Зоя (византийская императрица)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Зоя.
Зоя Порфирородная
греч. Ζωή Πορφυρογέννητη<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Мозаика собора Святой Софии, Константинополь</td></tr>

Византийская императрица
20 апреля 1042 — 11 июня 1042
Предшественник: Михаил V
Преемник: Константин IX
 
Рождение: ок. 978
Константинополь
Смерть: Константинополь
Род: Македонская династия
Отец: Константин VIII
Мать: Елена Алипина
Супруг: 1) Роман III Аргир (с 1028 до 1034)
2) Михаил IV Пафлагон (с 1034 до 1041)
3) Константин IX (с 1042 до 1050)
Дети: Своих не было. Усыновлен Михаил V Калафат.

Зо́я Порфироро́дная (ок. 978 — июнь 1050) — самодержавная византийская императрица в 1042 году, дочь императора Константина VIII, супруга трёх византийских императоров (Романа III Аргира, Михаила IV Пафлагона, Константина IX Мономаха), взошедших на престол благодаря браку с ней. После смерти второго мужа была насильно пострижена в монахини, но в результате народного бунта оставила монашество и вместе со своей сестрой Феодорой встала во главе империи, а затем в третий раз вышла замуж. Умерла бездетной.

По словам историка Шарля Диля, история императрицы Зои — «несомненно, одна из самых пикантных, какие только сохранились в византийских летописях, и одна из наиболее нам известных»[1].





Биография

Зоя была второй дочерью императора Константина VIII и его жены Елены Алипины. Родилась около 978 года. Поскольку её отец был соправителем императора Василия II, она получила титул Багрянородной, то есть рождённой в императорских покоях.

У Михаила Пселла сохранилось описание её внешности[2]:

роста не очень высокого, с широким разрезом глаз под грозными бровями и носом с еле заметной горбинкой, волосы у неё были русые, и всё тело сверкало белизной.
Зоя не занималась типичным для женщин рукоделием, посвящая свободное время изготовлению косметики[3]: «одно только увлекало её и поглощало всё внимание: изменять природу ароматических веществ, приготовлять благовонные мази, изобретать и составлять одни смеси, переделывать другие»[4]. В её покоях находились многочисленные ступки, реторты, горны и прочая химическая аппаратура, причём отдавалась она этому занятию с таким усердием, что каждый из её слуг имел особую «специализацию» — так, на одного было возложено помешивание кипящих составов, на другого — их розлив и закупорка и т. д. Зоя, привыкнув к жаре и влажности, царившим в её покоях, неохотно покидала дворец и не любила ни пеших, ни конных прогулок на свежем воздухе. Один из византийских медицинских трактатов содержит рецепт «мази Зои-царицы» из фиников, слив, изюма, инжира, луковиц лилий и мёда[5].

Это увлечение позволило Зое до глубокой старости сохранить внешнюю молодость. По словам Пселла, «достигнув семидесяти лет, она сохранила лицо без единой морщинки и цвела юной красотой, однако не могла унять дрожи в руках, и её спина согнулась»[6]. Заботясь о своей внешности, Зоя также была достаточно чувствительна к комплиментам по поводу своей красоты, щедро одаривая такого рода льстецов. Не оставалась она равнодушной и к похвалам в адрес её семьи и особенно своего дяди императора Василия II.

О ранних годах жизни Зои известно немногое. Известно, что император Василий II очень хорошо относился к своей племяннице[7]. Предположительно[к 1] в 1001 или 1002 году она была избрана в жёны императору Священной Римской империи Оттону III[8]. Однако брак не состоялся из-за смерти Оттона: его невесте, не успевшей добраться до Бари, пришлось вернуться в Константинополь. В 1027 году руки Зои для своего десятилетнего сына Генриха просил император Священной Римской империи Конрад II, но император Константин VIII не дал на это согласия[9].

У Зои было ещё две сестры, младшая Феодора и старшая Евдокия, которая после тяжёлой болезни стала монахиней. Согласно Пселлу, мать Зои скончалась вскоре после рождения Феодоры. Император Константин не стал жениться вторично, упустив возможность обзавестись сыном и наследником.

Брак с Романом Аргиром

В современной историографии выдвигается предположение, что Константин VIII питал глубокое отвращение к обычаю, по которому престол, в отсутствие детей мужского пола, передавался по женской линии, в то время как полноправным членом императорской семьи становится чужак — муж царствующей императрицы. Поэтому, затянув решение вопроса о престолонаследии буквально до последнего момента, в 1028 году, во время предсмертной болезни, Константин VIII всё же решил выдать замуж хотя бы одну из дочерей.

Младшая, Феодора, отказалась от брака, вызванного династическими соображениями[к 2], и выбор отца пал на Зою, которой в то время исполнилось уже 50 лет[к 3]. Вначале император хотел выдать её за одного из крупнейших византийских землевладельцев, бывшего катепана Антиохии Константина Даласина[10], но тот находился далеко от столицы. В мужья Зое был избран префект Константинополя Роман Аргир. Роману было на тот момент 60 лет, и он был женат. Под угрозой ослепления Романа его жену Елену заставили принять монашество, что дало возможность Роману жениться на Зое.

12 ноября 1028 года состоялось бракосочетание, а через 3 дня император Константин VIII скончался. Благодаря браку Роман взошёл на императорский престол.

