Новодевичий монастырь

Монастырь
Новодевичий женский монастырь
Страна	Россия
Город	Москва
Конфессия	Православие
Тип	женский
Основатель	Василий III
Дата основания	1524
Основные даты: 1922 — Закрытие монастыря и создание музея. 1994 — Возрождение обители. 2004 — Архитектурный ансамбль монастыря был включен ЮНЕСКО в список всемирного наследия человечества. 2010 — Передача архитектурного ансамбля монастыря в ведение Церкви.
Здания: Смоленский собор • Крепостные стены с башнями • Трапезная • Колокольня • Покровская надвратная церковь • Преображенская надвратная церковь • Амвросиевская церковь • Церковь Успения • Часовня Прохоровых • Палаты царевны Софьи • Палаты царицы И.Годуновой • Казначейские палаты • Лопухинские палаты • Певческие палаты • Мариинские палаты • Трапезная • Училище
Известные насельники	Софья Алексеевна
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710525000
Состояние	Действует
Сайт	[novodev.msk.ru/ Официальный сайт]

Новоде́вичий Богородице-Смоленский монасты́рь — православный женский монастырь в Москве, на Девичьем поле в излучине Москвы-реки, близ Лужников, в самом конце исторической Пречистенки (в настоящее время Большой Пироговской улицы).

Основан великим князем Василием III в 1524 году — в честь Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия» — главной святыни Смоленска, в благодарность за овладение Смоленском в 1514 году. На протяжении первых двух столетий своего существования служил местом заточения царственных особ женского пола.

Архитектурный ансамбль монастыря, сложившийся в XVI—XVII веках, с тех пор не претерпел существенных изменений. В качестве исключительного по сохранности образца московского барокко поставлен под охрану ЮНЕСКО и объявлен достоянием всего человечества.

Действующий монастырь находится в совместном ведении Русской православной церкви и Государственного исторического музея. С 2010 года здесь действует церковный музей Московской епархии.

В монастыре находится резиденция митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, который с 1977 года управляет Московской областной епархией.

Происхождение названия

Согласно летописи:

Лета 7032-го майя в 8 день поставиша Нов монастырь Девичь у града Москвы за посадом.

Новым монастырь назвали по отношению к более древним — Зачатьевскому монастырю, именуемому тогда Стародевичьим, и Вознесенскому монастырю в Московском Кремле.

По патриаршей грамоте 1598 года полным названием монастыря было: «Пречестная Великая обитель Пречистыя Богородицы Одигитрии Новый Девичий монастырь».

Смоленская икона Божией Матери — Одигитрия

См. также: Одигитрия

Новодевичий монастырь посвящён Пресвятой Богородице Одигитрии, что в переводе с греческого означает — «Путеводительница», «Наставница». Так назывался древний образ Богоматери, по преданию написанный евангелистом Лукой и хранившейся в храме Одигон (монастырь Панагии Одигитрии).

Легенда гласит, что в Россию икона попала в середине XI века (в 1046 году), когда византийский император Константин IX Мономах благословил ею в дорогу свою дочь — царевну Анну, ставшую женою князя Всеволода Ярославича. Икона стала родовой святыней русских князей, символом преемственности и династической близости Константинополя и Руси.

В начале XII века (по другим данным, в 1097 году) князь Владимир Мономах перенёс икону в Смоленск где заложил храм Успения Богоматери, в котором впоследствии и разместили христианскую святыню. С тех пор икона стала называться Смоленской, Смоленск — градом Пресвятой Богородицы, а собор — Домом Ея.

Церковное предание приписывает иконе помощь в спасении города в 1239 году от нашествия Батыя.

В XV веке икона оказалась в Москве. Е. Поселянин приводит несколько вариантов перенесения её:

В «Русском Временнике» говорится, что некто Юрга, пан Свилколдович, когда уехал от Свидригайла, литовского князя, к великому московскому князю Василию Васильевичу, дорогой разграбил Смоленск, вместе с другими вещами взял икону Одигитрии и привез её в дар великому князю в Москву (<в 1455 году>). Другие предполагают, что эту икону дал Витовт смоленский дочери своей Софье, супруге московского великого князя Василия Дмитриевича, когда она была в Смоленске в 1398 году для свидания с отцом и получила от него много икон греческого письма. Есть еще одно известие, что будто бы последний смоленский князь, изгнанный отсюда в 1404 году литовским Витовтом, прибыл в Москву и привез с собой икону Одигитрии вместе с другими иконами.

— Поселянин Е. Богоматерь. Описание Её земной жизни и чудотворных икон. — М., 2002.

В 1456 году по просьбе посольства епископа Смоленского Мисаила великий князь Василий II Тёмный вернул икону в Смоленск. С неё был снят точный список «мера в меру» и в то время поставлен в Благовещенском соборе; 28 июля 1525 года он был перенесён в монастырь.

История

Обет

См. также: Осада Смоленска (1514)

В 1449 году между великим князем Казимиром и московским великим князем Василием Темным был заключен договор, по которому Москва отказывалась на вечные года от Смоленска и Смоленской земли. В 1508 году Смоленск становится центром Смоленского воеводства Великого княжества Литовского. Однако, при Великом князе Василии III спор за западнорусские земли возобновился. В 1510 году к Москве был присоединён Псков, а с 1512 года, после того как началась очередная русско-литовская война, начали предприниматься, вначале безуспешные, попытки присоединить Смоленск.

В 1514 году, стоя под стенами Смоленска Василий III дал обет:

Коли Божиею волею достану свою отчину, град Смоленск и земли Смоленския, тогда поставлю в Москве на посаде девичь монастырь, а в нём храм во имя Пречистыя…

Осада Смоленска началась 29 июля 1514 года, а уже на следующий день литовский гарнизон сдался, 31 июля смоляне были приведены к присяге Московскому князю и 1 августа, на праздник происхождения древ Честнаго и Животворящаго Креста, Великий Князь въехал в «свою отчину». Навстречу князю вышли, возглавляемые епископом Варсонофием, жители Смоленска и вынесли чудотворную Смоленскую икону.

