Кронверкский проспект
Поделись знанием:
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
| Кронверкский проспект Санкт-Петербург | ||
| Общая информация | ||
|---|---|---|
| Район города | Петроградский | |
| Исторический район | Петроградская сторона | |
| Прежние названия | Проспект Максима Горького (1932—1991) | |
| Ближайшие станции метро |  Горьковская
| |
| Почтовый индекс | 197046, 197101, 197198 | |
 Кронверкский проспект у станции метро «Горьковская», дом 21 и памятник Горькому на пересечении с Каменноостровским проспектом | ||
| [www.openstreetmap.org/?lat=59.954&lon=30.315&zoom=15&layers=M на карте OpenStreetMap] | ||
| [maps.yandex.ru/-/CFx64rd на карте Яндекс] | ||
| [maps.google.ru/maps?q=%D0%9A%D1%80%D0%BE%D0%BD%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%81%D0%BF%D0%B5%D0%BA%D1%82&hl=ru&ie=UTF8 на карте Google] | ||
 Кронверкский проспект на Викискладе
| ||
Кро́нверкский проспект проходит в Петроградском районе Санкт-Петербурга от Троицкой площади и улицы Куйбышева до Мытнинской набережной, полукругом огибая Кронверк Петропавловской крепости и Александровский парк.
Содержание
Транспорт
Кронверкский проспект — одна из важных магистралей Петроградского района. Движение по проспекту одностороннее, в направлении от улицы Куйбышева к Мытнинской набережной.
Вблизи начала проспекта, у его пересечения с Каменноостровским проспектом, расположена станция метро «Горьковская». В пределах пешеходной доступности от конечного участка Кронверкского проспекта находится станция метро «Спортивная».
В обоих направлениях по проспекту следуют трамваи маршрутов № 6 и № 40.
В 2011 году проведён капитальный ремонт дорожного покрытия с заменой трамвайных рельсов и оборудованием пешеходных переходов.
История
В начале XIX века проспект представлял собой два участка: отрезок от Большой Дворянской улицы (современной ул. Куйбышева) до Каменноостровского проспекта называлась Конной улицей, так как здесь располагалась площадка Сытного рынка, на которой торговали лошадьми, а остальная часть проспекта не имела определённого названия. В то время вокруг Кронверка Петропавловской крепости находилось открытое пространство — эспланада радиусом 300 саженей, устроенная в 1707 году в соответствии с требованиями фортификационной науки того времени. Застройка могла вестись только за её пределами. В первой половине XIX века на эспланаде устраивались гуляния (её ещё называли «Гульбищем для конных и пеших»), а огибавшую её дорогу — предшественницу Кронверкского проспекта называли «Дорогой на эспланаду», «Дорогой около эспланады», «Дорогой у кронверка», «Около кронверка» и т.п. В 1840-х годах в связи с утратой Петропавловской крепостью своего оборонительного значения на месте эспланады по указу Николая I был устроен Александровский парк, а оба участка дороги в 1845 году объединены в Кронверкский проспект.
В 1932 году в ознаменование 40-летия литературной деятельности А. М. Горького магистраль переименовали в проспект Максима Горького (писатель жил в доме № 23 по этому проспекту с 1914 по 1921 год).
4 октября 1991 года проспекту было возвращено историческое название Кронверкский[1].
Здания и достопримечательности
От Троицкой площади до Каменноостровского проспекта
- Дом № 1 / ул. Куйбышева, дом 2
памятник архитектуры (федеральный) — Особняк Кшесинской, памятник архитектуры модерна. Построен в 1904—1906 годах архитектором А. И. фон Гогеном для балерины Матильды Кшесинской. При реконструкции в 1957 году по пректу арх. Н. Н. Надёжина соединён новым корпусом с соседним зданием по ул. Куйбышева — бывшим особняком В. Э. Брандта (1909—1910, арх. Р.-Ф. Мельцер). С 1957 по 1991 год — музей Революции, с 1991 года — Музей политической истории России. - Дом № 5
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — Дом Второго Каменноостровского товарищества устройства постоянных квартир с кирпичной оградой и скульптурами львов, 1913—1915, по проекту гражданского инженера А. И. Клейна[3]. В здании расположен один из корпусов Санкт-Петербургского государственного морского технического университета.