Роман, желая основать собственную династию, старался стать отцом, несмотря на возраст супругов. Он обращался к врачам, которые утверждали, что способны «одолевать и вновь возбуждать природу». По их совету он приказывал умащивать своё тело их снадобьями и делать втирания. По словам Пселла, Зоя «старалась и того больше, совершала множество магических обрядов, подвешивала к телу какие-то камешки, прикрепляла амулеты, обвязывалась верёвками и носила всякую чепуху на теле»[11]. Потерпев неудачу в попытках стать отцом, Роман всецело предался делам управления империей. По замечанию Линды Гарланд, он пытался показать себя одновременно великим администратором, полководцем и строителем, но не добился успехов ни на одном из этих поприщ[8]. Зоя в это время не принимала участие ни в каких политических делах, занимаясь исключительно тем, что опустошала царскую казну, считая это «неотъемлемым правом багрянородной принцессы».

Окончательно охладев к Зое, Роман отстранился от неё[12], ограничив расходы на её содержание[13]. Это Зоя восприняла как оскорбление, нанесённое в её лице императорскому роду[14], но при этом выместила гнев на своей родной сестре Феодоре — она была пострижена в монашество в Петрийском монастыре[15]. Зоя лично присутствовала на совершении обряда и успокоилась, лишь когда увидела свою сестру в монашеских одеждах[16]. Отвергнутая мужем Зоя начала предаваться любовным утехам. Первым её фаворитом стал распорядитель придворных церемоний Константин Артоклин, а после него — Константин из рода Мономахов[12]. Оба молодых человека недолго были любовниками императрицы. Её фаворитом вскоре сделался Михаил, брат императорского евнуха Иоанна, «юноша во цвете лет с пробивающейся бородой. Был он и телом прекрасно сложен, и с лицом совершенной красоты, сверкающими глазами и воистину розоволатый»[17]. Вначале юноша не принимал ухаживаний императрицы, но затем, наученный своим братом, стал её любовником. Зоя была так увлечена Михаилом, что не скрывала отношений с ним:

Они дошли до сожительства, и многие заставали их покоящимися на одном ложе. Он при этом смущался, краснел и пугался, а она даже не считала нужным сдерживаться, на глазах у всех обнимала и целовала юношу и хвасталась, что не раз уже вкушала с ним наслаждения.

— Михаил Пселл. Хронография. 3.XIX.

Зоя сажала Михаила на императорский престол, увенчивала короной и вручала ему скипетр. Увидевшему эту сцену старому евнуху повелела служить Михаилу как императору, заявив, что он и есть будущий правитель.

Любовная связь Зои и Михаила стала известной всему императорскому двору, однако на Романа, который, видимо, осознавал свой статус «императора-консорта», она произвела не большее впечатление, чем её прежние романы. Когда его сестра Пульхерия сообщила ему о неверности Зои и о готовящемся на его жизнь покушении, Роман только допросил Михаила. После того как тот поклялся, что между ним и Зоей нет никакой связи, император стал называть его «верным слугой» и воспринимал предостережения придворных как наветы. При этом, по словам Пселла, «Роман сам как бы хотел верить в то, что царица не состоит в любовной связи с Михаилом, но в то же время, зная, что она весьма любвеобильна и переполнена страстью, и не желая, чтобы эта страсть излилась сразу на многих людей, не возражал против её связи с одним любовником, делал вид, будто ничего не замечает, и потворствовал царицыной страсти»[18].

В середине 1033 года император Роман заболел[10]. По сообщению Иоанна Скилицы, он был отравлен препозитом Иоанном Орфанотрофом, а затем его травили медленным ядом Зоя и Михаил[19]. Несмотря на болезнь, Роман не оставил государственные обязанности, участвовал в процессиях, но уже «мало чем отличался от мёртвого: всё лицо его было распухшим, цветом не лучше, чем у пролежавшего три дня покойника, он часто дышал и останавливался, не пройдя и нескольких шагов, волосы свисали с его головы, как у трупа, редкая прядь в беспорядке спускалась на лоб, колеблясь, видимо, от его дыхания»[20]. Роман не отчаивался и обращался к врачам в надежде получить исцеление. 11 апреля 1034 года, в Великий четверг, перед участием в торжественном выходе Роман решил посетить бани. По сообщению Пселла, чувствовал он себя хорошо и передвигался самостоятельно. После омовения он вошёл в бассейн вместе с сопровождавшими его людьми.

…когда самодержец по своей привычке опустил голову под воду, они сдавили ему шею и довольно долго держали его в таком положении, а потом отпустили и ушли.

— Михаил Пселл. Хронография. 3.XXVI.

По словам Константина Манассии, «Зоя-царица того пожелала»[21]. Император очнулся, позвал на помощь и был перенесён в свою спальню. Узнав о случившемся, к нему без свиты пришла императрица Зоя, но «едва взглянув на мужа, она тотчас ушла, удостоверившись по его виду в близкой кончине»[22]. После непродолжительной агонии император Роман III скончался.

Брак с Михаилом IV Пафлагоном

После смерти мужа, по наущению евнуха Иоанна, Зоя немедленно вызвала ночью во дворец Михаила, облачила его в императорские одежды и, посадив на трон рядом с собой, собственноручно возложила ему на голову императорскую корону, порвав, таким образом, с вековой традицией, согласно которой император коронует супругу. Вызванный во дворец патриарх Алексий Студит после щедрого вознаграждения в 100 фунтов золота благословил брак 56-летней Зои и 24-летнего Михаила, а наутро синклит признал Пафлагона новым императором[23]. По сообщению очевидца событий Пселла, рано утром члены синклита «заходили по одному, совершали земной поклон восседающим на троне императорам, при этом императрице никаких иных знаков почтения не оказывали, а самодержцу целовали к тому же и правую руку»[24]. После этого были устроены пышные похороны Романа III.

