Умершие в апреле 1945 года
Поделись знанием:
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Это список известных людей, умерших в апреле 1945 года.
1 апреля
- Алексей Гусько (19) — Герой Советского Союза.
- Михаил Потёмкин (27) — Герой Советского Союза.
- Василий Рыжаков — Герой Советского Союза.
- Алексей Симоненко — Герой Советского Союза.
- Фёдор Спехов (40) — Герой Советского Союза.
2 апреля
- Сергей Балухатый (52) — советский литературовед, библиограф, член-корреспондент АН СССР.
- Николай Капустников (22) — Герой Советского Союза.
- Алексей Никиткин (22) — Герой Советского Союза.
- Борис Опрокиднев (23) — Герой Советского Союза.
- Николай Савенков (25) — Герой Советского Союза.
3 апреля
- Василий Богатырёв (23) — Герой Советского Союза.
- Георгий Бондарь (34) — Герой Советского Союза.
- Лев Захаров (22) — Герой Советского Союза.
- Пётр Орлов (22) — Герой Советского Союза.
4 апреля
- Виталий Микрюков (21) — Герой Советского Союза.
5 апреля
- Кох, Карл Отто (47) — штандартенфюрер СС, первый комендант нацистского концентрационного лагеря Бухенвальд (с 1937 по 1941 годы), а позже комендант лагеря Майданек в Люблине; расстрелян.
- Квасов, Иван Иванович (22) — Герой Советского Союза.
- Тысячник, Андрей Антонович (33) — Герой Советского Союза.
- Фокин, Григорий Николаевич (40) — Герой Советского Союза.
6 апреля
- Артемьев, Тимофей Никифорович (32) — Герой Советского Союза.
- Вайда, Степан Николаевич (23) — Герой Советского Союза.
- Жалдак, Фёдор Трофимович — Герой Советского Союза.
- Молочинский, Григорий Фёдорович — Герой Советского Союза.
- Нагульян, Мартирос Карапетович (24) — Герой Советского Союза.
- Середин, Владимир Алексеевич (28) — Герой Советского Союза.
- Тихоненко, Иван Кондратьевич (26) — Герой Советского Союза.
- Яналов, Андрей Михайлович (24) — Герой Советского Союза.
7 апреля
- Берёза, Григорий Пантелеевич (23) — участник Великой Отечественной войны, полный кавалер ордена Славы.
- Дворский, Иван Иванович (26) — Герой Советского Союза.
- Катин, Николай Андреевич (20) — Герой Советского Союза.
- Козенков, Василий Георгиевич (22) — Герой Советского Союза.
- Козинец, Александр Лукич (20) — участник Великой Отечественной войны, полный кавалер ордена Славы.
- Тоболенко, Михаил Николаевич (22) — Герой Советского Союза.
- Тышкун, Иван Игнатьевич (20) — Герой Советского Союза.
8 апреля
- Головинский, Гай Петрович (19) — Герой Советского Союза.
- Мануйленко, Григорий Иванович — Полный кавалер Ордена Славы.
- Мирошниченко, Николай Прокофьевич (24) — Герой Советского Союза.
- Саидбеков, Амирали (24) — Герой Советского Союза.
- Слащов, Дмитрий Александрович — Герой Советского Союза.
9 апреля
- Бонхёффер, Дитрих — немецкий лютеранский пастор, теолог, участник антинацистского заговора.
- Джунусов, Мажит (27) — старшина Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Домников, Василий Михайлович (26) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Иванов, Пётр Игнатьевич (41) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Канарис, Вильгельм Франц (58) — немецкий военный деятель.
- Костиков, Юрий Николаевич (17) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Селищев, Тимофей Ильич (40) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Хатанзейский, Андрей Гурьевич — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
10 апреля
- Кабилов, Тулен — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Селиверстов, Иван Никитович (24) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Хабеков, Умар Хамидович (23) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
11 апреля
- Леонид Лавренюк (19) — младший лейтенант, комсорг 3-го стрелкового батальона, 475 стрелкового полка, 53 стрелковой дивизии, 7 Гвардейской армии, 2-го Украинского фронта, Герой Советского Союза.
