Надь, Имре

Имре Надь<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Совета министров Венгерской Народной Республики
24 октября — 4 ноября 1956 года
Президент:	Иштван Доби (председатель Президиума ВНР)
Предшественник:	Андраш Хегедюш
Преемник:	Янош Кадар
Председатель Совета министров Венгерской Народной Республики
4 июля 1953 — 18 апреля 1955
Президент:	Иштван Доби (председатель Президиума ВНР)
Предшественник:	Матьяш Ракоши
Преемник:	Андраш Хегедюш
Министр иностранных дел Венгерской Народной Республики
2 ноября 1956 года — 4 ноября 1956 года
Предшественник:	Имре Хорват
Преемник:	Имре Хорват
Министр внутренних дел Венгрии
15 ноября 1945 года — 20 марта 1946 года
Глава правительства:	Золтан Тилди Ференц Надь
Предшественник:	Ференц Эрдеи
Преемник:	Ласло Райк
Министр сельского хозяйства Венгрии
22 декабря 1944 года — 15 ноября 1945 года
Глава правительства:	Бела Миклош
Предшественник:	должность восстановлена; Бела Юрчек как министр сельского хозяйства хортистской Венгрии; Фидель Палфи как министр сельского хозяйства при режиме Скрещённых стрел
Преемник:	Бела Ковач
Рождение:	Капошвар, Австро-Венгрия
Смерть:	Будапешт, ВНР

И́мре Надь (венг. Nagy Imre, [nɒɟ imrɛ]; 7 июня 1896, Капошвар, Австро-Венгрия — 16 июня 1958, Будапешт, Венгрия) — венгерский политический и государственный деятель. Сторонник демократических реформ в коммунистической партии. Премьер-министр Венгерской Народной Республики в 1953—1955 и во время восстания 1956 года, подавленного советскими войсками.

Биография

До второй мировой войны

В годы Первой мировой войны Имре Надь был призван в австро-венгерскую армию. В 1916 году он попал в русский плен и был вывезен в Иркутскую губернию, где, подобно многим другим военнопленным из Австро-Венгрии, стал убеждённым марксистом. В 1917 году вступил в РКП(б), в годы Гражданской войны сражался в рядах Красной Армии.

Имре Надь вернулся в Венгрию только в 1921 году. В 1924 году он вступил в ВСДП, но был исключен из неё за критику руководства в 1925 году, когда вступил в марксистскую Коммунистическую партию Венгрии, где занимался по преимуществу аграрными вопросами. В общей сложности с 1921 по 1927 год в заключении по политическим мотивам пробыл три года. С ужесточением хортистского режима и запретом компартии вновь был арестован, затем эмигрировал в Вену.

В 1929—1944 годах Имре Надь жил в СССР, работая в Коминтерне и Институте сельского хозяйства АН СССР. 17 января 1933 года был завербован в качестве агента (секретного осведомителя) ГУГБ НКВД СССР. Поскольку он находился в хороших отношениях с Николаем Ивановичем Бухариным, после первого ареста последнего также был арестован в ночь с 4 на 5 марта 1938 года, но через несколько дней был освобождён. В 1939 году был восстановлен в рядах ВКП(б).

Во время чисток 1937—1938 годов, в результате которых были репрессированы Бела Кун и ряд других венгерских коммунистов, сотрудничество Надя с НКВД позволило ему выжить в ходе частых чисток. В соответствии с документами, имевшимися в архиве КГБ СССР, Имре Надь активно сотрудничал с НКВД и писал доносы на работавших в Коминтерне венгерских коммунистов. По доносам, собственноручно подписанным Имре Надем, были арестованы десятки человек, из которых 15 были расстреляны или погибли в лагерях. Он имел агентурную кличку «Володя» и, как отмечали его начальники, работал инициативно, умело и бескорыстно, материального вознаграждения не получал.

В 1941 году записался добровольцем в Красную Армию, но так и не был отправлен на фронт. До ноября 1944 года работал на московской радиостанции Кошут-радио, которая вела трансляцию программ на венгерском языке для жителей Венгрии, являвшейся союзницей Германии в войне.

Послевоенные годы

4 ноября 1944 года Надь вернулся на родину с первой группой коммунистов-эмигрантов. С конца 1944 года он занимал министерские посты (преимущественно связанные с сельским хозяйством) в коалиционных правительствах Венгрии. 15 марта 1945 года именно он провозгласил правительственный декрет о земле, по которому все крестьяне наделялись собственными земельными участками. С 1945 года Имре Надь занимал посты министра внутренних дел в кабинете Золтана Тилди и министра продовольствия в кабинетах Ференца Надя и Иштвана Доби, а также был введён в состав ЦК Венгерской коммунистической партии.

