Бисерово (Кировская область)

Село Бисерово Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Кировская областьКировская область Муниципальный район Афанасьевский Сельское поселение Бисеровское Координаты 59°04′12″ с. ш. 53°17′38″ в. д.59.07000° с. ш. 53.29389° в. д. / 59.07000; 53.29389    Глава Дёмина Людмила Александровна Первое упоминание 1763 Прежние названия Никольское, Зюздино-Воскресенское, Зюздино (Бисерово) Население ▲838 человек (2010) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 83331 Почтовый индекс 613070 Автомобильный код 43 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=33203812 33 203 812]

Бисеро́во — село в России, административный центр бывшего Бисеровского района Кировской области. Расположено на реке Каме в 55 км к востоку от железнодорожной станции Шлаковая, Горьковской железной дороги (посёлок Песковка), в 25 км к северу от посёлка Афанасьево, в 275 км к северо-востоку от Кирова.

История

Топонимика

По одой из гипотез, название села происходит от формы Бисер, Бесер, сокращённой от названия бесермян — малочисленного народа, близкого удмуртам, но имеющего булгарские корни и позднее перенявшего удмуртский язык. Этноним бесерман (как и созвучное русское «басурманин») происходит благодаря тюркскому и персидскому влиянию от арабского muslim ‘мусульманин’ (букв. «послушный»).

Согласно другой точке зрения, подобные топонимы встречаются по территории всего Верхокамья (ср. Бисера (приток Белой), Бисерть и т. д.). Первичным, таким образом, является, по-видимому, название реки. Гидронимы такого типа нельзя отделять от названия (коми Висьӧр), происхождение которого остаётся предметом дискуссий: выдвигались гипотезы об этимологии от саамского «северная река», коми «железоносная река» или коми «пограничная река, река с узорами (писаницами)».

О раннем заселении территории современного Бисеровского сельского поселения сообщают 15 средневековых источников VII—XIV веков. Село Бисерово возникло на правом берегу реки Камы у устья речки Зюзьбы в начале XVIII века, в 1710—1712 годах здесь была построена деревянная Никольская церковь. Напротив села — на левом берегу Камы — на десятки километров тянутся на запад кайские леса. Село имело несколько названий: до 1917 года оно называлась Никольское, Зюздино-Воскресенское. В состав Зюздинской волости, образованной в конце XVI века с погостом Зюздино (Афанасьево), село входило с 1735 года.

Топоним Зюздино, общий для всей территории современного Афанасьевского района, согласно учёному из Кудымкара В. В. Климову мог произойти от слова Дзудзин. Дзузь, по его утверждению, — личное языческое имя народа чудь. Наречие дын (коми дін) означает «около, возле». В другой версии, согласно тому же Климову, от удмуртского воршудно-родового имени Чудзя коми-пермяки переиначили Дзуздя, а русские, в свою очередь, адаптировали произношение как Зюздя. Возможно ещё одно объяснение топонима Зюздино: Сюзь-дин — «в устье Сюзьвы», дословно «в устье [реки] филина». Зюздя, согласно древней легенде, — имя богатырши, которую верховное божество народа чудь наградило семью грудями, чтобы вскормить семерых сыновей-близнецов, от которых и начал свой род зюздинских пермяков. Согласно версии краеведа П. И. Варанкина, Зюздино — искажённая вариация имени речки Зюзьбы. Зюздино как составная часть названий населённых пунктов Зюздинского края образует топонимы Зюздино-Афанасьевское, Зюздино-Воскресенское (Бисерово), Зюздино-Георгиевское, Зюздино-Христорождественское (Савинцы) и т. д. Топоним был окончательно упразднён из обращения лишь в 1963 году с переименованием Зюздинского района в Афанасьевский район и Зюздино-Афанасьево в Афанасьево.

Село Никольское в XVIII столетии

Одно из первых упоминаний о селе (согласно краеведу П. Н. Луппову) относится к 1763 году. В этом году оно имело 10 ревизских душ. Следующая информация о селе уже относится к 1781 году. В «Ведомости о селениях Вятского наместничества за 1781 год» Кайской округи Зюздинской волости село Никольское — 10 мужского пола душ черносошных крестьян. Согласно этой же справке 4 декабря 1793 года Никольская церковь сгорела. В следующем 1794 году с разрешения Вятской епархии была возведена временная деревянная церковь также во имя св. Николая Чудотворца и освящена 18 марта.

