Том Бомбадил

Том Бомбадил Tom Bombadil
Том Бомбадил в представлении братьев Хильдебрантов. Календарь по Толкину
Варианты имени	Иарвайн Бен-адар, Оральд, Форн.
Титул	Нет
Раса	Неизвестно
Пол	Мужской
Место обитания	Старый Лес
Годы жизни	бессмертен
Оружие	не нуждается

Том Бомбади́л (англ. Tom Bombadil) — персонаж произведений Дж. Р. Р. Толкина о Средиземье. Впервые появляется в эпосе «Властелин колец» (1954—1955). В первом томе, «Братство Кольца», Фродо Бэггинс и его спутники встречают Бомбадила в Старом лесу. Он также фигурирует в «Приключениях Тома Бомбадила» (1962), где ему посвящены два стихотворения: «Приключения Тома Бомбадила» и «Лодочная прогулка Бомбадила» (название в разных переводах может несколько различаться). Существует и третье стихотворение — «Once Upon a Time» («Однажды»), однако оно никогда не переводилось с английского.

Том Бомбадил имеет внешность бородатого улыбчивого человека, который всегда появляется в синей куртке, жёлтых сапогах и шляпе с воткнутым в неё синим пером. Несмотря на свою безобидную (и могущую даже показаться нелепой) внешность, он обладает большой властью, являясь нечувствительным к силе Единого Кольца (в частности, не исчезает, надев Кольцо на палец), — единственный такой персонаж в романе «Властелин Колец». Он разговаривает белыми (а иногда и рифмованными) стихами, часто поёт и пританцовывает. Том Бомбадил безраздельно правит Старым лесом, но никогда не покидает его пределов и близлежащих окрестностей. Другими словами, он не имеет себе равных в тех пределах, которые сам же для себя установил. Его точная природа никогда не была определена Толкином, и многие авторы попытались ответить на вопрос, заданный дважды Фродо в книге: «Кто такой Том Бомбадил?».

Происхождение

Истоки персонажа Тома Бомбадила находятся в деревянной кукле-марионетке (так называемая «голландская кукла» — англ. Dutch Doll) с таким именем, одетой в красочные одежды, которая принадлежала второму сыну Толкина, Майклу (1920—1984), или, возможно, всем четырём его детям сразу. Биограф Толкина Хамфри Карпентер писал, что старший сын Толкина, Джон, бросил её однажды в унитаз, потому что не любил её, но она была спасена. Толкин, вероятно, начал рассказывать истории об этом персонаже своим детям в конце 1920-х годов, но они никогда не были записаны, за исключением нескольких строк описания Тома Бомбадила, чьи в будущем основные характеристики там уже присутствуют: это человек «полный сил и смелости», в синей куртке, жёлтых ботинках и шляпе с воткнутым в неё синим пером. Существует также поэма, вероятно, того же времени, позже описываемая Толкином как «истоки Тома Бомбадила».

Первым опубликованным текстом про этого персонажа стала поэма «Приключения Тома Бомбадила», написанная около 1931 года и появившаяся в журнале Oxford Magazine 15 февраля 1934 года. Том Бомбадил в ней последовательно встречается с Златеникой, Старым Вязом, семьёй барсуков и умертвиями из Могильников — многие встречи создают предпосылки (за исключением барсуков) к приключениям в главах 6-8 из первой книги «Властелина Колец» «Братство Кольца». Эти инциденты, как представляется, частично вдохновлены неудачами, которые произошли когда-то с детьми Толкина, а Старый Вяз, возможно, создан под влиянием иллюстраций Артура Рэкхема, которого высоко ценил Толкин.