Основание монастыря

Великий князь Василий III не забыл свой обет и через десять лет — 13 мая (23 мая) 1524 года, в благодарность за овладение Смоленском в 1514 году, им была основана Великая обитель Пречистой Богородицы Одигитрии Новый Девичий монастырь с соборным храмом во имя Смоленской иконы.

Место для обители было выбрано в излучине Москвы-реки, в трёх верстах от Московского Кремля на Девичьем поле, именно там, где в 1456 году москвичи прощались со Смоленской иконой.

На устроение обители князь пожаловал 3 000 рублей серебром, дворцовые сёла, земельные угодья и даровал ей «несудимые грамоты», которые освобождали монастырь от податей в казну.

По его повелению 28 июля (7 августа) 1525 года из Кремля в «Дом Пречистыя Одигитрии Новый Девичий монастырь» крестным ходом, во главе которого шли сам Василий III и митрополит Даниил, была перенесена Смоленская икона Пресвятой Богородицы. В память перенесения чудотворной иконы был установлен ежегодный праздник с крестным ходом из Кремля в Новодевичий монастырь.

Тайная царевна

См. также: Сабурова, Соломония Юрьевна

Основание девичьего монастыря Василием III совпадает с его бракоразводным процессом, поэтому некоторые исследователи полагают, что князь «вспомнил» о своём обете именно с этой целью и монастырь предназначался для великой княгини Соломонии Сабуровой.

4 сентября 1505 года Василий Иоаннович женился на Соломонии Сабуровой. Её выбрали на смотре невест из 500 девиц, представленных ко двору для этой цели со всей страны (по образцу смотрин невест для византийских императоров). После двадцати лет брака, Соломония так и не родила. Боясь, что возможные сыновья братьев станут претендентами на трон, Василий запрещал своим братьям вступать в брак, пока у него не родится сын. В 1523 году Василий Иоаннович добился разрешения на второй брак, а в ноябре 1525 года великую княгиню постригли в Рождественском монастыре с именем София.

Выступавшие против расторжения брака Вассиан Патрикеев, митрополит Варлаам и преподобный Максим Грек были сосланы, причём митрополит впервые в русской истории был лишён сана.

«Ты мне, недостойному, даешь такое вопрошение, какого я нигде в Священном писании не встречал, кроме вопрошения Иродиады о главе Иоанна Крестителя», — ответил в 1525 году Василию III инок Вассиан на его вопрос о возможности развода с супругой.

В начале следующего (1526-го) года великий князь женился на юной Елене Глинской, дочери литовского князя Василия Львовича Глинского, от коего брака родился Иван Грозный.

Подобный развод с насильственной ссылкой жены в монастырь оказался беспрецедентным в истории Руси, хотя за первым подобным случаем в следующих поколениях Рюриковичей и Романовых последовали и другие. Он вызвал большое неодобрение в обществе. Псковская летопись гласит:

В лето 7031 Князь великии Василеи Иоанович постриже княгиню свою Соломонею, а Елену взят за собя. А все то за наше согрешение, яко же написалъ апостолъ: пустя жену свою, а оженится иною, прелюбы творит.

Поселиться в Новодевичьем монастыре Софии так и не пришлось, она закончила свою земную жизнь в Покровском монастыре Суздаля. За праведную жизнь великая княгиня-инокиня была причислена к лику святых и почитается Русской Православной Церковью как преподобная София Суздальская.

Южный придел Смоленского собора Новодевичьего монастыря посвящён мученице Софии, тезоименной святой княгини-инокини Софии, как бы напоминая о семейной драме Василия III. Эта история стала своеобразным прологом к дальнейшей судьбе Новодевичьего монастыря.

Преподобная Елена

См. также: Елена (Девочкина)

На игуменство в Новый Девичий монастырь Великий князь призвал из Суздаля «благоговейную и благочинную схимонахиню» Покровского монастыря Елену (Девочкину), которую почитал за святость жития и верил в силу её молитв за княжеский род, вместе с которой прибыло 18 суздальских стариц:

Великий князь Василий Иоаннович собра ту инокинь девического чина множество в дому Пресвятыя Богородицы, Еже есть Стена дев.

Преподобная Елена прославилась как «всеизрядная учительница девственного чина и вождь ко спасению известный» и управляла монастырём до своей старости. В духовном завещании Елена пишет о постигших её болезнях — слепоте и глухоте и игуменьей монастыря называет уже Евникею. Составленная ею духовная грамота стала своеобразным уставом, оставленным ею монастырю. В ней также содержит важные данные о первых годах существования аристократического Новодевичьего монастыря, где постриг принимали представительницы знатных родов. Их родственницы, навещая их, подолгу проживали в монастыре, ведя мирской образ жизни (содержали прислугу, имели неуставные трапезы), против которого и высказывается Елена.

Скончалась 18 ноября 1547 года и была погребена в монастыре. Точное место погребения неизвестно, приблизительное его место у северной апсиды алтаря Смоленского собора обозначено могильной плитой. Почитание преподобной Елены как святой было установлено при царе Алексее Михайловиче. 10 августа 1999 года после литургии в Смоленском соборе монастыря патриарх Алексий II возобновил почитание преподобной Елены. На службе прозвучали специально написанные тропарь и кондак святой, а в монастырской мастерской иконописцами была написана икона преподобной Елены.

Первые царственные инокини

При Иване Грозном в Новодевичий монастырь поселились его ближайшие родственницы и за обителью закрепился статус придворной.

