Софийский собор (Вологда)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Софийский собор.
Православный собор
Собор Софии Премудрости Божией
Страна Россия
Город Вологда
Конфессия Православие
Епархия Вологодская и Великоустюжская (бывш.) 
Тип здания Собор
Основатель Иван Грозный
Дата основания 1568 год
Строительство 1568—1570 годы
Дата упразднения 1924 год
Приделы Иоанна Предтечи (с 1588 по 1850 гг.)
Статус  Объект культурного наследия РФ [old.kulturnoe-nasledie.ru/monuments.php?id=3510063013 № 3510063013]№ 3510063013
Состояние Реставрация завершена в 2007 году
Координаты: 59°13′28″ с. ш. 39°52′57″ в. д. / 59.22444° с. ш. 39.88250° в. д. / 59.22444; 39.88250 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=59.22444&mlon=39.88250&zoom=15 (O)] (Я) памятник архитектуры (федеральный)

Софи́йский собо́р (Собор Софии Премудрости Божией) — православный храм, ныне музей, древнейшее сохранившееся каменное сооружение на территории Вологды, одна из крупнейших построек эпохи Ивана Грозного (наряду с храмом Покрова на Рву в Москве, Успенским собором Троице-Сергиевой лавры и другими). Сооружён в 1568 — 1570 годах по распоряжению Ивана Грозного. С 1587 по 1923 год — кафедральный собор Вологодской епархии (с 1776 по 1938 годы — вместе с тёплым Воскресенским собором) и усыпальница вологодских архиереев. В соборе практически полностью сохранились фрески XVII века и иконостас первой половины XVIII века.





История

Закладка в 1567 году Вологодского кремля подразумевала размещение на его территории нового кафедрального храма взамен деревянного городского собора Воскресения, оказавшегося за пределами нового центра города, на Ленивой площадке. Строительство каменного собора внутри кремля, на берегу реки Вологды началось в 1568 году по распоряжению Ивана Грозного. Согласно летописным свидетельствам, Иван Грозный повелел «соборную церковь Софийскую во имя Успения Пресвятой Богородицы поставить внутри города у архиерейского дому»[1]. По другим сведениям, Архиерейский двор был перенесён позднее, уже к строящемуся Софийскому собору[2]. Данных об освоении территории, примыкающей к собору, в догрозненский период недостаточно. Археологические раскопки 2000 года показали в этом районе только существование построек, датируемых 1560—70-ми годами[2].

В качестве архитектурного образца был избран Успенский собор в Москве. Иван Грозный, видимо, хотел иметь в своей северной опричной резиденции подобие Успенского собора Московского кремля[3]. Иван Грозный лично наблюдал за строительством Вологодского кремля, неоднократно подолгу останавливался в Вологде. Царь посетил собор после завершения основных строительных работ в 1570 году, а вскоре после этого неожиданно покинул Вологду, после чего строительство как кремля, так и собора было заброшено. Существует легенда, связанная с этим посещением:

Неции же глаголют, егда совершена бысть оная церковь и великий государь вшед видети пространство ея, и будто нечто отторгнуся от свода и пад, повреди государя во главу. И того ради великий государь опечалихся и повеле церковь разобрать. Но чрез же некоторое прошение преклонися на милость, обаче многия годы церковь было не освящена.

— Иван Слободской. Летописец. 1716 год.[1].

Собор оставался неоконченным до 1587 года, когда при царе Фёдоре Иоанновиче приступили к его достройке. Отделка была выполнена не полностью: окончен был лишь южный придел, средняя же часть храма была достроена позднее[4].

Раньше, чем главный престол был освящён южный придел собора. В 1587 году он был освящён Антонием, епископом Вологодским и Великопермским во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи, патронального святого царя Иоанна IV Грозного, крещённого в день памяти святого[5]. Придел располагался в дьяконнике собора вплоть до капитального ремонта интерьера 1848—1850 годов[6][7].

В 1612 году, во время того как «польские и литовские люди и черкасы и казаки и русские воры»[8] захватили Вологду, собор был разгромлен и повреждён пожаром: сгорели крыша и главы с крестами. После ухода захватчиков начались доделки и исправления собора. Был восстановлен иконостас. Богослужебные принадлежности были временно взяты из Спасо-Каменного и Глушицкого монастырей. В 1612—1613 годах отремонтированный собор, в том числе и главный престол, освятили повторно[9].

  • Sobory i Kolokolnya.JPG
    Софийский собор на гравюре А. Скино по рисунку А. Ушакова, 1853 г.
  • Соборы в Вологде начало 20 века.JPG
    Софийский собор в начале XX века. Почтовая открытка
  • RR5514-0048R.png
    Софийский собор на 10-рублёвой монете из серии «Древние города России»

В 1639 году Михаил Фёдорович пожертвовал в собор Софии медное паникадило весом 28 пудов 30 фунтов. Через несколько лет в Архангельске для собора были куплены ещё три паникадила заграничной работы.

При епископе Гаврииле в 1686—1688 году собор был расписан артелью ярославских иконописцев под руководством Дмитрия Григорьева. Перед росписью были растёсаны пять окон четверика и прорублены окошки в нижней части апсид. Оконные откосы были также расписаны артелью Дмитрия Григорьева.

В 1698 году и 1724 году собор подвергался разрушительным пожарам. После пожара 1724 года, в 1737—1744 годах был установлен новый пятиярусный иконостас, существующий и сейчас.

До 1776 года, то есть до постройки тёплого Воскресенского собора, богослужения в Софийском соборе проходили круглый год.

При капитальном ремонте 1848—1851 годов ко всем входам были пристроены каменные притворы, были расширены оконные проёмы, крышу покрасили в зелёный цвет. В 1860-х годах вокруг Софийского собора была поставлена каменная ограда.

Собор посещали императорские особы: в 1724 году — Пётр I, в 1824 году — Александр I, в 1858 году — Александр II.

В 1923 году собор был закрыт и передан краеведческому музею. В Софийском соборе была размещена экспозиция по истории религии и атеизма, частью которой стал маятник Фуко, установленный в 1929 году. С 1935 года Софийский собор является памятником федерального значения.

В 1966—1968 годах Всесоюзные научно-реставрационные мастерские (ВСНРМ) под руководством архитектора В. С. Баниге были проведены реставрационные работы, в результате которых собору вернули вид, соответствовавший XVII веку: устроено позакомарное покрытие из оцинкованной стали, установлены новые купола, восстановлены узкие окна в соборе, разобраны каменные притворы у входов в собор, восстановлены порталы входов. Внутри храма под руководством художника-реставратора Н. В. Перцева проводились работы по закреплению старинной фресковой живописи[10].