Первое время Михаил оказывал Зое знаки внимания и исполнял все её желания, но затем, под влиянием брата Иоанна, отстранился от супруги. Пселл сообщает, что причиной могли быть «его опасения, как бы царица и его не обрекла злой участи»[25]. Михаил отправил в ссылку всех прежних фаворитов Зои, приказал ей запереться в гинекее и воздерживаться от участия в официальных выходах[26]. Все евнухи и придворные дамы Зои были заменены Михаилом на представителей своей родни. Посещать императрицу отныне можно было только с разрешения начальника стражи.

…Зоя негодовала (а как могло быть иначе, ведь в награду за благодеяния она получила одну ненависть!), но сдерживала себя и не считала нужным сопротивляться, да и что могла бы она сделать, если бы даже и захотела, оставленная без царской стражи и лишённая сил. В то же время она избегала и того, что свойственно презренной женской природе: не распускала языка, не предавалась отчаянию в своих мыслях, к тому же она не напоминала самодержцу о его прежней привязанности, не выражала недовольства царскими братьями, которые мучили и оскорбляли её, не ненавидела и не прогоняла приставленного к ней стража, но с кротостью обращалась со всеми и, подобно самым искусным риторам, применялась к людям и обстоятельствам.

— Михаил Пселл. Хронография. 4.XVI.

По утверждению Скилицы, Зоя не была столь кроткой и даже пыталась отравить евнуха Иоанна, подкупив его личного врача, который в это время пользовал его слабительным. Врач согласился, однако заговору положило конец предательство одного из слуг. Врач и изготовитель яда были сосланы, а надзор над императрицей значительно усилился.

В то же время именно под влиянием Иоанна, который был озабочен судьбой престола (Михаил IV страдал эпилепсией, а позднее к ней присоединилась и водянка[27]), Зоя усыновила племянника своего мужа, который был провозглашён кесарем[28].

Из-за болезни Михаил, следуя «спасительным наставлениям божественных мужей», отказался от «законных сношений с супругой» и стал её избегать[29]. Страдая от болезни («тело императора заметно распухло, и было видно, как страдает он от водянки»), Михаил в декабре 1041 года повелел принести его в восстановленный им монастырь Космы и Дамиана, где принял монашеский постриг[26]. Зоя, узнав о случившемся, «решилась покинуть женскую половину и, пересилив свою природу, пешком отправилась к мужу. А он, то ли стыдясь всего доставленного ей зла, то ли памятуя о Боге, а о жене забыв, даже не пустил её к себе»[30].

10 декабря 1041 года Михаил IV Пафлагон скончался. Царица Зоя во 2-й раз стала вдовой.

Самодержавная императрица

После смерти Михаила IV его братья Иоанн и Константин уговорили Зою провозгласить усыновлённого ею Михаила Калафата новым императором. Иоанн и Константин, кровно заинтересованные, чтобы власть осталась в лоне семьи, уверяли её, что их юный племянник станет по сути дела марионеточным императором, полностью покорным её приказам, и наконец, поддавшись на увещевания, «она отдала им власть, а город, в волнении ожидавший её решения, убаюкала увещеваниями»[31]. Первое время после восшествия на престол Михаил с почтением относился к своей приёмной матери, подтверждая повсеместно, что она является императрицей, а он лишь её «покорным слугой». К этому же времени относятся его немногочисленные монеты, на которых нет изображения нового императора, зато имеется портрет Зои. Но вскоре Михаил отстранил её от себя, запер в гинекее и сократил расходы на её содержание[32]. Затем под влиянием Константина Михаил удалил в монастырь Иоанна, приведшего его на престол, позднее сослал на Лесбос, а затем приказал ослепить. За Иоанном последовали двое других дядей нового императора, Константин, доместик схолы, и протовестиарий Георгий, сосланные один в Опсикий, другой в Пафлагонию, вероятно, по воле Зои или, по крайней мере, с полного её одобрения.

Михаилу, начавшему проводить активные реформы в области управления, противостояла придворная партия чиновников, символом господства которых была Зоя. Поэтому император предпринял действия по удалению последней от политической жизни страны[33]. По указанию Михаила в ночь с 18 на 19 апреля 1042 года Зоя, под предлогом участия в заговоре против императора, была арестована и со служанкой сослана на остров Принкипо[34]. По словам Пселла, ссылающегося на свидетельства участников изгнания Зои, на корабле она произнесла скорбную речь, в которой помянула своего отца и предков, пять поколений управлявших империей. На острове Зою поместили в монастырь и постригли в монахини. В столице Михаил собрал синклит, перед которым обвинил её в предательстве и попытке его отравить. По словам Михаила, он поймал её на месте преступления, но какое-то время колебался, не желая открыто объявить о столь скандальном происшествии. Заручившись словесной поддержкой сената, он решил объявить о низложении Зои. Однако, когда эпарх начал читать хрисовул о низложении императрицы, в городе вспыхнул мятеж[28].

К низложению императора призвал патриарх Алексий Студит[33], которого Михаил Калафат пытался убить, подослав наёмников.[35] Народ, собрав «изрядное войско», двинулся ко дворцу с криками[36]:

Где ты, наша единственная, душой благородная и лицом прекрасная? Где ты, одна из всех достойная всего племени госпожа, царства законная наследница, у которой и отец — царь, и дед, и деда родитель? Как мог безродный поднять руку на благородную и против неё замыслить такое, чего ни одна душа и представить себе не может?

