Противостояние (роман)

Противостояние
The Stand
Обложка первого издания
Автор:	Стивен Кинг
Жанр:	постапокалипсис, элементы фантастики и ужасов
Язык оригинала:	английский
Оригинал издан:	сентябрь 1978, май 1990
Переводчик:	А. Медведев; Ф. Сарнов; В. Вебер
Издатель:	Doubleday
Страниц:	823 (оригинальная версия), 1153 (расширенное издание)
Носитель:	книга
ISBN:	5-7841-0596-5 5-7841-0597-3
Предыдущая:	«Сияние»
Следующая:	«Мёртвая зона»

«Противостояние» (англ. The Stand) — роман американского писателя Стивена Кинга, написанный в жанре постапокалипсиса с элементами фантастики и ужасов, впервые опубликованный в 1978 году издательством Doubleday. Произведение повествует о пандемии супергриппа, убивающей практически всё население мира. Немногие выжившие, объединившиеся в группы, устанавливают новый общественный строй и вступают в противостояние друг с другом. Приступая к написанию книги, писатель хотел создать эпопею в духе «Властелина колец» в декорациях современной Америки. Книга тяжело давалась автору из-за большого количества персонажей, сюжетных линий, и, как следствие, большого объёма.

В 1990 году роман был переиздан в отредактированном и дополненном виде с подзаголовком «Полное издание без сокращений». Кинг восстановил в нём некоторые фрагменты текста, изначально попавшие под сокращение, пересмотрел порядок глав, сместил действие романа с 1980 года на десять лет вперёд, соответственно исправив ряд культурных отсылок. Полная версия «Противостояния» считается самой объёмной работой автора. Книга разошлась тиражом в 4,5 миллионов экземпляров.

Произведение было высоко оценено литературными критиками и считается одним из лучших романов писателя. Получив ряд номинаций на литературные премии, в том числе «Балрог», «Локус» и «Всемирную премию фэнтези», «Противостояние» вошло в рейтинги лучших книг по версии Rolling Stone, Time, Modern Library</span>^ru_en, Amazon и BBC. Обозреватели похвалили правдоподобную историю, актуальность поднятых проблем, живость персонажей, но посчитали слабыми сторонами книги затянутость отдельных эпизодов, сюжетный дуализм, а также нарочитую развязку. По мотивам романа был снят одноимённый минисериал, который транслировался в 1994 году на канале ABC. С 2008 по 2012 год Marvel опубликовала серию комиксов за авторством Майка Перкинса</span>^ru_en. Студией Warner Bros. планируется съёмки полнометражной экранизации.

Сюжет

Роман разделён на три неравные части — «Капитан Торч» (англ. Captain Trips), «Перепутье» (англ. On the Border) и «Противостояние» (англ. The Stand). В первой части рассказывается о том, как из секретной лаборатории министерства обороны США в результате трагической случайности вырывается на свободу опаснейший вирус — исключительно заразный и столь же летальный штамм гриппа, разрабатывавшийся как биологическое оружие, и о последовавшей за этим 19-дневной пандемии. Отредактированное переиздание 1990 года открывается прологом, в котором Кинг более подробно описывает разработку вируса в лаборатории и брешь в системе охраны, из-за которой и произошла утечка вируса.

Все сотрудники лаборатории погибают, но одному из них, охраннику Чарльзу Кэмпиону удается сбежать и вывезти семью за пределы штата. Через пару дней его "шеви" врезается в автозаправку города Арнетт, штат Техас. Владелец автозаправки Билл Хэпскомб и его работники вытаскивают из машины полуживого Кэмпиона, который умирает по дороге в больницу, успев впрочем, заразить и Билла и работников скорой помощи. Билл заражает своего двоюродного брата — офицера дорожной полиции. Так вирус оказывается за пределами штата и начинается неуправляемое заражение. Армия изолирует город, не чураясь расстрелов безоружных людей, но эти усилия пропадают втуне — «супергрипп», окрещённый журналистами «Капитаном Торчем», лавинообразно распространяется по стране и выходит за её пределы. Лишь 0,6 % людей не подвержены заражению; все заражённые умирают. Писатель через призму нескольких личных трагедий описывает распад общества, взрывы насилия, неспособность правительства и армии остановить пандемию и, в конце концов — гибель практически всего человечества. Погибают и многие выжившие, не в силах смириться с утратой любимых или будучи неспособными выжить в новом мире, где о себе приходится заботиться самому.