После успеха романа «Хоббит» в 1937 году Толкин начинает работу над продолжением. Боясь, что он не знает, «что ещё можно сказать о хоббитах», он предлагает своему издателю, Стэнли Ануину, историю о Томе Бомбадиле как главном герое, но ещё до получения ответа начинает писать первую главу «Властелина Колец». Тем не менее, Толкин очень быстро решил включить Тома Бомбадила в этот новый роман, поскольку он упоминается в его черновиках с начала 1938 года. Несмотря на то, что злоключения хоббитов (захваченных Старым Вязом, за чем следует их захват умертвиями) очень близки к тем, что произошли с Томом в «Приключениях Тома Бомбадила», «детский» тон стихотворения частично устранён в романе, в результате чего произошло некоторое облагораживание персонажа. Более того, по своему плану Толкин описывает Бомбадила как коренного жителя Средиземья и таким образом классифицирует его как персонажа, у которого Фродо спрашивает, кто он такой. Гин Харгроув предполагает, что отказ от его идентификации обусловлен стремлением избежать спутывания его с друэдайн, первой цивилизацией Белых гор. Толкин также планировал сделать фермера Мэггота одним из родственников Бомбадила, а его силу таковой, что Бомбадилу достаточно простого жеста руки, чтобы отогнать Назгулов назад; и первоначально действия Фродо на броде Бруинена против Назгулов являются попыткой подражать Бомбадилу. Хотя Бомбадил не сталкивается с Назгулами в опубликованной версии романа, жест Фродо сравнивается с его предполагаемыми действиями в заключительном тексте последней главы первой книги: «Всадники остановились, но у Фродо не было силы Бомбадила».

В 1946 году Толкин говорит в письме к своему издателю, что он намерен опубликовать историю «Фермер Джайлс из Хэма» с тремя стихотворениями, в том числе с «Приключениями Тома Бомбадила», но в конечном счёте история появляется как отдельная, с иллюстрациями Паулины Бейнс. Мысли об этом стихотворении снова возвращаются к Толкину в 1961 году, когда пожилая женщина спросила его, почему он не пишет «книжку про Тома Бомбадила». Толкин передаёт идею Аллену и Ануину (своим издателям), и когда предложение было принято, он начал искать и переделывать различные стихи из своего раннего творчества, в том числе «Приключения Тома Бомбадила». Он также написал новую поэму — «Лодочная прогулка Бомбадила». Это новое стихотворение содержит больше ссылок на мир вокруг Тома, там упоминается множество географических названий Средиземья (река Ветлянка, Бэкланд, Брендивин и т. д.). Книга «Приключения Тома Бомбадила» была опубликована в ноябре 1962 года.

Толкин написал третье стихотворение о Бомбадиле и Златенике под названием «Однажды» — вероятно, после выхода «Властелина колец». Оно было опубликовано в 1965 году в «Коллекции зимних сказок для детей», изданной Macmillan Publishers, а в 1969 году — в Соединённых Штатах в книге «Молодые маги» под редакцией Лина Картера для Ballantine Books.

Описание и история

В поэмах

Поэма Толкина «Приключения Тома Бомбадила» 1934 года рассказывает о Бомбадиле-«весельчаке», живущем в лощине недалеко от реки Ветлянки, где он бродит и исследует природу на досуге. Несколько таинственных обитателей лощины, в том числе дух реки Златеника (англ. Goldberry) (также известная как «дочь реки»), злобный дух дерева Старый Вяз, семья барсуков и умертвия из Могильников предпринимают попытки захвата Бомбадила для достижения своих целей, но бессильны против силы голоса Тома, который противостоит их чарам и приказывает вернуться к их естественному существованию и заснуть. В конце стихотворения Бомбадил захватывает Златенику и женится на ней. На протяжении стихотворения Бомбадил не выражает беспокойства по поводу попыток захватить его и освобождается от них властью своих слов.

Позднее стихотворение «Лодочная прогулка Бомбадила» в большей степени связывает Бомбадила со Средиземьем, показывая путешествие вниз по реке Ветлянке к Брендивину, где хоббиты живут в Хейс-Энде. Бомбадила пытаются остановить различные речные жители на его пути, в том числе птицы, выдры и хоббиты, но Том приструнивает их всех своим голосом, заканчивая свой путь на ферме Мэггота, где он пьёт пиво и танцует с его семьёй. В конце стихотворения зачарованные птицы и выдры работают вместе, чтобы отвезти домой лодку Бомбадила. Стихотворение включает в себя ссылку на норвежского гнома Отра, когда Бомбадил грозит дать запах неуважительной выдры умертвиям, которые, как он говорит, покроют её золотом всю, кроме усов. Стихотворение упоминает ряд мест Средиземья, в том числе Хейс-Энд, Бри и Башню на Холме, и намекает на события конца Третьей эпохи, говоря о «Гордых Стражах у Реки, о Тенях трясинных».

