Гури, Хаим

Хаим Гури
ивр. ‏חיים גורי‏‎
Имя при рождении:	Хаим Гурфинкель
Место рождения:	Тель-Авив, Палестина
Гражданство:	Палестина, Израиль Израиль
Род деятельности:	поэт, прозаик, переводчик, кинорежиссёр
Язык произведений:	иврит
Премии:	Премия Израиля (1988) Премия имени Соколова (1961) Литературная премия имени Бялика (1975)

Хаим Гури (ивр. ‏חיים גורי‏‎, 9 октября 1923) — израильский поэт, прозаик, журналист и кинорежиссёр; принадлежит к поколению «Пальмаха». Лауреат Премии имени Соколова 1961 года, Литературной премии имени Бялика 1975 года и Государственной премии Израиля в области поэзии 1988 года.

Биография

Хаим Гури (фамилия при рождении Гурфинкель) родился 9 октября 1923 года в Тель-Авиве в семье политика Исраэля Гури и его жены Гилы. Его родители приехали в Палестину из Одессы на корабле «Руслан», в числе первых репатриантов Третьей алии. Получил образование в Образовательном центре для детей рабочих</span>^ru_he в Тель-Авиве и в детской организации кибуца Бейт-Альфа</span>^ru_en. В 1939—1941 годах учился в Сельскохозяйственной школе имени Кадури, расположенной у подножия горы Фавор в Нижней Галилее; был одноклассником Ицхака Рабина.

В 1941 году Гури вступил в «Пальмах» — особые боевые отряды «Хаганы». В 1947 году по заданию «Пальмаха» работал в Лагерях перемещённых лиц</span>^ru_en в Венгрии и Австрии с выжившими членами сионистских молодёжных движений. Вместе они занимались подготовкой уцелевших в Холокосте к репатриации в Палестину.

Потом в Чехословакии был командиром курса десантников Армии обороны Израиля в составе Чехословацкой армии в рамках военной помощи Израилю.

Во время Войны за независимость был заместителем Авраама Адана (Брэна) — командира роты в составе седьмого батальона бригады «Негев»</span>^ru_en на южном фронте. Рота состояла преимущественно из людей, переживших Холокост и прибывших в Израиль</span>^ru_he после Второй мировой войны. В составе этой роты участвовал в операциях «Йоав»</span>^ru_en, «Хорев»</span>^ru_en, а также в последней операции Войны за независимость — «Увда». В Шестидневной войне участвовал в боях за Иерусалим в должности командира роты. Во время войны Судного дня был боевым офицером образования в танковой дивизии на Синае.

В 1950—1952 годах Гури изучал литературу на иврите, философию и французскую культуру в Еврейском университете в Иерусалиме. В 1953 году учился в Сорбонне. С 1954 года вёл колонку в газете «Ла-Мерхав</span>^ru_en», а затем в газете «Давар</span>^ru_en», наряду с литературным творчеством.

С 1949 года Хаим Гури живёт в Иерусалиме. В 1952 году он женился на Элизе, которая была его подругой со времён «Пальмаха». В их семье три дочери и шестеро внуков.

Гури опубликовал более 12 книг поэзии, 10 новелл, сборники репортажей и очерков, а также переводы с французского поэзии, прозы и драматургии. Он — почётный доктор университета имени Бен-Гуриона и Еврейского университета в Иерусалиме, почётный гражданин Тель-Авива («Эзрах кавод шель ха-ир Тель-Авив») и почётный житель Иерусалима («Якир Йерушалаим»). В настоящее время Гури продолжает публицистическую и литературную деятельность. Его статьи регулярно публикуются в «Га-Арец» и других израильских газетах.

В 2005 году Гури передал свой архив в Национальную и университетскую библиотеку Израиля.

В 2009 году вышла в свет книга «Эйваль» (ивр. ‏עיבל‏‎) — сборник стихов последних лет. Профессор Ниссим Кальдерон из университета имени Бен-Гуриона написал в статье «Старый леопард ещё кусается» о книге «Эйваль»:

«Хаим Гури написал пронзительную и незабываемую книгу стихов».

