.1909 г. перешёл в состав оного. Курс обучения завершился в 1910 году, после чего он был выпущен по 2 разряду в чине подпоручика (ВП от 06.08.1910), со старшинством с 06.08.1910 г. в Петровский 88-й пехотный полк. Данное подразделение находилось в составе 2-й бригады 22-й пехотной дивизии и было расквартировано в Аракчеевских казармах усадьбы Грузино. Военная служба субалтерн-офицера началась в полковой пулемётной команде.

Первая мировая война

Осенью 1914 года в России проводились формирования второочередных полков, к данному типу подразделений принадлежал и Пошехонский 268-й пехотный полк. Кадр полка составили офицеры «Петровцы», в их числе оказался и подпоручик Гринцер (ВП от 25 октября 1914 г.). В ноябре 1914 года офицер в составе полка прибыл на Северо-Западный фронт. Подразделение заняло позиции в районе Скерневиц, Варшавской губернии. Высочайшим приказом от 15 ноября 1914 года Г.С. Гринцеру был присвоен очередной чин поручика (старшинство с 6 августа 1914 года). Во время тяжёлых ноябрьских боёв он получил своё первое ранение и был эвакуирован в Санкт-Петербург. Лечение проводилось в офицерском лазарете Пажеского Его Императорского Величества корпуса. После поправки здоровья офицер вернулся в свой полк, где поначалу занимал строевые, а затем и штабные должности (полковой адъютант).
К концу 1915 года многие военные неудачи Русской Армии вызвали ряд народных антигерманских настроений, в связи с этим некоторые носители иностранных фамилий запросили об их смене, проявляя таким образом своеобразный патриотизм. Отец Григория оказался в числе многих таких же просителей, поэтому Высочайшим повелением от 31.10.1915 года, семье Гринцера поступило разрешение именоваться по фамилии Горчаковыми.
14 ноября 1915 года «за отличия в делах против неприятеля» поручик Г.С. Горчаков был награждён чином штабс-капитана (старшинство с 25.08.1915). 3 апреля 1916 года состоялся его перевод в Духовщинский 267-й пехотный полк. 21 апреля 1916 года пришло очередное награждение орденом Святого Станислава 3 степени с мечами и бантом. В дальнейшем принимал участие в Нарочском наступлении и тяжелейших Скробовских боях, был снова ранен, а затем контужен. Награждён боевыми орденами: Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом, Святого Станислава 2-й степени с мечами, Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. 11 декабря 1916 года Горчаков получил чин капитана Русской армии. В 1917 году он занимал должности обер-офицера для поручений штаба 67-й пехотной дивизии, затем старшего адъютанта штаба 35-го армейского корпуса. Принимал участие в наступательной операции русских войск в районе Сморгони. В августе 1917 года, как один из 3-х лучших офицеров корпуса, был командирован в Николаевскую Академию Генерального штаба, на ускоренные курсы обучения 3 очереди.

Письмо командующего 35 АК, генерал-лейтенанта М. М. Ставрова, и. д. начальнику Академии Генерального штаба, полковнику А. И. Андогскому: Милостивый государь, Александр Иванович. Телеграммой Генкварзапа вверенному мне корпусу из трёх дивизий с большим числом других частей, входящих в него, предоставлено офицерам 2 вакансии на курсы 3 очереди, вверенной Вам академии. Согласно правил командирования и поступления эти две вакансии заняты двумя офицерами корпуса – георгиевскими кавалерами, имеющими на это право первыми. Между тем, в корпусе имеется офицер 267 пехотного Духовщинского полка капитан Горчаков, который, отличаясь выдающейся храбростью и, обладая громадным боевым опытом, пробыл в пехотном полку в строю более 2-х лет, отлично знаком с военной службой, прекрасный начальник и человек, дважды был ранен и однажды контужен в текущую войну во время штыковых атак, участвовал во всех боевых действиях полка, прибыв на войну в чине подпоручика, награждён всеми боевыми орденами до Владимира 4 степени с мечами и бантом включительно и чином штабс-капитана и, таким образом, обладая всеми необходимыми данными и требованиями для поступления на курсы, не может попасть единственно вследствие отсутствия вакансии. В виду вышеизложенного я считаю своей нравственной обязанностью обратиться к Вам с просьбой не отказать в принятии этого, во всех отношениях, достойного офицера на курсы вверенной Вам академии. Только знание заслуг капитана Горчакова обязывает меня затруднить Вас настоящей моей просьбой. Двухмесячная на моих глазах его работа в штабе корпуса дает мне полные основания утверждать, что он будет выдающимся офицером Генерального штаба, как по своим блестящим способностям, так и по безукоризненному трудолюбию. Уважающий Вас М. Ставров