30 апреля 1564 года в монастыре приняла монашеский постриг с именем Александра княгиня Иулиания Дмитриевна Палецкая (Удельная), вдова великого князя угличского Юрия Васильевича, младшего брата Ивана Грозного. Княгиня Палецкая жила в собственных особых кельях с домовой церковью, содержала штат придворных, имела погреба, ледники и поварни. Позднее Иулиания переселилась в Воскресенский Горицкий монастырь на Шексне. В 1569 году во время опричного террора Иулиания была утоплена по приказу царя в реке вместе с Ефросиньей Старицкой, матерью князя Владимира Андреевича Старицкого Н. М. Карамзин пишет, что она была виновна «может быть, слезами о жертвах Царского гнева».

В 1582 году в монастыре поселяется царевна Елена Ивановна Шереметева (в постриге Леонида), вдова сына Ивана Грозного — царевича Ивана Ивановича. В отличие от Евдокии Сабуровой и Параскевы Соловой, сосланных в далекий суздальский монастырь, Елена Шереметьева находилась в московском монастыре в более почётных условиях, как вдовствующая «царица».

Годуновы

См. также: Годуновы

В январе 1598 года, на девятый день после смерти мужа — царя Фёдора I Иоанновича из Кремля в монастырь переселяется его вдова — царица Ирина Фёдоровна Годунова (в иночестве Александра), являющаяся в то время единственной наследницей престола. Её уход в монастырь был равносилен отречению, но монастырь на несколько месяцев становится резиденцией главы государства: царица-инокиня продолжает принимать доклады бояр и подписывать указы. Вместе с ней за стенами монастыря укрывается и её брат — Борис Годунов. Трижды на Девичье поле приходили бояре и народ под предводительством святителя Иова просить Годунова на царство.

22 февраля 1598 года, после благословения сестры, в Смоленском соборе монастыря Борис Годунов принял избрание на царство. После торжественного въезда в Москву царь вернулся в монастырь, где провёл Великий пост и Пасху.

Во время царствования Бориса Годунова Новодевичий монастырь пользовался его особым расположением — был полностью обновлён Смоленский собор, поставлен новый иконостас, поновлены росписи, «образы чудотворные обложены дорогим окладом с камением», для вдовствующей инокини-царевны были построены обширные кельи, названные Ирининскими палатами, с трапезной и домовой церковью во имя Иоанна Предтечи (в конце XVIII переименованы в честь святителя Амвросия Медиоланского).

После смерти Годуновой монастырю отошла почти вся её собственность.

С XVI века монастырь стоял на страже западных подступов к Москве. Но так как не был приспособлен для выполнения оборонительных функций, в 1571 году он был сожжён ханом Девлетом I Гераем, а в 1591 году от разорения спасло лишь то, что войско крымских татар во главе с Газы II Гераем удалось остановить далеко на подступах у Донского монастыря. Желая превратить монастырь в крепость-заставу Годунов возвёл каменные стены с зубцами, бойницами, галереями и множеством башен протяжённостью около 900 м, высотой 13 м и толщиной 3 м. К каждой башне были пристроены караульные помещения для размещения до 350 стрельцов. Для несения караульной службы в обитель был прислан гарнизон стрельцов.

В конце XVI — начале XVII века в монастыре проживали 122 старицы, из которых 20 были княгинями и боярынями знатных фамилий: Мещерские, Пронские, Шереметевы, Вельяминовы, Ростовские, Плещеевы, Беклемишевы, причём всем насельницам выплачивалось содержание из царской казны. Кроме этого, Дворец и Большой Приказ покрывали монастырские расходы на дрова, просфоры, воск, бочечную рыбу и соль. Принадлежащие монастырю сёла находились в Дмитровском, Рузском, Клинском, Бежецком, Кашинском, Ростовском, Владимирском, Верейском, Звенигородском, Вяземском, Углическом, Московском, Волоцком и Оболленском уездах. Старшими в монастыре были игуменья, келарь, старицы из боярынь и певчие («большие крылошанки»), второй чин составляли «меньшие крылошанки» и рядовые старицы.

Смутные времена

См. также: Польско-литовская оккупация Москвы

В Смутное время монастырь становится убежищем для царственных персон, ставших жертвами борьбы за русский престол и важным стратегическим объектом для различных военных и политических сил.

В 1605 году Лжедмитрий I изъял монастырскую казну.

В 1606 году, призванные Василием Шуйским смоленские ратники обороняли обитель от отрядов Ивана Болотникова.

В 1610 году на Девичьем поле бояре вели с поляками переговоры о призвании на царство 15-летнего королевича Владислава IV.

В 1610 году, после отхода поляков от Троице-Сергиевой лавры, в монастыре обосновались царевна Ксения Борисовна Годунова (в иночестве Ольга), дочь царя Бориса Годунова и Марии Григорьевны Скуратовой-Бельской, постриженная в Горицком монастыре и Мария Старицкая (в иночестве Марфа), дочь Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата царя Ивана Грозного, считавшаяся ближайшей наследницей московского престола. Однако, через некоторое время, монастырь был взят казаками бояр-изменников под предводительством Ивана Заруцкого:

А когда Ивашка Зарудный с товарицами Девичий монастырь взяли, то они церковь Божию разорили донагу, а других бедных черниц королеву княж Владимирову дочь Андреевича и царя Борисову дочь Ольгу, на которых преж сего и зрети не смели — ограбили донага. А как пошли из монастыря, то церковь и монастырь выжгли; это ли христианство? … Прииде Понизовая сила под Москву и Новый Девичь монастырь взяша и инокинь из монастыря выведоша в таборы и монастырь разориша и выжгоша весь, старицы же послаша в монастырь во Владимир. Многие же под тем монатырем дворяне и стольники испиху сами смерти от казачья насилия и позору.

С 1610 года по 1612 год монастырь переходил из рук в руки. Лишь 24 августа 1612 года произошло решающее сражение между народным ополчением под предводительством князя Пожарского и войсками Яна Ходкевича. Войска Ходкевича потерпели поражение и 25 августа покинули Москву.