Оригинальный текст (иврит)  

.חיים גורי כתב ספר שירים נוקב ובלתי נשכח

В 2015 году вышла книга-диск «Сделанный из букв» (ивр. ‏עשוי מאותיות‏‎ с песнями на стихи Хаима Гури разных лет, положенными на музыку израильскими композиторами, в исполнении Эреза Лев Ари, Шломо Грониха, Арика Синая, Роны Кейнан и других исполнителей.

Общественно-политическая деятельность

Гури поддерживал партию «Ахдут ха-Авода» и работал в газете этой партии «Ла-Мерхав</span>^ru_en». Он также участвовал в общественной и политической деятельности. Начиная с 1967 года был участником Движения за неделимый Израиль</span>^ru_en. В 1975 году был неофициальным посредником между руководителями правительства «Маараха», Армией обороны Израиля и поселенцами в конфликте по поводу основания поселения Кдумим. Во время выборов в кнессет седьмого созыва в 1969 году Гури входил в группу интеллектуалов, призывавшую голосовать за Коммунистическую партию Израиля (Шмуэля Микуниса и Моше Снэ). Группа ставила перед собой две цели:

• Добиться того, чтобы партия преодолела электоральный барьер, обеспечив тем самым прохождение в кнессет главы списка Моше Снэ.
• Усилить эту партию, чтобы она могла соперничать с партией РАКАХ (Решима комунистит хадаша — Новый коммунистический список) в мировом коммунистическом движении.

В девяностых годах Гури был одним из основателей движения «Третий Путь»</span>^ru_en внутри партии «Авода». Он продолжал поддерживать партию «Авода» даже после того, как его друзья по «Третьему пути» вышли из неё и была создана партия с этим названием.

Гури — член Общественного комитета по предотвращению разрушения древностей на Храмовой горе</span>^ru_he

Творчество

Профессор Реувен Шохам из Хайфского университета в книге «Между клянущимися и клятвами» пишет о творчестве Хаима Гури:

«Его творчество — это звено в традиции новой литературы на иврите, которая взяла на себя задачу быть „наблюдателем за домом Израиля“. Эта традиция начинается с пророка Иехезкеля, продолжается в сатирах Ицхака Артера (середина 19 века), затем в произведениях Гордона, Бялика, Гринберга, Шлёнского и многих других… И далее: Ключевые темы, занимавшие Гури со времени его появления на сцене поэзии на иврите: войны за существование еврейского народа, Холокост, израильско-еврейское самосознание, его статус „наблюдателя за домом Израиля“ и „светского паломника“».

Оригинальный текст (иврит)  

יצירתו היא חוליה במסורת הגדולה של הספרות העברית החדשה, שנטלה על עצמה את עול 'הצופה לבית ישראל', שראשיתו במסורת הנבואית של הנביא יחזקאל, חידושו בסאטירות של יצחק ארטר (אמצע המאה התשע עשרה), והמשכו בשירת יל"ג, ביאליק, גרינברג, שלונסקי ורבים אחרים... נושאי מפתח המעסיקים אותו מראשית הופעתו על בימת השירה העברית: מלחמות הקיום של העם היהודי, השואה, זהותו הישראלית-יהודית, עמדתו כ'צופה לבית ישראל' וכ'צליין חילוני

Влияние Войны за независимость Израиля на поэзию Гури

Одно из наиболее известных его стихотворений, «Хине муталот гуфотейну» («Здесь лежат наши тела»), написано во время Войны за независимость Израиля и опубликовано в его первой книге «Пирхей эш» («Огненные цветы»). Оно — о друзьях Гури из отряда Ламед-Хей, погибших по дороге в осаждённый Гуш-Эцион. Это стихотворение, посвящённое мужеству солдат, погибших за общее дело, стало неотъемлемой частью израильского эпоса.

В это же время он написал стихи двух песен: «Ха-реут» («Дружба») и «Баб эль-вад» («Шаар ха-Гай»). Эти песни стали символом войны за создание государства.

