Роман I Лакапин
| Роман I Лакапин Ρωμανός Α΄ Λακαπήνος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета Романа I Лакапина</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 920 — 944 | ||
| Предшественник: | Константин VII | |
| Преемник: | Константин VII | |
| Вероисповедание: | Христианство | |
| Рождение: | ок. 870 Лакапе, Каппадокия | |
| Смерть: | 15 июня 948 Принцевы острова | |
| Род: | Македонская династия | |
Рома́н I Лакапи́н (Рома́н Лекапе́н; греч. Ρωμανός Α΄ Λακαπήνος; ок. 870 — 15 июня 948) — византийский император с 920 по 944 год.
Содержание
Биография
Происхождение
Роман I Лакапин происходил из армянских[1][2] крестьян. Его отцом был Феофилакт по прозванию Авастакт, что означает «невыносимый».
Перешёл в византийское православие и дослужился до начальника императорского флота в чине друнгария[3].
Приход к власти
Во время малолетства императора Константина VII сменилось несколько регентов, принёсших Византийской империи только несчастия. Честолюбивый Роман, командовавший флотом, хитростью и насилием, но почти к всеобщему удовольствию, захватил власть. В 919 он стал великим гетериархом (командиром варяжской наемной гвардии) и выдал свою дочь Елену за императора, после чего Роман стал носить новый титул «василеопатор», то есть «отец царя», передав командование гвардией своему сыну Христофору. Сослав мать императора, Зою Карбонопсину, в монастырь, Роман заставил зятя возвести его в сан кесаря и был коронован патриархом Николаем (17 декабря 920). Мало того, три сына его: Христофор, Стефан и Константин, и внук Романа один за другим были венчаны на царство, а четвёртый сын Феофилакт недостойно занимал патриарший престол; добродушный, учёный законный царь Константин VII получил пятое место, после Лакапинов. Искушенный в интригах, Роман I Лакапин легко раскрывал направленные против него заговоры и немилосердно губил своих врагов.
Внутренняя политика
Внутренняя деятельность Романа Старшего (как его называют в отличие от Романа II Младшего) была чрезвычайно важна. Он начал (922) борьбу против земельно-чиновной аристократии (властелей, δυνατοί) за спасение мелкого землевладения стратиотов. Роман наметил три важные меры в защиту крестьянского землевладения (убогих, πένητες), поглощаемого чиновными помещиками:
- πσοτίμησις, то есть право родственников и соседей на предпочтительную покупку отчуждаемого имения;
- запрещение властелям приобретать что-либо от убогих каким бы то ни было способом;
- принудительное обратное отчуждение «воинских участков», незаконно захваченных властелями[4]
Этими мерами был задержан социально-экономический процесс, грозивший поглотить все мелкое землевладение, главный источник воинской и финансовой силы империи, и подточить права верховной власти.
Внешняя политика
Внешняя политика империи имела при Романе успех только на Востоке. Армянский полководец Иоанн Куркуас в течение 22 лет (920—942) взял более 1000 крепостей и отодвинул границу империи от реки Галиса до Евфрата и Тигра. Критский пират Лев Триполийский был уничтожен в морском сражении при Лемносе (924); это освободило острова и побережья от постоянной опасности. В 928 пали Феодосиополь и Эрзерум, в 934 разрушена крепкая Мелитена, в 942 взяты Дара и Низибис, а жителей Эдессы Куркуас заставил выдать нерукотворный образ Христа, который, при громком ликовании народа, был перенесён клиром в столицу. Армянские и иверийские князья, освободившиеся от ига халифата, стали союзниками и клиентами империи, которая поддерживала династию Багратидов и награждала чинами и пенсиями мелких владетелей Армении и Иверии. Так на Востоке возникли аванпосты, отражавшие варваров.
Из других соседей империи самыми опасными были болгары. Симеон, сделавший значительные завоевания во Фракии и Македонии, называл себя «царём болгарским и автократором ромейским» и возвёл преславского архиепископа в болгарские патриархи. В сентябре 924 Симеон снова появился под стенами Константинополя, и царь Роман I Лакапин при личном свидании с ним должен был играть унизительную роль. Вскоре, однако, сын Симеона, Пётр, которому угрожали союзники империи, государи захлумский, хорватский и сербский, к которым присоединились ещё призванные Византией мадьяры и печенеги, и принужденный бороться с врагами своей династии в самой Болгарии, заключил с империей мир, по которому Византия признала независимость болгарской патриархии (это был ловкий ход византийского кабинета, связывавший болгарскую национальную церковь с её православной метрополией и разрушавший все связи с Римом) и согласилась на ежегодную дань, уступив земли до Стримона и Родопских гор, завоеванные Симеоном I; Пётр женился на внучке Романа, Марии (927). Этот союз развязал империи руки и дал ей возможность сосредоточить свои силы в Малой Азии, против халифата.
Венгры иногда призывались империей против болгар, но часто воевали против своей союзницы. Так, в 934 и 943 они опустошали Фракию и заставили империю откупаться золотом. С печенегами Византия обращалась предупредительно и искала их союза против болгар, венгров и особенно против русов, совершивших при Романе I Лакапине два похода на Царьград под начальством князя Игоря (941 и 944).
Африканские и сицилийские арабы, возобновив свои нападения на Южную Италию, захватили и разрушили Тарент. Владения императора страдали также от лангобардских князей Беневенто и Салерно. Отчасти золотом, отчасти мирными и союзными договорами с итальянским королём Гуго (935) и фатимидом Обейд Эль-Махди (930) Роману I Лакапину удалось обеспечить спокойствие южной Италии.
Свержение с престола
Постоянные заговоры с целью освободить Константина VII от опеки Лакапинов не приводили ни к чему. Роман I Лакапин пал жертвой заговора в собственной семье. Его сыновья Стефан и Константин, может быть с ведома и одобрения Константина VII, восстали против отца, арестовали его 16 декабря 944 и сослали в монастырь на остров Проти, один из Принцевых, где он и умер в 948 году. Однако уже 27 января 945 года оба заговорщика были свергнуты и отправлены в монастырь к отцу, принявшему их, по рассказу Лиутпранда, с горькими насмешками. Роман и его сыновья похоронены не в церкви Двенадцати Апостолов, как прежние императоры, а в основанном ими константинопольском монастыре Мирелейон.
Напишите отзыв о статье "Роман I Лакапин"
Примечания
- ↑ John H. Rosser. Historical Dictionary of Byzantium. — 2-е изд. — Scarecrow Press, 2011. — С. 52.:
Beginning in the sixth century, Armenians emigrated to Byzantium in great numbers, becoming the most assimilated of any ethnic group, while, at the same time, maintaining their distinct literature, religion, and art. Thousands of Armenian soldiers served in imperial forces, and a number of important military leaders and civil administrators were Armenian, including emperors Leo V, Basil I, Romanos I Lekapenos, and John I Tzimiskes.
- ↑ Роман I Лакапин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ [www.hrono.info/biograf/bio_r/roman1lakapin.php Роман I Лакапин]
- ↑ Васильевский В. Г., «Материалы для истории византийского государства», «Журнал Мин. Народного Просвещения» т. CCII, отд. 2, стр. 175—188
Литература
- Роман I Лакапин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Дашков С. Б. Императоры Византии. — М., 1997.
- Рыжов К. В. Все монархи мира. Древняя Греция. Древний Рим. Византия. — М., 2001.
Отрывок, характеризующий Роман I Лакапин
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