С 1999 по 2007 год была проведена комплексная реставрация собора. Сейчас Софийский собор находится в ведении Вологодского государственного музея-заповедника и открыт для посещения в летнее время. В некоторые церковные праздники в соборе проводятся службы.

В июне 2007 года в Софийском соборе совершил торжественную литургию Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II.

Посвящение

Согласно летописи 1716 года, составленной Иваном Слободским, первоначально планировалось посвящение собора Успению Богоматери:

Лета 7076 (1568). Великий государь царь Иван Васильевич повеле соборную церковь во имя Успения пречистыя Богородицы поставить внутри города у архиерейского дому, и делали ю два года, а колико зделают, то каждого дня покрывали лубьем и другими орудии, и того ради оная церковь крепка на разселины[1].

Послуживший прообразом храма Успенский собор в Москве в то время приобретает особое значение в системе символов русского государства и русской церкви. Во второй половине XV — первой трети XVI века конституируется его положение как соборной церкви русской митрополии. Москва утверждается как новый канонический центр, и именно к этому времени относится постройка реплик Успенского соборов в Ростове Великом, Дмитрове, Новодевичьем монастыре. Распространение Успенских храмов связывают также и с градозащитной семантикой Богоматери. После Стоглавого собора (1551 год), структурировавшего сакральное пространство страны, наблюдается вторая волна обращения к образцу Успенского собора. К этому периоду относится постройка Успенского собора в Троице-Сергиевой Лавре (1559 год) и закладка Успенского (Софийского) собора в Вологде[11].

Стоит также отметить, что с XVI века в Вологде уже существовала церковь Успения (позднее — Успенский собор Горне-Успенского монастыря) - один из древнейших храмов города, давших наименование его Успенской трети, подчинявшейся Новгороду (наряду с «московской» Владимирской третью (по Владимирской церкви) и «ростовской» Мироносицкой).

После неожиданного отъезда Ивана Грозного из Вологды в 1571 году собор долгое время стоял неосвящённым. В 1587 году, раньше, чем главный престол, был освящен придел в южной части алтарного объёма в честь Усекновения главы Иоанна Предтечи. Такое посвящение престолов в эпоху Ивана Грозного носит программный характер: подобные храмы в большом количестве возникали по прямому указанию Ивана IV или вследствие ориентации Церкви на подобные указания. То есть, в 1587 году, при достройке собора помнили о том, что Иван IV хотел иметь придел, посвященный своему ангелу. Также возможно предположить, что сын Грозного Фёдор Иоаннович таким способом решил почтить память об отце.[5].

Главный престол был освящён в 1612 году в честь Софии Премудрости Божией Слова[12]. София — понятие христианской философии, аллегорический образ и, одновременно, личностный персонаж, тождественно близкий к божественному «Я», представление олицетворённой мудрости Бога.

Посвящение Софии исторически — древняя традиция, берущая начало из Византии. Софии были посвящены главные соборы многих городов, наследующих традиции Византии (см.: Софийский собор (Константинополь), Софийский собор (Киев), Софийский собор (Новгород), собор святой Софии (София) и другие). Посвящение же вологодского собора Софии Премудрости Божией связывают с демонстрацией независимости Вологды от Великого Новгорода и возвышением Вологды после переноса в неё центра Вологодско-Пермской епархии из Усть-Выми в 1589 году[13]. Кафедра была возведена на степень архиепископии, утвержден титул архиерея — архиепископ Вологодский и Великопермский[14]. После освящения главного престола в конце XVI века вологодский Архиерейский дом по аналогии с новгородским стал именоваться «Домом святой Софеи»[6]. Храмовая икона Софии Премудрости Слова Божия (1618 год, иконописцы Ждан Дементьев, Василий Новгородец, сейчас в Вологодском историко-архитектурном музее-заповеднике) стала епархиальным символом.

По замечанию философа и богослова Г. В. Флоровского, тот факт, что празднование Успения в новгородских землях было связано с Софией (у последней нет своего праздника),показывает, что София и Успение — это близкие понятия[15].

Архитектура

Софийский собор представляет собой прямоугольный в плане, шестистолпный, пятикупочный храм, с сильно выступающими полукружиями трёх алтарных апсид. Размеры собора: длина стен — 38,5 м, ширина — 25,6 м, общая высота — 59 м. Материал стен — кирпич. Архитектурным образцом для Софийского собора являлся Успенский собор Московского кремля.

Внутреннее пространство

Внутреннее пространство храма разделено столпами на три нефа. Нефы расположены таким образом, что основные продольный и поперечные нефы, по сравнению с остальными, обладают большей шириной. Средний компартимент западного поперечного нефа перекрыт не крестовым, а коробовым сводом, который опирается на арки, расположенные ниже остальных подпружных арок. Столпы имеют кресчатую форму, завершены импостами, составленными из двух полочек и четвёртого валика между ними. Основания четырёх западных столпов профилированы и близки по форме к аттической базе. Восточная пара столпов баз не имеет. Барабаны глав и крестовые своды опираются на пониженные подпружные арки, которые переброшены между столпами, а также столпами и стенами. Основания барабанов оформлены карнизами в виде валика. Внутреннее пространство собора освещается двумя ярусами узких окон четверика с воронками, без профилировок. Все окна почти одинаковой ширины. В нижнем ярусе — высокие, в верхнем — небольшие. При этом окна верхнего света находятся на большой высоте. Также свет проникает через узкие окна барабанов и апсид. Таким образом, верхнее пространство собора освещено лучше, чем нижнее.

Первоначальная кирпичная алтарная преграда (в настоящее время скрыта иконостасом XVIII века) выложена заподлицо с западными гранями восточной пары столпов.

Входы, декор внешних стен, покрытие

В собор ведут открытые порталы с севера и юга и большое сводчатое двухарочное крыльцо с белокаменной гирькой с запада. Откосы порталов имеют профилерованные базы и капители, а архивольты — килевидную форму. Прясла сегментированы в соответствии с крестово-купольным построением храма.

Декор внешних стен собора представлен следующими элементами. Простой по форме цоколь образован валиками и двумя уступами в его нижней части. Между апсидами поставлены полуколонки с простыми завершениями. Пилястры, поддерживающие большие закомарные завершения имеют импосты, которые здесь заменяют капители. Лопатки на стенах собора, отвечающие столпам отсутствуют[5].