«Ха-реут</span>^ru_en» (автор музыки Саша Аргов), которая впервые прозвучала в исполнении ансамбля «Чизбатрон</span>^ru_he» через год после начала Войны за независимость, стала одной из наиболее известных песен памяти павших. Строчка из этой песни «Ве-низкор эт кулам, эт яфей ха-блурит ве-ха-тоар» («Запомним всех — чубастых и красивых») стала устойчивым выражением для описания солдат Войны за независимость. Фразой из этой песни «Низкор эт кулам» (ивр. ‏נזכור את כולם‏‎) назван [www.izkor.gov.il/ официальный сайт] в ведении Министерства обороны, где содержатся данные обо всех павших в военных операциях Израиля.

«Баб эль-вад», автор музыки Шмуэль Фершко</span>^ru_en (польск. Stanisław Ferszko), написана в память о друзьях, которые воевали и погибли в составе конвоев, направлявшихся в осаждённый Иерусалим с грузами продовольствия. Эта песня известна в исполнении Яфы Яркони, Шошаны Дамари, Изхара Коэна, Йорама Гаона, Шломо Грониха</span>^ru_en, Боаза Шараби</span>^ru_en и других исполнителей.

Песни Гури и Хаима Хефера того периода вошли в книгу «Мишпахат ха-Пальмах» («Семья Пальмаха», 1976).

Влияние Холокоста на творчество Гури

Холокост оказал заметное влияние на поэзию и фильмы Гури, хотя он сам и не пострадал от него. Это влияние началось тогда, когда он работал в лагере перемещённых лиц, во время длинных бесед с выжившими в Холокосте. Тяжёлое состояние этих людей и их рассказы глубоко тронули его и впоследствии отразились на его творчестве.

Судебный процесс над нацистским военным преступником Адольфом Эйхманом, проходивший в 1961 году в Иерусалиме, явился потрясением для Гури. Он освещал процесс, будучи корреспондентом газеты «Ла-Мерхав</span>^ru_en». Сделанные во время суда записи, выражающие его личное отношение к страшным свидетельствам выживших в Холокосте, собраны в книгу «Муль та ха-зхухит» («Напротив стеклянной камеры»).

В 1972 году друзья из кибуца Лохамей ха-геттаот предложили ему создать фильм для музея Холокоста, находящегося в кибуце. Хотя у него и не было опыта в кинематографии, Гури взял на себя эту задачу. В сотрудничестве с Жако Эрлихом и Давидом Бергманом, он создал за 13 лет историко-документальную трилогию на эту тему:

Первый фильм, который вышел в 1974 году, называется «Ха-мака ха-81</span>^ru_en» («81-й удар»). Фильм начинается с прихода нацистов к власти и заканчивается уничтожением евреев. Название фильма взято из свидетельства в суде над Эйхманом одного из выживших в гетто Михаэля Голдман-Гилада</span>^ru_he. Гольдман-Гилад получил от нацистов 80 ударов кнутом, а 81-м ударом, по его словам, было то пренебрежение, которое выражали в Израиле к рассказам уцелевших.

Второй фильм, который вышел в 1979 году, называется «Ха-ям ха-ахарон» («Последнее море»). Этот фильм — о нелегальной репатриации уцелевших в Холокосте людей в Израиль, о полном испытаний пути по морю на кораблях «Пальяма».

Третий фильм, который вышел в 1985 году, называется «Пней ха-меред» («Лицо сопротивления»). Он — о еврейском сопротивлении в Европе — от Пиренеев до лесов Беларуси.

Эти фильмы были переведены на английский, французский, испанский и русский языки, показаны по всему миру и удостоены множества наград.

Мировоззрение

Отношение Гури к прошлому и настоящему страны, к событиям, участником которых он был, изменение взглядов на протяжении времени, признание ошибок, споры, раздумья и сомнения отражены в его многочисленных интервью, газетных статьях и литературном творчестве. Известный поэт поколения «Пальмаха», произведения которого на протяжении 60 лет были связаны с судьбоносными событиями, поворотными моментами в истории страны, он не столько высказывает свою точку зрения, сколько задаёт вопросы самому себе, принимает окружающую действительность во всей её сложности и противоречивости.

