История шёлка

История производства шёлка берёт своё начало в Китае во времена неолитической культуры Яншао в 4-м тысячелетии до н. э. Шёлк оставался в границах Китая до тех пор, пока во второй половине первого тысячелетия до н. э. не появился Шёлковый путь. В течение тысячи лет Китай оставался монопольным производителем шёлка. Использование шёлка в Китае не ограничивалось только одеждой, ему находилось также и другое применение, например, в письменности. Во время правления династии Тан цвет шёлка в одежде был важным индикатором социального класса.

Около 300 года н. э. шелководство распространилось в Японии, а к 522 году византийцам удалось приобрести яйца тутового шелкопряда и приступить к разведению шелковичных червей. В это же время шёлк начали производить арабы. В результате распространения шелководства экспортный китайский шёлк стал менее значимым, хотя он по-прежнему доминировал на рынке шёлка в высшем классе. Крестовые походы принесли производство шёлка в Западную Европу, в частности, во многие итальянские области, которые пережили экономический бум, экспортируя шёлк остальной Европе. В Средние века начались изменения в технологии производства, впервые появилась прялка. В XVI веке Франции, как и Италии, удалось организовать успешную торговлю шёлком. Усилия же большинства других стран по развитию собственной шёлковой промышленности оказались безуспешными.

Промышленная революция во многом изменила шёлковую промышленность Европы. Благодаря инновациям производство хлопка стало намного более дешёвым, что привело к тому, что более дорогое шёлковое производство отдало свои господствующие позиции. Однако новые ткацкие технологии увеличили эффективность и шёлкового производства, в частности этому способствовал жаккардовый ткацкий станок, разработанный для шёлковой вышивки. Несколько эпидемий тутового шелкопряда привели к падению производства шёлка, особенно во Франции, где промышленность уже не смогла восстановиться.

В XX веке Япония и Китай вернули себе былые лидирующие роли в шёлковом производстве, и Китай теперь снова является крупнейшим производителем шёлка в мире. Появление новых тканей, таких как нейлон, уменьшило распространённость шёлка, который стал редким предметом роскоши, гораздо менее значимым, чем во времена своего расцвета.

Раняя история

Появление шёлка

Самые ранние свидетельства существования шёлка относятся к культуре Яншао 4000-3000 гг. до н. э.: в уезде Сясянь в Шаньси был обнаружен шёлковый кокон, разрезанный пополам острым ножом, вид кокона был идентифицирован как Bombyx mori, одомашненный тутовый шелкопряд. Фрагменты примитивного ткацкого станка культуры Хэмуду (ок. 4000 г. до н. э.) были найдены в Юйяо. Чаша из слоновой кости с вырезанными на ней изображениями шелковичных червей, также относящаяся к Хэмуду (ок. 4900 г. до н. э.), была найдена на раскопках в Чжэцзяне. Самый древний экземпляр шёлковой ткани датируется 3630 годом до н. э., он был найден на раскопках Яншао в Хэнани, ткань была обёрнута вокруг тела ребенка. Лоскутки шёлка, найденные в Хучжоу, относятся к культуре Лянчжу и датируются 2700 г. до н. э. Фрагменты ткани, датируемые 1600—1046 гг. до н. э., были извлечены из королевской гробницы династии Шан.

Во время более поздней эпохи китайский секрет производства шёлка стал известен корейцам, японцам и, позже, индийцам. Упоминания ткани в Ветхом Завете показывают, что она была известна в западной Азии и в библейские времена. Учёные полагают, что, начиная со второго века до нашей эры, китайцы создали торговую сеть, нацеленную на экспорт шёлка на запад. Шёлк использовался, например, персидским двором и царём Дарием III в те времена, когда Александр Македонский завоевал империю Ахеменидов. Хотя шёлк быстро распространился по всей Евразии, его производство, за исключением, возможно, Японии, оставалось исключительно китайским на протяжении трёх тысячелетий.