Покрытие шестистолпного Софийского собора позакомарное, волнистое завершение которого характерно для классической русской крестово-купольной системы строения храма. Собор перекрыт крестовыми сводами с подпружными арками и парусами. Венчают храм пять массивных световых барабанов с купольным перекрытием. Пучинистрая форма куполов относится к XVII—XVIII векам. В. С. Баниге высказал предположение, что изначальная форма куполов была ближе к шлемовидной, с чешуйчатым покрытием. Более поздние исследования С. В. Заграевского доказывают, что пучинистые (луковичные) формы глав в архитектуре Древней Руси были распространены с домонгольского времени до середины XVII века. Существование шлемовидных глав в этот период не доказано. Данный вид купольного покрытия, согласно С. В. Заграевскому, появляется только с середины XVII до конца XVIII века и через несколько десятилетий вновь сменяется периодом возведения луковичных глав[16]. Кресты, поставленные в конце XVII века, были выполнены московскими мастерами по образу крестов церкви Николы Явленного в Москве. На среднем кресте посредине изображено Распятие, в трёх верхних оконечностях каждого креста вязью начертаны слова: «Царь Славы» (на вертикальной конечности), «ИиС ХС» (на горизонтальных).

Пространственная ориентация собора

Ось «главный вход — алтарные апсиды» ориентирована на северо-северо-восток, что расходится с каноническим расположением храмов, обращённых апсидами на восток. Это, вероятно, связано с тем, что храмы, часовни и поклонные кресты часто ориентируются в направлении восхода солнца в день закладки или в праздник, которому посвящены[17]. Существует также версия, что такое смещение оси вызвано тем, что Иван Грозный хотел, чтобы собор был обращён к реке, которая расположена севернее[18]. Соответственно, стены Вологодского кремля и Архиерейского двора, ориентированные на Софийский собор, имеют не совсем корректные с географической точки зрения названия: северная стена называется восточной, западная — северной и т. д.

  • План софийского собора.JPG
    План Софийского собора и колокольни
  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
    Софийский собор до 1613 г. по В. С. Баниге с предполагаемыми шлемовидными завершениями глав
  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
    Софийский собор в 1-й четверти XVIII в. (западная стена). Реконструкция В. С. Баниге

Софийский собор и архитектурные традиции храмов XV—XVI веков

Архитектурным прообразом Софийского собора является Успенский собор (1475—1479 гг.) Московского кремля. Общая композиция и многие детали оформления собора в Вологде, при этом традиционны пятиглавым шестистолпным храмам первой половины — середины XVI века.

Софийский собор — прекрасный тип кубического храма, возникший несомненно под влиянием форм зодчества, получившего своё начало при Иоанне III. Быть может и не без основания авторство проекта собора приписывается ученику А. Фиораванти.

— Г. К. Лукомский. Вологда в её старине. 1914 год.[19]

Копирование московского Успенского собора — характерная черта русской архитектуры XVI века. Сходство двух построек проявляется в шестистолпной конструкции. Однако по внешнему декоративному убранству вологодский Софийский собор ближе к памятникам Новгорода: отсутствуют аркатуры, бусины портиков и другие архитектурные элементы фасада московского Успенского собора. Аркатуры отсутствуют не только на стенах, но и на барабанах глав. Отсутствием аркатурно-колончатого пояса Софийского собора отдалённо напоминает Успенский собор (1515 г.) в Тихвине.

В плане Софийский собор также отличается от московского Успенского собора. Равное расстояние между столпами последнего образует сетку из двенадцати одинаковых квадратов, тогда как в Софийском соборе главные нефы расширены за счет боковых. В Софийском соборе три апсиды, в Успенском их пять. План Софийского собора больше напоминает предшествующие ему шестистолпные храмы: ростовский Успенский собор (1508—1512 гг.), Преображенский собор Хутынского монастыря (1515 г.), новгородскую церковь Никиты Мученика (середина 1550-х) и др. То есть, план собора в Вологде формировался в традиции шестистолпных пятиглавых храмов XVI века.

Ещё одна отличительная черта от Успенского собора Московского кремля — кресчатая форма столпов. Такие столпы были характерны для первой половины — середины в XVI века начиная с Архангельского собора в Москве (1505—1508 гг.)[18]. Софийский собор не имеет настенных лопаток, характерных для большинства шестистолпных храмов рассматриваемого периода. В этом отношении, например, внутренних настенных лопаток не было предположительно и у Успенского собора (1554—1558 гг.) в Великом Устюге и Христорождественского собора (1562 г.) в Каргополе.

Тип перекрытия в вологодском соборе восходит к Успенскому собору в Москве, где впервые была применена система палатного перекрытия крестовыми сводами, расположенными на одном уровне. Благодаря этому, внутренне пространство получило черты зального типа, а не крестово-купольного. Следовательно, Софийский собор в Вологде нельзя считать крестово-купольным храмом. Некоторое отличие в типе перекрытия собора в Вологде связано с тем, что средний компартимент западного поперечного нефа перекрыт коробовым сводом. То есть, палатным характером обладает лишь пространство для молящихся, а интерьер алтарной части дифференцирован по сравнению с ней. Данное сочетание перекрытий впервые было применено в суздальском Покровском соборе (1510—1513 гг.) Покровского монастыря[5].

  • Saint Sophia Cathedral east side 9.jpg
    Апсиды. Восточная стена
  • Saint Sophia Cathedral west porch 2.jpg
    Западное крыльцо. Действующий вход в собор
  • Saint Sophia Cathedral South Gate 8.JPG
    Перспективный южный портал с фресками
  • Saint Sophia Cathedral nord side 4.jpg
    Северная стена и портал

Перестройки и реставрации

Софийский собор подвергался многочисленным переделкам. Наиболее значительными были: замена позакомарного покрытия четырёхскатной кровлей в первой половине XVIII века и растёска большинства оконных проёмов в конце XVII и в начале XIX века. В 30-х годах XVII века к западному порталу было пристроено деревянное крыльцо, которое заменили каменным в конце XVII века. Позакомарное покрытие и оригинальную ширину окон вернули в ходе реставрации 1958—1965 годов.