В 1795 году 24 июля епископ Вятский Лаврентий издал храмозданную грамоту на возведение постоянной деревянной церкви во имя Воскресения Господня с тёплым приделом в честь св. Николая Чудотворца. По соседству с малонаселённым селом Никольским (там проживали преимущественно семьи церковного причта, там же позднее размещалась двуклассная церковно-приходская школа) находилась многолюдная деревня Бисерова, которая сначала представляла собой совокупность деревень Васенёвы, Фадеевы, Боринцы. Со временем эти деревни стали улицами единой Бисеровской деревни. Административное разграничение села Зюздино-Воскресенского (Никольского) и деревни Бисеровской продолжало существовать вплоть до начала XX столетия.

Село Зюздино-Воскресенское в XIX столетии

После постройки Воскресенской церкви село не сразу начало именоваться Зюздино-Воскресенским. Всю первую половину XIX столетия оно продолжает фигурировать в документах Вятского губернского правления и Вятского губернского статистического комитета под именем Никольского. В связи с ликвидацией Кайского уезда в 1802 году село Никольское и деревня Бисерова были переданы Глазовскому уезду. В деревне располагалось волостное правление. В 1873 году в приходе села Никольского насчитывалось 317 деревянных и один каменный дом.

В анкетных сведениях о Зюздино-Воскресенском приходе Глазовского уезда за 1882 год сказано, что православных насчитывается 2772 человека, в том числе 1414 мучжин и 1468 женщин. «Все русского племени. Единоверцев нет. Раскольников австрийской секты, поповского толка, именующих себя старообрядцами, в приходе 42 мужчины и 54 женщины. Магометан и язычников нет». Первая земская школа в Зюздино-Воскресенском была открыта в 1870 (или в 1871) году. Во второй половине 1870-х годов Воскресенская смешанная школа грамотности стала называться Воскресенским народным училищем. До земской школы попытки организации школьного дела предпринимались в 1861 году. В 1893 году в селе была открыта церковно-приходская школа с 21 учащимся.

Село Зюздино (Бисерово) в ХХ столетии

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

По инициативе Вятской губернской земской управы в 1890-х годах в Глазовском уезде были открыты «пятирублёвые сельские библиотеки». В 1898 году их было в уезде 275, в том числе в Бисеровской волости 7. Однако к 1914 году из-за отсутствия финансирования их остаётся в уезде 107, и лишь одна в Бисеровской волости — Кладовская библиотека. Поэтому 19 ноября 1906 года открывается Зюздино-Воскресенская библиотека, созданная на средства известного книгоиздателя Ф. Ф. Павленкова, завещавшего своё состояние на расширение действующих и создание новых 2018 сельских библиотек-читален. После 1917 года Воскресенская народная библиотека стала называться Бисеровской волостной библиотекой, в 1999 году бывшей Бисеровской районной библиотеке присвоено имя Ф. Ф. Павленкова.

В начале ХХ столетия согласно данным книги «Вятская епархия. Историко-географическое и статистическое описание» (1912 г.) в приходе уже 2265 мужчин и 2279 женщин. Старообрядцев 142 мужчин и 138 женщин (приход состоял из 70 селений вокруг Зюздино-Воскресенского, расстояние между которыми от четверти версты до 28 вёрст). В Бисерове имелся свой фельдшерский пункт.

Установление советской власти

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Установление советской власти на территории села произошло бескровно. Первым председателем Бисеровского волисполкома был назначен Пантелеймон Николаевич Лучников. Драматичные события в связи с восстанием под руководством купца К. М. Братчикова произошли позднее. Весной 1918 года местные комбеды (комитеты бедноты) приступили к изъятию излишков хлеба. В Бисерове этому воспрепятствовал Константин Братчиков с сыном Петром, бывшим поручиком царской армии. Решением Бисеровского волисполкома на купца Братчикова была наложена контрибуция в сумме 25 тыс. рублей. Приехавший 19 июля 1918 года из Глазова заместитель председателя уездного исполкома А. И. Соболев, потребовал от Братчикова уплаты денег. Купец выплатил половину суммы наличными, а за оставшейся половиной попросил разрешения съездить в уездный Глазов. Не подозревавший подвоха комиссар отпустил купца в Глазов, дав ему трёхдневный срок и обеспечив мандатом на проезд. Выехавший из села купец в Глазов не поехал, а начал собирать по окрестным деревням отряд самообороны против советской власти.