Пселл, сохранивший это событие для истории, был особенно поражён тем, что к шествию присоединились женщины, впервые в истории Византии оставившие для этого гинекеи. Они «бежали по улицам, кричали, били себя в грудь и горестно оплакивали страдания царицы или носились, как менады»[36]. Михаил поспешил вернуть Зою в Константинополь и вывел её к народу, чтобы усмирить волнения, но от её появления в монашеских одеждах «битва вспыхнула с новой силой»[37]. В это время в городе вспомнили о младшей сестре Зои Феодоре, сосланной ею в Петрийский монастырь и принявшей монашество. Её незамедлительно привезли в столицу (по замечанию Пселла, горожане силой вывели её из церкви, где она укрылась и «оставалась глухой ко всем уговорам»[38]), облачили в царские одежды, и в соборе Святой Софии патриарх Алексий Студит провозгласил её императрицей[39]. Императорский дворец был взят штурмом, погибло из толпы до 3 тысяч человек.[40] Михаил V вместе со своим дядей Константином бежали на судне в Студийский монастырь, но оба были выведены из него, ослеплены и отправлены в ссылку. Это решение было принято в окружении Феодоры или даже было её собственным[41]. Причиной этому была давняя нелюбовь Зои к своей младшей сестре, из-за чего она, по мнению придворных, могла вернуть престол Михаилу[42]. Собравшийся синклит не мог принять решение о том, какой из сестёр передать власть. Многие его члены склонялись к кандидатуре Зои, видя в ней незыблемость существующего режима[33]. В итоге Зоя под давлением народа согласилась разделить власть с Феодорой[41]. 21 апреля 1042 года сёстры были провозглашены соправительницами[8].

Она договорилась с сестрой о царской власти, пригласила её в сопровождении торжественной процессии к себе и сделала соправительницей. Феодора же, всё ещё трепеща перед сестрой, признала её старшинство и уступила ей первенство, дабы и царствовать вместе с Зоей, и ей подчиняться.

— Михаил Пселл. Хронография. 5.LI.

Правление Зои и Феодоры — второй и последний случай в византийской истории, когда империей самодержавно управляла женщина[43]. Своё царствование сёстры начали со смещения с государственных постов всех ставленников Михаила V и назначения на их места преданных им людей, кроме того, народу были розданы щедрые подарки. На торжественных церемониях соправительницы сидели рядом на одном троне и при необходимости «спокойным голосом отдавали приказания или отвечали на вопросы, иногда следуя наставлениям сведущих людей, иногда по собственному разумению»[44]. Сёстрами были изданы указы против продажи должностей, проведены изменения в военно-административной и гражданской системах управления, а для расследования злоупотреблений Михаила V и его чиновников создан специальный трибунал[45]. Так, евнух Николай был назначен доместиком восточной схолы, Константин Кабасилас — дуксом Запада, Георгий Маниак получил сан магистра и главнокомандующего итальянской армией.

Две единокровные деспойны — госпожа Зоя и госпожа Феодора — правили самодержавно 50 дней[46].

Несмотря на то, что Феодора и Зоя добросовестно исполняли все обязанности, положенные самодержавным императрицам, как то — участвовали в торжественных выходах, принимали послов, занимались решением административных вопросов, управление сёстрами империей оказалось неэффективным. По словам Пселла, Зоя «не только отверзла все источники в царской сокровищнице, но дала излиться каждому ручейку, который там таился. Но эти богатства были не дарованы, а разграблены и расхищены…»[47] В этом Зоя была полной противоположностью своей сестры Феодоры, которая «запирались в своих покоях и одна скрепляла печатью струящийся к ней поток золота»[4]. В итоге деньги, которые должны были пойти на содержание армии, доставались придворным, а соседние народы начали военные действия против Византийской империи. Чтобы обеспечить стране должное управление, Зоя вновь решилась выйти замуж и возвести супруга на престол: «царица Зоя, желая греческую власть передать мужу-самодержцу и мечтая родить, и растить детей, и детородной стать матерью чадам (от двух садовников, словно дерево, напоенное влагой, страдала, оставаясь без плода)…»[21]

Первоначальный выбор Зои пал на Константина Даласина, которого её отец некогда прочил ей в мужья, но Константин выдвинул условия, наметил планы реформ и из-за этого неудобного для сестёр-соправительниц поведения был отвергнут и отправлен в провинцию[48]. Ещё один претендент — Константин Артоклин, бывший, если верить слухам, её любовником при жизни Романа III, скоропостижно скончался, не успев возложить на себя корону, хотя «все уже склонялись в его пользу»[49]. Молва винила в его смерти супругу, опасавшуюся, что вслед за Еленой, женой Романа III, её вынудят уйти в монастырь, чтобы освободить Константина для женитьбы на императрице[8]. Наконец Зоя остановилась на своём прежнем фаворите Константине из рода Мономахов.