Завершить обучение в академии не удалось, в конце декабря 1917 года Горчаков выбыл по болезни.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  В лазарете. Март 1915 г.

• Поручик Гринцер Г.С..jpg

  Поручик Гринцер с полковым знаменем 1915 г.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  29.06.1916 г.
  Горчаков с аксельбантом, в первом ряду справа 1916 г.

Гражданская война. Южный фронт. 8 армия РККА

В конце 1918 года Горчаков был мобилизован в РККА и направлен для несения службы в штаб 8-й армии.

Послужной список:

• Помощник начальника оперативного отделения штаба 8-й армии РККА (24.01.1919 — 10.02.1919).
• Начальник полевого штаба 8-й армии (10.02.1919 — 28.02.1919).
• Начальник оперативного отдела полевого штаба 8-й армии (28.02.1919 — 03.03.1919).
• Начальник оперативного отделения штаба 8-й армии (с 13.03.1919).
• Начальник оперативного отделения оперативного отдела штаба 8-й армии (с 31.07.1919).
• Врид. начальника штаба группы войск Селивачёва (07 — 13.09.1919).
• Врид. начальника штаба 8-й армии (с 02.10.1919 — 01.11.1919).
• Начальник оперативного отдела 8-й армии (на конец 1919 — начало 1920).
• 2.04.1920 из штаба Кавказского фронта убыл в Москву.

Участие в боях осенью 1919 года

15 августа 1919 года ударная группа В. И. Селивачёва (8-я армия полностью, часть 13-я армии, Воронежский укреп. район, 2 дивизии) принимали участие в контрнаступлении Южного фронта, против Деникина. Поначалу наступление красных развивалось успешно: к 25 августу были заняты города Волчанск и Купянск, но к 26 августу ситуация изменилась. Под угрозой окружения пришлось оставить Купянск, а вскоре и Воронеж. Следует отметить, что в то время проходил известный конный рейд Мамонтова по тылам 8-й армии РККА (10.08. — 19.09.1919).
7 сентября 1919 года Селивачёв передал управление войсковой группы военспецу А. И. Ратайскому, назначив Горчакова начальником штаба ударной группы. Сам же Селивачёв вступил во временное командование 8-й армией. Связь со штабом Южного фронта была утеряна, а войсковая группа тогда отступала с боями в район Нового Оскола. 16 сентября Штаб Южного фронта принял телеграмму Ленина, в которой выдвигались опасения о возможной измены со стороны Селивачёва и его начдивов. Подозрения вождя оправдались лишь частично, так как 17 сентября Селивачёв скоропостижно скончался от тифа в селе Костомаровка. Но далее действительно начались измены, в ночь после смерти командующего из штаба 8 армии совершили перебежку к белым наштарм-8 А.С. Нечволодов с супругой. 20 сентября частями 8 армии была оставлена Костомаровка и Курск. 30 сентября белыми повторно был занят Воронеж, а вскоре и Лиски. Корпус Мамонтова совершал уже свой 2 рейд по тылам красных. Измены красных командиров продолжались, только за период со 2 по 6 октября в их рядах оказались: начальник разведотделения-8 В.А. Жёлтышев, врид. начальника штаба-8 В.Ф. Тарасов, начальник оперативного отдела-8 Б.П. Лапшин, начальник тылового штаба армии В.В. Вдовьев-Кабардинцев.