В статье «Дневники Хаима Гури. Стремления и раны» о книге Гури «Им ха-шира ве-ха-зман» («С поэзией и временем») Нисим Кальдерон пишет:

«В спорах с другими поэтами он не стремится разгромить их в пух и прах. Он сохраняет достоинство в самых трудных ситуациях литературной жизни. Возможно, это потому, что Гури спорит с самим собой раньше, чем начинает спорить с другими. И далее: Снова и снова он пишет в статьях о внутреннем споре, который он ведёт с самим собой. У этого есть цена, однако есть и достоинства. Он старается понять мнение противника, а не только спорит с ним».

Оригинальный текст (иврит)  

כשהוא חולק על משורר הוא לא יעשה ממנו עפר ואפר. הוא איש כבוד במקומות הקשים ביותר של החיים הספרותיים. אולי מכיוון שגורי מתווכח עם עצמו לפני שהוא מתווכח עם יריביו… שוב ושוב הוא כותב במאמריו על הוויכוח הפנימי שהוא מנהל עם עצמו. יש לזה גם מחירים אבל בהחלט גם יתרונות, כי הוא מפנים את טענות היריב, ולא רק מתכתש אתן

Йегудит Тидор Баумель</span>^ru_he в статье «Ха-милхама ше-ба-лев» («Война, которая в сердце») замечает: «… временами серый цвет у него превалирует над чёрным и белым» (ивр. ‏לעתים שולט בו האפור הרבה יותר מאשר השחור או הלבן‏‎).

В статьях о творчестве Гури, отражающем его мировоззрение, литературные критики часто упоминают стихотворение «Ани милхемет эзрахим» («Я — гражданская война»), так как выраженные в нём мысли характерны для поэта. В этом стихотворении «те, кто правы, стреляют в других, которые тоже правы» (ивр. ‏ושם הצודקים יורים ביתר הצודקים‏‎). Не случайно его название позднее было использовано для сборника стихов и для документального фильма.

Арабо-израильский конфликт

Победа в Шестидневной войне 1967 года, в результате которой Израиль занял обширные территории, привела к созданию Движения за неделимый Израиль</span>^ru_en. Многие известные общественные деятели, литераторы и люди искусства участвовали тогда в этом движении, среди них Натан Альтерман, Шай Агнон, Ури Цви Гринберг, Моше Шамир. Тогда же присоединился к этому движению и Хаим Гури. Впоследствии взгляды Гури изменились; он отказался от идеи неделимого Израиля. Это произошло не внезапно, а, как всегда у Гури, в результате глубокого анализа окружающей действительности, споров и признания ошибок. Во многих статьях и интервью он объясняет свои взгляды и причины их изменения с течением лет. Например, в интервью газете «Ха-Даф Ха-Ярок</span>^ru_he» — «Мешорер ха-зман» («Поэт времени») он рассказывает:

«Я был членом „Ха-шомер ха-цаир“, а до этого жил в лагерях репатриантов. Много лет был в „Пальмахе“. После Шестидневной войны стал участником Движения за неделимый Израиль… Я пережил внутренний переворот… В книге („Им ха-шира ве-ха-зман“, „С поэзией и временем“) я свожу счёт и с самим собой. Есть вещи, в которые я верил долгое время, а на склоне лет понял, что это было путешествие в никуда. Я построил себе цель, которая оказалась недостижимой. Я признаю тяжесть своих ошибок и говорю об этом без лишней гордости. Несомненно, левые правы в утверждении, что невозможно долго управлять другим народом. Но также есть серьёзные основания для пессимизма правых по поводу способности арабов принять нас здесь и признать нашу легитимацию».