- Александр Кудрявцев (36) — Герой Советского Союза.
- Алексей Марцинковский — Герой Советского Союза.
- Иван Николаев (28) — Герой Советского Союза.
12 апреля
- Калашников, Иван Макарович — Полный кавалер Ордена Славы.
- Постный, Алексей Владимирович (34) — Герой Советского Союза.
- Рузвельт, Франклин Делано (63) — американский президент (1933—1945).
13 апреля
- Иван Волосатов (42) — Герой Советского Союза.
- Борис Гладков (22) — Герой Советского Союза.
- Александр Евсеев (18) — Герой Советского Союза.
- Степан Козак — Герой Советского Союза.
- Александр Космодемьянский (19) — Герой Советского Союза, брат Зои Космодемьянской.
- Александр Маслов (22) — Герой Советского Союза.
- Василий Попов (19) — Герой Советского Союза.
14 апреля
- Алексей Бордунов — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Семён Волков (24) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Михаил Волошенко — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Николай Гогичаишвили (41) — старшина Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Владимир Дровник (21) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Антон Ковальский — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Николай Кузнецов (23) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Семен Петров (30) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Карлис Скалбе (65) — латвийский писатель и общественный деятель.
15 апреля
- Николай Бровцев (30) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Николай Волостнов — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Василий Лапшин (41) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Герман Флорштедт (50) — партийный деятель Третьего Рейха. Комендант концлагеря Бухенвальд. Расстрелян.
- Арно Шикеданц (52) — партийный деятель Третьего Рейха.
16 апреля
- Галецкий, Александр Демьянович (31) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Гусейнов, Габибулла Эйнулла оглы (34) — полковник Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Деметрашвили, Иван Гаврилович (37) — участник Великой Отечественной войны, капитан, Герой Советского Союза.
- Зайцев, Иван Степанович (18) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Казуров, Владимир Сергеевич (21) — Полный кавалер Ордена Славы.
- Кияшко, Виктор Иванович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Колбаса, Михаил Ефремович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Колесников, Владимир Михайлович (30) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Костюченко, Пётр Андреевич (28) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Кузьминов, Иван Герасимович (29) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Любарский, Степан Иванович (48) — генерал-лейтенант, участник Гражданской и Великой Отечественной войн.
- Мамай, Николай Васильевич — Герой Советского Союза.
- Серых, Григорий Афанасьевич (38) — Герой Советского Союза.
- Солдатов, Иван Алексеевич (22) — Герой Советского Союза.
- Соломонов, Александр Андреевич (28) — Герой Советского Союза.
- Степченко, Яков Павлович (30) — Герой Советского Союза.
- Титов, Иван Семёнович — Герой Советского Союза.
- Тихов, Анатолий Устинович — Герой Советского Союза.
- Тихомиров, Александр Васильевич — Герой Советского Союза.
- Харламов, Георгий Николаевич (39) — Герой Советского Союза.
- Шандалов, Идель Абрамович (22) — участник Великой Отечественной войны, командир роты 674-го стрелкового полка (150-я стрелковая дивизия, 3-я ударная армия, 1-й Белорусский фронт) Герой Советского Союза, старший лейтенант.
- Шмыгун, Аркадий Карпович (36) — Герой Советского Союза.
- Яковлев, Евстафий Григорьевич (30) — Герой Советского Союза.
17 апреля
- Баранов, Василий Андреевич (31) — Герой Советского Союза.
- Бортник, Роман Иосифович (36) — советский военный деятель. Участник боев у озера Хасан и Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза.
- Воронин, Михаил Ильич — Герой Советского Союза.
- Гайфуллин, Абдрахман Зайнуллович (36) — Герой Советского Союза.
- Гуров, Юрий Сергеевич (20) — Герой Советского Союза.