В романе «Властелин Колец»

Первое появление Бомбадила во «Властелине Колец» — это его песня, которую слышно даже прежде, чем видно его самого. Это очень важный момент, так как этот персонаж сам родился в стихотворении: Том Шиппи отмечает, что большая часть его реплик обладает поэтическими характеристиками (акцентуация, аллитерация и рифмы), которые произнесены так, что «мы можем оценить их в их собственном ритме (в отличие от прозы), но без представления о них как об умышленных или искусственных (в отличие от стихов)». Он объясняет эту способность «возрастом» персонажа, происходящего от времени, когда «магия не требовала посоха колдуна, а происходила из одних только слов», и связывает его с «Калевалой», весьма любимым Толкином эпосом.

Это первое появление Бомбадила происходит в критический момент, когда Мерри и Пиппин захвачены Старым Вязом, а Фродо и Сэм отчаянно пытаются спасти их. В этот момент приходит Том и, произнеся заклинание, заставляет дерево отпустить их. Толкин описывает Тома больше как хоббита, слишком малого ростом, чтобы быть человеком, одетого в большие жёлтые сапоги, синюю куртку и шляпу с длинным синим пером. Это перо имеет свою историю: оно было изначально в первом варианте стихотворения «Приключения Тома Бомбадила» пером павлина, — эта деталь была изменена Толкином, потому что она «абсолютно не соответствовала миру „Властелина Колец“». В итоге перо становится пером лебедя, а в стихотворении «Лодочная прогулка Бомбадила» объясняется, как Бомбадил получил своё синее перо (в этот раз — от зимородка (в некоторых переводах — удода), тогда как у лебедя в стихотворении он перо просил, но не получил).

Бомбадил затем предложил четырём хоббитам пройти в дом, где они встретились с его женой, Златеникой, у которой Фродо первым спросил: «Кто такой Том Бомбадил?», на что она ответила:

Он просто есть. Он таков, каким кажется, вот и все, — пояснила Златовика, отвечая на его взгляд. — Он — Хозяин здешнего леса, вод и холмов.

— Властелин Колец, Братство Кольца, пер. М. Каменкович и В. Каррика

После обеда хоббиты видели особенно странные сны: Пиппин как будто вновь оказался внутри Старого Вяза, а Фродо видел побег Гэндальфа из Ортханка, где Саруман держал его в плену. Следующий день проходит мирно: Бомбадил рассказывает своим гостям истории о Старом Лесе и Могильниках. Фродо спрашивает Тома во второй раз о его происхождении, и получает загадочный ответ:

- А? Что? — встрепенулся Том, выпрямляясь. Глаза его в полутьме заблестели. Разве ты ещё не слышал моего имени? Вот тебе и весь ответ! И другого нету! Ты молод, а я стар. Я — Старейший. Запомните, друзья мои: Том был здесь прежде, чем потекла вода и выросли деревья. Том помнит первую каплю дождя и первый желудь. Он протоптал в этом лесу первую тропу задолго до того, как пришел Большой Народ, и он видел, как перебрались сюда первые поселенцы Народа Маленького. Он был здесь до Королей и до их усыпальниц, раньше Навий. Том был здесь, когда эльфы потянулись один за другим на запад, он помнит время, когда ещё не закруглились море и небо. Он знал Звёздную Первотьму, ещё не омрачённую страхом, он помнит время, когда ещё не явился в мир из Внешней Тьмы Чёрный Властелин.

— Властелин Колец, Братство Кольца, пер. М. Каменкович и В. Каррика

Этот момент довольно важен: Том говорит о Чёрном Властелине, которым вполне может быть не Саурон, а Мелькор (Моргот). Однако он говорит о «подзвёздной ночи», то есть, скорее всего, он появился в Средиземье уже после сотворения Валар звёзд.