- Дом № 7 памятник архитектуры (региональный) — Санкт-Петербургская соборная мечеть. Построена в 1909—1920 годах на средства эмира Бухарского Сеид-Абдул-Ахат-хана, татарских предпринимателей и др. по проекту Н. В. Васильева при участии С. С. Кричинского и А. И. фон Гогена.
- Дом № 9 / Конный переулок, 2 / Крестьянский переулок, 1 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — бывшее здание Института сигнализации и связи, впоследствии факультета Академии железнодорожного транспорта имени т. Сталина, с 1950-х годов, после внутренней перестройки и расширения, используется как студенческое общежитие Строительного факультета ЛИИЖТ (ныне ПГУПС)[4] — памятник конструктивизма (1932, арх. Г. А. Симонов и П. В. Абросимов). В плане образует силуэт серпа и молота. До Октябрьской революции этот участок и соседние с ним принадлежали частным владельцам. На участке д. 11 в 1908 году было построено деревянное здание электротеатра «Колизей», по проекту архитектора Я. Г. Гевирца. Проработав всего один сезон, «Колизей» закрылся. Уже через год, в сентябре 1909 года, здесь же заработал «Новый цирк» под директорством И. Дукандера, впоследствии переименованный в 1911 году в цирк «Модерн» (был перестроен или реконструирован по проекту гражданского инженера Н. Ф. Романченко). Одно время в здании располагась площадка для катаний на роликовых коньках, т. н. «скейтинг-ринг»[5]. В этом здании в 1917—1918 гг. проходили многолюдные митинги, на одном из которых в июне 1917 года выступал В. И. Ленин. Цирк сгорел в 1919 году. Ныне к существующему зданию общежития примыкает здание спортивного комплекса ПГУПС (Кронверкский пр., дом 9б, 1980—1986, арх. С. И. Трофименков и др.), выходящее фасадами на Конный переулок и Малую Посадскую улицу.
- Дом № 13 / Крестьянский переулок, 2 — 1879, эклектика, арх. А. К. Серебряков.
- Дом № 15 / Каменноостровский проспект, 1—3 / Малая Посадская ул., 5 памятник архитектуры (региональный) — Доходный дом Лидваль. Дом И. Б. (Иды-Амалии) Лидваль (дом Лидвалей), 1899—1904, северный модерн, первая самостоятельная работа Ф. И. Лидваля (по заказу матери).
От Каменноостровского проспекта до Введенской улицы
- Дом № 21 / Каменноостровский проспект, 2 памятник архитектуры (региональный) — 1949—1951, советский неоклассицизм, арх. О. И. Гурьев и В. М. Фромзель[6]. Треугольный участок на пересечении двух проспектов сформировался в 1830-х гг.. В начале XX века он перешёл к И. Б. Лидваль, матери Ф. И. Лидваля, но не получил новой представительной застройки. В 1930-х гг. здесь разбили сквер. В 1946 году территория была отведена под строительство жилого дома. Архитекторы использовали монументальные формы с пилястрами и гранитиным цоколем с обработкой под руст. Внутренняя отделка отличалась повышенным качеством. Проект получил вторую премию на всероссийском конкурсе лучших жилых и общественных зданий. В этом доме жили балетмейстер К. С. Сергеев, актёр П. П. Кадочников, председатель Ленгорисполкома (1976—1983) и Ленинградского обкома КПСС (1983—1985) Л. Н. Зайков, а также один из создателей этого дома архитектор О. И. Гурьев. Перед плавно изогнутым фасадом этого дома установлен памятник Максиму Горькому (1968 год, ск. В. В. Исаева и М. Р. Габе, арх. Е. А. Левинсон).