В 1949 году Имре Надь по обвинению в оппортунизме был исключён из ЦК и снят со всех постов. На пост министра сельского хозяйства был возвращён после «покаяния» в декабре 1950 года.

Провал планов индустриализации и изменения в СССР после смерти Сталина привели к тому, что на пленуме Центрального руководства ВПТ 27 — 28 июня 1953 года Матьяш Ракоши был подвергнут критике и заменён на посту главы правительства Имре Надем. Новый глава правительства со своими сторонниками занял серьёзные позиции в партии. На посту главы правительства этот венгерский политик провёл ряд мер, направленных на улучшение жизни народа (были уменьшены налоги, увеличены зарплаты, либерализированы принципы землепользования), прекратил политические репрессии. Была проведена амнистия, прекращено интернирование и запрещено выселение из городов по социальному признаку. Имре Надь прекратил строительство множества крупных промышленных объектов. Капиталовложения были направлены на развитие лёгкой и пищевой промышленности, было ослаблено давление на сельское хозяйство, снижены цены на продукты и тарифы для населения.

Всё это сделало его популярным среди простых венгров. Сворачивание индустриализации и кооперирования в сельском хозяйстве вызывали резкую критику со стороны Ракоши и его приверженцев. К тому же смещение в СССР главы правительства Г. М. Маленкова, выступавшего за приоритетное развитие лёгкой промышленности, ослабило позиции Надя. В конце концов Матьяш Ракоши, использовав привычные средства закулисной борьбы, сумел одержать победу над соперником, которого немалая часть трудящихся уже считала символом новой политики, гарантом лучшей жизни. В итоге 18 апреля 1955 года Имре Надь был смещён с поста премьер-министра и исключён из ВПТ.

Новый глава правительства Андраш Хегедюш был молод и не имел влияния в партии, и партийное руководство (Ракоши, Герё, Фаркаш) продолжило сталинистский курс во всех отраслях общественной жизни. Среди широких слоёв венгерского народа это вызывало недовольство. Стихийно зарождались требования возвращения к власти Надя, проведения альтернативных выборов, вывода из Венгрии советских войск. Многие венгры вовсе считали социалистический курс своей страны ошибочным.

В июле 1956 года в результате внутрипартийной борьбы между сталинистами и сторонниками реформ пленум ЦК ВПТ отправил в отставку генерального секретаря Ракоши. Новым лидером ВПТ под давлением СССР стал его ближайший соратник Эрнё Герё, не пользовавшийся поддержкой даже среди членов ЦК. Надю было предложено вернуться в правительство ценой признания своих ошибок, но он отказался это сделать. Общественное недовольство нарастало, через неделю после перезахоронения 6 октября Ласло Райка и других лиц, казнённых как его «подельники», сопровождавшегося 100-тысячной демонстрацией, Надь был восстановлен в партии.

Во время Венгерского восстания 1956 года

С 20 октября в университетах прошли митинги, требованиями которых были пересмотр советско-венгерских отношений, вывод советских войск, свободные выборы, формирование правительства во главе с Надем, прекращение дискриминации частного сектора в сельском хозяйстве. 23 октября началась 200-тысячная демонстрация в Будапеште. Возле здания парламента перед демонстрантами выступил Надь о необходимости вернуться к курсу его правительства и омолодить партию. Демонстранты снесли памятник Сталину и попытались захватить ряд зданий в Будапеште. Начались бои между восставшими и частями государственной безопасности и армии. В 23 часа на основании решения Президиума ЦК КПСС начальник Генштаба Вооружённых сил СССР приказал командиру Особого корпуса начать выдвижение в Будапешт для оказания помощи венгерским войскам. Соединения и части Особого корпуса прибыли в Будапешт к 6 часам утра и вступили в бои с повстанцами.

В такой обстановке 24 октября Надь был назначен на пост председателя совета министров Венгрии и введён в состав политбюро. Повстанцы, которых возглавляли Пал Малетер и Бела Кирай, благодаря широкой поддержки населения добились временного успеха. Перед Надем встала дилемма — подавить восстание с помощью советских войск или покончить с кризисом в сотрудничестве с революционерами. 27 октября он выбрал второй вариант, включил в правительство философа-марксиста Дьёрдя Лукача и двух бывших лидеров Независимой партии мелких хозяев Золтана Тилди и Белу Ковача. 28 октября Надь признал народное возмущение справедливым, отказался от первоначально использовавшегося им термина «контрреволюция», объявил о прекращении огня, выводе советских войск из Будапешта, признал созданные во время восстания революционные организации, пообещал амнистию и изменения в сельскохозяйственной политике.