Стюарт Редман, одним из первых подвергшийся воздействию гриппа, имеет к нему иммунитет. После того как его насильно удерживают в специализированном центре в Стовингтоне, пытаясь создать лекарство, ему удается бежать после смерти всех сотрудников, одного из которых приходится убить лично. Он пересекается с интеллигентным профессором социологии Гленом Бейтманом, беременной студенткой колледжа Фрэнни Голдсмит и закомплексованным подростком Гарольдом Лаудером, которые хотели добраться в ЦКЗ, и отговаривает их от этого. Ларри Андервуд, разочаровавшийся в жизни поп-музыкант, который стал популярным незадолго до начала эпидемии, после смерти матери, идёт по их следам. Стью и Фрэнн, к разочарованию Гарольда, тянет друг к другу, и они становятся любовниками. Отвергнутый Гарольд затаивает обиду.

Всех героев объединяют общие сны, в которых они видят 108-летнюю негритянку по имени Абагейл Фримантл из городка Хэмингфорд-Хоум, штат Небраска. Следуя своим снам, они приходят к этой женщине — самому старому человеку на планете. Матушка Абагейл становится их духовным лидером; она приводит группу в город Боулдер штата Колорадо, куда стекаются и другие выжившие, привлеченные её телепатическими воззваниями. К ним присоединяется Ник Эндрос, глухонемой помощник шерифа из Шойо, штат Арканзас, и Том Каллен, добросердечный умственно отсталый парень из города Мэй, Надин Кросс, старая дева и бывшая воспитательница в детском саду в Нью-Гэмпшире, а также Ральф Брентнер, добродушный фермер из Оклахомы. Объединившись в Боулдере, герои пытаются построить обновленное общество, нарекают свои земли Свободной зоной, организуют похоронные бригады и восстанавливают подачу электричества.

В то же самое время на западе «тёмный человек», называющий себя Рэндаллом Флэггом, обладающий паранормальными способностями, пытается построить собственное государство из людей, призванных насланными им видениями. Его силы многократно превосходят силы матушки Абагейл, но использует он их во зло; собранные им люди поклоняются ему, как мессии, и с радостью подчиняются его фашистской диктатуре. Наркоманов он распинает на крестах. Флэгг спасает от голодной смерти Ллойда Хенрида, запертого в тюрьме и занимавшегося каннибализмом, сделав его своей правой рукой. Пироман по прозвищу Мусорный Бак, после уничтожения нефтяных резервуаров и встречи с безумцем по кличке Малыш, присоединяется к группе Флэгга в Лас-Вегасе и становится специалистом по оружию. Флэгг готовится к войне с Боулдером.

Матушка Абагейл получает видение, из которого понимает, что из-за испытываемой гордыни ей необходимо уйти в пустыню. Надин Кросс посещают сны, в которых ей видится Флэгг, сообщающий, что она обещана ему. Пытаясь сбросить с себя это бремя, она решает соблазнить Ларри Андервуда, но он не поддаётся на её уговоры и начинает встречаться с Люси Свон. Надин, объединившись с Гарольдом, решают уничтожить Совет Свободной зоны, в который входят множество ключевых деятелей Боулдера. Незадолго до этого совет посылает троих разведчиков в Лас-Вегас, чьи личности держатся в секрете от остальных. Гарольд устанавливает бомбу в здание, в котором должно было состояться заседание Совета, и взрывает её, покинув Боулдер с Надин. Так как в то же время возвращается матушка Абагейл, большинство жертв удается избежать, однако от взрыва погибает Ник. Перед смертью от истощения матушка Абагейл сообщает «божью волю» — Стю, Ларри, Глен и Ральф должны отправиться в Лас-Вегас, чтобы уничтожить Флэгга.

Флэгг вычисляет двух шпионов, но они погибают, не успев раскрыть личность третьего — Тома Каллена. По пути в Вегас Гарольд поскальзывается и падает с обрыва, ломая себе конечности. Надин сообщает ему, что все это было подстроено Флэггом с самого начала. Гарольд, раскаиваясь в содеянном, погибает. Надин встречает Рэндалла, и он занимается с ней сексом, в процессе чего она теряет рассудок. Он представляет её общине как мать своего будущего ребёнка. Во время одного из озарений Надин провоцирует Флэгга, и он в приступе ярости выкидывает её из окна здания. Надин умирает, разбившись о мостовую. В безграничной власти Флэгга начинают сомневаться, люди начинают покидать город. По пути Стю ломает ногу, и остальные спутники решают его оставить. Ларри, Глена и Ральфа берут в плен люди Флэгга. Глена за непослушание убивает Ллойд. Флэгг решает прилюдно четвертовать пленников. В это время в город возвращается Мусорный Бак, раздобывший ядерную бомбу.