Мифы и легенды

Согласно трудам Конфуция и китайским легендам, в XXVII веке до нашей эры кокон шелкопряда упал в чашку чая императрицы Си Лин Ши (англ.). Желая извлечь кокон из напитка, 14-летняя девочка стала вытягивать нить из кокона, после чего ей пришла идея сплести из нити ткань. Понаблюдав, по рекомендации мужа, Жёлтого императора, за жизнью шелковичных червей, она стала наставлять своё окружение в искусстве шелководства. Впоследствии это привело к тому, что Си Лин Ши стала считаться богиней шёлка в китайской мифологии. С течением времени шёлк вышел за пределы Китая вместе с одной из принцесс, которая была обещана в жёны принцу Хотана. Это, вероятно, произошло в начале первого столетия. Принцесса отказалась уезжать без своей любимой ткани и таким образом поспособствовала снятию императорского запрета на экспорт шёлка.

Хотя шёлк экспортировался в зарубежные страны в больших количествах, секрет шелководства оставался нераскрытым, китайцы его тщательно охраняли. Это привело к тому, что у других народов возникало множество различных версий об источнике невероятной ткани.

В античности большинство римлян, большие любители шёлка, были убеждены, что китайцы делают ткань из листьев деревьев. Это убеждение было закреплено Луцием Аннеем Сенекой в «Федре» и Вергилием в «Георгиках». Плиний Старший был более осведомлён. Говоря о «bombyx» (шелкопряде), он писал в своей «Естественной истории»: «они ткут как пауки паутину, которая становится роскошной тканью для женской одежды и называется шёлком».

Использование шёлка в Древнем и Средневековом Китае

Шёлковое погребальное знамя из гробницы №1, Мавандуй, Чанша, провинция Хунань, КНР, II век до н.э., Западная Хань

Изначально в китайском шелководстве были задействованы только женщины, многие из которых были заняты на соответствующих работах. Шёлк вызвал повальное увлечение среди высшего общества, и правилами Ли цзи использование шёлка было ограничено только членами императорской семьи. Примерно в течение тысячелетия право носить шёлк был закреплено за императором и высшими сановниками. Позже разрешение постепенно распространилось и на другие классы китайского общества. Со временем шёлк стал использоваться для декорирования, а также для менее роскошных целей: для изготовления музыкальных инструментов и луков. Крестьяне не имели права носить шёлк вплоть до династии Цин (1644—1911).

Бумага была одним из величайших открытий древнего Китая. Начиная с III века до нашей эры бумага изготовлялась в любых размерах и из различных материалов. Шёлк не стал исключением, шёлковая бумага изготовлялась, начиная со II века до н. э. Бумага из шёлка, бамбука, льна, пшеницы и рисовой соломы использовалась различными способами, шёлковая бумага была отнесена к высшему, элитному классу. Исследователи обнаружили ранние образцы записей, сделанных на шёлковой бумаге, в гробнице, относимой ко II веку, в Мавандуе. Материал был, конечно, более дорогим, но и более практичным, чем бамбуковые пластинки. На бумаге из шёлка были обнаружены трактаты по многим предметам, в том числе метеорологии, медицине, астрологии, и даже карты.

Во время правления династии Хань ценность шёлка постепенно возрастала, он стал больше, чем просто материалом. Он использовался для оплаты государственным служащим и для вознаграждения особенно достойных граждан. Как с помощью золота можно определять цены товаров, так и длина шёлковой ткани стала денежным стандартом в Китае (в дополнение к бронзовым монетам). Богатства, которые в Китай принёс шёлк, вызывали зависть у соседних народов. Начиная со второго века до нашей эры, хунну регулярно грабили китайские провинции на протяжении 250 лет. Шёлк был обычным предложением императора этим племенам в обмен на мир.

Шёлк описан в главе о посадке шелковицы, написанной Си Шэнгжи из Западной Хани (206 г. до н. э. — 9 г. н. э.). Существует документ из Восточной Хани (25-220 н. э.) с календарём производства шёлка. Две другие известные работы о шёлке периода Хань утеряны.

«Военные платёжные ведомости сообщают нам, что выплаты солдатам производились свёртками простой шёлковой ткани, которые были распространены в качестве валюты в ханьские времена. Солдаты могли обменять свой шёлк у кочевников, которые приходили к воротам Великой китайской стены, чтобы продать лошадей и меха».

В течение более чем тысячелетия шёлк оставался главным дипломатическим подарком императора Китая его соседям или вассалам. Использование шёлка стало настолько важным, что в скором времени шёлк (糸) стал одним из основных иероглифических ключей в китайской письменности.