После обеда хоббиты рассказывают о своих приключениях Бомбадилу, который уже знает большинство от Мэггота и Гилдора, от которых он получил информацию. Бомбадил заставляет Фродо показать ему Единое Кольцо и надевает его на палец, но не исчезает при этом: напротив, он делает так, чтобы оно исчезло, подбросив его в воздухе, прежде чем вернуть Фродо. Интересно, что когда Фродо перед этим надевает его на палец, он становится невидимым для своих товарищей-хоббитов, но для Бомбадила не составляет никакой проблемы увидеть его. В ту ночь Фродо снова снится странный сон: его видение — «далекая зелёная страна», что, вероятно, указывает на путешествие на Запад, которое произойдёт в конце романа.

На следующий день хоббиты продолжат путь, но с ними случается беда в Могильниках, и в конечном счёте они попадают к умертвиям. Фродо тогда вызывает Тома, исполнив заклинательную песню, которой тот научил их, прежде чем уйти, и велел запеть её, если им понадобится его помощь, если они всё ещё будут оставаться в его владениях. Бомбадил прибывает, заставляет умертвий отпустить хоббитов, а его пони Хопкин-Бобкин находит пони хоббитов и возвращает их к своему владельцу. Бомбадил затем извлекает из кургана сокровища, даёт четырём хоббитам по кинжалу — произведения кузнецов Арнора, — а затем провожает их до окраин Пригорья, прежде чем вернуться в свои владения. При этом себе он забирает браслет из кургана, говоря о некой женщине, которой он принадлежал раньше, но никаких пояснений этой фразы в романе более не встречается. Том отправляет с хоббитами своего пони, который затем возвращается к нему, при этом наотрез отказавшись пересекать границы владений Бомбадила.

Позднее Том Бомбадил упоминается в главе романа «Совет у Элронда». Когда возникает вопрос о том, можно ли доверить ему на хранение Кольцо ввиду его могущества, тогда как Гэндальф заявляет о невозможности реализации этого плана. Бессилие Кольца перед Томом Гэндальф объясняет полным безразличием Тома к той власти и могуществу, которое оно могло бы дать, но хранить Кольцо, по его словам, он не мог бы хотя бы потому, что слишком быстро забыл бы о нём и мог бы вообще выбросить; кроме того, подвергается сомнению тот факт, что Том Бомбадил смог бы выдержать нападение на Старый Лес всех орд Саурона.

Он последний раз упоминается во «Властелине колец», когда четыре хоббита готовятся вернуться в Шир. Гэндальф отделяется от них, объясняя, что он хочет «иметь продолжительную беседу с Бомбадилом», описывая себя как «камень, обречённый на подвижность», а Бомбадила как «коллекционера мха», ссылаясь на пословицу «камень, который катится, не собирает мха». Он также утверждает, что Бомбадил, вероятно, найдёт все их приключения неинтересными, «за исключением, возможно, наших встреч с энтами».

Гэндальф называет Бомбадила «старейшим» из всех существ; с другой стороны — энт Древобород из леса Фангорн в романе тоже называется самым старым существом Средиземья. Правда, это противоречие Толкин разрешил словами в одном из своих писем: «Древобород — персонаж моей истории, а не я, и, хотя у него есть большая память и некоторая земная мудрость, он не является одним из Мудрых, и есть довольно много того, о чём он не знает или чего не понимает».

Имена Тома Бомбадила

Смысл имени «Том Бомбадил» неизвестен. Ген Харгроув приводит для связи слова среднеанглийского диалекта, означающие «напевания вполголоса» или «скрытность». В рамках своего воображаемого мира Толкин относит его имя в предисловии к «Приключениям Тома Бомбадила» к хоббитам из Бэкланда. Другие имена Бомбадила упоминаются Элрондом во время Совета. Его именем на синдарине является Иарвайн Бен-адар, «старик без отца», первый элемент более точно означает «старый-молодой» из-за вековых появлений Тома как «очень старого, но сильного». Его именем среди гномов является Форн, что означает «древний» на исландском языке, и Оральд среди людей-северян (прародителей рохиррим) — термин, означающий «древний» в староанглийском.

Кто такой Том Бомбадил?

Точная природа Тома Бомбадила никогда не была объяснена Толкином. В письме к читателю он заявляет, что «некоторые вещи должны оставаться тайной даже для самого автора», добавив, что «Том Бомбадил является одной из них (намеренно)». В другом месте он говорит, что «в любом мире или вселенной, созданной воображением […] всегда есть нечто, что не связано с ней и относится к другой системе» и что Бомбадил «не имеет исторического происхождения в мире, описанном во „Властелине Колец“». Здесь стоит отметить, что Том Бомбадил не является единственным существом в романе, не имеющим описания происхождения: можно вспомнить рассказы Гэндальфа на Карадрасе и в Мории о «существах, грызущих землю», которые «более древние, чем Саурон».