30 октября советские войска были выведены из столицы, из отрядов повстанцев была создана Национальная гвардия, распущены органы госбезопасности, освобождён из-под ареста глава венгерской Католической церкви Йожеф Миндсенти. Правительство Имре Надя приняло решение о восстановлении в Венгрии многопартийной системы и о создании коалиционного правительства из представителей ВПТ, Независимой партии мелких хозяев, Национальной крестьянской партии и воссозданной Социал-демократической партии. Было объявлено о предстоящем проведении свободных выборов. Президиум Центрального руководства ВПТ принял решение о роспуске Венгерской партии труда. Однако единства власти в стране не было: существовали непреодолимые противоречия между правительством и пользовавшимся большим авторитетом Миндсенти. Также Надь не смог взять под контроль уличные беспорядки в Будапеште — один из лидеров боевиков, Йожеф Дудаш, открыто призывал не признавать правительство Надя.

1 ноября Надь заявил, что Венгрия выходит из Организации Варшавского договора, и провозгласил её нейтралитет. Он даже обратился в ООН с просьбой защитить суверенитет Венгрии. 2 ноября было сформировано многопартийное правительство, П. Малетер назначен министром обороны, а Б. Кирай главнокомандующим Национальной гвардией, которая должна была стать ядром новой венгерской армии.

Однако выбранный способ общественной консолидации в Венгрии оказался неприемлем для советского руководства, 4 ноября советские танки вошли в Будапешт.

Надь укрылся в посольстве Югославии. 22 ноября он был обманным путём выманен оттуда и через территорию Румынии возвращён. Хрущев не желал смерти Надя. Он учитывал позицию Югославии. На заседании президиума ЦК 5 февраля 1958 года заметил: «Проявить твердость и великодушие». Но Янош Кадар хотел избавиться от Надя. Суд несколько раз откладывался по просьбе Москвы и был устроен в момент нового обострения отношений с Югославией.

Повешен 16 июня 1958 года («за государственную измену»). Советским руководством обвинён в реставрации капитализма; по формулировкам публикации того времени, «Имре Надь с единомышленни­ками считали, что государство народной демократии является государст­вом капиталистического толка, а национализированные промышлен­ные предприятия не являются социалистическими, представляя со­бой государственно-капиталистический сектор. Таким образом они пытались добиться ликвидации диктатуры пролетариата». Писать прошение о помиловании он отказался, заявив, что история и мировое коммунистическое движение рассудят, кто был прав.

Посмертное признание

После падения социализма торжественно перезахоронен в июле 1989 года. Объявлен национальным героем Венгрии.

В 1990 году по инициативе М. С. Горбачева КГБ СССР передал документы о сотрудничестве И. Надя с НКВД генеральному секретарю ЦК ВСРП К. Гросу, который по поручению Политбюро доложил о вскрывшихся фактах на пленуме ЦК ВСРП

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Приняли решение не публиковать и даже не обсуждать полученные документы. Копии этих документов находятся в архиве в Будапеште и доступ к ним закрыт.

Версии

По мнению российского историка и публициста Эдварда Радзинского, Надь участвовал в расстреле царской семьи Романовых. Такая информация появилась и в книге австрийской журналистки Элизабет Хереш, в которой приводится «список Юровского».

Хотя некий Имре Надь упоминается «в перечне лиц, принимавших участие в расстреле царской семьи», но «в его автобиографии говорится о пребывании не на Урале, а в Сибири, в районе Верхнеудинска (Улан-Удэ)», а «непосредственные доказательства причастности Имре Надя, а не его вероятного однофамильца, к расстрелу царской семьи, на данный момент не прослеживаются».

Литература

• Johanna Granville. [books.google.com/books?id=RkaWTipqnecC&printsec=frontcover&dq=%22johanna+granville%22&lr=&as_drrb_is=q&as_minm_is=0&as_miny_is=&as_maxm_is=0&as_maxy_is=&as_brr=0&as_pt=ALLTYPES The First Domino: International Decision Making During the Hungarian Crisis of 1956]. — Texas A & M University Press, 2004. — ISBN 1-58544-298-4.
• Контлер Л. История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы = A History of Hungary: Millenium in Central Europe. — М.: Весь мир, 2002. — 656 с. — ISBN 5-7777-0129-9.
• Тибор Мераи. 13 дней. Имре Надь и венгерская революция 1956 года. — Логос, 2007. — ISBN 978-5-98704-250-2.
• Янош М. Райнер. Имре Надь. Премьер-министр венгерской революции 1956 года. Политическая биография. — Логос, 2006. — ISBN 5-98704-185-6.

Ссылки

• Шурыгин В. [shurigin.livejournal.com/82995.html Письма мёртвого капитана]

Отрывок, характеризующий Надь, Имре

Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.