Использование шёлка регулировалось в Китае при помощи очень точных правил. Например, во время династий Тан и Сун чиновников обязывали использовать определённые цвета в соответствии с их различными функциями в обществе. Во время империи Мин шёлк начал использоваться в ряде аксессуаров: для носовых платков, кошельков, ремней, для вышивки. Эти модные аксессуары были связаны с определённым положением в обществе: был специальный головной убор для воинов, для судей, для дворян и религиозного назначения. Женщины из высокого китайского общества внимательно следили за правилами дресс-кода и использовали шёлк в своих одеждах, на который наносилось огромное разнообразие узоров. Роман 17-го века «Цветы сливы в золотой вазе» даёт следующее описание одного из нарядов (в переводе В. С. Манухина и В. С. Таскина):

В это время появилась Цзиньлянь. Одета она была в цвета алоэ кофту из шаньсийского шёлка, которую украшали дикие утки с ветками тростника в клювах. Стоячий атласный воротничок, расшитый по краю цветами, блистал белизною. На кофте выделялись пуговицы в виде хризантем с сидящими на них золотыми пчёлками. На отделанной тесьмою юбке с подвесками был изображён вздымающий волны морской конёк. Из-под юбки виднелись ярко-красные атласные туфли на высокой белой подошве и пестрые штаны. На голове покачивались сапфировые подвески и сверкал жемчужный ободок.

• Процесс изготовления китайского шёлка
• Women placing silkworms on trays together with mulberry leaves (Sericulture by Liang Kai, 1200s).jpg

  Тутовые шелкопряды и листья шелковицы размещаются на подносах.

• Men preparing twig frames where silkworms will spin cocoons (Sericulture by Liang Kai, 1200s).jpg

  Изготовление каркасов из прутьев для тутовых шелкопрядов.

• Weighing and sorting the cocoons (Sericulture by Liang Kai, 1200s).jpg

  Взвешивание и сортировка коконов.

• Soaking the cocoons and reeling the silk (Sericulture by Liang Kai, 1200s).jpg

  Коконы замачивают и наматывают шёлк на катушки.

• Weaving the silk (Sericulture by Liang Kai, 1200s).jpg

  Ткание шёлка с использованием ткацкого станка.

Торговля китайским шёлком

Многочисленные археологические находки свидетельствуют, что шёлк ценился как роскошный материал в зарубежных странах задолго до открытия китайцами Шёлкового пути. Например, шёлк был найден в Долине Царей в гробнице мумии, датируемой 1070 годом до нашей эры. Сначала греки, а затем римляне стали говорить о серес (греч. Σῆρες, лат. Sērēs — «шёлковый»), обозначая этим термином жителей далёкого царства, Китая (Серика). По утверждению некоторых историков, первый контакт римлян с шёлком осуществили легионы правителя Сирии Красса, которые во время битвы при Каррах были так удивлены блеском знамён Парфии, что стали спасаться бегством.

Великий шёлковый путь на запад был открыт китайцами во втором веке нашей эры. Главная дорога от Сианя шла к северу или югу от пустыни Такла-Макан, одной из самых засушливых в мире, а затем пересекала горы Памира. Караваны, которые использовали этот метод для обмена шёлка с другими купцами, были, как правило, довольно большими, включали от 100 до 500 человек, а также верблюдов и яков, каждый из которых нёс около 140 кг товара. Эти караваны доходили до Антиохии и берегов Средиземного моря, путешествие от Сианя занимало около года. Второй, южный, путь перед тем, как вернуться на северный маршрут, шёл через Йемен, Мьянму и Индию.

Вскоре после завоевания Египта в 30-е годы до н. э. началась регулярная торговля между Азией и римлянами, которые проявили склонность к шёлковой ткани. Она поступала с Дальнего Востока, затем парфяне перепродавали её римлянам. Римский сенат по экономическим и моральным причинам пытался запретить ношение шёлка, но тщетно. Импорт китайского шёлка привёл в результате к такому огромному оттоку золота из Рима, что шёлковая одежда стала восприниматься как символ декаданса и безнравственности.

Я вижу одежду из шёлка, если материю, которая не прикрывает ни тело, ни даже порядочность, можно назвать одеждой. … Несчастные служанки трудятся, чтобы неверную жену можно было увидеть сквозь её тонкое платье, так что любой посторонний или иностранец становится знакомым с телом жены ничуть не хуже мужа.