Оригинальный текст (иврит)  

הייתי חבר השומר הצעיר, וקודם לכן מחנות עולים. הייתי שנים בפלמ"ח. אחרי מלחמת ששת הימים הפכתי להיות איש ארץ ישראל השלמה… גם אני עברתי מהפך שכזה… בספר אני בא חשבון גם עם עצמי. יש דברים שהאמנתי בהם שנים רבות, ובערוב יומי ראיתי שהם היו מסע שווא. בניתי לי דגם שהיה בלתי אפשרי. אני מכיר בטעויות קשות שטעיתי, ואני אומר את זה בלי גאווה יתרה. אין ספק, שהשמאל צדק בקביעה שלו, ששלטון על עם אחר לאורך ימים הוא בלתי אפשרי. כמו שיש מידה רבה של צדק בפסימיות של הימין, לגבי מידת הנכונות של הערבים לקבל אותנו בתוכם ולהעניק לנו לגיטימציה

В статье «Арба хэарот» («Четыре замечания») Гури уточняет:

«Будучи с юных лет воспитанным на идее целостности Эрец-Исраэль, после Шестидневной войны, осознав противоречие между идеей и действительностью, я понял, что долговременная власть над другим народом обостряет конфликт и ухудшает наш имидж. Но нельзя на основании этого делать из меня члена „Шалом Ахшав“».

Оригинальный текст (иврит)  

כמי שגדל מנעוריו על האמונה בשלמות הארץ נוכחתי לדעת, לאחר מלחמת ששת הימים, מתוך החיכוך עם המציאות, ששלטון מתמשך על העם השכן מחריף את הסכסוך ומעוות את צלם פנינו. אך אין בכך כדי לעשותני לאיש שלום עכשיו

Социальная структура общества

В возрасте 12 лет Гури оставил родительский дом и переехал в кибуц Бейт-Альфа. По его собственному признанию, он был политизированным ребёнком, склонным к общественной жизни ("הייתי ילד פוליטי, ילד חוץ"). Кибуц Бейт-Альфа принадлежал движению «Ха-шомер ха-цаир» и дети там получали соответствующее политическое воспитание: лево-социалистическое, про-советское. В книге «Им ха-шира ве ха-зман» («С поэзией и временем») Гури сводит счёты с кибуцным движением, особенно с его левым крылом «Ха-кибуц ха-арци</span>^ru_he» и с движением «Ха-шомер ха-цаир». Особенно резко он отзывается о том явлении, которое называет «красным мессианством» (ивр. ‏המשיחיות האדומה‏‎). В книге он пишет:

«Они были глухи к ужасам сталинизма, заморочили голову молодому поколению, которое до сих пор не оправилось от этого приключения».

Оригинальный текст (иврит)  

.אך גם הם, לכל הרוחות, אטמו לבם מול אימת הסטליניזם. טמטמו את מוחו של דור צעיר, שלא התאושש עד היום מההרפתקה ההיא

В интервью газете «Ха-Даф Ха-Ярок</span>^ru_he» Гури цитирует слова Цивии Любеткин:

«Это было религиозное действо — красный флаг, эти песни… И далее: Мы не хотели быть членами отдельных коммун, хотели быть частью миллионов. Слово „миллионы“ вызывало душевный оргазм».

Оригинальный текст (иврит)  

זו הייתה חוויה רליגיוזית, הדגל האדום, השירים האלה… לא רצינו להיות חברי קומונות מבודדים, מתקני עולם. רצינו להיות חלק ממיליונים. המילה מיליונים הייתה גורמת לאורגזמה נפשית

Гури также называет это воспитание «колоссальным духовным насилием» (ивр. ‏זיון רוח קולוסאלי‏‎).

Будучи ещё подростком, Хаим Гури, вместе с другими жителями Бейт-Альфы, испытал шок от известия о суде над Бухариным и Рыковым и смертном приговоре. Он рассказывает о матери своего друга Гавроша</span>^ru_he (Гавриель Рапопорт, впоследствии командир в «Пальмахе» и в Армии обороны Израиля), которая, узнав о приговоре, в отчаянии заперлась в своей комнате и неделю не выходила, не ела и не пила. Яаков Хазан собрал молодёжь и сказал им, что смертный приговор — только для отвода глаз; их вышлют в Сибирь и вернут, когда улягутся страсти. Люди не в состоянии были осознать этот абсурд. По сей день Гури говорит об этом в волнении: «Там были миллионы убитых, Эверест убитых… Для чего? Ошибка больше жизни… Это было идеальное преступление — целое поколение было ослеплено идеей, жуткой, если судить по результату».