- Ерин, Павел Константинович — Герой Советского Союза.
- Ермаков, Александр Семёнович (23) — Герой Советского Союза.
- Картошкин, Аркадий Николаевич (19) — Герой Советского Союза.
- Марченко, Владимир Никитович (28) — Герой Советского Союза.
- Марченко, Фёдор Илларионович (25) — Герой Советского Союза.
- Никитин, Александр Семёнович (31) — Герой Советского Союза.
- Петров, Михаил Тимофеевич (34) — Герой Советского Союза.
- Сергиенко, Николай Егорович — Герой Советского Союза.
- Сидоров, Александр Иванович — Герой Советского Союза.
- Сорокин, Григорий Михайлович (30) — Герой Советского Союза.
- Тытарь, Владимир Маркович (20) — Герой Советского Союза.
- Хохряков, Семён Васильевич (29) — Герой Советского Союза.
- Федотов, Алексей Сергеевич (28) — Герой Советского Союза.
- Фролов, Николай Никифорович (32) — Герой Советского Союза.
18 апреля
- Быков, Николай Владимирович (35) — советский оператор документального кино.
- Васин, Александр Григорьевич — Герой Советского Союза.
- Вильгельм Вид (69) — Князь Албании (1914)
- Горбунов, Владимир Иванович — Герой Советского Союза.
- Гучёк, Пётр Иосифович (22) — Герой Советского Союза.
- Елин, Георгий Константинович — Полный кавалер Ордена Славы.
- Золотин, Василий Фёдорович (20) — Полный кавалер Ордена Славы.
- Кабанов, Василий Григорьевич (37) — Герой Советского Союза.
- Ландик, Иван Иванович (26) — Герой Советского Союза.
- Макаров, Василий Иосифович (38) — Герой Советского Союза.
- Полюсук, Натан Михайлович (23) — Герой Советского Союза.
- Романов, Пётр Иванович (26) — Герой Советского Союза.
- Саяпин, Емельян Петрович (22) — Герой Советского Союза.
- Ткаченко, Иван Филиппович (29) — начальник разведки 3-го артиллерийского дивизиона 22-го гвардейского артиллерийского Евпаторийского Краснознамённого полка 3-й гвардейской стрелковой Волновахской дивизии 2-й гвардейской армии 3-го Белорусского фронта, гвардии лейтенант. Герой Советского Союза.
- Цыцаркин, Александр Николаевич (21) — Герой Советского Союза.
- Шамгулов, Фаттах Гафурьянович (23) — Герой Советского Союза.
- Шумилихин, Иван Михайлович (30) — Герой Советского Союза.
- Флеминг, Джон Амброз (95) — английский учёный, член Лондонского королевского общества.
19 апреля
- Авеличев, Иван Тихонович (33) — Герой Советского Союза.
- Аубакиров, Манаф Аубакирович (19) — командир орудийного расчёта 375-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона (312-я стрелковая дивизия, 69-я армия, 1-й Белорусский фронт), старший сержант, Полный Кавалер ордена Славы.
- Данилов, Михаил Иванович (29) — Герой Советского Союза.
- Зонов, Михаил Максимович (33) — Герой Советского Союза.
- Зотов, Пётр Николаевич — участник Великой Отечественной войны, командир стрелкового отделения 1270-й стрелкового полка 385-й стрелковой дивизии 49-й армии 2-го Белорусского фронта, гвардии младший сержант.
- Кидалов, Фёдор Николаевич (20) — Герой Советского Союза.
- Максимов, Владимир Константинович (45) — Герой Советского Союза.
- Пащенко, Анисим Павлович (31) — Герой Советского Союза.
- Пряженников, Александр Павлович (22) — Герой Советского Союза.
- Степаненко, Пётр Игнатьевич (29) — Герой Советского Союза.
- Филимонов, Пётр Ивлевич (22) — Герой Советского Союза.
- Целио, Георгий Кузьмич (36) — Герой Советского Союза.