Флэгг не в силах контролировать созданный им энергетический шар, который он использовал для испепеления одного из восставших. Шар обретает форму руки, которую в видениях герои называли «рука бога», подлетает слишком близко к бомбе и провоцирует взрыв, в результате которого погибают почти все жители Лас-Вегаса. Флэгг обретает форму бесформенного чудища и исчезает за миг до взрыва. Умирающего Стью обнаруживает Том Каллен и выхаживает его. Они возвращаются в Боулдер вскоре после того, как Фрэнни родила ребёнка. Ребенок заболевает вирусом «Капитана Торча», однако со временем излечивается от него. Все понимают, что вновь рождающиеся дети могут обрести иммунитет к супергриппу. Стью и Фрэн решают покинуть Боулдер и уехать в Окангвит. Эпилог романа повествует о том, что Флэгг пережил ядерный взрыв и просыпается где-то в южном полушарии. Он восстанавливает свои прежние силы, память и начинает собирать новых последователей.

Создание

Идея

Кинг начал работать над романом через месяц после окончания «Сияния» в Боулдере, Колорадо. Первые идеи касательно новой книги, которую Стивен озаглавил как «Дом на Валью-стрит», были связаны с делом Патриции Кэмпбелл Херст. Книга задумывалась как роман, в котором под вымышленными именами повествуется о реальных событиях — о похищении, «промывании мозгов», участии в ограблении банка и перестрелке в убежище Симбионистской армии освобождения. Отбросив эту идею, Кинг посмотрел сюжет об испытаниях химико-биологического оружия на мышах. Писатель также вспомнил о Дагуэйском инциденте</span>^ru_en, произошедшем в штате Юта — из грузовика, следовавшего к месту захоронения, выпала канистра с нервно-паралитическим газом, в результате чего погибло стадо, состоящее из трёх тысяч овец. Репортёр отмечал, что если бы ветер подул в сторону Солт-Лейк-Сити человеческие жертвы были бы неизбежны. Эти инциденты легли в основу книги.

Стивен воспринимал «Противостояние» как «Властелин колец», в котором действие разворачивается в Америке. Он на протяжении десятка лет хотел написать фэнтези-эпопею, в которой вместо хоббита — техасец (Стюарт Редман), в роли Тёмного Лорда — безумец (Флэгг), а функцию Мордора исполняет Лас-Вегас. По словам автора, книга родилась из строки «Тёмный человек без лица», которую он услышал от проповедника по радиопередаче, объединённой с лозунгом «Один раз в каждом поколении чума падет на них». Слушая Eagles, Кинг начал формировать концепцию тёмного человека, которого он первоначально прозвал Дональдом Дефризом</span>^ru_en. Автору нравилось погружаться в мир, в котором нет нехватки бензина, где Рэндалл Флэгг может превращаться то в волка, то в ворону, в мир, в котором идёт сражение за человеческие души.

Написание

«Противостояние» писалось с перерывами три года. Первый вариант книги был готов спустя шестнадцать месяцев после начала. Одним из наиболее серьёзных препятствий на пути к окончанию книги стал случайно попавшийся на глаза писателю роман «Выжившие» Терри Нейшна, автора «Доктора Кто». Произведение повествовало о вирусе, опустошившем мир. «Отлично, меня опередили», — сокрушался Кинг. Сам писатель проводил аналогию с произведением «Земля пребывает вовеки» Джоржа Стюарта. Несмотря на конкурентов, писатель завершил работу: «Возникло такое чувство, словно у меня открылась язва желудка и единственный способ остановить кровотечение — дописать книгу, а иначе я просто умру». Порой писателю казалось, что он никогда не сможет завершить начатое: «Я утешал себя: еще страниц сто, и ты увидишь свет в конце туннеля…» В компании друзей Кинг стал называть роман «карманным Вьетнамом». Себя писатель сравнивал с Робертом Блохом, после смерти которого помнили лишь то, что Блох написал роман «Психо». «Когда мое имя появится в блогах, оно будет иметь отношение к вирусу H1N1: "Это был парень, который думал о гриппе!"».

Так как «Противостояние» создавалось в конце энергетического кризиса 1970-ых, у писателя было сформировано отчётливое видение мира, который он описывал. Исписав 500 страниц, Стивен почувствовал, что не знает, как продолжить книгу. Он мог бы бросить черновики незаконченными, как не раз поступал до этого, но его остановило то количество времени и творческой энергии, которое было потрачено на эту работу. Кризис миновал спустя множество недель и ответ на поставленный вопрос пришёл ночью. Кинг понимал, что запустил слишком много сюжетных линий и сосредотачивался на большом количестве персонажей. Он решил послать выживших из Боулдера в Лас-Вегас, где произойдёт взрыв, уничтожающий большую часть героев. Приняв это озарение и обдумав его в течении трёх дней, Кинг решил устроить ещё один взрыв — использовав бомбу в шкафу Ника Эндроса, после чего завершил первый вариант произведения за девять недель.