Это, тем не менее, не помешало многим читателям «Властелина Колец» попытаться самим найти ответ на вопрос о происхождении Тома Бомбадила.

В своей статье «Природа Тома Бомбадила: Резюме» Чарльз Нод предлагает три различных толкования этого вопроса. Первый находится на поверхностном уровне в работе, и ответ ясен: Том Бомбадил был куклой, принадлежащей детям Толкина, введённой во «Властелина Колец» потому, что их отец хотел «приключений на дороге» в романе.

Вопрос может возникать и на уровне аллегорическом — если задаться вопросом, что «означает» этот персонаж. Опять же — ответ известен, Толкин говорил об этом в своих письмах: Бомбадил является, с одной стороны, «духом традиционной английской деревни [постепенно исчезающей во времена жизни Толкина] графств Оксфорд и Беркшир», а кроме того — «аллегорией или архетипом, воплощением чистым (и реальным) отца-природы[…] воплощением зоологии и ботаники, скота или сельского хозяйства», в котором Нод видит «бескорыстную природу». Другие интерпретации и сравнения также были предложены: Адам, который не пал, Христос, Пак, Вяйнямёйнен из финского эпоса «Калевала» или древнегреческий Бог Пан. Его уникальность привела к отношению некоторых к нему как представителю «мира духов» или даже воплощению самого Эру Илуватара, который и сам может быть идентифицирован с Богом. Последняя гипотеза, предложенная читателями, была опровергнута самим Толкином в одном из писем.

Третий аспект вопроса, который является наиболее спорным, помещается во «внутреннем» уровне работе: что Том Бомбадил делает в мире «Властелина Колец»? По мнению Роберта Фостера в его «Полном руководстве по Средиземью», Том Бомбадил — это «дикий» Майа; идею поддержали многие другие авторы. Его близость к природе позволяет предположить, что он слуга Йаванны. Для Гина Харгроува Златеника является самой Йаванной, и Том, поскольку является супругом Йаванны, есть Вала-кузнец Ауле; эту точку зрения разделяет Пол У. Льюис в статье, в которой он проводит параллель между Бомбадилом и Беорном, которые, по его словам, «похоже, преднамеренно разработаны как литературные дополнения друг друга». В ролевой игре «Средиземье» под редакцией «ICE» Том описывается как «последний Майя, вошедший в Эа». Правда, против этой теории говорит опять же невластность Кольца над Томом, тогда как над Майар (включая Гэндальфа) оно было властно.

Многие исследователи пытались связать образ Тома Бомбадила с Вяйнямёйненом из финского эпоса «Калевала». Известно, что Толкин изучал финский язык и мифологию, будучи студентом Оксфорда. Он полюбил этот язык, и его первые попытки изобрести то, что в конечном счёте стало эльфийским языком, был создано под сильным влиянием финской грамматики, лексики и гармонии гласных. Руны «Калевалы» оказали больше влияние на Толкина, и история Турина Турамбара, в частности, во многом основывается на легенде о Куллерво. Другой центральный персонаж «Калевалы» — Вяйнямёйнен, бард и шаман, который присутствовал при рождении мира. Вяйнямёйнен часто приводится в качестве прототипа для Гэндальфа, но он имеет много общего и с Бомбадилом. Мощь Вяйнямёйнена, как и мощь Тома, находится в его голосе и его общении с природой, и он использует слова и песни для подчинения его окружения и поражения своих врагов. Он преследует персонифицированный дух природы, Айно, красивую девушку, которая хочет выйти замуж, хотя, в отличие от Тома, он в конце концов теряет свою любовь. Толкин был очарован мифами «Калевалы», и Том Бомбадил — «старейший», певец и «хозяин» — во многом похож на финского Вяйнямёйнена. Впрочем, естественно, это может объяснить только происхождение его характерных черт, образа, но никак не его роль в романе или происхождение в рамках мира Средиземья.