Окружённая с трёх сторон, а иногда и отрезанная со всех сторон, армия отходила от Волчанска к Воронежу, изредка с трудом сносясь с соседней 13-й армией и фронтовым командованием по радио и при помощи аэропланов. Налёты мамонтовских частей на тылы армии действовали дезорганизующе и деморализующе. К этому периоду относится захват в плен мамонтовским разъездом члена реввоенсовета 8-й армии Владимира Барышникова. Штаб армии кочевал с места на место, всегда рискуя быть захваченным врасплох; часть работников штаба дезертировала, а некоторые перебежали к белым. — Сокольников Г.Я.

2 октября 1919 года оперотдарм-8 Горчаков был назначен на должность начальника штаба 8-й армии РККА. Несмотря на сильнейшее переутомление и последовавшее за ним заболевание, он внёс существенный вклад по выводу частей 8 армии из окружения. После тяжелейшего исхода 8-я армия была усилена конным корпусом Будённого, что позволило красным сбить части Мамонтова, однако к 12 октябрю положение 8 армии вновь ухудшилось. В тот день Мамонтов пошёл на соединение с корпусом Шкуро у Воронежа. В результате снова был нанесён очередной удар по тылам 8 армии. 12 октября 1919 года командарм-8 Ратайский получил другое назначение. Новым командармом-8 стал Сокольников, Григорий Яковлевич, служивший ранее на комиссарских постах в РВСР Южного фронта.

Телеграмма Г. С. Горчакова начальнику штаба Южного фронта от 17 октября 1919 г. Наштаюжу Пневскому: « 10 месяцев беспрерывно не зная ни дня отдыха с утра до глубокой ночи бессменно отдавая всю свою энергию, знание и ум, я нёс в тяжёлых условиях работу по должности нач. оперативного отделения, начальника оперативного отдела и наштарма 8. За 10 месяцев службы сменился весь состав оперативного отдела армии и все ответственные работники оперативного отдела, кроме меня, имели отпуск. В настоящее время я окончательно подорвал на службе своё здоровье, и в силу колоссальной переутомленности могу дать лишь минимум работы. В ту войну я в течение двух с лишним лет также нёс сложные обязанности, работая по оперативной части и был дважды тяжко ранен. Взываю к справедливости и человечности, прося зависящих распоряжений сменить меня и предоставить крайне необходимый отпуск на предмет пополнения здоровья и обращаюсь не по команде в силу того, что много раз обещанный мне отпуск реввоенсоветом армии остаётся лишь обещаниями. Врид. наштарма 8 — Горчаков» 17 октября 1919 г. РГВА. Ф.100 Оп.3 д.498 л.311-311 об.

24 октября 1919 года частями 8 армии, совместно с конным корпусом Будённого был окончательно занят Воронеж, только тогда Горчакову был предоставлен отпуск для поправки здоровья. На конец 1919 года он вновь числится при штабе 8 армии, вступив в должность начальника её Оперативного управления. В дальнейшем принимал участие в Ростово-Новочеркасской, Доно-Манычской и Северо-Кавказской операциях, пройдя боевой путь от Воронежа до Новороссийска.

Советско-польская война

Приказ РВСР РСФСР по личному составу армии. 1920. № 458. 24.09.