Первые Романовы

С воцарением Михаила Фёдоровича Романова началось восстановление монастыря, обитель освободили от податей в казну.

В 1615 году в монастырь была поселена вдова свергнутого с престола в 1610 году царя Василий Шуйского — Мария Петровна Буйносова-Ростовская (в монашестве — Елена).

К 1650-м годам разорённый монастырь был очищен, восстановлен и укреплён. В 1656 году патриарх Никон показывая его Антиохийскому патриарху Макарию III утверждал, что на Руси не найдётся монастыря богаче этого. Сын и спутник Антиохийского патриарха диакон Павел Алеппский вспоминал:

Насельницы по большей части знатного рода, дочери вельмож; лица их блещут, как солнце; одежды — красивого покроя; они носят на лицах длинные покрывала, а мантии волочатся по земле.

В XVII — начале XVIII веков монастырю принадлежало 15 000 душ крепостных и более 150 000 десятин земли в 36 сёлах, разбросанных от Онеги до Нижней Волги, ещё со времён Ивана Грозного обители принадлежало подворье в Кремле и слобода вдоль Пречистенки, к которой было приписано 127 ремесленников, монастырь содержал штат приказчиков и подьячих для ведения дел. В 1633—1644 годах игуменья Анфиса приглашалась ко Двору по большим праздникам.

В Новодевичьем приняла постриг дочь царя Михаила Феодоровича царевна Татьяна, сёстры Петра I Екатерина и Евдокия.

В 1680 году выполнен иконостас Смоленского собора под руководством Клима Михайлова и Симона Ушакова, вместе с которым работали его ученик Никита Павловец и мастера Оружейной палаты.

Престольный праздник

В XVII веке у московских царей устанавливается традиция каждый год 28 июля, в день празднования Смоленской Богоматери Одигитрии приезжать на богомолье в монастырь. 27 июля, в канун праздника, царственные особы с семьями и придворными выезжали на богомолье расположившись шатрами на Девичьем поле ходили ко всенощной, а на следующий день к праздничной обедне. Богослужение главного престольного праздника совершалось Московскими первоиерархами: митрополитами Макарием и Филиппом, патриархами Иовом и Гермогеном и последующими. После богослужений устраивалась обильная трапеза с угощением и наделением щедрой милостыней монастырских стариц. В этот день, в честь праздника, устраивались народные гулянья на Девичьем поле.

Подобные богомолья совершались также после Пасхи, когда отмечался день основания обители, сопровождавшийся ещё и крестным ходом на колодец Вавилон, находящийся в версте от обители.

Иверская икона Божией Матери

См. также: Русско-польская война (1654—1667) и Иверская икона

В 1654 году, Алексей Михайлович, решив вернуть Русскому царству западные земли, объявил войну Речи Посполитой, самолично возглавив военный поход, в котором его сопровождал Афонский список Иверской иконы Божией Матери, ранее хранившейся в Успенском соборе Московского Кремля.

10 сентября 1654 года прошли переговоры с поляками о сдаче Смоленска и 23 сентября город сдался. 25 сентября состоялся царский пир с воеводами и сотенными головами Государева полка, к царскому столу была приглашена смоленская шляхта — побеждённые, причисленные к победителям. 2 октября того же года царским указом город был окончательно присоединён к Московскому царству.

Алексей Михайлович, по всей видимости подражая Василию III Иоанновичу, в благодарность за дарованную победу сделал в Новодевичий монастырь богатые вклады и поставил в соборном храме чудотворную Иверскую икону Божией Матери, где она помещалась, по-видимому, на южной стене.

Лишь один раз, в 1913 году икона покидала стены монастыря во время празднования 300-летия дома Романовых, когда образ выносили для всеобщего поклонения, поставив его в митрополичьих палатах Чудова монастыря. Однако, после закрытия монастыря Иверская икона вместе с другими ценностями монастырской ризницы была изъята и хранилась в фондах Государственного исторического музея. Лишь 25 января 2009 года древнейший в России список Иверской иконы Божией Матери был передан обратно в монастырь. Великую православную святыню встречали митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, архиепископ Можайский Григорий с духовенством, монашествующими и прихожанами. Икона была установлена в Успенском храме монастыря, после чего митрополит совершил молебен, всенощное бдение и акафист перед чудотворным образом.

Темница

Для многих Новодевичий стал темницей. Сюда в 1689 г. по приказу Петра I была заточена царевна Софья — насильственно пострижена в монахини под именем инокини Сусанны после стрелецкого бунта. Позже в монастырь были заточены её сёстры. По приказу Петра I в этом же году перед окнами кельи Софьи были повешены её сторонники — участники восстания.

Строительство

При деятельном участии Софьи были построены основные здания Новодевичьего монастыря. На средства заточённой царевны строятся трапезная с Успенской церковью и две надвратные церкви — Покрова Богородицы и Преображения Господня.

В 1690 году сооружается колокольня в стиле московского барокко по ярусной схеме с белокаменным кружевом сверху донизу, которую называли «самой выдающейся из всех московских колоколен».

Евдокия Лопухина

В 1698 году опальная царица Евдокия Федоровна Лопухина была пострижена в монахини и сослана в Суздальский Покровский монастырь. В 1727 году её внук император Пётр II разрешил Евдокии вернуться и поселиться в Новодевичьем монастыре в палатах, которые впоследствии и получили название Лопухинского корпуса.

Указом Верховного тайного Совета Евдокия была восстановлена в достоинстве царицы, ей было дано большое содержание (вначале 4500 рублей в год, а после приезда в Москву Петра II его увеличили до 60 000 рублей в год) и особый двор.

Евдокия умерла в 1731 году, последними её словами были: «Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного». Её погребли у южной стены Смоленского собора рядом с гробницами царевен Софьи и её сестры Екатерины Алексеевны. На похороны пришла императрица Анна Иоанновна.