Попытавшись подробнее разобраться в причинах писательского барьера, Стивен выделил главную причину — положительные герои начинали «технологический путь к смерти». Они запускали коротковолновые передачи, со временем могли восстановить телефонную связь и даже телевидение, что отвлекало их от исполнения «воли божьей». Попытки научиться заново водить реактивные бомбардировщики в Лас-Вегасе были ожидаемы от отрицательных героев книги, однако чем дальше продвигалось произведение, тем меньше было отличий между «хорошими» и «плохими». Бомба же стала для всех своеобразной встряской. Основная идея «Противостояния» состояла в том, что насилие — часть натуры человека. Концовка романа говорит о том, что морали в нём нет, на вопрос Фрэн, будут ли люди извлекать уроки из своих ошибок Стью произносит: «Не знаю». «Иногда книги дают ответы, но не всегда, и мне не хотелось оставлять читателя, который прошел вслед за мной сотни страниц, с пустыми банальностями, в которые я сам не верю».

«Противостояние» подтверждало аксиому, в которой аполлониево общество разрушается дионисиевой силой — в данном случае штаммом супергриппа. Аполлониево состояние восстанавливается только к тому моменту, когда герои понимают, что способны иметь здоровых детей. Несмотря на апокалиптичную тематику, книга полна надежд, по выражению Альбера Камю: «Счастье тоже неизбежно». Многие в супергриппе видели влияние эпидемии СПИДа, хотя на момент публикации книги он ещё не был открыт. Писатель отмечал, что эти болезни действительно схожи, как будто супергрипп сошёл со страниц романа. «Капитан Торч» предположительно назван в честь прозвища Джерри Гарсии, вокалиста группы Grateful Dead, поклонником творчества которой является писатель. Впервые тематику супергриппа Кинг использовал в рассказе «Ночной прибой», который был опубликован в августе 1974 года в журнале Cavalier. Автор не уточнял, происходят ли события обоих произведений в одной вселенной. Работая над «Противостоянием», Стивен показал разрушительную часть своей личности. Автору нравилось устраивать пожары на бумаге, они казались ему гораздо более весёлыми, чем в реальности. Поэтому одной из любимейших для него сцен стал эпизод с Мусорным Баком, поджигающим нефтяные резервуары. Кинг чувствовал себя Александром Македонским, разрубающим гордиев узел, поскольку он видел возможность гибели социального прогресса от единственного удара.

Я люблю огонь, обожаю разрушения. Это здорово, это запретный плод, это возбуждает. С „Противостоянием“ я оторвался по полной — еще бы: стереть все человечество с лица планеты! Черт побери, это было весело! Настоящий кайф — смотреть со стороны, как в мгновение ока рушится установленный общественный порядок… Наверное, где-то внутри меня живет маньяк-террорист.

В описании одной из сцен книги, Лаудер оставил на странице дневника шоколадный отпечаток от батончика «Пейдей», хотя шоколад не входил в состав лакомства. В первые месяцы после издания романа читатели отсылали Кингу письма, отмечаю допущенную ошибку, которую исправили в более поздних изданиях, заменив сладость на Milky Way. Однако неточность оказалась для писателя пророческой — через какое-то время компания-производитель начала выпускать «Пейдей» с шоколадом. Появлялись слухи, что якобы автор намеренно допускал ошибки, проверяя поклонников на внимательность. Спустя годы, множество поклонников называли «Противостояние» лучшим в творчестве писателя. Кинг же считал подобное мнение печальным: «Обидно сознавать, что лучший твой роман был написан двадцать восемь лет назад». Он выделял этот роман среди немногих своих книг, которые можно отнести к литературному наследию, к тем произведениям, которые, вероятно, будут читать и после его смерти.

Персонажи

В книге задействовано порядка сотни персонажей. Стивен считал, что в героях книги присутствует чуткость, свойственная людям из рабочего класса. Образ Гарольда Лаудера был во многом списан с писателя, но в отличие от Кинга, Гарольд одинок, чувствует себя отвергнутым уродом, не способным понравиться ни одной девушке. Поначалу герой — запутавшийся в себе сердитый подросток. Под влиянием Флэгга он становится хладнокровным убийцей. Надин Кросс, поощряющая и практикующая различные сексуальные извращения с Гарольдом, «продаёт свою душу дьяволу» и становится тёмной пародией на Мадонну. Стью Редман предстает в романе как сильный, стоический мужчина, который был как свидетелем первоначального прорыва вируса, так и первым зарегистрированным человеком, обладающим к нему иммунитетом. На протяжении книги он становится лидером, защитником, голосом разума среди выживших Боулдера. Стью готов умереть во благо мира и своих друзей. Фрэнни Голдсмит в произведении выступает в качестве морального компаса во время жарких споров, символом чистоты и надежды на будущее. Её ребенок является воплощением неопределенности и мотивации к восстановлению общества. В расширенной версии в одной из сцен Фрэнн читает вестерн Бобби Андерсон, героини «Томминокеров». Ларри Андервуд в процессе романа преображается из наркомана и безответственного эгоиста в мученика, принимающего свою участь.