Брак с Константином IX Мономахом

11 июня 1042 года Константин, возвращённый из ссылки, торжественно въехал в столицу и вступил в брак с 64-летней Зоей. Для обоих это супружество было уже третьим[50]. Такой брак не одобряется православной церковью, поэтому венчание, хоть и торжественное, совершил в церкви Неа не патриарх, а «первый из пресвитеров» собора Святой Софии — Стип. Патриарх Алексий «под давлением обстоятельств и, можно сказать, воли Божьей уступил и, хотя сам не возложил руки на венчающихся, обнял их, уже сочетавшихся браком и обвенчанных»[51]. По словам Пселла, это он сделал, возможно, льстиво, так как придерживался дворцовой партии императрицы Феодоры. В своём манифесте после венчания Зоя заявила, что этот брак претит её понятиям о чести и совершён исключительно ради интересов империи[52]. На следующий день после свадьбы Константин был коронован[45]. Император Константин, хотя и окружил Зою почётом[3], но сохранил при этом свою давнюю любовную связь с Марией Склиреной, которая семь лет прожила с ним на острове Лесбос во время его ссылки. По словам Пселла, Зоя спокойно отнеслась к этой связи, «ибо не осталось ревности в женщине, измученной многими бедами и вошедшей в возраст, которому чужды подобные чувства»[53], и разрешила доставить Марию в Константинополь, где её первоначально поселили в скромном доме. Константина, в его визитах к Марии, неотступно сопровождали ставленники императрицы, они же распоряжались в доме всем, вплоть до обедов, подаваемых императору и его даме. Константина в скором времени перестало удовлетворять такое положение, и он уговорил Зою составить «грамоту о дружбе» и даровать Склирене титул севасты, в результате чего во дворце её стали именовать госпожой и царицей, во время торжественных выходов Склериана шла позади обеих императриц[54]. Пселл сообщает, что Зоя очень спокойно отнеслась к любовнице своего мужа и его желанию возвысить её — «она ни в чём не переменилась, всем улыбалась и была довольна случившимся»[55]. По просьбе Константина Склирене были предоставлены покои в императорском дворце, соседствующие с его собственными, а также покоями императрицы. При этом Зоя, по безмолвному соглашению, не входила к царю, когда он был с Марией. Константин был достаточно умён, чтобы не ссориться с женой, более того, подчёркивал её неотъемлемое право на почёт и власть. Так, например, он вразрез с установившимся обычаем, по которому императрицы не присутствовали при триумфах, усадил её на трон рядом с собой во время триумфа по случаю гибели мятежного Георгия Маниака в 1043 году[8]. Для знати и придворных Зоя, Феодора и Константин представлялись неким единством, согласно управляющим государством. Однако народ не был столь расположен к Склирене. Иоанн Скилица сообщает, что 9 марта 1043 года горожане начали протестовать против возвышения Склирены и вышли на улицы с криками: «Не хотим Склирену царицей, да не примут из-за неё смерть матушки наши Зоя и Феодора!»[56] Усмирить толпу (и, возможно, спасти императора от расправы) удалось только вышедшим на балкон дворца Зое и Феодоре. Около 1045 года Склирена умерла, и, поскольку «царица Зоя была слишком стара для общения с мужем, а в царе бушевали страсти», Константин завёл себе новую любовницу — аланскую царевну, жившую в Константинополе в качестве заложницы[57].

Зоя стала свидетельницей набега русского флота князя Ярослава Мудрого на Константинополь летом 1043 года и последующего разгрома русов. Одним из телохранителей императрицы в период её самодержавия был герой скандинавских саг, впоследствии король Норвегии Харальд Суровый[58].

В делах управления Зоя участия не принимала, предоставив всю власть своему супругу и отдавая всё свободное время нарядам (причём вразрез с установившимся обычаем предпочитала почти воздушные платья тяжёлым императорским облачениям), алхимии, сопровождая свои увлечения расходованием государственной казны. К концу жизни, по характеристике Пселла, она была «нетверда рассудком» и «потеряла всякое представление о делах и была совершенно испорчена царским безвкусием». Её преследовали приступы гнева, и за малейший проступок она приговаривала виновного к ослеплению; если бы не вмешательство Константина, «многим людям вырвали бы глаза без всякого повода»[59]. При этом Зоя стала проявлять чрезвычайную набожность, которая приняла следующую форму:

Она изготовила для себя точнейшее, если можно так сказать, изображение Иисуса, украсила его всевозможными драгоценностями и только что не вдохнула в икону жизнь. <…> С его помощью Зоя многое могла предсказать в будущем. Случалось ли что-нибудь приятное, постигала её какая-нибудь беда, Зоя сразу приходила к иконе, чтобы благодарить или просить о помощи. Нередко видел и я, как в тяжёлую годину она то обнимала образ, преданно смотрела на него и, обращаясь, как к живому, называла самыми ласковыми именами, то, распростёршись на полу, орошала землю слезами и терзала ударами грудь, и если видела его лик побледневшим, уходила мрачная, а если пламенеющим и озарённым ярким сиянием, немедля извещала об этом царя и предрекала будущее.

— Михаил Пселл. Хронография. 6.LXVI.

Незадолго до смерти Зоя потеряла аппетит и в ожидании скорой кончины начала освобождать узников из тюрем, прощать должников и щедро раздавать милостыню.

В 1050 году царица Зоя скончалась в возрасте 72 лет после непродолжительной агонии. Её погребли в построенной ею константинопольской церкви Христа Антифонита[8].

После смерти Зои её супруг не только устроил ей роскошные похороны, но и решил причислить её к лику святых[60]. Он пытался различными способами доказать, что у гробницы Зои совершаются чудеса, чтобы найти в них основание для канонизации. Однако скандальные любовные увлечения Зои и три её брака не позволили Константину Мономаху осуществить канонизацию[61]. Константин пережил жену на пять лет. Сестра Зои Феодора скончалась в 1056 году, и с её смертью прервалось правление Македонской династии.

В правление императора Алексея I Комнина из гробницы Зои для пополнения казны были изъяты золотые и серебряные украшения[62].

Оценка деятельности

«…владела царицей только одна страсть, которой она отдавала себя всю: приносить жертвы Богу — я говорю сейчас не о словесных мольбах, приношениях и покаяниях, а об ароматических растениях и всём том, что доставляют в наши земли из Индии и Египта».

Михаил Пселл. «Хронография», 6:CLIX

С точки зрения византийского права, жёны и дочери императоров имели законные права на престол, но их рассматривали в качестве наследниц второй очереди, в случае отсутствия наследников-мужчин, самодержавных правительниц или регентш при малолетних. По замечанию Линды Гарланд, никто и ничто не препятствовало Зое влиять на политику государства, отсутствие подобного влияния объясняется исключительно её собственной волей[8]. С другой стороны, императрице — жене правящего монарха — традиция предписывала воспитывать детей, щедро жертвовать на церкви и монастыри и участвовать в дворцовых церемониях, в то время как дела управления сосредотачивались в руках её мужа.