Согласно В. С. Баниге и Н. В. Перцеву, со времени строительства до пожара 1612 года собор имел шлемовидные завершения и позакомарное покрытие. После пожара собор восстанавливали и украшали в течение всего XVII столетия. В 1621—1622 годах в соборе поставили новый главный иконостас, увеличили главы, сделав их пучинистыми, и покрыли железом. В 1628 году в окна вставлены слюдяные окончины. В 1630-х годах к западному порталу было пристроено деревянное крыльцо. В 1645 году поставлена деревянная сень над престолом. В 1670-х годах были сделаны новые главы, покрытые чешуёй[18].

После следующего пожара 1698 года, были восстановлены главы прежней формы — пучинистые, но сделаны они были слишком большими. В результате к концу 1720-х годов центральная глава осела и повредила соседние. При последующей реконструкции были поставлены пучинистые главы меньше прежних, которые в последующем не переделывали. В 1686—1700 годах к западному порталу пристроено каменное крыльцо, сохранившееся до настоящего времени. Перед остальными дверями крыльца оставались деревянными. Перед росписью 1686 года были растёсаны пять окон четверика и прорублены окошки в нижней части апсид[18].

После очередного пожара 1724 года, между 1737—1744 годами был поставлен новый пятиярусный иконостас, существующий и сейчас. В 1740-х годах вместо позакомарного покрытия было установлено четырёхскатное, которое разобрали при реставрации 1950—60-х годов. В 1760 году в алтаре было прорублено большое квадратное окно. В 1765 году пол в соборе был выстлан чугунными плитами, отлитыми на Терминском железном заводе.

При капитальном ремонте 1848—1851 годов ко всем входам были пристроены каменные притворы. При этом западный притвор закрыл своими стенами каменное крыльцо XVII века. Также были расширены оконные проёмы, крыша покрашена в зелёный цвет. В 1860-х годах вокруг Софийского собора была поставлена каменная ограда с железной решёткой[18].

В 1929 году чугунный пол был снят, и настлан деревянный. В 1966—1968 годах Всесоюзные научно-реставрационные мастерские (ВСНРМ) под руководством архитектора В. С. Баниге провели реставрационные работы. Вместо железной четырёхскатной крыши раскрыто позакомарное покрытие, установлены новые купола, восстановлены узкие окна. Позакомарное покрытие и купола покрыты оцинкованной сталью. Разобраны устроенные в 1850 году каменные притворы у входов в собор, восстановлены порталы входов, сделан ремонт наружной штукатурки, побелены стены. Полностью раскрыто западное каменное крыльцо XVII века. Внутри храма под руководством художника-реставратора Н. В. Перцева проводились работы по закреплению старинной фресковой живописи[10].

С 1999 по 2007 год проводилась комплексная реставрация собора. Восстановлена разрушенная лицевая кладка, произведена обработка кирпичей цокольной части специальными влагонепроницаемыми составами, устроен пол из белого камня в западном крыльце. В соборе устроен тёплый пол с вентилируемым подпольным пространством. Выполнены работы по реставрации иконостаса [20].

Стенные росписи

История

Софийский собор стал первым храмом Вологды, расписанным стенным письмом. Собор начали расписывать 20 июля 1686 года артелью ярославских мастеров во главе со знаменщиком Дмитрием Григорьевым Плехановым. Об этом говорится в настенной летописи собора, а также в записи книги Архиерейского двора:

1686 г. марта 23 подрядился на Вологде Соборную церковь и с алтарем и с пределы подписать стенным письмом Ярославец иконописец Дмитрей Григорьев сын Плеханов[18].

Там же приводятся данные о расчётах за эту работу:

Ряжено ему от того всего стенного писма 1500 рублев, дано ему по рядной записи наперед 400 рублев. Да ему ж иконописцу Дмитрию Григорьеву к тому стенному писму дано на покупку гвоздья на восемьдесят тысяч 50 рублев.[18].

Дмитрий Плеханов — живописец первой статьи, выходец из Переславля-Залесского. До Вологды принимал участие в работах по росписи церквей Троицы в Никитниках (1635), церкви Григория Неокесарийского (1667—1669), Успенского собора Троице-Сергиевой лавры (1684), церкви Ростовского кремля, церкви Фёдоровской Богоматери в Ярославле (1715) и ряда других [21].

Работы по росписи продолжались два года. Общая площадь росписей — 5000 квадратных метров. Организация работ разделялась по выполнению специальных видов работ отдельными членами артели. Нанесению росписи предшествовало нанесение известковой грунтовки — левкаса — с укреплением гвоздями. Старший мастер — Знаменщик (иконопись) — знаменил работу, то есть создавал рисунок, определял систему росписей, процарапывая (графя) её по влажной штукатурке. Остальные члены артели наносили рисунок по разграфлённой основе: доличники писали одежды, мастера палатного письма писали растительность и орнаменты, уставщики наносили надписи, лики (лица) писал личник. Техника росписи Софийского собора соответствует приёмам, применявшимся в то время в русской монументальной живописи: роспись по непросохшему левкасному грунту и дальнейшей проработкой темперными или клеевыми красками.

Работы по росписи стен Софийского собора, западного крыльца и порталов были завершены 9 июля 1688 года. В последующем роспись несколько раз поновлялась. Так, в 1852 году живопись Софийского собора подверглась капитальному поновлению: почти все фрески переписаны заново, а недостающие части дописаны. Работы были выполнены ярославским штатным иконописцем А. Колчиным с артелью. Был искажён колорит живописи, пропала характерная моделировка светотени.

С 1963 года проводились реставрационные работы, благодаря которым вся роспись освобождена от позднейших записей[18].

Программа росписи и особенности письма

Система росписи Софийского собора схожа с таковой в других храмах XVII века, украшенных фресками ярославских живописцев. Тематически содержание большинства сюжетов связано с именем Христа. Роспись подкупольного пространства традиционна для византийского и православного храма. Западная стена полностью посвящена Страшному суду, северная и южная стены, разбитые на горизонтальные пояса, расписаны сюжетами на евангельские темы. На столбах изображены мученики и благоверные князья.

В творчестве мастеров росписи Софийского собора прослеживается сочетание традиционного письма с освоением передовых эстетических принципов. Сюжеты изображаются в близкой своему времени обстановке. В пейзаж вводятся долины, озёра, рощи. На небе появляются облака, и в некоторых сюжетах они изображаются розовым цветом. Появляются изображения крепостных стен и домов. Присутствуют изображения коров, коней, свиней и других животных. Жестам, чертам лиц придаётся эмоциональная окраска.