Пражский процесс 1952 года вызвал возмущение многих членов движения «Ха-шомер ха-цаир» и партии «МАПАМ». Особым потрясением был для них арест в Праге приехавших на процесс израильтян: Мордехая Орена</span>^ru_he (из руководства «МАПАМ») и Шимона Оренштейна, а также поддержка левым крылом партии «МАПАМ» процесса и приговоров. В Иерусалиме, в монастыре Ратисбон</span>^ru_he прошло бурное собрание студентов, на котором Гури прочитал своё стихотворение «Пражский узник» (ивр. ‏אסיר פראג‏‎). Стихотворение выражало гневный протест против пражского суда и недоумение по поводу признательных показаний подсудимых. За это стихотворение его вызвали на «товарищеский суд» в отделении «МАПАМ» в Иерусалиме и долго отчитывали. Гури обвиняли в нанесении тяжёлого удара партии «МАПАМ», угрожали принять меры. В то время, несмотря на все старания, напечатать стихотворение не удалось. Оно впервые было напечатано в книге «Им ха-шира ве-ха-зман» («С поэзией и временем») в 2008 году. Гури говорит, что, несмотря на литературные недочёты, это стихотворение важно для него как документ его биографии и истории страны, свидетельство о том, недоступном пониманию, времени.

Резко осуждая политическую линию кибуцного движения, Гури, тем не менее, высоко оценивает его роль в создании страны и не отказывается от самой идеи социализма. На вопрос Якова Лазара «Что осталось у Вас от того времени?» он ответил, что до сих пор в душе остаётся социалистом. Ему, как патриоту Израиля, больно видеть столь высокий уровень неравенства между богатыми и бедными. Говоря о кибуцном движении, Гури цитирует Черниховского: «Оно, в числе тех, кто внёс свой вклад в развитие Израиля, подобно тем „принцам, вклад которых втрое больше вклада остальных“» (ивр. ‏"כן, היא, תוך תרומת הדם הישראלית, משולה לאותם "נסיכים המנדבים נדבתם פי שלושה‏‎)

Книги поэзии

• פרחי אש «Пирхей эш» («Огненные цветы», первая книга), Издательство «Сифрият Поалим»</span>^ru_he (1949)
• כלולות «Клулот» («Бракосочетание»), Издательство «Ха-Кибуц ха-меухад»</span>^ru_he (1950)
• שירי חותם «Ширей Хотам» («Стихи, оставившие след»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1954)
• שושנת רוחות «Шошанат рухот» («Роза ветров»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1960)
• תנועה למגע Тнуа ле-мага (Движение к встрече), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1968)
• מראות גיחזי «Мар’от Гехази» («Видения Гехази»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1974)
• עד קו נשר «Ад кав нешер» («До линии полёта орла»), избранные стихотворения, изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1975)
• משפחת הפלמ"ח «Мишпахат Ха-Пальмах» («Семья Пальмаха»), сборник песен (стихи и ноты) и рассказов под редакцией Хаима Гури и Хаима Хефера, издательство организации членов «Пальмаха» (1976)
• איומה «Аюма» («Ужасная»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1979)
• מחברות אלול «Махберот элул» («Тетради месяца элул»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1985)
• חשבון עובר «Хэшбон овер» («Счёт, подходящий к концу»), избранные стихотворения с дополнением, изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1988)
• הבא אחרי «Ха-ба ахарей» («Идущий следом»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (1994)
• השירים «Ха-ширим» («Стихи»), полное собрание стихотворений в двух томах, Издательство «Мосад Бялик»</span>^ru_he и «Ха-Кибуц ха-меухад» (1998)
• מאוחרים «Меухарим» («Позднее»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (2002)
• עיבל «Эйваль» (Гора проклятья, упоминаемая в Танахе), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад» (2009)