Отец Зои, император Константин VIII, видел в своей старшей дочери залог продолжения правления Македонской династии. Она была его законной наследницей, и именно через неё императорский венец должен был перейти к новому правителю[63]. Однако брак, в который она вступила в возрасте 50 лет, оказался бездетным, и династия не была продолжена. Наследников мужского пола Константин VIII не оставил, поэтому браки с Зоей стали для трёх императоров основанием для восшествия на престол, а Михаил V сделался императором, поскольку был ею усыновлён. Однако Зое не удалось обеспечить стабильное управление, и период её нахождения у власти считается временем политического кризиса в империи[64]. Уже в правление второго мужа Зои Михаила IV, а затем и его племянника, по словам историка А. А. Васильева, началось «сильное брожение и острое недовольство в империи»[43].

Византинист Ф. И. Успенский следующим образом характеризует политическое развитие империи в период нахождения у власти Зои и её супругов[65]:

Целое тридцатилетие отмечается ещё именем македонского периода, хотя по существу в это время развивается, особенно в политическом отношении, совершенно новый порядок вещей, и разве только во внутренней истории византийских учреждений можно наблюдать естественную эволюцию.

Совместное самодержавное правление Зои и Феодоры продолжалось полтора месяца. Несмотря на ряд положительных моментов (см. раздел Самодержавная императрица), сёстры «своей безумной щедростью, пустым тщеславием, нелепыми капризами, посредственностью ума уготовили гибель империи и дали проникнуть в её здоровый и крепкий организм смертельным зародышам, обусловившим её падение»[66].

Источники

Все подробности жизни Зои известны благодаря Михаилу Пселлу (1018—1078), который был её современником, в правление Михаила V стал асикритом (чиновником императорской канцелярии), а при Константине IX получил должность ипата философов. Его «Хронография» освещает историю Византии с 976 по 1075 годы. При этом, если правление императоров Василия II и Константина VIII он описывает по неизвестным письменным источникам, то последующие события, включая жизнь императрицы Зои, — на основе слов очевидцев и по собственным воспоминаниям. Таким образом, «в значительной своей части труд Пселла имеет значение первоисточника, а его сообщения — свидетельств „из первых рук“»[67]. Современные историки отмечают, что иногда Пселл в угоду политике искажал факты, но при этом всё равно старался быть максимально правдивым[68]. О своём отношении к императрице Зое Пселл в «Хронографии» пишет, что не склонен её хвалить и восхищается только её любовью к Богу[69]. Образ Зои, созданный Пселлом, не является завершённой характеристикой. Он даётся «не с помощью прямого описания, а рядом удачно подобранных деталей»[70]. Особенности описания Пселлом биографий императоров проанализированы российским филологом-византинистом Я. Н. Любарским.

Описывая события при византийском дворе, Пселл выступает «не столько историком, излагающим и организующим материал действительности, сколько своеобразным режиссёром драмы на историческую тему»[67]. Это проявляется в его художественной манере изложения, при которой теряется дистанция между автором и героями, между прошлым и настоящим (например, при описании отношений Константина IX и Марии Склирены он местами переходит к описанию жизни Зои, делая при этом подобные оговорки: «Расскажу о ней подробней, пока самодержец блаженствует со своей севастой» или «Доведя до этого места повествование о царице, снова вернёмся к севасте и самодержцу и, если угодно, разбудим их, разъединим и Константина прибережём для дальнейшего рассказа, а жизнь Склирены завершим уже здесь»).

Отдельные события из жизни императрицы Зои описаны и другими византийскими хронистами: например, сведения о них содержатся в «Обозрении истории» Иоанна Скилицы и «Хронике» Константина Манассии. Французский византинист Шарль Диль посвятил Зое одну из глав своих «Византийских портретов». События восстания в апреле 1042 года, приведшего к самодержавному правлению Зои, рассмотрены академиком Г. Г. Литавриным[33]. Другие специальные работы, посвящённые именно Зое, отсутствуют[8].

Образ в искусстве

  • Изобразительное искусство:

Изображения императрицы Зои известны по монетам, миниатюрам в рукописях («Обозрение истории» Иоанна Скилицы, «Хроника» Константина Манассии, фронтиспис синайского сборника проповедей Иоанна Златоуста[71]).

Наиболее известным её изображением является мозаика с вотивным образом императрицы Зои и Константина IX Мономаха перед Спасителем на престоле, находящаяся в южной галерее собора Святой Софии в Константинополе. Мозаика в современном виде была создана в 1042—1056 годы и изображает Зою в тяжёлых орнаментированных императорских одеждах, держащую в руках хрисовул с надписью «потомок Константина»[72], который, по одной версии, содержал перечисление даров собору[73], а по другой — являлся свитком Священного Писания, верность которому императорская чета подтверждает своей деятельностью[74].

Первоначально на мозаике Зоя была изображена со своим вторым мужем Михаилом IV, но после свержения Зои в 1042 году императором Михаилом V, вероятно, изображение Зои было уничтожено[75]. Вернувшись к власти и выйдя замуж за Константина IX, Зоя восстановила своё изображение и заменила образ Михаила IV изображением нового супруга (переделка мозаики коснулась только изображения головы). В этот же период был восстановлен лик Иисуса Христа, уничтоженный ранее по неизвестным причинам. Предполагают, что это было сделано для достижения стилистического единства либо Зоя потребовала от мастера, чтобы лик Христа был обращён на неё, а не на императора (последнее предположение является сомнительным)[75].

Эмалевое изображение Зои также присутствует на короне Константина IX наряду с портретами самого Константина, Феодоры, аллегориями Правды и Смирения и изображениями двух танцовщиц[76]. Корона была подарена императором Константином венгерскому королю Андрашу I ко дню коронации его и его супруги Анастасии, дочери Ярослава Мудрого[77]. На золотой пластине короны в технике перегородчатой эмали Зоя изображена анфас в полный рост в императорских одеждах. Её изображение обрамляет растительный орнамент с птицами, имеющий сходство с произведениями исламского искусства[77].