Роспись основного куба

Иконографическая схема основного куба следовала образцу Успенского собора Московского кремля и Успенского собора Троице-Сергиевой лавры. В центральном куполе представлены Христос Вседержитель, в боковых куполах — Иоанн Предтеча, Богоматерь Знамение, Отечество и Спас Эммануил. На стенах барабанов изображены праотцы, на подпружных арках — апостолы. На сводах написаны праздники — Рождество Христово, Сретение, Богоявление, Вознесение, Воскресение, Успение богоматери, Благовещение, Рождество Богоматери и Преображение.

На столпах, расписанных в четыре яруса, изображены: мученики, воины, благоверные цари и князья.

На западной стене — Страшный суд. В верхних регистрах южной и северной стен — евангельские сюжеты, которые занимают два яруса, что характерно для росписи соборных храмов и монастырей в XVII—XVIII веках[22]. Ниже — сюжеты «о земной жизни» Богоматери, иллюстрации текстов богородичного акафиста.

Все сцены многофигурны. Изображения Богоматери и Христа в них мало выделяются, иногда отличаясь от человеческих фигур только нимбами. Лики, одежда передаются обобщённо, со сдержанными оживками и теневыми очертаниями. Колористическое решение росписи реализовано за счёт использования преимущественно золотисто-жёлтых, голубых, синих, коричнево-красных и зеленоватых цветов.

В самом нижнем регистре — «Вселенские соборы». Ещё ниже — летописная запись о росписи, а под ней — «убрус», имитирующий расшитую ткань.

  • Sophia Vologda Greshn.JPG
    Христос и грешница. Фрагмент росписи северной стены
  • Sophia Vologda bes.JPG
    Исцеление бесноватого. Фрагмент росписи северной стены
  • Sophia Vologda Torg.jpg
    Изгнание торговцев из храма. Фрагмент росписи южной стены
  • Sophia Vologda Tverskoi.jpg
    Михаил Тверской. Фрагмент росписи столба

Росписи входов и порталов

Южный портал — изображения двух ангелов и композиция «Неопалимая Купина» и выше фреска «Троица Новозаветная». На своде западного крыльца — редкая композиция «Древо апостольское».

Росписи алтарных помещений

В алтаре изображена композиция «София Премудрость Божия Слова» в изводе, близком новгородскому. Иконография этого извода имеет очень сложное трактование. Композиция представляет собой своеобразный Деисус. В его центральной части на престоле (вместо Христа) восседает облачённая в царскую далматику андрогинная фигура с ангельскими крыльями, короной и нимбом. Такая иконография, вероятно, связана с существующим пониманием Софии как Логоса до Воплощения.

Композиция, в целом близкая новгородскому изводу этого сюжета, имеет несколько существенных отличий. Ангелу, восседающему на престоле, предстоят Иоанн Предтеча и Иоанн Богослов (в новгородском варианте — Иоанн Предтеча и Богоматерь). Отсутствие изображения Богоматери указывает на то, что здесь образ Софии имеет также связь с культом матери Бога Слова.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5236 дней] Над Софией написаны полуфигуры Христа и Саваофа с голубем — символом Святого Духа[23]:

На примере этой композиции хорошо видно, как Плеханов, пользуясь нравственно-философскими категориями своего времени, создаёт в росписи Софийского собора некую модель идеального гармоничного мира, в котором судьба каждого человека зависит от степени восприятия им идеалов добра и справедливости, от его доброй воли.

В алтарных изображениях также акцентируется тема прославления Богоматери — здесь находятся композиции «Что тя наречем» и «Персоны» Дионисия Зобниновского и Максима Грека. В конхе алтарной апсиды — «О тебе радуется». В алтарной апсиде — композиция «Тайная вечеря».

В жертвеннике Софийского собора отражается тема последних дней жизни Христа (Страсти Христовы). Здесь находится композиция «Богородице дево радуйся».

В диаконнике — цикл сюжетов из жизни Иоанна Предтечи и вологодские святые.

  • Sophia Vologda.jpg
    София Премудрость Божия Слова. Фрагмент росписи алтаря
  • Sophia Vologda Salomea.jpg
    Пир Ирода. Фрагмент росписи дьяконника
  • Sofia Vologda Angel.jpg
    Трубящий ангел. Фрагмент композиции «Страшный суд»
  • Sofia Vologda Peter.jpg
    Апостол Пётр с ключами от рая. Фрагмент композиции «Страшный суд»
  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
    Иноверцы. Фрагмент композиции «Страшный суд»

Композиция «Страшный суд»

Композиция «Страшный суд» вологодского Софийского собора — самая большая фреска на этот сюжет в России — занимает площадь около 400 квадратных метров.

В христианстве догмат о всеобщем воскрешении, Судном дне и воздаянии является одним из основополагающих. Верхнюю часть композиции занимает восседающий на троне и творящий Суд Вседержитель. Ниже расположены сцены взвешивания грехов и добродетелей человеческой души. В левой части во главе праведников изображён апостол Пётр с ключом от дверей рая. Грешники, представленные иноверцами в одежде иностранцев того времени, восточными старцами и женщинами в ярких платьях, расположены слева. Внизу композиции в правой части изображён извивающийся змей с наивными фигурками пороков, грехов и пламени ада. В левой части композиции изображены трубящие ангелы, призывающие воды и земли отдать на Суд своих мертвецов. Ангелы изображены ракурсно, снизу.

Их развевающиеся белые одежды на фоне нежно-зеленой земли создают образ впечатляющей монументальности и пластичности. Эта часть композиции «Страшного суда», по силе выражения не имеющая аналогий среди других стенных росписей, приобретает доминирующее значение во всем живописном интерьере и является в некотором роде типичной особенностью росписей вологодского собора. За исключением этой сцены с ангелами все остальные фигуры несколько статичны, скованны и менее пластичны[18].

В этой фреске ярославские мастера акцентировали древнюю идею «Страшного суда» — близость судного дня, осуждение нечестивых, воздаяние праведникам. Процесс оправдания человека становится главным в этой теме. Фрески Страшного суда написаны в светлом колорите[23]:

Плеханов подчёркнуто традиционен; он словно демонстрирует свою верность «отеческим обычаям». Мягкие, гармоничные отношения плехановского колорита оставляют впечатления светлой и ясной, немного печальной мелодии, снимая напряжённость эсхатологических мотивов[18].