Начальник Оперативного управления Штаба 4 армии тов. Горчаков — за отличия, выразившиеся в следующем: будучи командирован 22 июля с целью ориентировать командира 3 конного корпуса и начальников дивизий в обстановке, сложившейся под Гродно, во исполнение полученных от командарма 4 указаний, самостоятельно, по собственной инициативе, тов. Горчаков постановил частям армии задачи: третьему конному корпусу форсировать р. Неман в районе м. Гожа, что 20 верст севернее Гродно, и нанести стремительный удар всею массою конницы в направлении м. Новый Двор — Кузница. 53 и 18 дивизиям форсировать Неман на участке Жидовщизна Сивкова, 12 дивизии занять участок по правому берегу Немана от Известок – Ломка до Жидовщизна и одной бригаде той же дивизии взять из города левобережные укрепления, дабы приковать большие силы противника к городу. В результате, конница вплавь, пехота местами по горло вброд, местами на плотах, форсировала Неман; части 12 дивизии, отбивая ряд атак противника, местами доходивших до рукопашных схваток, к утру 24 июля сломили сопротивление противника, который начал поспешный отход в юго-западном направлении. Преследуя противника, части армии 24 июля в 16 часов вышли на линию Новый Двор – Кузница – Индура.
За время Гродненской операции с 19 по 24 июля частями армии взято около 4000 пленных, 30 орудий, в том числе 10 тяжёлых, 70 пулемётов, 3 танка и громадное количество военного имущества.
За все время операции т. Горчаков лично следил за выполнением задач и постоянно ориентировал части, чем способствовал в достижении успеха частями.

Вручён орден Красное Знамя № 97, Грамота № 1564.

Советско-польская война (1919—1921)

В конце мая 1920 года Горчаков получил назначение на должность начальника оперативного управления 4-й Красной Армии Западного фронта РСФСР, где принимал участие в июльской наступательной операции, находясь в составе головной армейской группы. 14 июля 1920 года частями 4-й армии был занят Вильно. 19 июля 3-й кавалерийский корпус Гая, глубоким обходным маневром занял город-крепость Гродно. Но уже 20 июля на помощь своему гарнизону из Белостока выдвинулись 9-я, 17-я польские пехотные дивизии, а также три уланских полка. Пехота 4-й армии исполняя директиву командарма-4 за № 1058 подходила к Гродно с северо-востока. Конница Гая в спешенном строю вела уличные бои с противником, но, постепенно утрачивая занятые позиции, откатилась к реке Неману. Командарм-4 Сергеев находился в Вильно, где проводил переговоры с литовской стороной по выяснению её стратегических и политических планов. 22 июля Сергеев, обеспокоенный отсутствием связи, направил в Гродно своё доверенное и авторитетное лицо — начальника Оперативного управления. Горчаков прибыл в штаб 3-го конного корпуса верхом, в районе Грендичи его автомобиль увяз в песке и затем был обстрелян артиллерией противника. Приказ командарма-4 за № 1058/20.06.1920 к тому моменту времени уже не соотносился к сложившейся ситуации, поэтому Горчаков взял на себя ответственность за последующую перегруппировку частей армии. В результате перегруппировки был закреплён стратегический успех и 23 июля 1920 года город-крепость Гродно был полностью освобождён от польских сил. За проведение данной операции начальник Оперативного управления 4-й армии был награждён орденом Красного Знамени Р. С.Ф. С.Р. за № 97 (приказ РВСР № 458/1920) и грамотой за № 1564.

Интересный факт – №97 первоначально был вручен Тухачевскому. Окончательно орден значится за Горчаковым. Он его получил в 1920 г., а Тухачевскому он был выдан в 1919 г. Непонятно только – или Тухачевский его сам сдал, а затем его выдали Горчакову, или сам перевручил Горчакову. — Стрекалов Н. Н.