- Цуцкиридзе, Константин Захарович — Герой Советского Союза.
- Шумелёв, Александр Прокопьевич (31) — Герой Советского Союза.
20 апреля
- Воинков, Александр Михайлович (24) — советский военачальник.
- Вьюшков, Алексей Михайлович (33) — Герой Советского Союза.
- Гончар, Иван Алексеевич (23) — Герой Советского Союза.
- Гончаров, Иван Тимофеевич (23) — Герой Советского Союза.
- Громыхалин, Николай Родионович (26) — Герой Советского Союза.
- Колесников, Александр Леонтьевич (23) — лётчик-истребитель 209-го отдельного корректировочно-разведывательного авиационного полка 4-й воздушной армии 2-го Белорусского фронта, совершивший последний воздушный таран во Второй мировой войне.
- Макаров, Георгий Васильевич — Герой Советского Союза.
- Малых, Евгений Васильевич (20) — Герой Советского Союза.
- Меньшиков, Анатолий Андреевич (34) — Герой Советского Союза.
- Семейко, Николай Илларионович (22) — советский лётчик, гвардии капитан, дважды Герой Советского Союза.
- Устименко, Степан Яковлевич (27) — Герой Советского Союза.
- Хольц, Карл (49) — немецкий военный и государственный деятель Третьего Рейха. Группенфюрер СА.
- Шкиль, Василий Фёдорович (25) — Герой Советского Союза.
21 апреля
- Амаяк Бабаян (43) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Иван Баранов (25) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Виктор Булычев — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Иван Гавва (27) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Григорий Горбунков — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Фёдор Жарчинский (31) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Пётр Луста (31) — майор Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Модель, Вальтер (54) — генерал-фельдмаршал Германии.
- Павел Панов (25) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Евгений Петров (35) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Георгий Шумаков (21) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
22 апреля
- Аипов, Махмут Ильячевич (24) — Герой Советского Союза.
- Алёхин, Евгений Степанович (51) — советский военный деятель.
- Вашкевич, Александр Александрович (43) — Герой Советского Союза.
- Гавриков, Владимир Алексеевич (22) — Герой Советского Союза.
- Гурьев, Степан Савельевич (42) — Герой Советского Союза.
- Киргетов, Исаак Ананьевич (41) — Герой Советского Союза.
- Кобылянский, Иван Александрович (23) — Герой Советского Союза.
- Лопатин, Анатолий Алексеевич — Герой Советского Союза.
- Петрачков, Павел Иванович (27) — Герой Советского Союза.
- Плысенко, Артём Михайлович — Герой Советского Союза.
- Поляков, Павел Яковлевич (23) — Герой Советского Союза.
- Сибиряков, Алексей Порфирьевич (38) — Герой Советского Союза.
- Сотенский, Владимир Николаевич (46) — советский военный деятель.
- Талалаев, Василий Иванович (26) — Герой Советского Союза.
- Тарасевич, Константин Михайлович (23) — Герой Советского Союза.
- Шарипов, Иргаш Касымович (32) — Герой Советского Союза.
23 апреля
- Мастан Алиев — Герой Советского Союза.
- Георгий Дудников — Герой Советского Союза.
- Константин Дунаевский (22) — Герой Советского Союза.
- Николай Дякин (40) — Герой Советского Союза.
- Владимир Жуков (22) — Герой Советского Союза.
- Василий Иванов (22) — Герой Советского Союза.
- Николай Иванов — Герой Советского Союза.
- Максим Козырь (54) — Герой Советского Союза.
- Плис Нурпеисов — Герой Советского Союза.
- Иван Отмахов (21) — Герой Советского Союза.
- Иван Решетник (20) — Герой Советского Союза.
- Павел Рудаков — Герой Советского Союза.
- Виктор Сажинов (20) — Герой Советского Союза.
- Пётр Сихно (24) — Герой Советского Союза.
- Михаил Сотников (27) — Герой Советского Союза.
- Николай Тарасов (29) — Герой Советского Союза.