Рэндалл Флэгг является одним из многочисленных воплощений архетипичного злодея во вселенной Стивена Кинга. Впервые в книге он упоминается шагающим по автостраде из Айдахо в Неваду. Он — высокий мужчина неопределенного возраста c лицом, преисполненным зловещей весёлости, одетый в куртку, линялые джинсы и ковбойские сапоги. Матушка Абагейл называла его другом Сатаны, не человеком, сверхъестественным существом. Он обладает множеством магических способностей — передавать тёмные сны, посылать Глаз для слежки, подчинять своей воле животных, левитировать, убивать силой мысли, испускать огненные лучи. Он может выглядеть как нормальный мужчина, однако часто его лицо становится дьявольским, а глаза начинают светиться в темноте. Флэгг собирает приспешников исключительно с целью преклонения. Ближе окончанию романа он начинает терять уверенность в себе, когда к нему возвращаются воспоминания до эпидемии супергриппа. В расширенной версии романа, Флэгг после взрыва ядерной бомбы просыпается где-то в тропиках. Он не знает, где находился, однако «место, где ты решил принять бой значения никогда не имело. Главное, что ты здесь… и всё еще на ногах». В описании финальной сцены с участием персонажа присутствуют отсылки к песне «The End».

Писатель признавался, что образ героя пришёл к автору в студенческом кафе во время работы над стихотворением «Тёмный Человек» (англ. The Dark Man). Кинг представлял героя как харизматичного, чрезвычайно привлекательного человека, склоняющего людей к худшему. «Он пришел ко мне из ниоткуда, этот парень в ковбойских сапогах<…> и он никогда не покидал мой ум<…> Он был там, на самом деле, с самого начала моей писательской карьеры — всегда был вокруг». Внешность Флэгга постоянно меняется, поэтому он может выглядеть и как Тони Кёртис, и как Джастин Тимберлейк. Обыденность его одежды используется как способ обмана, выдавая героя за «одного из нас». Работая над второй редакцией «Стрелка», Кинг решил связать Флэгга с антагонистом цикла Тёмная башня, посчитав что Уолтер, он же Человек в Чёрном, и Флэгг — одно и то же лицо. Позже этот персонаж стал главным антигероем в романе «Глаза дракона», пытавшимся захватить власть в королевстве Делейн. С циклом Тёмной башни роман связывает и место действия «Колдуна и кристалла», в нём путешествие Роланда происходит в уже погибшем мире «Противостояния».

Публикация

Противостояние двух городов: Лас-Вегаса (вверху) и Боулдера (внизу)

Книга, весом в двенадцать с половиной фунтов и объёмом в 1200 страниц была направлена в Doubleday. Издатель посчитал роман чересчур длинным. По подсчётам бухгалтерии, с учётом производственных затрат и усреднённых продаж четырёх предыдущих романов, предельная цена книги в переплёте не могла составлять более 12 долларов 95 центов. Технология обработки предполагала использование клея вместо тканевого переплёта, что накладывало определенные ограничения на предельный размер книги. Типографский пресс Doubleday был рассчитан максимум на 800 страниц. Учитывая эти факторы, писателю заявили, что роман должен быть сокращен на 400 страниц, и эту работу может выполнить либо сам автор, либо штатный редактор. Кинг решил всё сделать самостоятельно. Doubleday отказались издавать книгу в первоначальном варианте, также была отклонена идея выпуска романа в формате двух томов. Сдав «Противостояние», Кинг исполнил свои обязательства по контракту, после чего отказался от работы с издательством. Книга была издана в сентябре 1978 года тиражом в 35 тысяч экземпляров. За эту работу Кинг получил 1,5 млн. долларов гонорара. В списки бестселлеров книга не попала.

К 1990 году Кинг нехотя вернулся к сотрудничеству с Doubleday с целью издания несокращённой версии романа. Этому поспособствовало несколько факторов — во-первых де-юре права находились всё еще у этого издателя, во-вторых, после слияния с другими фирмами у организации сменилось руководство. Писатель восстановил сто тысяч слов, добавил новое начало и концовку. У Стивена оставалась как оригинальная печатная рукопись, набранная на печатной машинке IBM Selectric, так и вырезанные фрагменты в текстовом редакторе. Обновив даты событий, он сместил время действия на десять лет вперёд с 1980 на 1990 год, добавил новый материал, изменил культурные отсылки и переписал несколько глав. Кинг надеялся, что увеличение и без того не маленькой книги не будет расцениваться как потворство хорошо продаваемому автору. Эта версия увидела свет из-за многочисленных просьб читателей: «Я бы этого не сделал, если бы не считал, что те куски, которые пришлось выбросить из исходной рукописи, обогащают роман, и я был бы лжецом, если бы не признался, что мне любопытно, как будет принята полная версия», — отмечал Кинг.