Существует также большое количество всевозможных спекулятивных теорий о происхождении Тома Бомбадила: помимо уже озвученных выше (попытка отождествить его с Илуватаром или Майар), Том иногда представляется одним из Айнур, просто «духом природы», а иногда — даже воплощением Мелькора или ангмарского короля-чародея. Естественно, подобные теории не выдерживают никакой критики. Правда, вызывает определённые сомнения ответ Златеники на вопрос Фродо о сущности Бомбадила, когда она говорит, что «Он есть он» (что вызывает ассоциации со словами Господа «Аз есмь Сущий»).

Адаптации

Том Бомбадил отсутствует во всех трёх фильмах по «Властелину Колец». Ральф Бакши говорил, что принял решение не включать его в свой анимационный фильм из-за незначительного вклада в историю сюжета романа. Питер Джексон объяснил таким же образом отсутствие Бомбадила в его трёх фильмах, где его роль была частично передана Древобороду, которому присвоены некоторые фразы Бомбадила из книги. У Джексона Арагорн подарил оружие четырём хоббитам. В режиссёрской версии фильма есть эпизод со Старым Вязом, но спасает хоббитов опять же Древобород.

В первой радиопостановке по «Властелину Колец», выпущенной в 1955 году, Тома Бомбадила играет Норман Шелли. Златеника в ней представлена как его дочь, а не как жена, а Старый Вяз изображается как союзник Мордора, — два искажения, которыми Толкин был сильно недоволен. Роль Бомбадила была исполнена Бернардом Мейсом в постановке для американского радио 1979 года, но персонаж отсутствует во второй британской постановке, созданной для BBC в 1981 году. Этот выбор оказался трудным для Брайана Сибли, одного из авторов сценария, и когда он осуществил в 1992 году постановку по Tales from the Perilous Realm (сборник коротких историй Толкина), он решил заменить стихотворение «Приключения Тома Бомбадила», включённое в этот сборник, постановкой по главам «Властелина колец», в которых фигурирует Бомбадил.

Том Бомбадил также появляется в качестве неигрового персонажа в нескольких играх на основе книги Толкина: в стратегии «The Lord of the Rings: The Battle for Middle-earth II», где его могут призвать люди и эльфы и с помощью специальной способности, и в MMORPG «Властелин Колец Онлайн: Тени Ангмара». Несмотря на отсутствие в фильмах Питера Джексона, он появляется в коллекционной карточной игре по трилогии, где сыгран Гарри Веллекрю. Также Том Бомбадил появляется в игровой адаптации «Lego The Lord of the Rings» в качестве разблокируемого персонажа. Находится он в Старом лесу и приобретается за внутреннюю игровую валюту.

Французский певец Жак Ижлен написал песню под названием Tom Bonbadilom, выпущенную в 1988 году в рамках альбома «Tombé du ciel».

В книге «Tour B2, mon amour», написанной Пьером Боте, героиня находит убежище в дереве, которое она называет «Томом Бомбадилом».

Литература

• Карпентер, Х. Джон Р. Р. Толкин. Биография = J.R.R. Tolkien. A Biography / Под ред. С. Лихачевой; Пер. с англ. А. Хромовой. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2002. — 432 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-04-008886-8.
• Карпентер, Х. Джон Рональд Руэл Толкин. Письма = The Letters of J.R.R. Tolkien / Под ред. С. Таскаевой; Пер. с англ. С. Лихачевой. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2004. — 576 с. — 3 000 экз. — ISBN 5-699-05080-9.
• Шиппи, Т. Дорога в Средьземелье = The Road to Middle-Earth / Пер. с англ. М. Каменкович. — СПб.: Лимбус Пресс, 2003. — 824 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-8370-0181-6.

Ссылки

• [www.glyphweb.com/arda/t/tombombadil.html Entry in the Encyclopedia of Arda] (резюме дискуссии о сущности Тома Бомбадила)
• Steuard Jensen. [tolkien.slimy.com/essays/Bombadil.html What is Tom Bombadil?] (подробное изложение)
• Gene Hargrove. [www.cas.unt.edu/~hargrove/bombadil.html Who is Tom Bombadil?]

Отрывок, характеризующий Том Бомбадил

– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.