Фреска «Страшный суд», изображаемая на восточной и важнейших местах храма (в том числе и на западной стене) показывает не сам Суд, а второе пришествие Христа и жизнь будущего века, то есть соединение двух самостоятельных сюжетов «Второе пришествие» и «Суд» и воздаяние по делам[24]. Наличие композиции «Страшный суд» в росписи Софийского собора говорит о высоком иерархическом статусе храма.

Иконостас

Существующий иконостас Софийского собора — третий по счёту, был создан в 1733—1741 годах.

Ещё до освящения главного престола в храме был освящён придел Иоанна Предтечи, который просуществовал с 1588 по 1850 годы. Из малого иконостаса этого придела происходит икона «Усекновение главы Иоанна Предтечи» (1730-е годы), которая сейчас находится в местном ряду иконостаса в завороте к южной стене.

О первом иконостасе Софийского собора и его иконах нет сведений. Второй иконостас был сделан в 1686—1695 годах. За образец был взят иконостас Успенского собора Троице-Сергиевой лавры. Иконостас был изготовлен резчиками этого монастыря и увенчан деревянными изображениями херувимов и серафимов. Иконы были написаны вологодскими изографами. Во время пожара в Софийском соборе в 1724 году сгорела северная часть иконостаса.

Решение о замене иконостаса принял епископ Павел. В 1737 году монахом польского происхождения Арсением Борщевским было изготовлено «тело» иконостаса. Иконы для нового иконостаса заказал следующий за Павлом епископ — Амвросий Юшкевич (до 1734 года — архимандрит Виленского Духова монастыря). Для исполнения икон он пригласил Максима Искрицкого, мастера польского происхождения, жившего в то время в Вологде и хорошо владевшего приёмами западноевропейской живописи. 21 июня 1738 года, когда работы ещё не были завершены, из-за промедления с написанием икон, Максима Искрицкого выслали из Вологды.

Из справки протопопа Софийского собора Фёдора Гаврилова:

…Максимом Искрицким не дописано во оной соборной церкви живописною работою святых образов в первом апартаменте вместо старых местных вновь местных же четыре, а имянно: Спасителев, Софии Премудрости Божий, Воскресение Христово, на одной деке триех святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустаго, да на правой стране в местных же круг прежних дву образов богородичных Успения Пресвятыя Богородицы и Одигитрия карниз в чюдесех и двои пономарские двери, в пророческом и праотеческом апартаментах в откосах четыре образа малых, а каковыми лицами писать надобно, о том каковое повеление будет. А из вышеписанных местных прежних два образа — Спасителев и Софии Премудрости Божий — имеются весма хорошего и твердого писма и ничем не повредились[25].

Иконы местного ряда (кроме старых сохранившихся икон: «София Премудрость Божия Слова», «Спас Всемилостивый» и «Богоматерь Одигитрия») были написаны вологодскими мастерами. В ненаписанный «карниз в чюдесех» поместили пядничные иконы. Позднее иконы Софийского собора претерпели многократные поновления, наиболее значительные в 1766 году, при епископе Иосифе Золотом, и в 1848 году, ярославским иконописцем А. М. Колчиным.

Реставрацией 1960—70-х годов с икон были удалены позднейшие наслоения, скрывающие авторскую живопись. Восстановлена лазурно-голубая окраска иконостаса.

  • Saint Sophia Cathedral l.JPG
    Иконостас. Северная часть
  • Saint Sophia Cathedral c.jpg
    Иконостас. Центральная часть
  • Saint Sophia Cathedral enter.jpg
    Царские врата
  • Saint Sophia Cathedral r.jpg
    Иконостас. Южная часть

Устройство иконостаса

Иконостас Софийского собора выполнен в стиле барокко. Имеет пирамидальную форму с выступающими вперёд тремя средними пряслами. Иконы размещены в пять ярусов (рядов). Ярусы разделены позолоченными резными карнизами и поясами, а иконы — золочёными каннелированными пилястрами. Всего в иконостасе находится 64 иконы (включая «Распятие»), 54 из них, судя по сведениям консисторского архива, написаны Максимом Искрицким. Манера письма этого мастера уже близка к светской живописи[3]. Нижний местный ряд: «Спас Всемилостивый с припадающими Корнилием Комельским, Димитрием Прилуцким, Зосимой и Савватием Соловецкими» (около 1657 года), «Богоматерь Одигитрия» (1641 год), «София Премудрость Божия Слова» (1618 год), «Успение» (XIX век), «Троица», «Сошествие во ад», «Три святителя», «Богоматерь на престоле (Премудрость созда себе дом)», «Преображение», «Николай Чудотворец», «Архангел Михаил», «Архидиакон Стефан», «Снятие со креста» и «Усекновение главы Иоанна Предтечи» (все XVIII века). Бронзовые (или латунные) посеребрённые с золочёными деталями царские врата изготовлены в XIX веке.

Храмовая икона «София Премудрость Божия Слова» написана в 1618 году вологодскими иконниками Жданом Дементьевым и Василием Новгородцем.

Праздничный ряд: «Рождество Богоматери», «Введение Богоматери во храм», «Благовещение», «Рождество Христово», «Обрезание», «Богоявление», «Вход в Иерусалим», «Преображение», «Воскресение», «Вознесение Христово», «Сошествие Святого Духа» и «Вознесение Богоматери».

Деисусный ряд: центральный образ в этом ряду — Христос Вседержитель на престоле. Ему предстоят Богоматерь, Иоанн Предтеча и апостолы Пётр, Павел, Иоанн Богослов, Симон, Иаков, Фома, Андрей, Варфоломей и Филипп, евангелисты Лука, Матфей, Марк.

Пророческий ряд: в центре изображена Богоматерь с Младенцем в окружении ангелов, а по сторонам — пророки Соломон, Давид, Моисей, Захария, Исайя, Аарон, Иезекиил, Иеремия, Даниил и Гедеон.

Праотеческий ряд: «Отечество» и 8 праотцев (Адам, Ной, Авраам, Иаков, Сиф, Енох, Авель и Лот). Завершается иконостас живописным «Распятием» с четырьмя предстоящими (Богоматерь, Мария Магдалина, Лонгин Сотник и Иоанн Богослов) [25].

Царское место и донаторское место

В ходе реставрации в 2003 году в центральном портале, возле южного столпа археологами была раскрыта белокаменная кладка. Предположительно, кладка является фундаментом Царского места, где во время богослужений должен был находиться царь. Аналогичные по расположению и качеству исполнения подтронные фундаменты присутствуют только в московском Успенском соборе и в Софийском соборе Великого Новгорода.