Приют

В 1724 году в Новодевичьем монастыре был открыт приют на 250 человек для девочек-подкидышей, которых обучали плетению голландских кружев. Пётр I специально выписывал мастериц для обучения из Брабанта.

Отечественная война 1812 года

В 1812 году отступавшие из Москвы французы попытались взорвать Новодевичий монастырь, но, по легенде, одна из монахинь успела залить водой фитили, подведённые к пороховым погребам.

Леонида (Озерова)

В апреле 1908 года настоятельницей монастыря была определена игуменья Серпуховского Владычного монастыря Леонида (Любовь Петровна Озерова), из дворян, тётка Сергея Симанского — будущего Патриарха Алексия I. Скончалась в январе 1920 года, на 93-м году; памятник на её могиле был поставлен в 1955 году её племянником — серый мраморный крест по левую сторону от центральной дорожки, ведущей от монастырских врат к Смоленскому собору.

Советское время

После Октябрьской революции в 1917—1918 годах монастырь был фактически упразднён.

В 1922 году монастырь окончательно закрыли и в его стенах был образован музей «Царевна Софья и стрельцы», который в 1925 году был преобразован в «Историко-бытовой музей „Новодевичий монастырь“».

В январе 1927 года за алтарём собора был похоронен епископ Антонин (Грановский) (могила не сохранилась).

В 1930—1934 годов^{[уточнить]} в монастыре располагался «Музей раскрепощения женщины»; в 1934 году он на правах филиала вошёл в состав Исторического музея.

С 1934 года Новодевичий монастырь становится филиалом Государственного Исторического музея.

Осенью 1943 года в Лопухинских палатах монастыря были открыты Московские богословские курсы, а 14 июня 1944 года Богословский институт, позже преобразованные в Московские Духовные академию и семинарию и переведённые в 1948 году в Троице-Сергиеву Лавру.

В 1944 году был открыт надвратный Преображенский храм.

В 1945 году был открыт для богослужения Успенский трапезный храм.

Последняя перед закрытием монастыря игуменья — Вера (Победимская), скончавшаяся 3 февраля 1949 года и похороненная на Даниловском кладбище.

C 1964 года Лопухинские палаты монастыря служат резиденцией митрополитов Крутицких и Коломенских.

Передача комплекса и святынь Московскому патриархату

В 1994 году была возобновлена монашеская община, находящаяся в ведении митрополита Крутицкого.

В октябре 2006 года Патриархом Алексием II для решения вопроса о передаче Новодевичьего монастыря Московской епархии было направлено письмо в Росимущество. В ответ на это обращение Росимущество сообщило о возможности передачи в безвозмездное пользование РПЦ зданий Новодевичьего монастыря. После этого 27 марта 2007 года Патриарх Алексий II направил обращение к Президенту РФ Владимиру Путину по данному вопросу.

5 января 2010 года Председатель Правительства РФ Владимир Путин в ходе встречи с Патриархом Кириллом (на встрече также присутствовали министр культуры А.А Авдеев и глава Росимущества Юрий Петров) сказал, что в 2010 году «мы планируем полностью освободить Новодевичий монастырь и передать его в ведение Церкви».

22 марта 2010 года Новодевичий монастырь передан в безвозмездное бессрочное пользование Московской епархии РПЦ.

В январе 2009 года государственное информационное агентство РИА Новости со ссылкой на сайт Московской епархии сообщило, что 24 января того же года «древнейший в России список Иверской иконы Божией Матери передан из фондов Государственного исторического музея в Новодевичий монастырь Русской Православной Церкви». 6 мая 2012 года избранный президент РФ Владимир Путин «принял участие в церемонии передачи московскому Новодевичьему женскому монастырю одной из наиболее чтимых православных святынь — древнейшего списка Иверской иконы Божией матери, принесенного на Русь с Афона в 1648 году».

Ночью 15 марта 2015 года на территории монастыря загорелась колокольня, которая пребывала на реконструкции.

Архитектурный ансамбль

Центр монастыря — монументальный, пятиглавый (первоначально, по-видимому, — девятиглавый, с четырьмя приделами по углам, как у Благовещенского собора Московского Кремля) Смоленский собор, в интерьере которого сохранилась фресковая живопись XVI века. Собор был построен по образцу Успенского собора в Кремле.

В конце XVII века, в правление царевны Софьи, вокруг Смоленского собора был создан центрический архитектурный ансамбль, в котором собор оказался центром пересечения двух главных осей. Ось «север-юг» образуют две надвратные церкви, а ось «запад-восток» — колокольня и трапезная. Согласно документу второй половины XVIII века, автором этого ансамбля и создателем большинства сооружений монастыря является зодчий Пётр Потапов — создатель церкви Успения на Покровке, близкой по стилистическим особенностям к постройкам Новодевичьего.

Шестиярусная колокольня в нарышкинском стиле высотой в 72 метра (конец XVII), с чередованием ажурных и «глухих» ярусов, в то время самая высокая колокольня в Москве после Ивана Великого. Существует мнение (подтверждённое анализом пропорций), что колокольня должна была быть семиярусной — но не была достроена из-за свержения царевны Софьи в 1689 году.

Крепостные стены и башни были впервые возведены при Борисе Годунове, но в конце XVII века были полностью выстроены заново с башнями, имеющими ажурные завершения.