- Дом № 23 памятник архитектуры (федеральный) — доходный дом Е. К. Барсовой, жены сенатора Л. В. Барсова, яркий образец северного модерна, построен по проекту инженера Е. Л. Морозова в 1911—1912 годах. В этом доме в 1914—1921 годах (до своей эмиграции) жили А. М. Горький с М. Ф. Андреевой; на фасаде имеется мемориальная доска (установлена в 1946, возобновлена в 1961 году, гранит, арх. М. Ф. Егоров[7]). Писатель поселился на последнем, шестом, этаже в квартире № 10 18 января 1914 года, осенью того же года дополнительно снял кв. № 9, где оборудовал кабинет, а зимой 1917 года переселился на 4-й этаж, заняв соседние квартиры № 5 и № 16. Здесь Горький занимался активной писательской и издательской деятельностью, в частности, здесь проводился отбор материалов для изданий «Всемирной литературы». В квартире Горького по его приглашению жили Герберт Уэллс с сыном во время их поездки в Россию в 1920 году. В этом же доме в 1922 году жил В. Ф. Ходасевич.
- Дом № 27 — доходный дом, модерн, арх. В. В. Шауб и В. Ф. Иванов.
- Дом № 31 — 1953, сталинский неоклассицизм.
- Дом № 33 — 1900, арх. Г. Г. фон Голи[8].
- Дом № 35—39 на углу с Кронверкской улицей — дом «Ленфильма», 1962 год. На барельефах надпись: «киностудия Ленфильм».
- Дом № 45 / Кронверкская улица, 2 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — Жилой дом специалистов «Иностранный ударник» (1935, конструктивизм, арх. В. О. Мунц и Л. Е. Асс).
- Дом № 47 / Сытнинская площадь, 1 — доходный дом, построен в 1912 году по проекту Никодима Александровича Никулина (включён существовавший дом).
- Дом № 49 памятник архитектуры (региональный) — бывший 2-й Дом городских учреждений[9] (1912—1913, неоклассицизм, арх. М. М. Перетяткович[10] при участии М. С. Лялевича), выделяющийся характерной башней с ротондой и куполом. В Доме размещались магазины, торговая палата, камера мирового судьи, аукционный зал, зал для заседаний. После Февральской революции до переезда в особняк Кшесинской находился Петроградский комитет РСДРП(б)[11]. После Октябрьской революции в правом крыле Дома находилась крупнейшая в Ленинграде биржа труда под руководством П. К. Медведева. В 1929 биржа прекратила существование и стала Сектором по регулированию организованного набора рабочей силы при облисполкоме.
Перед войной 1941-1945 большую часть здания занимала Высшая профсоюзная школа, после войны здание было отдано Ленинградскому институту точной механики и оптики (ЛИТМО), ныне Университет ИТМО[12]. Примыкающий к этому зданию учебно-лабораторный корпус ЛИТМО по Саблинской улице построен в 1971 году. При постройке единый архитектурный ансамбль со зданием рынка был нарушен[10]. На участке Сытнинской площади, сохранившемся после возведения этих двух зданий, расположен Сытный рынок — старейший в Санкт-Петербурге. Новое здание было построено специально для института на территории второго Земского банка, где когда-то располагались конюшни. Строительство растянулось с 1937 по 1950. В качестве балок и межэтажных перекрытий вследствие дефицита строительных материалов были использованы старые трамвайные рельсы[13]. В 1989/90 учебном году в старом здании были обнаружены трещины, создающие угрозу сооружению. Обучение в здании приостановили[14].
- Дом № 51 / ул. Маркина, 1 — 1879, эклектика, арх. Н. Ф. Монтандр. В этом доме жил Димитр Благоев.
- Дом № 53 / ул. Маркина, 2 — 1876—1879, эклектика, арх. Н. Ф. Монтандр. В полуподвале находится популярный ресторан рыбной кухни «Демьянова уха».
- Дом № 55 / Введенская ул., 24 — жилой дом, построен по проекту П. О. Осипова в 1889, надстроен по проекту С. В. Баниге в 1900.
От Введенской улицы до Мытнинской набережной
- Дом № 57 / Введенская ул., 21 — жилой комплекс «Дипломат», 2008, современный ретроспективизм.
- Дом № 59 — 1906, доходный дом Ведомства учреждений императрицы Марии, модерн, арх. В. П. Цейдлер.
- Дом № 61 / ул. Лизы Чайкиной, 28 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — доходный дом архитектора Г. Г. фон Голи, построен по его собственному проекту в 1901—1902 годах[8].