  • Художественная литература:
  • Пол Андерсон. «Last Viking» (1980; не переведён). Авантюрно-историческая трилогия: в части первой («Золотой Рог») главный герой Харальд Суровый в 1030-х годах служит телохранителем императрицы Зои.
  • Майкл Эннис (Michael Ennis). «Byzantium» (1989; не переведён). Ещё одна книга о викинге Харальде Смелом, телохранителе императрицы Зои.

Напишите отзыв о статье "Зоя (византийская императрица)"

Комментарии

  1. ↑ Возможно, невестой была её сестра Феодора.
  2. ↑ Об отказе Феодоры сообщают Скилица и Зонара.
  3. ↑ Следует отметить, что в брак порфирородные принцессы вступали в возрасте 12—14 лет. За 3 года до того начиналась подготовка к будущему высокому сану. Девочек обучали чтению и письму, обычаям и этикету дворца, дипломатии и политике, а кроме того — таким чисто женским занятиям, как ткачество, прядение, умение разбираться в нарядах и драгоценностях, а также управлению огромным штатом евнухов и слуг (Carolyn Loessel Connor. Women of Byzantium. — Yale University Press, 2004. — P. 216. — 396 p. — ISBN 0300099576.).

Примечания

  1. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 164.
  2. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.VI.
  3. ↑ 1 2 [www.sedmitza.ru/text/434517.html Зоя и Феодора Порфирогениты] // Дашков С. Б. Императоры Византии. М.: Издательский дом «Красная площадь», «АПС-книги», 1996
  4. ↑ 1 2 Михаил Пселл. Хронография. 6.LXIV.
  5. ↑ Византийский медицинский трактат XI—XIV вв.: (по рукописи Cod. Plut. VII, 19 Библиотеки Лоренцо Медичи во Флоренции) // Византийский временник / Пер., комм. Г. Г. Литаврина. — 1971. — Т. 31. — С. 249—301.
  6. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.CLVIII.
  7. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — М., 2010. — Т. 4. — С. 335. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Garland, L. Zoe Porphyrogenita (wife of Romanus III, Constantine IX, and Michael IV) // [www.roman-emperors.org/zoep.htm Byzantine Empresses. Women and Power in Byzantium, AD 527-1204]. — London, 1999.
  9. ↑ Paul Magdalino. Byzantium in the year 1000. — BRILL, 2003. — P. 32. — ISBN 9004120971.
  10. ↑ 1 2 [www.sedmitza.ru/text/434502.html Константин VIII, Роман III Аргир] // Дашков С. Б. Императоры Византии. М.: Издательский дом «Красная площадь», «АПС-книги», 1996
  11. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 3.V.
  12. ↑ 1 2 Диль Ш. Византийские портреты. — С. 168.
  13. ↑ Норвич Д. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — С. 309.
  14. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 3.XVII.
  15. ↑ Иоанн Скилица. Обозрение истории, 385.
  16. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — М., 2010. — Т. 4. — С. 344. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  17. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 3.XVIII.
  18. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 3.XXII.
  19. ↑ Иоанн Скилица. Обозрение истории, 389.
  20. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 3.XXV.
  21. ↑ 1 2 [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5088 «Из Хроники Константина Манассии»] / Подготовка текста М. А. Салминой, перевод и комментарии О. В. Творогова // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачёва, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. — СПб.: Наука, 2000. — Т. 9: Конец XIV — первая половина XVI века. — 566 с.
  22. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 3.XXVI.
  23. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 171.
  24. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 4.III.
  25. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 4.VI.
  26. ↑ 1 2 Диль Ш. Византийские портреты. — С. 172.
  27. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — М., 2010. — Т. 4. — С. 358. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  28. ↑ 1 2 [www.sedmitza.ru/text/434511.html Михаил V Калафат] // Дашков С. Б. Императоры Византии. М.: Издательский дом «Красная площадь», «АПС-книги», 1996
  29. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 4.XVII.
  30. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 4.LIII.
  31. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 5.V.
  32. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 174.
  33. ↑ 1 2 3 4 Литаврин Г. Г. Восстание в Константинополе в апреле 1042 г // Византийский временник. — 1972. — Т. 33. — С. 33—46.
  34. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 175.
  35. ↑ «Царь потребовал от патриарха, чтоб он устроил для него пир в одном монастыре вне Константинополя и хотел присутствовать у него (на пиру). Патриарх согласился на это и вышел в указанный монастырь, чтобы сделать то, что сказал император. Затем император отправил в монастырь сборище из Русов и Булгар и приказал им убить тайно патриарха. Они отправились ночью в монастырь и здесь осаждали его. Тогда он (патриарх) раздавал им большие деньги и вышел тайком. Затем, отправившись в город, патриарх велел звонить в колокола и поднял народ.» По Ибн-Атиру [annales.info/byzant/vasiljevsk/1_03.htm]
  36. ↑ 1 2 Михаил Пселл. Хронография. 5.XXVI.
  37. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 5.XXXIII.
  38. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 5.XXXVII.
  39. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 177.
  40. ↑ «Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков.» Труды В. Г. Васильевского, Том I, СПб., 1908 г.[annales.info/byzant/vasiljevsk/1_03.htm]
  41. ↑ 1 2 Иоанн Скилица. Обозрение истории, 420.
  42. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 5.XLVI.
  43. ↑ 1 2 Васильев А. А. [krotov.info/libr_min/v/vasilyev/VAA161.htm#vaa161para01 Эпоха Македонской династии (867-1081)]. История Византийской империи. Проверено 11 октября 2011. [www.webcitation.org/64t18jPK0 Архивировано из первоисточника 22 января 2012].
  44. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.III.
  45. ↑ 1 2 Норвич Д. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — С. 321.
  46. ↑ Schreiner P. Хроника 14. О летах от сотворения мира и о царях искони правивших в Ромейской державе // Die byzantinischen Kleinchroniken. — Wien, 1975.
  47. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.VII.
  48. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 179.
  49. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.XIII.
  50. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 180.
  51. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.XX.
  52. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — М., 2010. — Т. 4. — С. 368. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  53. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.LIII.
  54. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.LVIII-LIX.
  55. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.LIX.
  56. ↑ Иоанн Скилица. Обозрение истории, 434.
  57. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.CLI.
  58. ↑ Сага о Харальде Суровом. III.
  59. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.CLVII.
  60. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 188.
  61. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 189.
  62. ↑ Анна Комнина. Алексиада. IV.3
  63. ↑ Норвич Д. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — С. 308.
  64. ↑ Зоя // Новая российская энциклопедия. — 2010. — Т. 6(2). — С. 106.
  65. ↑ Успенский Ф. И. История Византийской империи. — М., 1997. — Т. 2. — С. 449.
  66. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 190.
  67. ↑ 1 2 Михаил Пселл. Хронография. — М.: Наука, 1978.
  68. ↑ Диль Ш. Византийские портреты. — С. 165.
  69. ↑ Михаил Пселл. Хронография. 6.LXV.
  70. ↑ Любарский Я. Н. Исторический герой в «Хронографии» Михаила Пселла // Византийский временник / Пер., комм. Г. Г. Литаврина. — 1972. — Т. 33. — С. 92—114.
  71. ↑ Грабар А. Н. Император в византийском искусстве. — М.: Ладомир, 2000. — С. 47.
  72. ↑ Грабар А. Н. Император в византийском искусстве. — М.: Ладомир, 2000. — С. 123.
  73. ↑ Колпакова Г.С. Искусство Византии. Ранний и средний периоды. — М.: Азбука, 2010. — С. 334—336. — 528 с. — (Новая история искусства). — ISBN 978-5-9985-0447-1.
  74. ↑ Лихачева В. Д. Искусство Византии IV—XV веков. — Л., 1981. — С. 153.
  75. ↑ 1 2 Лазарев В. Н. Мозаики собора Св. Софии в Константинополе // [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=ru&book_id=29&chap=7&ch_l2=4 История византийской живописи]. — М.: Искусство, 1986.
  76. ↑ Даркевич В. П. Светское искусство Византии. — М.: Искусство, 1975. — С. 177.
  77. ↑ 1 2 Лихачева В. Д. Искусство Византии IV—XV веков. — Л., 1981. — С. 192.