После занятия Гродно 4-я армия продолжила своё успешное наступление на запад. В течение короткого времени её частями были заняты города: Осовец, Ломжа, Млава, Цеханув и др. Незадолго до начала Варшавского сражения командованием фронта была произведена очередная ротация армейских командиров. Командармом-4 вместо Сергеева был назначен Шуваев А. Д.(06.08. 1920 — 17.10. 1920), членом РВС-4 — Вегер Е. И. (18.06. — 19.10. 1920), начальником штаба-4 — Горчаков Г. С.(31.07 — 30.08. 1920)

Дальнейшие события развивались следующим образом; с 14 по 16 августа 1920 года польские войска предприняли ряд контрударов против частей Западного фронта. Так, в ночь на 15 августа конница 5-й армии противника ударом в разрыв между 4-й и начавшей отступление 15-й армией заняла пригороды Цеханува. Вследствие угрозы захвата противником полевого штаба армии, командарм, член РВС и наштарм спешно покинули город на автомобиле, направившись к своим частям на север, во Млаву. Другая часть работников штаба армии, взяв из обоза до 50 винтовок, также совершили прорыв к Остроленке, однако при своём отступлении сожгли радиостанцию 4-й армии. Несмотря на то, что Цеханув на следующий день был отбит у противника, потеря радиостанции вызвала значительные сложности в управлении 4-й армией.
18 августа 5-я армия Пилсудского, сломив сопротивление основных сил РСФСР, перешла в мощное контрнаступление, вынудив 15-ю, 3-ю и 16-ю армии отступить на восток. В самом тяжёлом положении оказалась выдвинувшаяся далеко на запад 4-я армия Шуваева—Горчакова, части которой располагались на широком фронте «Данцигского коридора». Командарм и начальник штаба 19 августа находились в одной из своих дивизий в Серпеце, выйдя на связь с Тухачевским. 20 августа в Дробине они встретились с комкором-3 Гаем, отдав распоряжения о путях отхода конного корпуса и о прикрытии 53-й дивизии.
21 августа полевой штаб армии прибыл во Млаву и затем находился в 12-й стрелковой дивизии. Связь с остальными дивизиями 4-й армии была прервана и больше не восстанавливалась. К 25 августа её части после беспрерывных боёв в окружении пересекли границу Восточной Пруссии, где были интернированы. На оперативный простор сумели выйти лишь остатки 6 полков из 12-й стрелковой дивизии вместе со штабом 4-й армии.

Туркестанский фронт

После неудач на Западном фронте Г. С. Горчаков был переведён в Среднюю Азию в штаб Туркестанского фронта. Дальнейшая служба офицера проходила под руководством командующего Туркфронтом Г. Я. Сокольникова (10.09.1920 — 8.3.1921), затем В. С. Лазаревича (8.3.1921 — 11.2.1922) и В. И. Шорина (11.2.1922 — 18.10.1922).
С 18 сентября 1920 по 3 октября 1921 года Горчаков занимал должность 1-го помощника начальника штаба Туркестанского фронта военспеца Ф. П. Шафаловича (24.9.1920 — 16.12.1922).
На данной должности штаб-офицер принимал активное участие в разработке и проведении войсковых операций Красной Армии против банд басмачей. В сентябре 1921 года во время одного из боёв в районе Ферганской долины получил ранение. В конце 1922 года вышел в запас РККА, проживал в Москве.

В запасе РККА. Арест

С 1923 года Горчаков находился на гражданской службе в Наркомфине РСФСР, занимая должность заместителя управляющего Общего отдела в Управлении Налогами и Государственными Доходами. Данное назначение стало возможным благодаря содействию его армейского сослуживца Сокольникова, занимающего в то время должность заместителя наркома финансов. В 1923 году Горчаков женился на Сильвии Баргайс, сотруднице канцелярии Наркомфина. На 1927 год был зафиксирован в должности заведующего 2-го подотдела в Отделе Военно-Морской отчётности, в Финансово-Контрольном Управлении Наркомфина СССР. С 1932 по 1937 гг. служил в Управлении Противовоздушной Обороны НКТП СССР, занимая одну из руководящих должностей (воинская категория К10, один ромб).

В феврале 1937 года Горчаков был подвергнут аресту органами НКВД, во время задержания был изъят его орден «Красное Знамя» РСФСР. После завершения следствия Горчаков был осуждён по статье 58/?^{[уточнить]} на 8 лет, наказание отбывал в Гулаге. В 1941 году Верховный суд СССР отменил ранее вынесенный приговор, Горчаков был этапирован в Москву, где проходил пересмотр дела. Затем он был оправдан и включён в действующий состав РККА.