— Луций Анней Сенека Декламации т. I.

В эпоху позднего Средневековья трансконтинентальная торговля по земному маршруту Великого шелкового пути сократилась, а морской товарооборот наоборот увеличился. Шёлковый путь был важным фактором в развитии цивилизаций Китая, Индии, Древнего Египта, Персии, Аравии и Древнего Рима. Хотя шёлк был, конечно, главной позицией в торговле с Китаем, объектами купли-продажи были и многие другие товары. По Шёлковому пути передавались также различные технологии, религии и философии, и даже бубонная чума («Черная смерть»). Среди торговавшихся товаров были шёлк, атлас, пенька и другие тонкие ткани, мускус, различные духи, специи, лекарства, драгоценные камни, изделия из стекла, а также рабы. Китай торговал шёлком, чаем и фарфором; Индия — специями, слоновой костью, текстилем, драгоценными камнями и перцем; Римская империя экспортировала золото, серебро, изысканные изделия из стекла, вино, ковры и драгоценности. Хотя термин Шёлковый путь подразумевает непрерывное путешествие, очень немногие из тех, кто передвигался по маршруту, проходили его от начала и до конца. По большей части, товары доставлялись цепочкой посредников, которые проезжали по той или иной части маршрута и торговали на оживлённых рынках городов-оазисов. Основными купцами в древности были индийские и бактрийские торговцы, потом с 5 по 8 в. н. э. — согдийцы, а затем — арабские и персидские торговцы.

Распространение производства

Хотя шёлк был хорошо известен в Европе и большей части Азии, Китаю удавалось поддерживать почти полную монополию на шелководство. Монополия была защищена императорским указом, любой, кто пытался экспортировать шелковичных червей или их яйца, приговаривался к смерти. Только около 300 года н. э. японская экспедиция добилась успеха, заполучив некоторое количество яиц тутового шелкопряда и четырёх молодых китайских девушек, которых заставили научить своих похитителей искусству производства шёлка. В дальнейшем методы шелководства были завезены в Японию в больших масштабах во время частых дипломатических контактов в 8-9 веках.

Начиная с 4 века до н. э., шёлк стал доходить до эллинского мира через купцов, которые обменивали его на золото, слоновую кость, лошадей и драгоценные камни. Вплоть до границ Римской империи шёлк стал денежным стандартом для оценки стоимости различных товаров. В эллинистической Греции оценили высокое качество китайских товаров и приложили усилия для посадки тутовых деревьев и разведения шелкопряда в Средиземноморье. Персидские Сасаниды контролировали торговлю шёлком, который предназначался для Европы и Византии. По-гречески слово «шёлковый» звучало как σηρικός, от имени Серес (Σῆρες). По Страбону, греки так называли народности к востоку от Индии, от которых был впервые получен шёлк. Греческое слово породило латинское sericum, от которого потом появилось древнеанглийское sioloc и среднеанглийское silk.

По Прокопию, только в 552 году н. э. византийскому императору Юстиниану были доставлены первые яйца тутового шелкопряда. Он послал двух несторианских монахов в Центральную Азию, которые смогли принести ему их, спрятанными в стеблях бамбука. До возвращения монахов яйца успели вылупиться, но коконы ещё не сформировались. Таким образом, Византийская церковь получила возможность изготавливать ткань для императора с прицелом создания в дальнейшем большой шёлковой промышленности в Восточной Римской империи, используя навыки, полученные от Сасанидов. Гинекеи имели законную монополию на ткани, но империя продолжала импортировать шёлк из крупных городских центров Средиземноморья. Великолепие византийских техник было результатом не производственного процесса, но следствием скрупулёзного внимания, которое уделялось оформлению и украшению. Ткацкие методы, которые они использовали, были получены из Египта. Первые чертежи ткацких станков появились в V веке.

Арабы с их расширяющимися завоеваниями распространили шелководство по всему берегу Средиземного моря, что привело к развитию производства шёлка в Северной Африке, Андалусии и Сицилии. Взаимодействие между византийскими и мусульманскими шелкоткацкими центрами всех уровней качества сделало крайне сложной идентификацию и датировку тех редких примеров изделий из шёлка, которые сохранились.