- Дом № 63 / ул. Лизы Чайкиной, 31 / Съезжинская ул., 40 — жилой дом XIX века, надстроен и расширен по проекту К. Т. Андрущенко в 1879 году, затем в 1887 году по проекту А. В. Иванова и ещё раз в 1912—1914 годах по проекту Л. Л. Фуфаевского.
- Дом № 65 / Съезжинская ул., 37 — доходный дом архитектора П. М. Мульханова, построен по его проекту в 1910 году в стиле модерн. В этом доме в кв. 14 жил поэт Александр Введенский.
- Дом № 65а — 1936, неоклассицизм, арх. Я. О. Рубанчик.
- (Дом № 65б) / Татарский пер., 1 — доходный дом И. В. Поспелова, 1909, модерн, арх. П. М. Мульханов.
- Дом № 67 / Татарский пер., 2 / Мытнинский пер., 13 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — Доходный дом А. Д. Дальберга и И. А. Кохендерфер, 1912—1913, модерн, по проекту А. Д. Дальберга и К. К. Кохендерфера. В этом доме в 1917 году жил Г. В. Плеханов.
- Дом № 69 / Мытнинский пер., 11 — доходный дом, эклектика, 1907, арх. В. А. Липский[15].
- Дом № 71 / Зверинская ул., 46 / Мытнинский пер., 9 — доходный дом, эклектика, построен по проекту М. А. Андреева в 1878 и 1882 годах, частично надстроен и расширен по проекту Зигфрида (Григория) Яковлевича Леви в 1911 году.
- Дом № 73 — жилой «сталинский» дом, 1948, арх. Н. М. Назарьин. Со стороны Зверинской улицы перед этим домом находится сквер, в котором в 2006 году был торжественно открыт памятник татарскому поэту Габдулле Тукаю — дар республики Татарстан Санкт-Петербургу. Выбор места для памятника связан с тем, что здесь первоначально находилась Татарская слобода Санкт-Петербурга.
- Дом № 75 / ул. Блохина, 1 — доходный дом, модерн, арх. Н. А. Дрягин[16].
- Дом № 77 / ул. Блохина, 2 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — доходный дом Л. Л. Кенига, 1911—1912, арх. К. К. Шмидт[17]
- Дом № 79 / Проспект Добролюбова, 1 памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[2] — доходный дом И. Е. Ритинга, модерн, арх. В. В. Шауб, 1899. В 1912—1919 гг. в этом доме жил геохимик и минералог А. Е. Ферсман.
Детали декора
- Кронверкский пр.23 (2).jpg
Кронверкский пр.23 деталь (2)
- Кронверкский пр.23 (1).jpg
Кронверкский пр.23 деталь (1)
- Кронверкский пр.23 (3).jpg
Кронверкский пр.23 деталь (3)
- Kronpr77det.JPG
Деталь декора на фасаде дома 77
Пересечения
- улица Куйбышева и Троицкая площадь (Петроградская сторона) — начало проспекта.
- Конный переулок (начинается между домами 7 и 9).
- Крестьянский переулок (начинается между домами 9 и 13).
- Каменноостровский проспект (проходит между домами 15 и 21).
- Кронверкская улица (начинается между домами 35/1 и 45/2).
- Саблинская улица (оканчивается между домами 49 и 51).
- улица Маркина (начинается между домами 51 и 53).
- Введенская улица (оканчивается между домами 53/24 и 57/21).
- улица Лизы Чайкиной (оканчивается между домами 61 и 63).
- Съезжинская улица (оканчивается между домами 63 и 65).
- Татарский переулок (начинается между домами 65 и 69).
- Зверинская улица (оканчивается между домами 71 и 73).
- улица Блохина (начинается между домами 75/1 и 77/2).
- проспект Добролюбова (начинается за домом 79/1).
- Мытнинская набережная — окончание проспекта.
См. также
- Кронверкская улица называлась Кронверкским проспектом в 1820-х гг.
Напишите отзыв о статье "Кронверкский проспект"
Примечания
- ↑ [spb-gazeta.narod.ru/reestr2.htm Реестр названий Санкт-Петербурга]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Включён в [www.assembly.spb.ru/manage/page?tid=0&nd=8348128&nh=1 «Список вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность»] (утверждён приказом КГИОП от 20 февраля 2001 года № 15 с изменениями на 1 декабря 2010 года).