Книги прозы

• עד עלות השחר «Ад алот ха-шахар» («Перед восходом»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад», (1950)
• מול תא הזכוכית «Муль та ха-зхухит» («Напротив стеклянной камеры»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад», (1962)
• עסקת השוקולד «Искат ха-шоколад» («Шоколадная сделка»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад», (1965)
• דפים ירושלמיים «Дапим йерушалмиим» («Иерусалимские странички»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад», (1968)
• מי מכיר את יוסף ג'י «Ми макир эт Йосеф Джи» («Кто знаком с Йосефом Джи»), изд. «Ха-Кибуц ха-меухад», (1965—1967)
• הספר המשוגע «Ха-сефер ха-мешуга» («Сумасшедшая книга»),Издательство «Ам Овед»</span>^ru_en(1971)
• החקירה: סיפור רעואל «Ха-хакира: сипур Реуэль» («Расследование: история Реуэля»), изд. «Ам Овед», (1980)
• רשימות מבית היין «Решимот ми-бейт ха-яйн» («Записки из винодельни»), Издательство «Кинерет Змора-Битан Двир»</span>^ru_en, (1991)
• אני מלחמת אזרחים «Ани милхемет эзрахим» («Я — гражданская война»), изд. «Мосад Бялик», (2004)
• עם השירה והזמן «Им ха-шира ве-ха-зман» («С поэзией и временем»), литературная автобиография, изд. «Мосад Бялик», (2008)

Переводы книг Гури

• פרחי אש «Пирхей эш» («Огненные цветы») под названием «Огненные цветы, огненные годы»

Испанский: издательство университета города Гранада, (1990)

• מול תא הזכוכית «Муль та ха-зхухит» («Напротив стеклянной камеры»)

Французский: Париж, издательство «Албин Мишель», (1964); Париж, издательство «Тирезиас», (1995)

• עסקת השוקולד «Искат ха-шоколад» («Шоколадная сделка»)

Английский: Нью-Йорк, издательство Ринехарт и Уинстон, (1968); Детройт, издательство университета Уэйна, (1999)

Французский: Париж, издательство «Деноэль», (2002, 2008)

• פרחי אש «Пирхей эш» («Огненные цветы»)

Русский, Иерусалим, издательство «Алия», (1992)

• מילים בדמי החולה אהבה «Милим бе-дами ха-холе ахава» («Words in My Love-Sick Blood»)

Английский: Детройт, издательство университета Уэйна, (1996)

• Отдельные стихотворения были опубликованы на английском, арабском, африкаанс, венгерском, вьетнамском, греческом, датском, идише, испанском, итальянском, китайском, немецком, нидерландском, польском, португальском, русском, сербо-хорватском, украинском,французском, чешском, эстонском и японском языках.

Литературные премии

• Премия имени Усышкина за книгу «Пирхей эш» («Огненные цветы»), (1961)
• Премия имени Соколова за книгу «Муль та ха-зхухит» («Напротив стеклянной камеры»), (1962)
• Литературная премия имени Бялика за книгу «Мар’от Гехази» («Видения Гехази»), (1975)
• Премия Израиля в области поэзии (1988)
• Премия имени Ньюмана</span>^ru_he за книгу «Ха-ба ахарей» («Идущий следом») (1994)
• Премия имени Ури Цви Гринберга от муниципалитета Иерусалима за двухтомник стихов, написанных в 1945—1997 годах (1998) (информация о премии на странице Иерусалимская премия на иврите в разделе פרס ירושלים לשירה על שם אורי צבי גרינברג («Иерусалимская премия в области поэзии имени Ури Цви Гринберга»))

Награды за документальные фильмы

• Премия имени Ицхака Саде за документальную трилогию о Холокосте
• Премия имени Кацетника</span>^ru_en за документальную трилогию о Холокосте
• Номинация на Оскара — фильм «Ха-мака ха-81» («81-й удар») (1975)
• Приз «Серебряный орёл» на МКФ исторического фильма в Руэль-Мальмезоне (Франция)

Другие награды

• Почётный член Академии языка иврит (1998)
• Звание ««Почётный житель Иерусалима»</span>^ru_en» (2002)
• Почётный доктор Еврейского университета в Иерусалиме (2003)
• Звание «Почётный гражданин Тель-Авива» (2006)
• Премия имени Тедди Коллека от Иерусалимского фонда</span>^ru_en (2010)