Литература

Источники

  • Михаил Пселл. Хронография / Перевод, статья и примечания Я. Любарского. — М.: Наука, 1978. — 319 с. — 52 700 экз.
  • Иоанн Скилица. Обозрение истории // Лев Диакон. История. — М.: Наука, 1988. — С. 121—133.
  • [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5088 «Из Хроники Константина Манассии»] / Подготовка текста М. А. Салминой, перевод и комментарии О. В. Творогова // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. — СПб.: Наука, 2000. — Т. 9: Конец XIV — первая половина XVI века. — 566 с.

Исследования. Общие работы

на русском языке
  • Зоя // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Васильев А. А. История Византийской империи. — М.: Алетейя, 2000. — Т. 1 [krotov.info/libr_min/v/vasilyev/VAA161.htm#vaa161para01 Эпоха Македонской династии (867-1081)]. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Величко А. М. История Византийских императоров. — М., 2010. — Т. 4. — 800 с. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  • Дашков С. Б. Императоры Византии. — М.: Издательский дом «Красная площадь», «АПС-книги», 1996.
  • Диль Ш. Византийские портреты. — М.: Искусство, 1994.
  • Любарский Я. Н. Исторический герой в «Хронографии» Михаила Пселла // Византийский временник / Пер., комм. Г. Г. Литаврина. — 1972. — Т. 33. — С. 92—114.
  • Норвич Д. История Византии. — М.: АСТ, 2010.
  • Скабаланович М. Н. Византийское государство и церковь в XI веке. — СПб., 1884.
  • Успенский Ф. И. История Византийской империи. — М.: АСТ, 1997. — Т. 2.
на иностранных языках
  • Oxford Dictionary of Byzantium / Alexander P. Kazhdan. — Oxford University Press, 1991.
  • Angold M. The Byzantine Empire, 1025-1204: a political history. — London and New York: Longman, 1997.
  • Garland, L. Byzantine Empresses. Women and Power in Byzantium, AD 527-1204. — London, 1999.
  • Mesanovic S. [helios-eie.ekt.gr/EIE/bitstream/10442/7355/3/B07.010.0.pdf The Female Desire for Imperial Authority in Byzantium: The Case of Zoe and Theodora] // Toleration and Repression in the Middle Ages. — Athens, 2002. — ISBN 960-371-019-9.
  • Paul Magdalino. Byzantium in the year 1000. — BRILL, 2003. — ISBN 9004120971.

Ссылки

  • Lynda Garland. [www.roman-emperors.org/zoep.htm Zoe Porphyrogenita (wife of Romanus III, Constantine IX, and Michael IV)] (англ.). Online Encyclopedia of Roman Rulers and their Families. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/64t19GF1f Архивировано из первоисточника 22 января 2012].

Отрывок, характеризующий Зоя (византийская императрица)

– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Зоя_(византийская_императрица)&oldid=77336703»