- ↑ [www.orbis.spb.ru/topohron/personal/1005688.htm Клейн Александр Иванович]
- ↑ [www.citywalls.ru/house6131.html Академия железнодорожного транспорта имени т. Сталина — Общежитие Строительного факультета ПГУПС]
- ↑ [www.spbvedomosti.ru/print.htm?id=10251395@SV_Articles Александр Поздняков «И дольше века длится фильм…» // Санкт-Петербургские Ведомости, № 121 от 04.07.2008]
- ↑ Вячеслав Громов. [www.d-c.spb.ru/archiv/8/16/index1.htm Виктор Матвевич Фромзель. Портрет мастера]
- ↑ [encspb.ru/object/2805551256 Горькому А. М., мемориальная доска]
- ↑ 1 2 [www.orbis.spb.ru/topohron/personal/1003361.htm Г.Г. фон Голи]
- ↑ Первый Дом городских учреждений был построен на 6 лет раньше на углу Садовой улицы и Вознесенского проспекта.
- ↑ 1 2 ИТМО: Годы и люди, 2011, с. 221
- ↑ ИТМО: Годы и люди, 2011, с. 222-223
- ↑ ИТМО: Годы и люди, 2011, с. 223
- ↑ ИТМО: Годы и люди, 2011, с. 224
- ↑ ИТМО: Годы и люди, 2011, с. 225
- ↑ [www.orbis.spb.ru/topohron/personal/1007028.htm В. А. Липский]
- ↑ [www.orbis.spb.ru/topohron/personal/1004333.htm Дрягин Николай Александрович // Санкт-Петербургские ассамблеи]
- ↑ [www.orbis.spb.ru/topohron/personal/1012683.htm Шмидт, Карл Карлович]
Литература
- Оносовский Н. А. Проспект Максима Горького. — Л.: Лениздат, 1981. — 112 с. — (Туристу о Ленинграде). — 50 000 экз.
- Горбачевич К. С., Хабло Е. П. Почему так названы? О происхождении названий улиц, площадей, островов, рек и мостов Ленинграда. — 3-е изд., испр. и доп. — Л.: Лениздат, 1985. — С. 189, 220—221. — 511 с.
- [www.lib.ru/NTL/PUTEWODITELI/leningrad_1986.txt Ленинград: Путеводитель] / Сост. В.А. Витязева, Б.М. Кириков. — Л.: Лениздат, 1986. — С. 215—219. — 366 с.
- Горбачевич К. С., Хабло Е. П. Почему так названы? О происхождении названий улиц, площадей, островов, рек и мостов Санкт-Петербурга. — 4-е изд., перераб. — СПб.: Норинт, 1996. — С. 127—128. — 359 с. — ISBN 5-7711-0002-1.
- Городские имена сегодня и вчера: Петербургская топонимика / сост. С. В. Алексеева, А. Г. Владимирович, А. Д. Ерофеев и др. — 2-е изд., перераб. и доп. — СПб.: Лик, 1997. — С. 62. — 288 с. — (Три века Северной Пальмиры). — ISBN 5-86038-023-2.
- Исаченко В. Г. Архитектура Санкт-Петербурга. Справочник-путеводитель. — СПб.: Паритет, 2004. — С. 275—280. — 416 с. — 5000 экз. — ISBN 5-93437-125-8.
- Калюжная А. Д. Петербургская сторона. — СПб.: ОСТРОВ, 2007. — С. 105—109. — 240 с. — 1500 экз. — ISBN 978-5-94500-032-2.
- Николаева Т. И. и др. Памятники архитектуры и истории Санкт-Петербурга. Петроградский район / Научный редактор Б. М. Кириков. — СПб.: Коло, 2007. — 584 с. — 1000 экз. — ISBN 5-901841-21-2.
- Часть первая // ИТМО: Годы и люди / Потеев М. И.. — СПб.: НИУ ИТМО, 2000.
Ссылки
- [www.citywalls.ru/search-street127.html Кронверкский проспект на архитектурном сайте Citywalls.ru]
- [kronverksky.ru/ Сайт, посвящённый Кронверкскому проспекту (история и фотографии)]
| ||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: ИТМО: Годы и люди, 2011 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Кронверкский проспект
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