Китайцы потеряли монополию на производство шёлка, но смогли восстановить свой статус основного поставщика шёлка (во времена династии Тан) и произвести индустриализацию своего производства в больших масштабах (во время династии Сун). Китай по-прежнему продолжал экспортировать ткани высокого качества в Европу и на Ближний Восток по Шёлковому пути.

С началом крестовых походов техники производства шёлка стали распространяться по Западной Европе. В 1147 году, в то время, когда византийский император Мануил I Комнин сосредоточил все свои усилия на втором крестовом походе, норманнский король Рожер II напал на Коринф и Фивы, два важных центра производства византийского шелка. Норманны забрали всю производственную инфраструктуры шёлка и депортировали всех работников в Палермо, что привело к процветанию норманнской шёлковой промышленности. Взятие Константинополя во время четвёртого крестового похода в 1204 году привело к упадку города и его шёлковой промышленности, многие ремесленники оставили город в начале XIII века. В Италии развилась шёлковая промышленность после того, как две тысячи квалифицированных ткачей прибыли из Константинополя. Многие из них решили поселиться в Авиньоне и снабжать авиньонских пап.

Внезапный бум шёлковой промышленности в районе итальянского города Лукка, начиная с XI—XII веков, был связан с обширными сицилийскими, еврейскими и греческими поселениями, с переселениями из соседних городов юга Италии. С утратой многих итальянских торговых связей на Востоке импорт китайского шёлка резко сократился. Пользуясь моментом, города Лукка, Генуя, Венеция и Флоренция наращивали обороты производства, чтобы удовлетворить спрос со стороны богатой и влиятельной буржуазии к роскошным тканям. В 1472 году было, по крайней мере, 84 цеха и, как минимум, 7000 ремесленников только во Флоренции.

Взаимное влияние

Шёлк изготавливался с использованием различных видов чешуекрылых как диких, так и одомашненных. В то время как дикий шёлк производился во многих странах, нет никаких сомнений в том, что китайцы были первыми, кто начал масштабное производство шёлка, используя для этого наиболее эффективные виды: Bombyx mandarina и одомашненный Bombyx mori. Китайские источники утверждают, что уже в 1090 году существовало приспособление для раскручивания коконов тутового шелкопряда. Коконы помещались в большую ёмкость с горячей водой, из которой шёлк выходил крошечными кольцами, которые благодаря колебательным движениям наматывались на катушку. Имеется мало информации о прядильных методах, использовавшихся в Китае. Прялка, раскручиваемая рукой, была известна с начала нашей эры. Первое признанное изображение прялки датируется 1210 годом. Существует рисунок прядильной машины для шёлка с водяным колесом от 1313 года.

Более подробная информация известна об использованных ткацких станках. Труд «Основы сельского хозяйства и шелководства», составленный около 1210 года, богат иллюстрациями с описаниями, многие из которых относятся к шёлку. В этой работе неоднократно утверждается, что китайские станки гораздо лучше любых других, и описывается два их типа, позволяющие высвободить руки рабочих. Есть много изображений, относимых 12-13 векам, на которых при тщательном рассмотрении обнаруживаются сходства между различными евразийскими типами станков. Начиная с династии Цзинь, существование шёлкового дамаста было хорошо описано в источниках. Со 2 века до н. э. ткацкие станки с четырьмя валами и другие нововведения позволили создать шелковую парчу.

Шёлк в средневековье

Развитие технологии

В период Высокого Средневековья использовались прежние устоявшиеся методы шелководства без каких-либо изменений в используемых материалах и инструментах. Небольшие изменения стали появляться в 10-12 веках, а 13 век принёс значительные и подчас радикальные перемены. Стали появляться новые ткани (среди них — пенька и хлопок), каждая из которых имела свои особенности изготовления. Известный со времён Римской империи шёлк по-прежнему оставался редким и дорогим материалом.

Византийские производители шёлка в Греции и Сирии (6-8 века), арабы в Сицилии и Испании (8-10 века) поставляли роскошный материал в гораздо большем количестве, чем ранее.

В 13 веке в развитии технологий произошло множество кардинальных изменений. Не исключено, что прогресс в текстильной промышленности был движущей силой достижений в области развития технологий в целом. Шёлк в этом историческом процессе занимает привилегированное место.