В углублённой арке на северной стене жертвенника находится фреска редкого сюжета — «Поминовение усопших». Под ней было обнаружено донаторское место, где должен быть погребён вкладчик храма, то есть Иван Грозный[26].

Колокольня

Первая деревянная колокольня Софийского собора была построена в конце XVI века и сгорела во время польско-шведской интервенции 22 сентября 1612 года[27]. Новая деревянная была построена в 1620-х годах. Согласно писцовой книге 1627 года, она была восьмиугольной, с шатровым верхом, крытым «чешу́ей», с «двои полати», тремя лестницами, часами, одиннадцатью колоколами. Эта колокольня сгорела в 1636 году. На её месте в 1642 году построили очередную (третью) деревянную.

В 1654—1659 годах деревянную колокольню заменили каменной. Она представляла собой восьмиугольное столпообразное сооружение с шатровым каменным верхом, увенчанным небольшой главкой. При строительстве применялся камень, сохранившийся от постройки кремля Ивана Грозного. На 1863 год насчитывалось 14 колоколов, кроме того колокольня имела часы. О прежней колокольне Софийского собора можно судить по сохранившейся колокольне Владимирских церквей, которая была построена по образу Софийской.

В 1860-х годах при епископе Вологодском Палладии шатровый верх и звон колокольни были сняты. В 1869—1870 годах на сохранившемся нижнем ярусе (высотой около 17 метров) по проекту архитектора В. Н. Шильдкнехта была построена более высокая колокольня в псевдоготическом стиле. С этого времени колокольня имеет высоту 78,5 метров (на 32 метра выше предшествующей) и считается самой высокой в Вологодской епархии[27][28]. В верхнем ярусе колокольни имеется смотровая площадка. Колокольню венчает позолоченный купол с крестом.

  • Kolokolnya Sophiyskogo sobora Vologda.jpg
    Колокольня Софийского собора. 1869—1870 гг. Архитектор В. Н. Шильдкнехт. Нижний ярус оставлен от разобранной шатровой колокольни
  • Sophia bellfry top.jpg
    Глава колокольни и верхний ярус со смотровой площадкой и часами
  • Bell tower of Vladimirskaya church 8.jpg
    Шатровая колокольня тёплой Владимирской церкви построена в 1684—1689 гг. по образцу прежней колокольни Софийского собора

На Софийской колокольне установлены колокола работы голландских, русских и немецких мастеров XVII, XVIII и XIX веков[29][30][31]. Среди колоколов XVII века: старейший «Часовой» (1627 г.), «Великопостный» (1643 г.), «Водовоз» (1643 г.), «Малая лебедь» (богато украшенный «травами», вязью летописи и клеймами с изображениями святых, из упразднённого Николаевского Озерского монастыря, 1656 г.), «Большой» (или «Праздничный», весом 462 пуда (ок. 7580 кг), отлит в Любеке, 1687 г.), «Большая лебедь» (1692 г.) и «Архангельский» (1688 г.)[27]. Колокол «Большая лебедь» отлит И. Ф. Моториным, создавшим знаменитый Царь-колокол. В «летописи», опоясывающей «Большую лебедь» двумя поясами рельефной вязи, сказано:

«Лета 7200-го[32] вылит сей колокол при державе великих государей царей и великих князей Иоанна Алексиевича, Петра Алексиевича всея великия и малыя и белыя России самодержцев. Лил сей колокол мастер Иван Моторин»[27].

Всего в 1701 году на колокольне насчитывалось 22 колокола. В декабре 1871 года на колокольне установили новые часы с четырьмя перечастными колоколами[33]. Когда в 1701 году по всей России описывались колокола для изъятия четвёртой части «колоколенной меди» на военные нужды, вместо софийских колоколов в Москву были отправлены 2 битых колокола, много меди разных сортов и олова. В благодарность от Петра I вологжане получили грамоту, а в 1702 году — 2 колокола в подарок (один из которых — моторинская «Большая лебедь»). Всего на новой колокольне висело 26 колоколов. Все они, за исключением самого маленького, сохранились до наших дней. Колокола Софийского собора вновь используются с 1989 года[28].

Культовое назначение собора

После переноса Архиерейского двора от Воскресенской церкви на Ленивой площадке внутрь Кремля, Софийский собор с 1587 по 1923 гг. являлся кафедральным храмом Вологодской епархии. Вдоль северной и южной стен находятся захоронения 11 архиереев: епископа Вологодского и Великопермского Киприана (умер в 1556 г., мощи перенесены из деревянной церкви Воскресения на Ленивой площадке), архиепископов Вологодских и Великопермских Антония (1588), Иоасава (1610), Корнилия (1625), Нектария (1626), архиепископа Вологодского и Белозерского Гавриила (1707), епископов Вологодских и Белозерских Павла (1725) и Пимена (1753), Серапиона (1792), Иосифа Золотого (1774), епископа Вологодского и Устюжского Иринея (1796), Арсения (1802)[34].

Во второй половине XVII века у стен Софийского собора проводилась инсценировка Страшного суда. За алтарём, под открытым небом на сооружённое возвышение ставилась икона «Страшного суда» и вода для освящения. Устраивался крестный ход и читались соответствующие места из Евангелия[13].

До XVIII века в Софийском соборе богослужения проходили круглогодично, а после постройки в 1776 году Воскресенского собора, он становится зимним кафедральным храмом.

В июне 2007 года город Вологду посетил Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, который отслужил торжественную литургию в Софийском Соборе.