О нём

Книги

• Шах-Лаван, Йосеф</span>^ru_he. «Хаим Гури: Замечания и объяснения по изучению и чтению», Тель-Авив, изд. «Ор Ам», (1977)
• Шохам, Реувен. «Между клянущимися и клятвами: Поэтика, тематика и риторика в творчестве Хаима Гури», издательство университета имени Бен-Гуриона в Негеве, (2006)

Документальный фильм

• אני מלחמת אזרחים «Ани милхемет эзрахим» («Я — гражданская война»), режиссёр Омри Лиор, 47 мин., киностудия «Докунет ЛТД»

Литературная критика

• См. список статей о творчестве Хаима Гури на сайте [library.osu.edu/projects/hebrew-lexicon/00108.php Университет штата Огайо, Лексикон (новая литература на иврите)]. В списке статьи Ханоха Бартова</span>^ru_en, Нира Бар-ама</span>^ru_he, Ривки Гурфайн</span>^ru_he, Реувена Шохама и других.

Ссылки

• [www.tel-aviv.gov.il/Download/%D7%94%D7%96%D7%95%D7%9B%D7%99%D7%9D%20%D7%91%D7%A4%D7%A8%D7%A1%20%D7%A2%D7%93%20%D7%9B%D7%94%20-%20%D7%A4%D7%A8%D7%A1%20%D7%A1%D7%95%D7%A7%D7%95%D7%9C%D7%95%D7%91.pdf Список лауреатов премии имени Соколова на сайте муниципалитета Тель-Авив—Яффо] (иврит)(недоступная ссылка)
• [www.tel-aviv.gov.il/Download/%D7%94%D7%96%D7%95%D7%9B%D7%99%D7%9D%20%D7%91%D7%A4%D7%A8%D7%A1%20%D7%A2%D7%93%20%D7%9B%D7%94%20-%20%D7%A4%D7%A8%D7%A1%20%D7%91%D7%99%D7%90%D7%9C%D7%99%D7%A7%20-%20%D7%97%D7%9B%D7%9E%D7%AA%20%D7%99%D7%A9%D7%A8%D7%90%D7%9C.pdf Список лауреатов премии имени Х. Н. Бялика на сайте муниципалитета Тель-Авив—Яффо] (иврит)(недоступная ссылка)(на сайте ошибка — пропущен 1975 год)
• [www.202.org.il/Pages/gdud_890/history/a1948.php Первое десантное подразделение Армии обороны Израиля] — подробно о первом курсе десантников Армии обороны Израиля в Чехословакии в 1948 году,  (иврит)
• [www.ivrus.biz/encyclopedia.php?id=801&t=195 ГАХАЛ — Мобилизация за границей], сайт издательства «Иврус», энциклопедия,  (рус.)
• [www.zemer.co.il/FlashPlayer/player.asp?version_id=271 Песня הרעות («Дружба») в исполнении ансамбля «Чизбатрон»] на сайте זמרשת («Земерешет») [www.zemer.co.il/]
• [www.youtube.com/watch?v=tw8-CVakruA Песня הרעות («Дружба»)] в исполнении ансамбля להקת הנח"ל («Лэакт ха-Нахал»). (О движении Нахал см. [www.eleven.co.il/article/12925 Нахал] — статья из Электронной еврейской энциклопедии).
• [www.zemer.co.il/FlashPlayer/player.asp?version_id=2472 Песня באב אל ואד] («Шаар ха-Гай») на сайте זמרשת («Земерешет») [www.zemer.co.il/]
• [www.snunit.k12.il/shireshet/guri2.html הנה מוטלות גופותינו («Здесь лежат наши тела»)] — текст и исполнение стихотворения на сайте שירשת («Ширешет»)
• [reshet.tv/News2/Shows/FridayNewscast_video/videomarklist,196915/ Сюжет о Хаиме Гури] из передачи «Ульпан Шиши» 2-го канала израильского телевидения, видео, 13.01.2012  (иврит)

Отрывок, характеризующий Гури, Хаим

– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.