В начале 13 века уже использовались примитивные формы автоматизации получения шёлковых нитей. В 1221 году в словаре Иоанна де Гарландии и в 1226 году в «Справочнике торговца» («Livre des métiers») Этьена Буало перечисляются многочисленные типы соответствующих устройств. Использовавшиеся инструменты были усовершенствованы в Болонье в 1270-80 годах. Многие документы начала 14 века указывают на то, что эти устройства были достаточно сложными.

Катушка, первоначально разработанная для шёлковой промышленности, сейчас имеет несколько применений. Самым ранним сохранившимся изображением прялки является витраж в Шартрском соборе. Там и на фреске в Кёльнском «Доме прялки» (Kunkelhaus, ок. 1300 года) катушки и сновальные машины изображены вместе. Возможно, зубчатая сновальная машина была создана в шёлковой промышленности; это позволило сделать основу более однородной и большей длины.

Начиная с конца 14 века, в результате разрушений, вызванных «Чёрной смертью», в промышленности произошёл сдвиг в сторону менее дорогих технологий. Многое из того, что ранее было полностью запрещено цехами (использование шерсти низкого качества и т. д.), стало повсеместным явлением. В шёлковой промышленности распространялось использование водяных мельниц, и уже к 15 веку Жан Ле Калабре спроектировал ткацкий станок, который получил почти универсальное применение.

Шёлковая промышленность Франции

Итальянская шёлковая ткань была очень дорогой вследствие стоимости сырья и производственных затрат. Ремесленники в Италии оказались неспособными идти в ногу с требованиями французской моды, которая постоянно требовала всё более легкие и менее дорогие материалы для изготовления одежды.

Следуя по стопам таких богатых итальянских городов как Венеция, Флоренция и Лукка, ставших крупнейшими производителями роскошных тканей, Лион занял аналогичную нишу на французском рынке. В 1466 году король Людовик XI решил развить в Лионе шёлковую промышленность. Из-за протестов лионцев он уступил и перенёс производство в город Тур, но развитие отрасли в Туре было сравнительно незначительным. Основная цель Людовика состояла в том, чтобы сократить дефицит торгового баланса с Италией, из-за которого Франция теряла от 400 000 до 500 000 золотых экю в год. Приблизительно в 1535 году Франциск I вручил королевскую грамоту на развитие торговли шёлком в Лионе пьемонтскому купцу Этьену Тюрке. В 1540 году король предоставил Лиону монополию на производство шёлка. Начиная с 16 века, Лион стал столицей европейской торговли шёлком. Обретя уверенность, лионские производители шёлка стали отказываться от оригинальных восточных стилей в пользу своего собственного, в котором акцент ставился на пейзажах. В середине 17 века в Лионе использовалось более 14000 ткацких станков, а шёлковая промышленность обеспечивала работой и пропитанием треть населения города.

В 18 и 19 веках Прованс пережил бум шелководства, который продолжался до первой мировой войны. Значительная часть шёлка отправлялась на север в Лион. Коммуны Люберона Вьян и Ла-Бастид-де-Журдан извлекали наибольшую выгоду из тутовых плантаций, которые к настоящему времени не сохранились.

Распространение в другие страны

Англия при Генрихе IV также стремилась развить шёлковую промышленность. Возможность для этого возникла вместе с отменой нантского эдикта в 1680-е годы, когда сотни тысяч французских гугенотов, многие из которых были искусными ткачами и экспертами в шелководстве, начали иммигрировать в Англию, спасаясь от религиозных преследований. В ряде лондонских районов открылось много высококачественных шёлковых мастерских, чья продукция отличалась от континентального шёлка (в основном — использованными цветами). Тем не менее, британский климат помешал английскому шёлку доминировать за пределами страны.

Многие во время правления короля Якова I предполагали, что шёлковая промышленность будет создана в британских колониях в Америке, но, будучи созданной, она не получила там серьёзного развития. Аналогично, шёлковое производство было запущено во многих других странах, включая Мексику, куда его в 1522 году привёз Эрнан Кортес. Но редко какое из новых производств вырастало до существенных размеров.

Шёлк после промышленной революции

Начало промышленной революции

Начало промышленной революции было отмечено массовым бумом в текстильной промышленности, были введены прорывные технологические инновации. Лидером по нововведениям стала хлопчатобумажная промышленность Великобритании. На ранних стадиях революции часто возникали несоразмерности в технологических цепочках, например, прядение прогрессировало гораздо быстрее чем ткачество. Это побуждало создавать дополнительные инновации для технологически отстающих стадий производства. Шёлковая промышленность, однако, не получила никакой выгоды от нововведений в прядении, так как шёлк естественным образом уже является нитью.

