Ракоши, Матьяш

Матьяш Ракоши венг. Rákosi Mátyás<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый секретарь ЦК ВПТ
14 июня 1948 года — 18 июля 1956 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Эрнё Герё
В июне 1948 — июне 1953 как Генеральный секретарь
Генеральный секретарь ЦК КПВ
25 февраля 1945 года — 14 июня 1948 года
Предшественник:	Янош Кадар
Преемник:	должность упразднена
Председатель Совета Министров ВНР
14 августа 1952 год — 4 июля 1953 года
Предшественник:	Иштван Доби
Преемник:	Имре Надь
Вероисповедание:	отсутствует (атеист)
Рождение:	9 марта 1892(1892-03-09) Ада, Королевство Венгрия, Австро-Венгрия
Смерть:	5 февраля 1971(1971-02-05) (78 лет) Горький, РСФСР, СССР
Имя при рождении:	Матьяш Розенфельд
Супруга:	Феодора Фёдоровна Корнилова
Партия:	КПВ (?—1948) ВПТ (с 1948)
Деятельность:	политик
Награды:

Ма́тьяш Ра́коши (венг. Rákosi Mátyás), урождённый Ма́тьяш Ро́зенфельд (венг. Rosenfeld Mátyás, 9 марта 1892 года Ада, Королевство Венгрия, Австро-Венгрия — 5 февраля 1971 года, Горький, РСФСР, СССР) — венгерский коммунистический политик, Генеральный секретарь ЦК Венгерской коммунистической партии (1945—1948), Первый секретарь ЦК Венгерской партии трудящихся (1948—1956), Председатель Совета Министров Венгерской Народной Республики (1952—1953).

В период его правления в Венгрии происходит переход от режима народной демократии к социалистическому государству, а также ускоренная советизация Венгрии, сопровождающаяся политическими репрессиями. Через некоторое время после смерти Сталина отправлен в отставку (1956).

До прихода к власти

Был шестым ребёнком в бедной еврейской семье. В годы Первой мировой войны воевал на Восточном фронте, где попал в плен, и вступил в Компартию Венгрии.

Вернулся в Венгрию, участвовал в правительстве Белы Куна. Командовал Красной гвардией и Красной Армией. После падения Венгерской советской республики эмигрировал в Австрию, был арестован и через девять месяцев выслан из страны. В 1920-24 гг. работал в исполкоме Коминтерна, в 1921 г. был избран его секретарем. В декабре 1924 г. возвратился в Венгрию, чтобы организовать нелегальную компартию. В сентябре 1925 г. арестован, предан военному суду, на котором прокурор требовал смертной казни, однако протесты европейской левой интеллигенции (в том числе Р. Роллана) привели к передаче дела в гражданский суд, который приговорил его к восьми с половиной годам заключения. В 1934 г. после отбытия срока вновь предстал перед судом по обвинению в преступлениях, совершенных в период советской республики, и приговорен в 1935 г. к пожизненному заключению в каторжной тюрьме. В октябре 1940 г. правительство Советского Союза обменяло Ракоши на трофейные знамена, захваченные Россией при подавлении венгерской революции 1848-49 гг. В 1940-45 гг. в Москве руководил заграничным бюро ЦК КПВ. В феврале 1945 г. вернулся в Венгрию вместе с советскими войсками и возглавил Компартию Венгрии.

Диктатура Ракоши

В 1947 году коммунистическая Венгерская партия трудящихся (ВПТ) путём террора, шантажа и махинаций на выборах стала единственной легальной политической силой. Ракоши, прозванный «лучшим учеником Сталина», установил личную диктатуру, занимаясь копированием сталинской модели управления в СССР: подавлял любое инакомыслие, боролся с католической церковью. В стране свирепствовали органы госбезопасности: из ни в чём не повинных людей пытками выбивали признания в не совершенных ими преступлениях. Госбезопасность (AVH) насчитывала в штате 28 тыс. чел. Им помогали 40 тыс. информаторов. На миллион жителей Венгрии AVH завела досье — более чем на 10 % всего населения, включая стариков и детей. Из них 650 тысяч подверглись преследованиям.