Оставив в Бисерове основной отряд дружинников, ничего не подозревавший А. И. Соболев с двумя красноармейцами и двумя дружинниками направился 20 июля в Афанасьево, но в лесу под деревней Рагоза на отряд внезапно напали восставшие кулаки. Разрывом гранаты основные силы красноармейцев во главе с комиссаром А. И. Соболевым были уничтожены. Лишь одному дружиннику удалось скрыться. Добравшись до Афанасьево, он сообщил волостному начальству о начале кулацкого мятежа, предупреждённые об опасности члены афанасьевского волисполкома перешли на нелегальное положение, разошлись по окрестным деревням и начали готовить силы для подавления восстания. Восставшие повстанцы объявили с балкона бывшего волисполкома о ликвидации советской власти в волости и передаче власти в руки местной управы. Так продолжалось до тех пор, пока большевикам не удалось сформировать отряды рабочих на заводах Омутнинска, Песковки и Кирса для подавления восстания, но К. М. Братчикову с сыном Петром после восстановления советской власти удаётся скрыться.

В начале марта 1919 года Бисерово оказалось на территории, подконтрольной армии А. В. Колчака. В мае месяце того же года в результате контрнаступления частей Красной армии из Омутнинска на колчаковцев Бисерово было освобождено от частей Белой армии. Однако мирное время наступило лишь после того, как в Бисеровской волости были уничтожены бандитские отряды Тронина и Родиона Порубова. Отряд Тронина расквартировался в Бисерове и разъезжал по окрестным деревням, занимаясь грабежами, расстрелами без суда и следствия, немотивированным террором местного населения. Командир отряда Тронин имел мандат члена Уральского областного Совета. Вскоре он был арестован, выслан в Глазов и расстрелян. Родион Порубов из деревни Порубовы — бывший купец и активный участник восстания 1918 года. Он и его помощник Ларион Порубов активизировали свою деятельность в связи с голодом 1921 года. Вскоре красноармейцам удаётся арестовать Родиона Порубова, арестованный, он содержался в Омутниске, откуда ему удаётся бежать. Бандиты выбрали своим убежищем старообрядческую деревню Кувакуш. Здесь Родиону Порубову выстрелом в окно удаётся убить своего преследователя — милиционера Носкова. После этого бандиты ещё долгое время скрываются в лесах, не переставая совершать набеги на местные кооперативы, пока год спустя, в октябре 1922 года банда не была ликвидирована полностью двумя вызванными из Вятки и из Омутнинска отрядами ОГПУ.

В первые годы советской власти внешне жизнь села протекала без больших изменений, поскольку значительная часть населения жила за счёт натурального хозяйства. По прежнему, не было телеграфной, телефонной связи, радио, электричества. Продажей промышленных товаров занималось сельпо, чей ассортимент ограничивался, как правило, солью, керосином и спичками. Сахар выдавался по разнорядке. Первые мероприятия советской власти, коснувшиеся бисеровцев (если не считать продразвёрстки), касались преимущественно образования, здравоохранения. В 1926 году появились первые летние детские ясли. С января 1925 года начинает свою работу Бисеровская волостная изба-читальня, которая берёт на себя организацию праздников, вечеров с докладами, собраний по общественно-политическим вопросам, политкружков.

Бисеровское купечество, состоятельные крестьяне, часть священнослужителей покинули волость ещё с отступающими частями колчаковской армии. Воскресенская церковь была закрыта в 1930 году и окончательно уничтожена в 1932 году. Местный партактив занят работой по коллективизации крестьянских хозяйств, но работа по организации колхозов, по его собственному признанию, продвигается медленно. Положение изменилось после реорганизации Зюздинского района в Зюздинский и Бисеровский район в 1935 году. Получив самостоятельность, район начинает развиваться более динамичными темпами, пока в 1955 году не происходит обратное слияние двух районов в единый Зюздинский район.