Великая Отечественная война

В августе 1941 года Горчакову, как не прошедшему переаттестацию на новые персональные звания, было присвоено офицерское звание лейтенанта. В декабре 1941 года он был направлен в Казань, где проходили формирования запасных частей. Дальнейшая служба офицера проходила в 120-й стрелковой дивизии, откуда он был командирован в общевойсковую академию им. Фрунзе, на ускоренные курсы обучения для резервного командного состава. Завершив обучение в мае 1942 года, он второй раз в жизни получил звание капитана (приказ МВО № 01029 от 25 мая 1942 года) и заступил на должность помощника начальника 1-го отделения штаба дивизии. 120-я стрелковая дивизия находилась в подчинении 24-й Армии, с сентября 1942 года была переподчинена 21-й армии и приняла участие в Сталинградской битве. После успешного разгрома армии Паулюса, отличившийся капитан Г. С. Горчаков был награждён орденом Красной Звезды.

В феврале 1943 года 24-я армия была переименована в 4-ю гвардейскую армию, входящая в её состав 120-я стрелковая дивизия также была переименована в 69-ю гвардейскую стрелковую дивизию. 14 февраля 1943 года Приказом Донского фронта за № 0123 помощнику начальника 1-го отделения штаба 69-й гвардейской стрелковой дивизии было присвоено очередное звание гвардии майора. 30 мая 1944 года Приказом по 4-й гвардейской армии за № 0204 Горчакову было присвоено звание гвардии подполковника, с назначением на должность начальника 1-го отделения (Оперативного) 80-й гвардейской стрелковой дивизии.

...Третий раз в жизни своей участвую я в больших войнах; третий раз начинаю их с самой маленькой должности и звания; третий раз своим честным, упорным, напряжённым трудом в боевой тяжёлой обстановке заслуживаю правительственные награды и немалое звание. И я горжусь, как никогда, что стал гвардейцем. Не меньше счастлив, что вот уже три месяца, как я член ВКП(б), что с меня в конце 41-го снято бывшее на мне пятно. Единственным моим желанием это получить свой орден «Красное Знамя», которым был награждён в Гражданскую войну... — Письмо Горчакова в Москву от 7 августа 1944 года

7 октября 1944 года согласно Приказу по 4-й гвардейской армии за № 0472 гвардии подполковник Горчаков был переведён в 5-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию, (командир — генерал-майор П. И. Афонин) с назначением на должность начальника штаба дивизии. 3 ноября 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии подполковник был награждён вторым орденом Красного Знамени. 20 апреля 1945 года согласно Приказу по войскам 3-го Украинского фронта пришло награждение третьим орденом Красного Знамени.

Находясь на ответственных штабных должностях в составе 20-го и 21-го гвардейских стрелковых корпусов, гвардии подполковник был отмечен многими правительственными наградами. Он прошёл всю войну, принимал участие в Знаменской, Кировоградской, Белгородско-Харьковской, Корсунь-Шевченковской, Уманско-Ботошанской, Ясско-Кишинёвской, Будапештской, Балатонской, Венской войсковых операциях. Свой боевой путь он завершил в австрийском городе Санкт-Пёльтен. 5-я гвардейская воздушно-десантная дивизия после окончания войны была переименована в 112-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Гвардии подполковник Горчаков продолжал занимать должность начальника штаба дивизии до 1 июля 1945 года.