Настоятели

Даты Настоятель[35]
1588 — ? (?) протоиерей Иоанн
 ? — 1613 — ? протоиерей Василий Никифоров
1613—1628 закрыт (?)
1628—1639 протоиерей Лука Иосифов
1639—1652 протоиерей Фёдор Романов
1652—1664 протоиерей Иродион Феоклистов
1664—1674 протоиерей Самуил Иоанов Бурнашев
1674—1685 протоиерей Иоанн Мефодиев
1685—1696 протоиерей Дмитрий Митрофанов Муромцев
1696—1702 (?)
1702—1713 протоиерей Иоанн Григорьев
1713—1731 протоиерей Алексей Семёнов
1731—1744 протоиерей Фёдор Гаврилов Изуграфов (Бохтюжский)
1744—1768 протоиерей Фёдор Иоанович Яновский
1768—1790 протоиерей Иоанн Иоаннов
1790—1822 протоиерей Георгий Исидоров Подосёнов
1822—1841 протоиерей Виктор Иоанов Вюнский
1841—1883 протоиерей Василий Иоанов Нордов
1883—1917 протоиерей Николай Евграфович Якубов

См. также

 В Википедии есть портал
«Вологда»

Напишите отзыв о статье "Софийский собор (Вологда)"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 Иван Слободской. Летописец. 1716 год
  2. ↑ 1 2 Кукушкин И. П. [www.booksite.ru/fulltext/4vo/log/da/1.htm Археологические исследования в Вологодском кремле в 1997-2000 годах] // Вологда. Краеведческий альманах. Вып 4. — Вологда, 2003.
  3. ↑ 1 2 Бочаров Г., Выголов В. [www.booksite.ru/fulltext/vyg/olov/index.htm Вологда. Кириллов. Ферапонтово. Белозерск]. — 3-е. — М.: Искусство, 1979. — 354 с.
  4. ↑ Лукомский Г. К. [www.booksite.ru/fulltext/lou/kom/sky/index.htm Вологда в её старине]. — репринт 1914 г.. — СПб.: Сириус, 1914. — С. 365.
  5. ↑ 1 2 3 4 Мельник А. Г. [www.academia.edu/14397350 О вологодском Софийском соборе] // Материалы научных чтений памяти Петра Андреевича Колесникова: Межвузовский сборник научных трудов. — Вологда, 2000. — С. 216-224.
  6. ↑ 1 2 Рыбаков А. А. [www.booksite.ru/fulltext/ico/nso/fvo/log/da/index.htm Вологодская икона]. — 1995.
  7. ↑ Мощи святителя Антония обнаружены в 1998 году и крестным ходом доставлены в действующую церковь Святого Николая во Владычной Слободе
  8. ↑ Архиепископ Вологодский Сильвестр. Из отписки «государства Московскаго боярам и воеводам». 1613 год
  9. ↑ Сведений о дате первого освящения главного престола в АИ не найдено
  10. ↑ 1 2 Соколов В. И. [www.booksite.ru/fulltext/fou/nda/shn/index.htm Вологда:история строительства и благоустройства]. — Вологда: Северо-Западное книжное издательство, 1977. — 159 с.
  11. ↑ Баталов А. Л. [www.rusarch.ru/batalov10.htm Традиция строительства Успенских храмов в XVI веке]. — М., 2000.
  12. ↑ Имеется в виду повторное освящение
  13. ↑ 1 2 Вологда в минувшем тысячелетии. Очерки истории города. — 2-е. — Вологда: Древности Севера, 2006. — 240 с. — ISBN 5-93061-018-5.
  14. ↑ [vologda-eparhia.ru/history/01 Сайт Вологодской епархии]. [www.webcitation.org/60ueoaR6A Архивировано из первоисточника 13 августа 2011].
  15. ↑ [aliom.orthodoxy.ru/arch/004/004-flor.htm Флоровский Г. В., О почитании Софии, Премудрости Божией, в Византии и на Руси]
  16. ↑ Заграевский С. В. [www.rusarch.ru/zagraevsky1.htm Формы глав (купольных покрытий) древнерусских храмов]. — М., 2008.
  17. ↑ [qwercus.narod.ru/filin_2001.htm Филин П. А., Фризин Н. Н. Крест в промысловой культуре поморов Русского Севера //Ставрографический сборник /Изд. совет РПЦ; Фед. арх. служба России; РГАДА. — М., 2001. — Кн. 1. — С. 166—198.]
  18. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Баниге В., Перцев Н. [www.booksite.ru/fulltext/ban/ige/index.htm Вологда]. — М.: Искусство, 1970. — 168 с.
  19. ↑ Лукомский Г. К. [www.booksite.ru/fulltext/lou/kom/sky/index.htm Вологда в её старине]. — репринт 1914 г.. — Спб.: Сириус, 1914. — С. 365.
  20. ↑ [www.vologdamuseum.ru/content?id=173 Вологодский государственный музей-заповедник]
  21. ↑ Никитина Т. Л. [www.icon-art.info/book_contents.php?book_id=47 Традиционное и индивидуальное в монументальных росписях Дмитрия Григорьева Плеханова].
  22. ↑ Никитина Т. Л. О некоторых особенностях размещения евангельских сцен в стенописях
  23. ↑ 1 2 Рыбаков А. А. Художественные памятники Вологды. — Л.: Художник РСФСР, 1980. — 316 с.
  24. ↑ Никитина Т. Л. Традиция использования композиции «Страшного суда» в стенописях X—XVII веков.
  25. ↑ 1 2 Рыбаков А. А. [www.booksite.ru/fulltext/1vo/log/da/17.htm Иконостас вологодского Софийского собора (к истории создания и реставрации)].
  26. ↑ Сокровища Вологодского кремля. Документальный фильм. Автор фильма и режиссёр-постановщик М. Резцов, ВГИАМХЗ, студия «Новая идея», 2004
  27. ↑ 1 2 3 4 Федышин Н. И. [www.booksite.ru/fulltext/pos/luzh/ity/17.ht Софийские колокола].
  28. ↑ 1 2 [xn--80adde7arb.su/volkreml.html Сайт вологда.su]
  29. ↑ [www.cultinfo.ru/kremlin/003.htm Культура Вологодской области. Колокольня Софийского собора]
  30. ↑ Суворов Н. И. Неудачный опыт колокольнолитейного искусства // ИАО. СПб., 1861. Т. 3. С. 57
  31. ↑ Суворов Н. И. Описание Вологодского кафедрального собора. М., 1863. С. 100—101
  32. ↑ 1691/2 г.
  33. ↑ Суворов Н. И. Новые боевые часы на колокольне… // ВЕВ. 1872. № 1 (прибавления). С. 22
  34. ↑ Коновалов Ф. Я. и др. [www.booksite.ru/fulltext/kon/ova/lov/index.htm Вологда, XII — начало XX века: Краевед. словарь]. — 1993: Сев.-Зап. кн. изд-во, Архангельск. — 298 с. — ISBN 5-85560-293-1.
  35. ↑ Суворов Н. И. Описание вологодского кафедрального Софийского собора. — М., 1863.



Отрывок, характеризующий Софийский собор (Вологда)

Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Софийский_собор_(Вологда)&oldid=78547030»