Земледелие и промышленность

Главное занятие местного населения — земледелие, зажиточные крестьяне занимались продажей хлеба горным заводам Омутнинскому, Песковскому, Залазнинскому, в Глазов и Кирс, винокуренным заводам Александрова и Васильева и даже в пределы Пермской губернии заводскому населению Соликамского и Чердынского уездов, при этом, как свидетельствует историк Н. П. Штейнфельд, при крупных поставках хлеба цену на рынке формировали не скупщики и профессиональные хлеботорговцы, а крестьянская масса, которой удалось во время скупок хлеба пастуховскими заводами в 1891 году поднять цену ржи с 85 копеек за пуд до 1 рубля 60 копеек. Но обычная урожайность зерновых составляла от 50 до 100 пудов с десятины (8—16 центнеров с гектара), некоторые бедняцкие хозяйства не могли обеспечить хлебом самих себя.

Сеяли в основном рожь, овёс, немного ячменя, льна и картофеля. Пшеницу сеяли только в кулацких хозяйствах. Местное животноводсто было малопродуктивным. В каждом хозяйстве было не менее одной лошади, но телег и летних дорог не было совсем. Зимой грузы возили на санях, летом на так называемых волокушах. Среди прочих популярных ремёсел портные, печники, сапожники, кузнецы, пимокаты. Бисеровские артели плотников можно было найти на Урале, в Сибири, Москве, Санкт-Петербурге, в Вологде и Великом Устюге. Бисеровцы занимались также вывозкой железной руды на повозках от соседнего села Георгиево для Песковского и Кувинского заводов, вырубкой леса и лесосплавом.

Короленко и Бисеровская волость

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В конце мая 1879 года В. Г. Короленко был сослан в вятскую ссылку, которую первоначально отбывал в городе Глазов, пока в результате столкновения с вятской и глазовской администрацией не был отправлен в Бисеровскую волость с местом поселения в удалённых Берёзовских Починках. Попав в бисеровские края, писатель обнаружил там многочисленных политических и уголовных ссыльных, вынужденных, как и он, приспосабливаться к непростым условиям существования среди местного населения. Картины жизни Бисеровской волости вызвали в нём смешанное чувство удивления, неприятия отсталости и дикости местных нравов, а также восхищения красотой прикамской природы. В этот период он пишет очерки «В Берёзовских Починках», отрывок «Смерть», незаконченную автобиографическую повесть «Полоса». В ссылке Короленко познакомился с Э. Л. Улановской, ставшей прототипом героини написанного им в 1880 году очерка «Чудная». Часть накопленных здесь материалов была использована позднее для написания мемуарной работы «История моего современника» (1905—1921 гг.).

Писатель подробно анализирует быт, религиозные верования, отношение к верховной власти как среди ссыльных, так и среди деревенских жителей. Период пребывания в этой ссылке был непродолжительным: с 25 октября 1879 года по 26 января 1880 года.

Позднее одним из своих псевдонимов в журнале «Русское богатство» писатель выбрал имя Парфён Зырянов. Зырянов — распространённая фамилия северных волостей Вятской губернии (см. Коми-зыряне).

В память о пребывании писателя в Бисеровской волости его именем были названы колхоз, улица в селе Бисерово, с 1987 года проводятся Короленковские чтения в Афанасьевском районе. В 1990 году учреждена премия имени В. Г. Короленко. Её лауреатами стали В. А. Ситников, В. А. Бердинских и Н. С. Серова.

Бисерово в «Истории моего современника»

Описание пребывания в вятской ссылке в автобиографической работе «История моего современника» незначительно отличается от аналогичного описания в письмах Короленко родным зимой 1879—1880 года. Итоговая книга писалась в конце жизни писателя, в 1905—1921 гг., когда некоторые детали могли забыться. Так маршрут следования из Глазова в Берёзовские Починки в «Истории» пролегал вдоль р. Вятки, затем следовала переправа через Вятку, первая встреча с бисеровцами в перевозной избе на другом берегу Вятки, дальнейшая поездка в Бисерово, затем в Афанасьевское и лишь затем в Берёзовские починки. Из писем к родным следует, что переправившись через Вятку, писатель проследовал через Лупью и переправился через Каму в районе села Харино (вблизи Афанасьево, где располагался становой пристав), затем его путь лежал через Бисерово, а после этого Короленко отправился к месту поселения — в Берёзовские Починки вдоль холмистого правого берега Камы (в «Истории» писатель упоминает деревню Корогово), затем вторично переправился через Каму в районе Часовни и спустился вдоль по Каме ещё на шесть вёрст, оказавшись на самой северной окраине Бисеровской волости.