В 17-18 веках был осуществлён прогресс в упрощении и стандартизации изготовления шёлка, с многими усовершенствованиями, следовавшими одно за другим. Ткацкий станок с использованием перфокарты Б. Бушона и Ж. Фалькона появился в 1775 году, некоторое время спустя его развил Жак де Вокансон. Позже, Жозеф Мари Жаккар усовершенствовал конструкцию Фалькона и Вокансона, создав революционный жаккардовый ткацкий станок, который позволял использовать ряд перфокарт, обрабатывавшихся механически в правильной последовательности. Перфокарты жаккардового станка были прямыми предшественниками современного компьютера, так как они позволяли (в ограниченной форме) программировать. Перфокарты также использовались в компьютерах в 20 веке и были распространены повсеместно до их устаревания в 1970-х годах. С 1801 вышивание стало высокомеханизированным процессом благодаря эффективности жаккардового ткацкого станка, чей механизм дал возможность массового производства тканей со сложным дизайном.

Жаккардовый ткацкий станок был тотчас осуждён работниками, которые возложили на него вину за начавшуюся безработицу, но это не помешало станку стать важнейшим элементом всей отрасли. Ткацкий станок был объявлен государственной собственностью в 1806 году, Жаккар был награждён пенсией и роялти за каждый станок. В 1834 году только в Лионе насчитывалось 2885 жаккардовых ткацких станков. Лионское восстание 1831 года стало предвестником многих крупных мятежей работников во время промышленной революции. Ткачи заняли город Лион и не оставляли его до тех пор, пока восстание не было подавлено армией, возглавляемой маршалом Сультом. Второй бунт, аналогичный первому, состоялся в 1834 году.

Упадок европейской шёлковой промышленности

Первые болезни шелкопряда, приведшие в итоге к эпидемии, появились в 1845 году. Среди них — пебрина (нозематоз), вызываемая микроспоридиями Nosema bombycis, фляшерия, вызываемая поеданием гусеницами заражённых листьев шелковицы, мускардина, вызываемая грибком Beauveria bassiana. Эпидемия приняла массовый характер. После того, как пострадали шелковичные черви, вирусы начали заражать тутовые деревья. Химику Жан-Батисту Дюма, французскому министру сельского хозяйства, было поручено остановить эпидемию. В 1865 году он попросил Луи Пастера изучить болезни шелкопряда. В течение многих лет Пастер думал, что пебрина не является заразным заболеванием. В 1870 году он изменил своё мнение, были приняты меры, и масштабы заболевания сократились.

Тем не менее, рост цен на коконы тутового шелкопряда и снижение значимости шёлка для буржуазии в 19 веке вызвали упадок шёлковой промышленности в Европе. С открытием Суэцкого канала в 1869 году были снижены цены на импортировавшийся шёлк из Китая и Японии.

Начиная со времён долгой депрессии (1873—1896) шёлковое производство в Лионе стало полностью индустриализованным, ручные ткацкие станки быстро исчезали. В 19 веке прогресс в текстильной промышленности был вызван также достижениями в химии. Синтез анилина был использован, чтобы создать краситель мовеин, а синтез хинина — для создания красителя индиго. В 1884 году граф Илэр де Шардонне изобрёл искусственный шёлк (вискозное волокно), а в 1891 году открыл фабрику для его производства. Новый материал стоил значительно дешевле и отчасти заменил натуральный шёлк.

• DMM 29263ab Jacquardwebstuhl.jpg

  Жаккардовый ткацкий станок.

• Silk industry- spinning, winding, doubling and throwing machines. ( 1858- ).jpg

  Изображение ткацких машин, использовавшихся в шёлковом производстве в Англии, 1858.

• 1887 silk panel.jpg

  Панно, изготовленное на ткацком станке в Шотландии, ок. 1887.