Послевоенные годы

1 января 1946 года Г. С. Горчаков был демобилизован и вернулся в Москву. Устроился на работу в контору Промбанка СССР — заместителем начальника Контрольно-Ревизионного Отдела. Бывшая жена отреклась от «врага народа» ещё в 1937 году, к этому времени она проживала в Латвии. С дочерьми, проживающими в московской квартире, отношения не сложились, поэтому он переехал в Кунцево, где снял комнату. В середине 1947 года Григорий Сергеевич совершил переезд в Ригу, где сделал безуспешную попытку сблизиться с бывшей женой и сыном. Устроился на работу в Министерство Трудовых Резервов ЛССР. Спустя какое-то время женился на новой избраннице, воспитывал приёмную дочь. 1 сентября 1963 года Григорий Сергеевич умер. Место его захоронения находится на Рижском Гарнизонном кладбище.

В письмах

В 1946 году Горчаков писал бывшей жене Баргайс С. А.:

<…я живу, вот уже почти 10 лет один и очутился одиноким, как воспетая Лермонтовым одинокая сосна. Я действительно «неустроен» и «одинок» — долго живу у чужих людей, которые в любую минуту могут отказать в углу…
…мой внутренний мир стал иным, чем до 1936 года. Под влиянием пережитого я стал внутренне — более спокойным, много выдержаннее, стал глубже понимать всё окружающее меня; общество, отдельных людей, природу; стал например глубоко понимать, что нельзя просто лечь в землю, забыть всё, покончить со всем — умереть; слишком много было прожито, чтобы всё это отдать червям. Какая то моя часть погибнуть не может. В сущности я всегда жил не для одного себя, а и для других; значит я жил и живу для какой-то высшей цели, и вот то, что находится в этой цели, — больше всех общественных и личных идеалов, больше чем вся земля и это не хочет и не может умереть! Иначе для чего было бы жить людям?…
…меня никто например, не спрашивал на фронтах Гражданской и Отечественной войн; можно ли неделями не спать, днями не есть, работать до потери сознания, ежечасно рисковать своей жизнью. И это считалось в порядке вещей, это требовалось, это было «нормально» — так как за это награждали!
Но вот теперь, после всего пережитого никто не хочет вспомнить о том, что я не имею своего угла, что работа моя в Промбанке меня никак не устраивает, что она мне не по душе, что я за 10 лет службы ни разу не был в отпуске и что нервная моя система никуда не годится. Самое моё нахождение в Москве для меня мучение. Я не знаю, что буду делать и где буду работать, вернее где смогу найти себе работу, чтобы просуществовать до естественного конца… Ведь не к кому обратиться, никого у меня не осталось из лиц, к которым я бы мог обратиться по этому вопросу; в этом отношении моё положение особо трудное, так как прошлое моё не позволяет повидаться и поговорить с ними о предоставлении мне работы, поскольку они знают это прошлое. Во всяком случае круг этих знакомых ограничен бывшим НКТП (ПВО), а туда мне «не по дороге»!…>

Семья

Внешние изображения
	[tinypic.com/view.php?pic=20i87ew&s=7#.VSdcwvmsXU8 На могиле в г. Рига.] Фото А. Горчакова.

• 1-й брак: жена Зыкова Е. А. (1892—1923), дочери: Светлана, Екатерина
• 2-й брак: жена Баргайс С. А. (1900—1977), сын: Гарик
• 3-й брак: жена?

Старшая сестра: Наталья Сергеевна Попова (1885—1975) — математик.
Младший брат: Александр Сергеевич Горчаков (Гринцер) (1888—1967) — правитель канцелярии Астраханского губернатора (1916).
Двоюродный брат: Григорий Михайлович Гринцер (Григорьев) — кадровый офицер Императорской армии, интендант 50-й пехотной дивизии, подполковник (1917).

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=5095 Горчаков, Григорий Сергеевич] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [sammler.ru/index.php?showtopic=132702 На сайте Саммлера ]
• [orenbkazak.narod.ru/PDF/Selivachev_book.pdf Ганин А. В. Последние дни генерала Селивачева: Неизвестные страницы Гражданской войны на Юге России. М.: Кучково поле, 2012. 320 с.: ил. ISBN 978-5-9950-0250-5]

Отрывок, характеризующий Горчаков, Григорий Сергеевич

Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.