После некоторых препирательств с починковцами писатель вынужден был поселиться в чёрной (курной) избе Гаври (Гавриила Филипповича) Бисерова. Такими же модифицированными формами личных имён называют друг друга и другие жители Починков, Бисерово, Афанасьевского и окрестных деревень: Дуранёнки — Алексей Максимович и Павел Дорофеевич Шмырины; Микешка — Никифор Никонович Лучников; староста Яков Молосной — Яков Ефимович Кытманов, Васька Филёнок — Василий Филиппович Бисеров и т. д. В. Г. Короленко весьма точно воспроизводит местную речь, частично сохранившую отдельные черты до сих пор:: пола́ («Чай, Кама-те пола́»), чё-ко-ся («Заголодал я вовсе… ем бы я чё-ко-ся, мамка»), ино́ («Иди ино́ к нам, Володимер»), дак («Ну-к што, свалится дак? Опять поставим…»), то́-оно.

Всё здесь, начиная с языка, указывало на обеднение культуры и регресс. Язык починовца отличался местными особенностями нашего северо-востока и Сибири. Здесь, например, говорили «с имя» вместо «с ними». Но некоторые выражения я встречал только в Починках и вообще в Бисеровской волости. Было тут слово «то́-оно». Починовец прибегал к нему каждый раз, когда ему не хватало подходящего слова, а случалось это постоянно, точно в самом деле русский язык в этих дебрях оскудел. «То́-оно» означало что угодно, и слушатель должен был сам догадываться, о чём может идти речь. Это было нечто вроде существительного, общего и смутного, пригодного для любого понятия и точно не выражающего никакого. Починовцы сделали из него и глагол — «то́онать». — «Мамка, скажи Ондрийку… Пошто он то́онат!» — жаловался один парень на другого, и мать понимала только, что между парнями возникло неудовольствие. Такое же неопределённое значение имело слово «декаться». Я истолковал его себе в смысле быть где-то, возиться с чем-то… «Долго декается парень», — это означало, что парень отсутствует неизвестно где и неизвестно что делает.

Вообще наш язык, богатый и красивый, в этих трущобах терял точность, определённость, обесцвечивался и тускнел. Отражалось, очевидно, обеднение сношений с внешним миром…

— В. Г. Короленко, «История моего современника». Книга третья. Гл. Х, «Искорки».

Реальные имена персонажей его повествования, как отмечают комментаторы писателя С. В. Короленко и Н. В. Короленко-Ляхович со ссылкой на П. Н. Луппова, были также изменены. Глушь, в которой оказался писатель, он охарактеризовал как «край света». Ещё в Глазове Короленко узнал о том, что о Берёзовских Починках шла очень мрачная слава. По словам Короленко, некто уголовный Августовский, высланный за дебош в Починки, сбежал оттуда в Петербург к своей любовнице. Та к тому времени ему изменила и донесла на беглеца в полицию. Августовского судили судом присяжных, и те его оправдали, услышав от Августовского «яркую картину своих страданий в Берёзовских Починках», так что это место на некоторое время стало любимой темой столичных фельетонов. Уже при первой встрече с бисеровцами в перевозной избе на берегу Вятки (возможно, здесь писателю изменяет память — Вятка не пересекает путь из Глазова в Бисерово) Короленко слышит глухие угрозы в свой адрес: «Смотри ты у нас!… Чуть что, мы вас всех в Каму побросам!… — Живи смирно, а не то косточки переломаем. — Выволокем в лес… мать родная костей не сыщет». Вскоре, однако, писатель-дворянин освоился среди местного населения, первоначальные оценки местных жителей несколько уточнились, но окончательно не изменились. По его словам, предки починовцев — новгородские ушкуйники, — жили здесь дико, но свободно. Короленко с удовлетворением отмечает следы этой вольности в современных бисеровцах: собравшись вместе, они отбили весь скот у местного урядника-вотина, предназначавшийся в уплату за недоимки. В самих Починках отец Гаври легко уклонился от повинности военной службы, выпавшей ему, он «отбегался» от неё в лесу. В обоих случаях эти проявления самовольства не имели никаких последствий в силу ограниченности административного воздействия.

Тёмных и неразвитых местных жителей писатель называет аборигенами, хотя аборигенами в точном смысле слова можно было считать лишь пермяков-зюздинцев. Примеры этой отсталости писатель приводит в большом количестве: полное отсутствие дорог, административного влияния, грамотности, медицины, почти полное отсутствие огородничества, вследствие чего местная кухня почти целиком исчерпывалась брагой, ячменным хлебом, пиканами, ячменными шаньгами, щтями (не путать со щами) — местный суп из муки и ячменной крупы. Головка лука считалась деликатесом. «Всё это было похоже на питание пещерных людей», — пишет В. Г. Короленко.