- Николай Шелихов (24) — Герой Советского Союза.
24 апреля
- Блажевич, Иван Иванович (42) — советский военный деятель, генерал-майор. Герой Советского Союза.
- Бумагин, Иосиф Романович (37) — участник Великой Отечественной войны, командир пулемётного взвода 396-го стрелкового полка 135-й стрелковой дивизии 6-й армии 1-го Украинского фронта, Герой Советского Союза, лейтенант.
- Вавилин, Сергей Михайлович — Полный кавалер ордена Славы.
- Вальков, Василий Матвеевич (26) — советский военный деятель. Участник Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза.
- Волощук, Константин Никитович (29) — Герой Советского Союза.
- Костин, Иван Дмитриевич — Герой Советского Союза.
- Лысенко, Борис Петрович — Герой Советского Союза.
- Масагудов, Минахан Масгутович — Полный кавалер Ордена Славы.
- Оберемченко, Николай Васильевич (35) — Герой Советского Союза.
- Пашков, Александр Павлович (24) — Герой Советского Союза.
- Самофалов, Александр Егорович (18) — Герой Советского Союза.
- Старых, Алексей Алексеевич (42) — Герой Советского Союза.
- Филиппов, Николай Антонович — Герой Советского Союза.
- Черинов, Владимир Васильевич — Герой Советского Союза.
25 апреля
- Николай Баранов (18) — Герой Советского Союза.
- Иван Бородин — Герой Советского Союза.
- Пантелей Громов (34) — Герой Советского Союза.
- Лука Дудка (36) — Герой Советского Союза.
- Иван Корнеев (37) — Герой Советского Союза.
- Архип Манита (22) — Герой Советского Союза.
- Николай Марков (79) — русский политик правых взглядов и публицист.
- Емельян Михайлюк (25) — Герой Советского Союза.
- Тимофей Пинчук (26) — Герой Советского Союза.
- Дмитрий Семенов — Герой Советского Союза.
26 апреля
- Болсуновский, Павел Филиппович (29) — советский военный деятель. Участник Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза.
- Букоткин, Ефим Егорович — Герой Советского Союза.
- Вальков, Сергей Александрович (20) — Полный кавалер Ордена Славы.
- Гаврилов, Иван Васильевич (45) — Герой Советского Союза.
- Гриценко, Ефим Дмитриевич (36) — Герой Советского Союза.
- Давыдов, Иван Васильевич (51) — советский военачальник, Герой Советского Союза.
- Дадаев, Степан Павлович (42) — Герой Советского Союза.
- Денисенко, Владимир Гурьевич (25) — Герой Советского Союза.
- Колодников, Александр Иосифович (25) — Герой Советского Союза.
- Лактионов, Пётр Ефимович (45) — Герой Советского Союза.
- Лапшёв, Анатолий Алексеевич (20) — Герой Советского Союза.
- Миронов, Павел Андреевич (23) — Герой Советского Союза.
- Михеев, Николай Александрович (45) — Герой Советского Союза.
- Некрасов, Леопольд Борисович (21) — Герой Советского Союза.
- Пундиков, Василий Петрович (21) — Герой Советского Союза.
- Романенков, Николай Титович (26) — Герой Советского Союза.
- Рашер, Зигмунд (36) — немецкий медик, сотрудник Аненербе, врач в концентрационном лагере Дахау.
- Саблин, Пётр Дмитриевич (30) — Герой Советского Союза.
- Скоропадский, Павел Петрович (71) — российский генерал, украинский военный и политический деятель.
- Сударев, Аркадий Викторович (20) — Герой Советского Союза.
- Ульянов, Сергей Николаевич — Герой Советского Союза.
- Щербинин, Федот Алексеевич (35) — Герой Советского Союза.
- Эсаулко, Григорий Григорьевич (21) — Герой Советского Союза.
27 апреля
- Атаев, Мухаммед (37) — Герой Советского Союза.
- Гриценко, Пётр Трофимович (37) — Герой Советского Союза.