С конца 1940-х гг. Ракоши развязал кампанию против сионистов (несмотря на своё еврейское происхождение), устранив при этом своего политического конкурента — министра внутренних дел Ласло Райка. В мае 1949 г. Л. Райк (нееврей) и одновременно — свыше 200 коммунистов с довоенным стажем были арестованы. На процессе Райка и его мнимых сообщников (сентябрь 1949 г.), первом и самом большом из показательных процессов, направленных против потенциальной оппозиции в рядах коммунистических партий Восточной Европы, впервые зазвучала тема «всемирного сионистского заговора» — пока как второстепенный пункт обвинения против двух подсудимых евреев, Тибора Соньи и Андраша Салаи (Ходос. «Сфабрикованные процессы»). Кроме того, Райк был обвинён в «титоизме» и ориентации на Югославию. Он и многие другие обвиняемые были казнены.

В результате в годы правления Ракоши только в 1952 году в Венгрии было репрессировано свыше 540 тысяч человек — каждый восемнадцатый гражданин страны. За 2,5 года в стране с населением 9,5 млн прокуратура возбудила дела против 1,5 миллионов человек. Около 400 тыс. венгров получили различные сроки тюремного заключения или лагерей, отрабатывая их в основном в шахтах и каменоломнях.

При Ракоши происходила национализация экономики и ускоренное кооперирование сельского хозяйства. Экономическая ситуация в стране осложнялась тем, что Венгрия, как союзник Германии по Второй мировой войне, была обязана несколько лет выплачивать СССР, ЧССР и Югославии контрибуцию, иногда доходившую до четверти национального продукта. В 1952 году реальная заработная плата рабочих и служащих была на 20 процентов, а доходы крестьян — на одну треть ниже, чем в 1949-м.

В 1952 году Ракоши занял также должность премьер-министра Венгрии. В 1953 году предпринятые правительством меры принесли заметное облегчение, но лишь на короткое время. Провал планов индустриализации и изменения в СССР после смерти Сталина (в Москве решили, что Ракоши излишне фанатичен, что он не способствует популярности новых венгерских властей) привели к тому, что на пленуме Центрального руководства ВПТ 27 — 28 июня 1953 года Матьяш Ракоши был подвергнут критике и освобождён от поста главы правительства. Пост генерального секретаря был заменен постом первого секретаря ВПТ, который сохранили за Ракоши. Серьёзные позиции в партии занял новый глава правительства Имре Надь и его сторонники. Была проведена амнистия, прекращено интернирование и запрещено выселение из городов по социальному признаку. Имре Надь прекратил строительство множества крупных промышленных объектов. Капиталовложения были направлены на развитие лёгкой и пищевой промышленности, было ослаблено давление на сельское хозяйство, снижены цены на продукты и тарифы для населения.

На посту главы правительства этот венгерский политик провёл ряд мер, направленных на улучшение жизни народа (были уменьшены налоги, увеличены зарплаты, либерализированы принципы землепользования), прекратил политические репрессии. Это сделало его популярным среди простых венгров. Сворачивание индустриализации и кооперирования в сельском хозяйстве вызывали резкую критику со стороны Ракоши и его приверженцев. К тому же смещение в СССР главы правительства Г. М. Маленкова, выступавшего за приоритетное развитие лёгкой промышленности, ослабило позиции Надя. В конце концов Ракоши, использовав привычные средства закулисной борьбы, сумел одержать победу над соперником, которого немалая часть трудящихся уже считала символом новой политики, гарантом лучшей жизни. В итоге 18 апреля 1955 года Имре Надь был смещён с поста премьер-министра и исключён из ВПТ.

Внутрипартийная борьба в Венгерской партии труда между сталинистами и сторонниками реформ усилилась после доклада Хрущёва на ХХ съезде КПСС в начале 1956 года, и к 18 июля 1956 г. привела к отставке Первого секретаря Венгерской партии трудящихся Матьяша Ракоши, который был заменён на своего ближайшего сподвижника Эрнё Герё.

В Советском Союзе

Вскоре после восстания в Венгрии 1956 г. был вывезен в СССР, где после Москвы и Краснодара был помещён по личной просьбе Яноша Кадара в более отдалённые места и в менее комфортные условия. В результате бывший глава ВПТ жил вместе с супругой в киргизском Токмаке, затем, в 1966—1968 гг., в Арзамасе, а последние годы в Горьком, где он и умер. В 1970 году ему было предложено отказаться от активного участия в венгерской политике в обмен на возвращение в Венгрию, но Ракоши отказался.

Был женат на советской гражданке Феодоре Фёдоровне Корниловой, якутке по национальности.

См. также

• История Венгрии
• Герё, Эрнё
• Райк, Ласло
• Фаркаш, Михай
• Хегедюш, Андраш

Отрывок, характеризующий Ракоши, Матьяш

В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.