— Мы край света живём, под небо сугробившись ходим, — улыбаясь говорил мне балагур Гавря. — Про нас это в прочих местах бают, будто бабы у нас бельё полощут, вальки на небо кладут…

И действительно, впоследствии мне довелось изъездить много русского света. Побывал я и в дальней Сибири, но такой глуши не видывал

— В. Г. Короленко, «История моего современника». Книга третья. Гл. Х, «Край света живут, под небо сугробившись ходят».

Но главное, что удивляет писателя, это не столько отсталость материальной, сколько неразвитость духовной культуры. Владимир Короленко был неприятно удивлён тем, что в доме Гаври Бисерова он был единственным, кто праздновал Рождество 1880 года, в то время как все остальные, как ни в чём не бывало, были заняты обычной повседневной работой. Будучи атеистом, писатель оказался «белой вороной» среди православных верующих починовцев и отмечал этот любимый с детства семейный новогодний праздник с тоской одиночества и отчуждения в душе. По мнению писателя, православная вера местных жителей носила скорее обрядовый характер и не имела в себе признаков подлинной религиозности: «В этом лесном углу никакой в сущности религии не было». В то же время, по словам Короленко, «починовец весь был окружён потусторонним миром»: лешаками, колдунами, лихоманками, русалками, огненными змиями и т. д.

Сильное впечатление произвела на писателя встреча с местной девушкой-сказительницей:

Я очень жалел, что не мог срисовать её. Черты её смуглого лица были необыкновенно тонки и красивы, а глаза сразу загорелись каким-то внутренним одушевлением. К сожалению, я теперь не помню «старинного сказа» или былины, которую она сказывала ровным певучим голосом, точно прислушиваясь к чему-то. Вполне ли она понимала всё, что запало её в душу из таких же рассказов какой-нибудь старой бабушки. Едва ли… На неё смотрели, её слушали с удивлением, и, кажется, она сама так же удивлялась голосам старины, говорившей её устами.

— В. Г. Короленко, «История моего современника». Книга третья. Гл. Х, «Искорки».

Невыразительный в целом язык Гаври Бисерова по временам тоже «расцвечивался особым богатством и яркостью, вспыхивая совершенно неожиданными огнями». По мнению Короленко, заслуги самого Гаври в этом не было — его устами говорило прошлое, новизна и разнообразие жизни были совершенно чужды починовцу, но тем интереснее в этих «проблесках непосредственной природной даровитости» было увидеть первобытную новгородскую старину, сохранившуюся здесь от внешних влияний.

Озабоченный идеями революционного переустройства общества, Владимир Галактионович занят преимущественно судьбами таких же, как он, ссыльных. О «народной правде» писатель говорит лишь с иронией: «Люди жили точно несколько столетий назад. О современных общественных отношениях не имели ни малейшего понятия». Короленко приводит в качестве примера мнение местных жителей, разделяемое некоторыми ссыльными крестьянами, о том, что царь в России избирается сроком на 25 лет, следовательно, в 1880 году предстояло избрание сенаторами нового царя, теперь уже на восемь лет. Подесятинное владение землёй, по словам Гаври Бисерова означало следующее: «Выезжай в поле и становись поперёк с сохой и лошадью. Только и твоей земли. Правда, — в длину паши сколько хочешь, хоть до самого неба… Да неудобно, узко. Это и называется подясетинно».