- Жанаев, Дарма Жанаевич (37) — Герой Советского Союза.
- Жучков, Порфирий Иванович — Герой Советского Союза.
- Подгорбунский, Леонид Яковлевич — Герой Советского Союза.
- Якунин, Алексей Тимофеевич (27) — Герой Советского Союза.
28 апреля
- Белоусько, Иван Васильевич — старший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Геращенко, Иван Абрамович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Ерофеев, Алексей Васильевич (21) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Жуков, Михаил Александрович (35) — Полный кавалер Ордена Славы.
- Кончин, Александр Алексеевич — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Меццасома, Фернандо (37) — итальянский государственный и политический деятель. Министр народной культуры Итальянской Социальной Республики.
- Муссолини, Бенито (61) — итальянский политический деятель, лидер фашистской партии, диктатор («дуче») (1922—1945).
- Орлов, Александр Григорьевич (44) — советский военачальник, вице-адмирал.
- Петаччи, Клара — итальянская аристократка, последняя любовница Бенито Муссолини. Убита вместе с ним.
- Романов, Александр Дмитриевич (23) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Сергеев, Пётр Егорович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Трофимов, Иван Андреевич (20) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Урзля, Владимир Матвеевич (29) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Шконда, Дмитрий Кириллович (18) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
29 апреля
- Дякин, Михаил Васильевич (30) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Зубарев, Василий Денисович — старший сержант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Канунников, Василий Петрович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Книспель, Курт (23) — немецкий танкист-ас времён Второй мировой войны.
- Моисеенко, Василий Тарасович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Печерский, Михаил Фёдорович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Родыгин, Пётр Андреевич (22) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Стараче, Акилле — итальянский политик-фашист.
- Темник, Абрам Матвеевич (37) — участник Великой Отечественной войны, командир 1-й гвардейской танковой бригады 8-го гвардейского механизированного корпуса 1-й гвардейской танковой армии 1-го Белорусского фронта, Герой Советского Союза, гвардии полковник.
- Титов, Фёдор Фролович — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Фегелейн, Герман (38) — группенфюрер СС.
- Хоптяр, Степан Иванович (24) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Шендриков, Николай Степанович (23) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Шкурко, Макар Иванович (30) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Ягов, Дитрих фон (63) — немецкий государственный и политический деятель. Обергруппенфюрер СА. Самоубийство.
30 апреля
- Гитлер, Адольф (56) — фюрер нацистской партии Германии, канцлер Германского Рейха.
- Антипенко, Иосиф Степанович — Герой Советского Союза.
- Безголосов, Виталий Мефодьевич (24) — Герой Советского Союза.
- Белоусов, Виталий Фёдорович (24) — Герой Советского Союза.
- Борисов, Михаил Павлович — Герой Советского Союза.
- Браун, Ева Анна Паула (33) — жена Адольфа Гитлера (поженились накануне самоубийства).
- Ватагин, Алексей Михайлович (32) — Герой Советского Союза.
- Волков, Павел Семёнович — Герой Советского Союза.
- Глазов, Иван Матвеевич (25) — Герой Советского Союза.
- Жолоб, Владимир Степанович (29) — гвардии майор, заместитель командира 259 отдельного танкового Черкасского Краснознаменного орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого полка по строевой части.
- Зеленюк, Иосиф Павлович (30) — Герой Советского Союза.
- Княжев, Александр Яковлевич (35) — Полный кавалер ордена Славы.
- Милашин, Константин Иванович (30) — Герой Советского Союза.
- Паршин, Николай Иванович (21) — Герой Советского Союза.
- Сольц, Арон Александрович — старый большевик.
- Ташкин, Михаил Александрович (27) — Герой Советского Союза.
- Штейфон, Борис Александрович (63) — русский генерал, видный деятель Белого движения на Юге России.
Напишите отзыв о статье "Умершие в апреле 1945 года"
Отрывок, характеризующий Умершие в апреле 1945 года
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.