Книга под названием «Противостояние: полное издание без сокращений» (англ. The Stand: The Complete & Uncut Edition) содержала 12 чёрно-белых иллюстраций Берни Райтсона, художника в жанре фэнтези. Иллюстрации появились исключительно благодаря достигнутой договоренности между автором и художником. Кинг лично оплатил заказ, что, впрочем, не помешало Райтсону вести переговоры с Doubleday о продаже прав на публикацию. Райтсон был поражен щедростью Стивена, и пояснил, что он «не имел никакого интереса воспользоваться ситуацией в финансовом отношении». Компания считала, что книга не будет иметь коммерческого успеха, однако она не учитывала мифологию романа и многолетнее ожидание, подстегиваемое слухами о существовании полной версии. Их сомнения оказались беспочвенными — роман отлично продавался, несмотря на высокую цену в 24,95 $ и внушительный объём. Первый тираж этой версии составил 500 тысяч экземпляров. По итогам 1990 года было продано 653 828 копий романа. Всего в США книга разошлась тиражом в 4,5 млн копий. По количеству текста эта версия романа считается самой объёмной работой автора. В 2014 году издательство Cemetery Dance Publications объявило, что роман выйдет в обновлённом негабаритном издании на плотной бумаге с новым предисловием, вместе с пятью работами писателя, издававшимися Doubleday с 1974 по 1983 год.

Впервые на русском языке роман увидел свет в 1993 году. Издательство «Кэдмэн» выпустило книгу в двух томах в переводе Алексея Медведева под названием «Армагеддон». Текст при этом был сокращен примерно на треть. Позже произведение в этой вариации появлялось под наименованием «Последний рубеж». В 1995 году роман вышел в полной версии под названием «Исход». Переводчик в издании указан не был, эта версия издавалась всего раз (по предположению Эрлихмана, перевод принадлежал Ф. Сарнову). В 1997 году появилось две версии перевода Ф. Сарнова — в издательствах «АСТ» и «Мир», при этом одна из них содержала 78 глав, другая — только 73 главы. Именно сокращенную версию впоследствии неоднократно переиздавали. Выход полной версии романа в новом переводе Виктора Вебера произошёл в 2012 году. В том же году на английском языке вышла и аудиокнига. Текст читал Гровер Гарднер.

Критика

Номинации

Год	Премия	Категория	Лауреаты	Результаты
1979	«Балрог»	Лучший роман	«Противостояние»	Номинация
	«Локус»	Лучший роман	«Противостояние»	Номинация
	«Гэндальф»	Лучшая фантастика книжного формата	«Противостояние»	Номинация
	«Всемирная премия фэнтези»	Лучший роман	«Противостояние»	Номинация
1980	«Балрог»	Лучший роман	«Противостояние»	Номинация
1991	«Локус»	Лучший роман жанра «ужасы»/«тёмное фэнтези»	«Противостояние: полное издание без сокращений»	Номинация

Отзывы

«Противостояние» называли величайшим, лучшим, и, вероятно, самым популярным и самым любимым поклонниками романом Кинга. Книгу неоднократно упоминали в различных рейтингах. По результатам голосования, организованного журналом Rolling Stone, роман в десятке лучших произведений автора занял первое место. Журнал Locus в 1987 году поставил его на 23 место в списке фантастических романов всех времён, National Public Radio — на 25 строчку из сотни научно-фантастических книг, Time — на второе место в десятке постапокалиптических книг. Согласно опросам британских читателей, проведённым в 1996 году и организованным каналом Channel 4 совместно с сетью Waterstones, «Противостояние» заняло 73-ю позицию в рейтинге «Книги столетия» (англ. Books of the Century). Произведение расположилось на 29-й позиции в читательском рейтинге сотни лучших романов, организованном Modern Library</span>^ru_en, и заняло 6-е место в списке лучших книг второго тысячелетия по версии Amazon (англ. Amazon Best of Millennium Poll). В числе 200 лучших книг по версии BBC роман находится на 53 месте. Полная версия романа достигла первого места в списке бестселлеров газеты The New York Times, продержавшись в нём 35 недель.

Книга появилась на пике творческой формы писателя. В первой части романа Кинг рисует масштабную картину происходящего, в которой Америка превращается в призрак прежнего мира. Постепенно постапокалипсис приобретает мистические черты с христианской направленностью. Кинг талантливо изображает несколько десятков персонажей, совершающих своеобразное паломничество через страну. Вторая часть романа, в которой раскрывается предательство одного из героев, становится ближе к психологическому триллеру. Третья же часть по своей концепции сражения с Флэггом напоминает аналог «Возвращения короля». Особо близки к творчеству Толкина заключительные шестьдесят страниц романа, в которых трое героев изо всех сил пытаются вернуться домой, по возвращению поняв, что изменился не только мир вокруг, но и они сами. Многие критики считали «Противостояние» эпичной историей о борьбе добра и зла.