Шёлк в современное время

После кризиса в Европе Япония модернизировала шелководство, что сделало её основным мировым производителем шёлка. Италии удалось преодолеть кризис, но Франция этого сделать не смогла. Вместе с урбанизацией Европы многие французские и итальянские сельскохозяйственные рабочие оставляли шёлковые фермы, переходя на более высокооплачиваемую работу на заводах. Чтобы компенсировать дефицит, шёлк-сырец импортировался из Японии. Азиатские страны, которые ранее специализировались на экспорте сырья (коконы и шёлк-сырец), со временем начали экспортировать ткани и готовую одежду.

Во время Второй мировой войны поставки шёлка из Японии были прерваны, западные страны были вынуждены искать заменители. Вместо шёлка для производства парашютов, чулков и т. д. стали использоваться синтетические волокна, такие как нейлон. После войны производители шёлка не смогли восстановить многие из потерянных рынков, хотя он по-прежнему оставался дорогим предметом роскоши. Благодаря развитию технологий и протекционистской политике послевоенная Япония стала главным экспортёром шёлка-сырца и сохраняла это положение до 1970-х годов. Но в результате дальнейшего роста значимости синтетических волокон и ослабления протекционизма в Японии наступил упадок шёлковой промышленности, и к 1975 году она более не являлась нетто-экспортёром шёлка.

В результате экономических реформ Китайская Народная Республика стала крупнейшим в мире производителем шёлка. В 1996 году она произвела 58 из 81 тысячи тонн от общемирового производства, Индия — 13000, Япония — 2500. В 1995-97 годах производство китайского шёлка снижалось на 40 % в целях повышения цен, вызывая в памяти времена дефицита.

В декабре 2006 года Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций провозгласила 2009 год Международным годом природных волокон, стремясь таким образом поднять престиж шёлковых и других натуральных волокон.

Литература

На русском языке:

• Чжоу Синьюй. [www.nat-geo.ru/planet/39281-kitay-proshloe-i-budushchee-shelka/ Путь шелка] // National Geographic. — 2012. — № 101 (февраль).</span>

На английском языке:

• Silk // Encyclopædia Britannica. — Chicago : Encyclopædia Britannica, 2012.</span>
• Cherry R. [www.insects.org/ced1/seric.html History of Sericulture] (англ.). Cultural Entomology Digest Issue 1. Entomological Society of America. Проверено 13 апреля 2015.
• Cook R. Handbook of Textile Fibres Vol. 1: Natural Fibres. — Cambridge : Woodhead, 1999.</span>
• Hill J. E. Through the Jade Gate to Rome: A Study of the Silk Routes during the Later Han Dynasty, 1st to 2nd Centuries CE. — BookSurge, Charleston, South Carolina, 2009. — ISBN 978-1-4392-2134-1.</span>
• Ronan C. The Shorter Science and Civilization in China. — Cambridge University Press, 1978. — 340 с. — ISBN 9780521292863.</span>
• Salusso C. J. Silk // Encyclopedia of clothing and fashion / Valerie Steele, editor in chief. — Thomson Gale, 2005. — С. 182-185.</span>
• Thirsk J. Alternative Agriculture: A History from the Black Death to the Present Day. — Oxford University Press, 1997.</span>
• Watt J. C. Y., Wardwell A. E. [libmma.contentdm.oclc.org/cdm/compoundobject/collection/p15324coll10/id/62400/rec/5 When silk was gold: Central Asian and Chinese textiles]. — New York : The Metropolitan Museum of Art, 1997. — ISBN 0870998250.</span>
• Xinru Liu. The Silk Road in World History. — Oxford University Press, 2010. — ISBN 978-0-19-516174-8.</span>

На французском языке:

• Gille B. Histoire des techniques. — Gallimard, 1978. — ISBN 978-2-07-010881-7.</span>
• Jolivet-Lévy C., Sodini J.-P. Byzance // Encyclopædia Universalis. — 2006.</span>
• La Soie, 4000 ans de luxe et de volupté // Historia. — 2000. — № 648 (декабрь).</span>

Ссылки

• Иванов С. [www.geo.ru/node/41594 Китай: прошлое и будущее шелка] // GEO. — 2007. — № 115 (октябрь).</span>
• Mauchamp B. [www.reseau-asie.com/article-en/months-articles-archive/reseau-asie-s-editorial/sericulture-asia-bernard-mauchamp/ Sericulture in Asia: Yesterday, today, tomorrow] (англ.). Asia and Pacific Network (1 August 2011). Проверено 13 апреля 2015.

Отрывок, характеризующий История шёлка

– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.