Представления о собственности у местных жителей тоже довольно своеобразные. Они никогда на запирали дома на замок, лишь припирали двери палкой. Но стоило кому-нибудь положить по ошибке деньги не к себе, а к соседу, то они по праву переходили к нашедшему, даже если потерявший тут же заявлял о своей пропаже. Ссыльный писатель соглашается с мнением Улановской, что этих людей нельзя назвать народом. Рассказ «Как меня победила лесная нежить» о молодом, благополучном и красивом старосте Берёзовских Починков Якове Молосном, трагическим свидетелем и участником которой неожиданно стал сам Короленко, довершает картину непонятной для молодого писателя-народника жизни народа, делу освобождения которого он намеревался посвятить свою деятельность. Владимира Галактионовича пригласили лечить внезапно заболевшего старосту на правах образованного и грамотного человека, пригласили по просьбе самого больного. Короленко сперва отказался, не будучи врачом, но потом согласился, не придавая болезни починовца (несварение желудка от мёда с брагой) серьёзного значения. Короленко лечит больного касторкой, и тот как будто идёт на поправку, после чего больной Яков рассказывает своему врачу «истинную» причину болезни — сожительство с лихоманкой, которая под видом красивой (по-вятски, баско́й) женщины завлекала его ещё до свадьбы, а после свадьбы запретила ему жить со своей женой. Так молодой староста и жил: во сне к нему приходила загадочная женщина, а наяву он считал её лихоманкой. Жена Якова, услыхав с печки рассказ мужа, разразилась рыданиями. Короленко пытается развеять этот бред больного, но вся семья Якова подтверждает реальность лихоманки. Писатель убеждается в том, что стал свидетелем коллективной галлюцинацииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Он покидает ненадолго больного, а вернувшись, находит его состояние ухудшившимся. Глаза старосты стали совершенно безумными. Он метался в бреду в поисках косы, чтобы посечь лихоманку, но безумие передалось и другим:

Я хотел сказать кому-нибудь, чтобы убрали косу, но, оглянувшись, увидел себя в центре какого-то повального безумия. В избе водворился настоящий шабаш. Все члены семьи, особенно женщины, похватав заготовленные на стенах орудия, размахивали ими, как сумасшедшие, в надежде убить невидимую лихоманку. Даже девушка-подросток, сверкая в исступлении своими чёрными глазами на побледневшем лице, вертелась на середине избы, размахивая серпом. Только старуха-мать, видимо, не потеряла головы и могла ещё рассуждать. Я увидел её около себя: она тоже держала в руке большой нож-косарь и колола им в воздухе с таким расчётом, чтобы ранить лихоманку, когда она захочет навалиться на Якова.

— В. Г. Короленко, «История моего современника». Книга третья. Гл. Х, «Трагедия лесной глуши».

Когда писателю удаётся успокоить Якова, мать больного кричит: «Пришла, пришла!» Короленко вновь пытается прекратить безумие, но ему указывают:

— Ай ты не видишь, Володимир? — прозвучал надо мной печальный голос матери.

Я взглянул пристально в лицо Якова, и дрожь прошла у меня по телу. Глаза его уставились в пространство с странным выражением истомы и безнадёжности. Всё тело ритмически двигалось под моими руками, из груди вылетали такие же ритмические прерывистые вздохи… Он походил на человека в любовном экстазе.

— В. Г. Короленко, «История моего современника». Книга третья. Гл. Х, «Трагедия лесной глуши».

Постепенно тело Якова в руках Владимира Галактионовича успокаивается и замирает навсегда. Необыкновенная смерть молодого и крепкого старосты повергла писателя в раздумья. Как повествует Короленко, соседи Молосных были уверены в том, что Якова утащила к себе нечистая сила. По общему мнению, Яков Молосной (Кытманов) был не только старостой, но и колдуном, за что и поплатился. Сам писатель отказывался в это верить, но сокрушённо оставил дом старосты, пригласившего его лечить, не оставшись ни на похороны, ни на поминки, «точно с поля битвы, где потерпел позорное поражение…»

Через месяц писатель меняет свою квартиру у Гаври Бисерова на дом Григория Филипповича Бисерова на другом берегу Камы. Молодой Владимир Короленко посещает местные посиделки, после чего ему находят невесту и предлагают жениться и осесть в Починках навсегда, но Владимир отказывает своей починковской невесте. Писателя радует прибытие политической ссыльной Э. Л. Улановской, в разговорах с которой он узнаёт свежие политические новости. Вскоре за самовольную отлучку в Афанасьевское (Короленко подрабатывал сапожником — чеботной промысел, по-местному, и нуждался в сырьё для работы) писателя отправляют в Вятскую тюрьму, затем в Москву, а затем в Вышневолоцкую пересыльную тюрьму.