В романе присутствуют романтические линии, пророчества, аллегории, фантастика и реализм. Расширение книги привело к более глубокому раскрытию персонажей, добавило внутренних диалогов и духовного самоанализа. Произведение сравнивали с ветхозаветной книгой Иова. К числу литературных достоинств критики относили увлекательность и содержательность, удачно показанную сатиру на современное общество. На фоне подобных романов, «Противостояние» выделяется актуальностью поднятых проблем, живыми персонажами. Новое начало расширенного издания добавляет истории правдоподобия, а обновлённое окончание оставляет возможность для написания продолжения. Среди слабых сторон книги — схематичность антагониста и затянутость отдельных эпизодов романа. Грейди Хендрикс к числу наиболее серьезных проблем книги относил сюжетный дуализм, в котором есть чёткое деление на белое и чёрное, а также вездесущее подталкивание действия в виде бога из машины, особо заметное при появлении ядерной бомбы. Вадим Эрлихман отмечал, что в обилии персонажей были и свои минусы — к концу романа они «начинали путаться под ногами», из-за чего от них пришлось избавиться «притянутым за уши трюком» в виде взрыва.

Профессор Гарвардского университета Роберт Кейли со страниц The New York Times насмешливо отзывался о размере книги, вопрошая, что может быть больше «Улисса», «Моби Дика» и «Войны и мира»: «Если вы предположили Библию или телефонный справочник Манхэттена, то вы ошиблись». Роман содержит множество отсылок к американским культурным иконам, сталкивая «Закон Лос-Анджелеса» и «Волшебника страны Оз», «В дороге» и «Гроздья гнева», Гекльбери Финна и Рэмбо. По его мнению, литературные аллюзии в романе выглядят как литературный эквивалент мегамонополии, в которой владелец напоказ выставляет фирменные бренды, чтобы показать важность недавно купленного актива. Некоторые авторы видели в романе метафору плачевного состояния дел в США. Советский критик Николай Пальцев отмечал, что действие одного оружия массового уничтожения делает неизбежным применение другого — такова цепная реакция насилия, возведённого в принцип технологической целесообразности. Опрометчивое использование военными экспериментального оружия, приводящее к уничтожению мира, роднит «Противостояние» с «Туманом».

Адаптации

Мини-сериал

Кинг видел в роли Рэндалла Флэгга Роберта Дюваля, а также считал, что из Брюса Спрингстина вышел бы любопытный Ларри Андервуд. Когда автор стал писать сценарий, он предполагал, что адаптация будет воплощена в жизнь в форме театральной постановки. Однако итоговый вариант скрипта, несмотря на множественные сокращения, всё равно был очень длинным. Стивен обсуждал с Джорджем Ромеро возможность съёмок двух фильмов, однако позже поступило предложения от телеканала ABC о создании мини-сериала. Кинг согласился, кардинально поменяв свой подход к кинопроизводству. Он занял пост второго продюсера и присутствовал на площадке практически всех 125 дней съёмок. Режиссёром сериала был назначен Мик Гаррис. «Из всех кинопроектов, которыми я занимался, „Противостояние“ — самый важный. Я вложил в него огромное количество труда и усилий, которые стоят двух или даже трех любых моих романов», — заявлял писатель.

Сын Кинга, Джо Хилл, взяв академический отпуск, присоединился к съемочной группе в качестве ассистента режиссёра. Сам писатель сыграл эпизодическую роль Тедди Вайзака. Стивен отмечал, что ему «в кои-то веки» досталось необычное амплуа, поскольку после «Калейдоскопа ужасов» он получал только однотипные роли. Впервые четырехсерийный мини-сериал транслировался ABC 8 мая 1994 года. Его показ поднял продажи книги и она вновь вернулась в список бестселлеров. Сериал получил благоприятные критические отзывы. Кинг называл вездесущих цензоров «упёртыми уродами». Писателя мало волновали разного рода правки, пока один случай не переполнил чашу его терпения: «[...] мы добрались до сцены, где моя героиня произносит следующую фразу: “Раз тебе так важна работа – не выпускай ее из рук и засунь поглубже в жопу!” Как мне кажется, слово “жопа” небезызвестно и весьма употребимо на телевидении, но цензоры заявили мне, что это не пройдет никогда. Видимо, процесс помещения работы в жопу слишком будоражил их сознание. Поэтому в фильме вы услышите лишь: “…и засунь ее поглубже!” Но знайте: я всегда был за "жопу"».