Илл.	Название	Год	Архитектор	Описание
	Соборный храм Смоленской иконы Божией Матери	1524—1525 гг. или или 1560-е годы	Алевиз Фрязин (?) Нестор (?)	Фрески 1526—1530 гг., иконостас 1683—1686 гг.) с приделами апостолов Прохора и Никанора, чуда Архангела Михаила, мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Старейший храм Новодевичьего монастыря. По архитектуре схож с Успенским собором Московского Кремля, хотя и отличается от него по ряду особенностей. Смоленский собор приписывается работе либо Алевиза Нового (ум. около 1531 г.), либо зодчего Нестора (погиб при строительстве собора). В начале XX в. археолог Игнатий Стеллецкий обследовал подклет собора в поисках подземного хода.
	Храм Успения Пресвятой Богородицы с трапезной	1685-1687 гг.		Приставной придел — апостола Иоанна Богослова, в крестильном храме — князя Владимира, в верхнем этаже главного храма — Сошествия Св. Духа.
	Трапезная	1685-87		При Успенском храме
	Колокольня	1689-1690 гг.	Яков Бухвостов (?)	Высота 72 м. Два храма: Храм преподобных Варлаама и Иоасафа под колокольней Храм св. ап. Иоанна Богослова (средний ярус колокольни) Здание в стиле нарышкинского барокко
	Храм Спаса Преображения над северными воротами (Преображенская надвратная церковь)	1687-1689 гг.		Храм действующий, однако закрыт для свободного доступа. так как является домовым храмом митрополита Крутицкого и Коломенского. Снаружи храм опоясан балконом-гульбищем. Купола характерны для украинского барокко. Окна «в два света» придают храму праздничный характер.
	Лопухинские палаты			Примыкают к Преображенской церкви. Построены в 1687—1688 гг. для царевны Екатерины Алексеевны, дочери царя Алексея Михайловича. Название — по имени Евдокии Лопухиной, первой жены Петра I, проживавшей здесь в 1727—1731 гг. На фасаде сохранились старейшие в Москве солнечные часы. В интерьере изразцовые печи. В настоящее время резиденция митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия.
	Храм Покрова Пресвятой Богородицы над южными воротами (Покровская надвратная церковь)	1683-1688 гг.		Сейчас ворота закрыты и не используются.
	Мариинские палаты			Примыкают к Покровской церкви. Кирпичные палаты с белокаменными деталями, построены в 1683—1688 гг. Названы по имени дочери царя Алексея Михайловича, царевны Марии Алексеевны, жившей здесь в 1690-х гг. Первоначально здание было двухэтажным. Некоторое время здесь жила царевна Софья — возможно, именно тогда у постройки появился третий этаж в виде обращённого на юг терема с двускатной кровлей.
	Храм свт. Амвросия Медиоланского (Амвросиевская церковь)	кон. XVI—XVII вв.		Первоначально посвящалась Иоанну Предтече, позже переосвященна в честь Амвросия Медиоланского. Неоднократно перестраивался.
	Палаты царицы Ирины Годуновой			Вместе с трапезной находятся при Амвросиевской церкви. Примыкающее в церкви двухэтажное здание являлась трапезной до того времени, когда была построена новая с Успенской церковью. Третье здание было построено, видимо, в конце XVI в. и предназначалось для царицы Ирины Годуновой. Эта группа зданий — самые старые постройки монастыря после Смоленского собора.
	Певческие палаты	1718-1726		Здание одноэтажных палат? самое большое жилое в комплексе монастыря. Первоначально — братские кельи, затем здесь проживала и наместница, а в XIX в. постройка переделана для монахинь-певчих (отсюда и название).
	Казначейские палаты	рубеж XVII и XVIII вв.		Каменное здание, построено в качестве игуменской кельи. Изначально постройка имела 1 этаж, но в первой половине XIX в. надстроена деревянным мезонином и украшена портиком на столбах.
	Стрелецкая караульня при Напрудной башне (Палаты царевны Софьи)	XVII в.		В палатах расположена музейная экспозиция. В интерьере — изразцовая печь XVII в. Из маленьких окошек палат царевне Софье было приказано смотреть на повешенных у стен монастыря мятежных стрельцов. Нижний ярус Напрудной башни объединен с палатами в одно помещение.
	Палаты царевны Евдокии	к. XVII-нач. XVIII в.		При колокольне.
	Филатьевское училище	1871-1878 гг.		Совр. — Московское епархиальное управление. Двухэтажное здание училища с балконом на главном фасаде, построенное на средства Н. П. Филатьевой. Предназначалось для девочек-сирот разных сословий.
	Больничные палаты	XVII век		В этом доме с 1938 по 1984 год жил Пётр Барановский
	Стрелецкая караульня при Никольской башне			Вплоть до революции 1917 г. в башне находилась часовня во имя св. Николая Угодника, с внешней стороны был растесан вход.
	Стрелецкая караульня при Чеботарной башне			При Чеботарной башне жили чеботари, то есть сапожники
	Сетуньская стрелецкая караульня			Археолог Игнатий Стеллецкий считал, что подземный ход шёл от Сетуньской башни
	Погребные палаты	конец XVII в.		Каменное двухэтажное здание с односкатной крышей и сводчатым нижним этажом, с двумя палатами по сторонам сеней. Изначально было одноэтажным и предназначалось для хозяйственных целей, перестроено в первой четверти XVIII в.
	Сторожка	к. XVI в.
	часовня-усыпальница Прохоровых	1911 г.	В. А. Покровский	Яркий образец неорусского стиля. Внутри сохранились великолепные мозаики
	Крепостные стены с башнями	кон. XVII в.		башни: Царицынская Никольская Иосафовская Швальная Чеботарная Покровская (Воробьевская, Богородицкая) Предтеченская (Ирининская) Сетуньская Затрапезная (Грановитая) Саввинская Напрудная Лопухинская
	Часовня свт. Николая в северо-восточной башне	устроена в 1752 г

В 1890-х — 1900-х годах архитектором С. К. Родионовым были проведены реставрационные работы по восстановлению зданий и сооружений монастыря. Совместно с И. П. Машковым им была произведена реставрация Смоленского собора, в частности, изменена форма позакомарного покрытие, раскрыты верхние окна барабана центральной главы, окнам основного объёма возвращены первоначальные размеры и форма, переделана галерея и крыльца собора, фресковая живопись освобождена от позднейшей масляной записи.