Зюздинские клады

Из девяти известных науке зюздинских кладов закамского серебра вблизи Бисерово были найдены два турушевских клада. Деревня Турушёвы примыкает к Бисерову на севере, их разделяет глубокий овраг. Первый турушевский клад «восточного серебра» был найден летом 1927 года. Мальчик, пастушивший на опушке леса, оступился и внезапно провалился в яму, которая, как выяснилось впоследствии, оказалась местом захоронения древнего клада. На дне ямы обнаружилось серебряное ведёрко, наполненное блюдами, шейными гривнами и светильниками. Два года спустя, летом 1929 года, был найден второй турушевский клад. Все его предметы были также изготовлены из позолоченного серебра.

Среди всего прочего клады содержали в себе блюдо с изображением царя Шапура II на охоте (800 грамм, 23 см, 310—320 год н. э.), ныне жемчужину эрмитажной коллекции сасанидского серебра. Иранское блюдо оказалось самым древним предметом клада. Оно изображало царскую охоту: обернувшийся назад всадник стреляет в поднявшегося на задние лапы льва. В нижней части изображения видно, что царской добычей уже стал один поражённый стрелой зверь, распростёршийся под копытами его коня

Помимо персидской посуды в кладе находились византийское и греческое серебро. Блюдо, изготовление которого относится к VII веку, изображает тёмный крест в обрамлении плюща. В кладе также были среднеазиатские светильники VIII века, в том числе четырёхрожковый светильник.

На дне одного из сосудов изображён слон, почитаемый буддистами в качестве священного животного, изображения на другом представляют собой бытовые картины ранних доисламских земледельческих обрядов: гранатовые деревья, символизировавшие множеством своих зёрен плодородие и многочадие. На рукоятке светильника выгравирована свернувшаяся в клубок пантера — атрибут античного бога Вакха-Диониса. На светильнике также изображены конь, олицетворяющий почитание священной воды, олень, наделённый целебным свойством своих рогов продлевать человеческое существования, и верблюд, как и гранатовое дерево символизирующий плодородие.

Одно из блюд клада изображает Vile — сюжет охоты на газелей царевича Бахрама Гура — он же сасанидский царь Варахран V (421—439). Позади него сидит рабыня Азаде. Сюжет охоты передан также в поэме Фирдоуси «Шахнаме», (т. IV, с. 730—731), относящейся к домусульманской эпической традиции. Оба клада хранятся ныне в собрании Государственного Эрмитажа.

Литература

• Короленко В. Г. — История моего современника в 4-х томах. Л., 1976;
• Короленко В. Г. — [az.lib.ru/k/korolenko_w_g/text_0890.shtml Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Письма 1879—1921. Подготовка текста и примечания С. В. Короленко. — М., ГИХЛ, 1956.]
• Луппов П. Н. — Материалы вятских архивов о В. Г. Короленко. — Вятская жизнь, 1924, № 1 (7);
• Луппов П. Н. — К политической ссылке В. Г. Короленко в Вятский край. — Труды Вятского научно-исследовательского института краеведения, 1929, т. V.;
• Луппов П. Н. — Документы о вятской ссылке В. Г. Короленко. — Каторга и ссылка, 1933, кн. 1;
• Молодцов А. М. — Сороковой день. — Край городов. Выпуск 13. — Рязань: Век искусства, 2003—112 стр.
• Кострова Л. Р. — В царстве лесной нежити. Короленко в Берёзовских починках. — Афанасьево, 2008 г.
• Зюздинские клады. Легенды, действительность, краеведческие исследования. — Афанасьево: Афанасьевский краеведческий музей, 1992 г. — 21 с. тираж 1000 экз.

Улицы

• ул. Советская;
• ул. Коммунистическая;
• ул. Короленко;
• ул. Горького;
• ул. Красноармейская;
• ул. Боринская;
• ул. Первая набержная;
• ул. Вторая набережная;
• ул. Шоссейная;
• ул. Братчиковская;
• ул. Байкаловская;
• ул. Фадеевская;
• ул. Васенёвская;
• ул. Кирова;
• ул. Молодёжная;
• пер. Школьный;
• ул. Сизовская;
• ул. Садовая;

Предприятия

• «БиК»
• Бисеровское участковое лесничество
• Афанасьевский лесной отдел
• «Ритм»
• «Заря»

Источники

• [ruspostindex.ru/43/0.html Почтовые индексы Кировской области]
• [www.terrus.ru/sources/stat/okato/id441.shtml ОКАТО]

См. также

• Бисеровское сельское поселение (Кировская область)
• Бисеровский район
• Афанасьевский район

Отрывок, характеризующий Бисерово (Кировская область)

Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…