Кинофильм

Первые новости о появлении кинофильма появились в январе 2011 года, когда Warner Bros. и CBS Films анонсировали экранизацию романа, которую они планировали снять в духе сериала «Остаться в живых» и творчества группы Anthrax. Студия рассматривала возможность съёмок трилогии и вела переговоры с Дэвидом Йейтсом. К проекту присоединился Стив Кловз в качестве сценариста, однако уже к октябрю и Йейтс и Кловз отказались от работы. Режиссёр мотивировал это тем, что несмотря на всю любовь к творчеству писателя и к «Противостоянию» в частности, он не мог «поставить такой фильм, который в конечном счёте студия надеялась получить». Дэвид выразил мнение, что к экранизации больше бы подошёл формат сериала. На смену ему пришёл Бен Аффлек, который спустя непродолжительное время покинул проект из-за участия в фильме «Бэтмен против Супермена: На заре справедливости». Его преемником был назначен Скотт Купер, отказавшийся от своего поста из-за творческих разногласий. По слухам Купер настаивал на рейтинге R, в то время как студия требовала рейтинг PG-13.

Переговоры велись с Полом Гринграссом, однако режиссерское кресло досталось Джошу Буну, которому предстояло переработать сценарные наработки Стива Кловза и Дэвида Кайганича. Бун пообещал снять трехчасовую картину с рейтингом R, актёрским составом «класса А» и 87-миллионым бюджетом. После планы по съёмкам неоднократно менялись — то студия дала карт-бланш на четыре фильма, то посчитала квадрологию рискованной и решила обратиться к телевидению. Showtime в сотрудничестве с Warner Brothers планировали выпустить 8 эпизодов сериала, которые подготовят зрителя к полнометражному фильму и позволят охватить больше событий книги. По сути от успеха сериала и зависело появление полного метра. К проекту присоединился Мэттью Макконахи, получив роль основного антагониста — Рэндалла Флэгга, хотя изначально режиссёр хотел, чтобы он сыграл Стюарта Редмана.

Так и не дождавшись начала съёмок, Бун занялся экранизацией другого произведения Кинга — романа «Возрождение», а работа над сериалом прекратилась. В интервью создатели сообщали, что одновременная мировая премьера фильма и сериала были бы «логистическим кошмаром» и эта идея была «выброшена за борт». Права на картину перешли от Warner Bros. к CBS Films, однако финансирование на съёмки не выделено, окончательное количество фильмов не определено. Продюсер Рой Ли сообщал о возможности постановки двух картин. Производство адаптации находится в режиме ожидания приблизительно вплоть до 2017 года.

Комикс

Расширенная версия романа была адаптирована в формате комикса, который выпускался Marvel Comics c 10 сентября 2008 года по 11 января 2012. За сценарий отвечал Роберто Агирре-Сакаса</span>^ru_en, а за художественное оформление — Майк Перкинс</span>^ru_en. Это был второй проект, в котором Стивен сотрудничал с Marvel — до этого он дал согласие на выпуск комикса по циклу «Тёмная Башня». События книги уместились в тридцать один выпуск. «Нет ничего более интересного и приносящего больше удовольствия, чем видеть как твоя старая работа обретает новую жизнь», — заявлял Кинг. Главный редактор Marvel считал саму возможность визуализации эпопеи невероятно волнующей. Благодаря соглашению с Random House</span>^ru_en и Doubleday Broadway Publishing Group, в 2010 году комикс появился в книжных магазинах в твёрдом переплёте. У писателя есть свое рода камео в комиксе — художник фактически срисовал бойфренда Фрэнни, Джесси с фотографий Кинга. Адаптация была благосклонно встречена критиками, хвалившими глубокую интерпретацию повествования с грамотными диалогами, а также визуальную реалистичность.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Jenifer Paquette. [books.google.ru/books?id=U25SObo3cpoC&pg Respecting The Stand: A Critical Analysis of Stephen King's Apocalyptic Novel]. — McFarland, 2012. — 191 с. — ISBN 9780786491001.
• Anthony Magistrale. [books.google.ru/books?id=i2WqayrpCuQC&printsec A Casebook on The Stand]. — Wildside Press LLC, 1992. — 210 с. — ISBN 9781557422514.

Ссылки

• StephenKing.com. [stephenking.com/library/novel/stand_the.html The Stand] (англ.). — Страница произведения на официальном сайте Стивена Кинга. Проверено 15 марта 2015. [web.archive.org/web/20160304201049/stephenking.com/library/novel/stand_the.html Архивировано из первоисточника 4 марта 2016].
• Стивен Кинг.ру. [www.stephenking.ru/books/book10.php Противостояние] (рус.). — Страница произведения на сайте поклонников Стивена Кинга. Проверено 15 марта 2015. [web.archive.org/web/20160315060317/stephenking.ru/books/book10.php Архивировано из первоисточника 15 марта 2016].

Литература   Стивен Кинг   США

Отрывок, характеризующий Противостояние (роман)

Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.