Рядом с монастырём расположены Новодевичье кладбище, Новодевичьи пруды и сквер, по берегу пруда проложена аллея, ведущая к белокаменному мосту и скверу.

По информации проекта «Москва, которой нет», в настоящее время на территории монастыря ведутся несанкционированные постройки гаражей и других сооружений, продолжается начатый в 1930-е годы снос некрополя.

Некрополь Новодевичьего монастыря

Со времени постройки Смоленский собор служил местом упокоения насельниц, знати, позже — также лиц других сословий. После издания указа 1771 года, запрещавшего хоронить покойников в городах, на территории монастыря, особенно близкого к черте города, стал формироваться дворянский некрополь. К началу XX века свободного места для новых захоронений практически не осталось.

В 1898 году городские власти распорядились отвести участок за южной стеной монастыря под Новодевичье кладбище, куда в советское время был перенесён прах выдающихся деятелей культуры с других некрополей, предназначенных к уничтожению. В середине XX века кладбище стало наиболее престижным после Кремлёвской стены местом захоронения советской элиты.

В 1930-е монастырский некрополь был подвергнут «реконструкции», в результате которой из 2000 уцелело лишь около 100 надгробий. Утраченными оказались могилы таких деятелей, как военный министр Д. А. Милютин, генералы С. С. Апраксин и А. Ф. Багговут, меценат И. С. Мальцов, просветитель Л. И. Поливанов.

Смоленский собор

• Первая жена Петра I, царица Евдокия Фёдоровна Лопухина, в монашестве Елена (27 августа 1731 года).
• Царевны: Софья Алексеевна, в схиме София (3 июля 1704 года); Евдокия Алексеевна (10 мая 1712 года); Екатерина Алексеевна (1 мая 1718 года).
• Царевны: Анна Ивановна, дочь Ивана Грозного (20 июля 1550 года); Елена Ивановна Шереметева, в иночестве Леонида (25 декабря 1596 года).

Вокруг собора и Успенской церкви

• Игуменьи: Мефодия (Якушкина) (10 февраля 1845 года); Паисия (Нудольская) (25 января 1871 года); Леонида (Озерова) (18 января 1920 года); Серафима (Чёрная) (16 декабря 1999 года).
• Монахиня Сарра, казначея (18 марта 1840 года).
• Инокиня Феофания, послушница преподобной Елены (18 декабря 1511 года).
• Татьяна Левшина, мать митрополита Московского Платона (18 декабря 1511 года).
• Президент юстиц-коллегии Яковлев А. А. (1781) и члены его семьи.
• Герои войны 1812 года: поэт Денис Васильевич Давыдов (1839); Дмитрий Михайлович Волконский (7 мая 1835 года); Волконский С. А.
• Генералы: Лев Корнеевич Пащенко. (1834); Василий Иванович Тимофеев (1850); Михаил Фёдорович Орлов (1842); московский военный генерал-губернатор Павел Алексеевич Тучков (1864); военный министр, генерал-фельдмаршал Дмитрий Алексеевич Милютин (1912).
• Участники восстания декабристов: Трубецкой С. Н. (1860); Александр Николаевич Муравьёв (18 декабря 1863 года); Матвей Иванович Муравьёв-Апостол (1886).
• Писатели: Александр Александрович Шаховской (1848); Михаил Николаевич Загоскин (1852); Иван Иванович Лажечников (1869); Алексей Феофилактович Писемский (1881); Сушков Н. В. (1871); поэт и переводчик Алексей Николаевич Плещеев (1871).
• Историки: Александр Иванович Тургенев (1845); Михаил Петрович Погодин (1875); Сергей Михайлович Соловьёв (1879); церковный историк и богослов Гиляров-Платонов Н. П. (1887); граф Алексей Сергеевич Уваров (1884), учёный-археолог, основатель Московского Археологического Общества и Исторического Музея).
• Филологи: Осип Максимович Бодянский (6 сентября 1877 года); Фёдор Иванович Буслаев (1897).
• Философы: Владимир Сергеевич Соловьёв (1900); Лев Михайлович Лопатин (1920).
• Юристы: Люминарский Е. Е. (1883); Духовской М. В. (1903); Николай Львович Дювернуа (1906).
• Профессора медицины: Остроумов А. А. (1908); Бубнов С. Ф. (1909); Голубинин Л. Е. (1912); Рейн Ф. А. (1925).
• Генералы: Алексей Алексеевич Брусилов (1926); Яхонтов Р. Н. (1924); Андрей Медардович Зайончковский (1926).
• Некоторые члены семьи Прохоровых, владельцев Трехгорной мануфактуры и известных благотворителей (усыпальница).

</div></div>

Игуменьи Новодевичьего монастыря

По данным путеводителя по Новодевичьему монастырю 2009 года издания игуменьями монастыря являлись:

• 1525 год — 18 ноября 1547 года (скончалась) — Преподобная Елена (Девочкина).
• 1547—1556 годы — Евникия.
• 1556—1573 годы — Евпраксия.
• 1574—1586 годы — Стефанида.
•  ?-? — Анна.
• 1597—1602 годы — Евдокия.
•  ?-? — Феогния.
• 1605—1612 годы — Домника.
• 1613—1615 годы — Мария (Чирикова).
• 1623—1629 годы — Феофания (Охлябинина).
• 1630—1651 годы — Анфиса.
•  ?-? (упоминается в 1655 году, с 1666 года в Московском Вознесенском монастыре) — Иринарха (Тимирязева).
• 1656 год (из Кутеинского монастыря — 1683 год — Мелания (Ерчакова) (скончалась в 1688 году).
• Январь 1683 года — 6 декабря 1689 года (скончалась) — Антонина.
• 1690 год — 8 июля 1693 года (скончалась) — Анастасия (Хоцковская).
• 1693—1701 годы — Памфилия (Потёмкина).
• 1718 год (из Московского Алексеевского монастыря) — 1738 год (скончалась) — Олимпиада (Каховская).
• Декабрь 1738 года — 15 июля 1746 года (скончалась) — Анастасия (Галекеевская).
• 1746 год (из Смоленского Вознесенского монастыря) — 17 октября 1771 года (скончалась) — Иннокентия (Келпинская).
• 4 февраля 1772 года (из Тамбовского Вознесенского монастыря) — 8 марта 1794 года (скончалась) — Палладия (Дурова).
• 1794 год (из Московского Ивановского монастыря^{[уточнить]}) — январь 1808 года — Елисавета.
• 1808 год (из Московского Страстного монастыря) — 9 февраля 1846 года — Мефодия (Якушкина).
• Март 1846 года (из Московского Алексеевского монастыря) — 13 апреля 1854 года — Клавдия.
• 1854 год (из Московского Алексеевского монастыря) — 1861 год (в Московский Вознесенский монастырь) — Паисия (Нудольская) (скончалась 25 января 1871 года).
• 1861 год (из Московского Никитского монастыря) — март 1867 года (на покой в Московский Зачатьевский монастырь) — Вера (Головина) (скончалась в 1874 году).
• 1867 год — 12 января 1885 года (скончалась) — Евпраксия (Мосолова).
• 29 марта 1885 года — март 1908 года (скончалась) — Антония (Каблукова).
• 1908 год (из Серпуховского Владычнего монастыря) — 1919 год — Леонида (Озерова) (скончалась 18 января 1920 года).
• 1919—1922 годы — Вера (Победимская) (скончалась 3 февраля 1949 года).
• 24 ноября 1994 года — 16 декабря 1999 года (скончалась) — Серафима (Чёрная).
• 16 декабря 1999 года (из Спасо-Бородинского монастыря) — 27 декабря 2007 года (в Спасо-Бородинский монастырь) — Серафима (Исаева).
• 27 декабря 2007 года (из Колычёвского Казанского монастыря) — Маргарита (Феоктистова).

Вавилонский колодец

По преданию, на том месте, где первоначально пытались заложить Новодевичий монастырь, забил сильный ключ, так что строительство пришлось перенести, а колодец и ручей назвали Вавилон. На этот источник положили плиту, а позже заложили часовню, которую на рубеже XVIII—XIX веков митрополит Платон (Левшин) передал кремлёвскому Чудову монастырю. В 1921 году, одна из стариц-монахинь так поясняла происхождение названия:

Вавилонским-то он назван потому, что, как Вавилонскую башню не достроили, так и тут: начали строить монастырь и ключ помешал.

См. также

• Село Новодевичье — бывшая вотчина Новодевичьего монастыря

Литература

• Антушев Н. [dlib.rsl.ru/viewer/01003616447#?page=3 Историческое описание Московского Новодевичьего монастыря]. — М.: тип. Л.Ф. Снегирева,, 1885.
• Борисенко И. Г. Новодевичий монастырь. — М., 2003.
• Власюк А. И. Новодевичий монастырь. — М.: Искусство, 1958. — 64 с. — 6 000 экз.
• А. А. Дельнов. Новодевичий некрополь и монастырь. Эксмо, 2006
• Кавельмахер В. В. [kawelmacher.ru/science_kavelmakher13.htm Когда мог быть построен собор Смоленской Одигитрии Новодевичьего монастыря?] // Новодевичий монастырь в русской культуре. Материалы научной конференции 1995 г. — М., 1998. — С. 154-179.
• Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. — Вильнюс, 1991.
• Машков И. П. Архитектура Ново-Девичьего монастыря в Москве. — М.: Издательство Академии архитектуры СССР, 1949. — 133 с.
• Снегирев И. М. [dlib.rsl.ru/viewer/01003563985#?page=1 Новодевичий монастырь в Москве]. — М.: тип. Вед. Моск. гор. полиции, 1857. — 78 с.
• Соловьёв С. М. Сочинения. — М., 1996. — Т. V, VI, VII, IX, XX.
• Тренев Д. К. Иконостас Смоленскаго собора московскаго Новодевичьяго монастыря. — М., 1902.
• Успенский А. И. Новодевичий монастырь в Москве: историко-архитектурный очерк. — Машинопись, 1907.
• Шведова М. М. Царицы-инокини Новодевичьего монастыря. — М., 2000.
• И.Ф. Токмаков. [www.mepar.ru/library/vedomosti/50/783/ Историческое описание Московского Новодевичьего монастыря]. — М., 1885.
• Монастыри и храмы Московской епархии. — М., 1999.
• Московский архив: историко-краеведческий альманах. — М., 2002.
• Московский Богородице-Смоленский Новодевичий монастырь. — М., 2004.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1109MosNovMon.htm Московский Новодевичий монастырь в 1812 году. Рассказ очевидца — штатного служителя Семена Климыча // Русский архив, 1864. — Вып. 4. — Стб. 416—434.]
• Московский Новодевичий монастырь. — М., 1999.
• Шлионская Л. И. Некрополь князей Волконских в московском Новодевичьем монастыре // Забелинские чтения. Труды ГИМ. Выпуск 182. — М.: ГИМ, 2010. — С. 340-365.

Ссылки

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 1097 [whc.unesco.org/ru/list/1097 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/1097 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/1097 фр.]

• [ndm-museum.ru/ Церковный музей Московской eпархии Русской Православной Церкви]
• [www.sedmitza.ru/index.html?sid=427&did=16105&p_comment=complex Игумении Московского Новодевичьего монастыря (1525—1920 гг.)]
• [www.pravoslavie.ru/jurnal/040810114652 Новодевичий монастырь] На сайте православие.ru

Отрывок, характеризующий Новодевичий монастырь

– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.