Список футболистов с наибольшим количеством забитых мячей в чемпионате
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.
– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.
Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
 |
Проверить информацию. Необходимо проверить точность фактов и достоверность сведений, изложенных в этой статье.
На странице обсуждения должны быть пояснения. |
В данном списке представлены самые результативные бомбардиры высших дивизионов (D1) национальных чемпионатов. Эти сведения собраны из разных источников. Как Интернет-сайтов, так и печатных изданий (энциклопедии, справочники) разных стран за многие годы. В разных первоисточниках, как национальных, так и международных (например, rsssf.com, iffhs.de) имеется немало разночтений относительно результативности одних и тех же бомбардиров.
Связано это и с разным методологическим подходом к отдельным национальным футбольным турнирам (считать или не считать их за D1), и с отсутствием в ряде случаев полных и достоверных сведений, особенно по чемпионатам начала прошлого века. Поэтому сведения представленные в данном списке являются одним из возможных вариантов. В их существовании можно убедиться, просмотрев аналогичные списки в Википедии на итальянском, немецком, испанском и украинском языках.
Следует также учитывать, что при подсчете данных используются разные методики — например, учёт или неучет голов в аннулированных матчах. В частности, представленные данные по СССР учитывают отмененные официальной статистикой голы.
Всего в списке на данный момент представлены сведения о лучших бомбардирах 75-ти национальных чемпионатов и сводная статистика самых результативных интернациональных бомбардиров. По Европе представлены лучшие бомбардиры 51 чемпионата, по Южной Америке − 10, по Северной и Центральной Америке − 4, Азии − 7, Африки − 2 и Австралии.
По некоторым странам даны сведения о бомбардирах как в целом по всем чемпионатам, так и отдельно по профессиональной лиге (Англия, Аргентина, Германия, Италия, США, Турция и Япония). По Нидерландам даны результаты бомбардиров только по профессиональной лиге, так как сведения за любительский период (1897—1956) отсутствуют. Неизвестны данные по любительскому чемпионату Германии (1903—1945). По Бразилии представлены результаты бомбардиров не только по национальному чемпионату, но и по сильнейшим региональным чемпионатам (лига Паулиста и лига Кариока), которым Международной федерацией истории и статистики футбола (iffhs) был присвоен статус национальных чемпионатов.
Нет сведений о результатах лучших бомбардиров национальных чемпионатов Андорры, Боснии и Герцеговины, Сан-Марино, Туркмении и Таджикистана. Кроме того, по Европе не представлены сведения о бомбардирах Сербии и Черногории, чья футбольная история началась только с 1 июля 2006 г., а также о бомбардирах национальных чемпионатов непризнанных государств (Гибралтар, Косово, Северный Кипр). Зато представлены самые результативные бомбардиры «исчезнувших» стран (ГДР, СССР, Чехословакия, Югославия).
По действующим игрокам результаты даны:
- -для чемпионатов системы осень-весна на 01.07.2016
- для чемпионатов системы весна-осень на 01.01.2016
Содержание
- 1 Австралия. С 1977
- 2 Австрия. С 1911
- 3 Азербайджан. С 1992[1]
- 4 Албания. С 1930
- 5 Англия
- 6 Аргентина
- 7 Армения. С 1992
- 8 Беларусь. С 1992
- 9 Бельгия. С 1896[2]
- 10 Болгария. С 1924[3]
- 11 Боливия. С 1950
- 12 Бразилия
- 13 Венгрия. С 1901
- 14 Венесуэла. С 1957
- 15 ГДР. 1948—1991
- 16 Гватемала. С 1942
- 17 Германия
- 18 Гондурас. С 1965
- 19 Греция. С 1959
- 20 Грузия. С 1990
- 21 Дания.
- 22 Египет. С 1948
- 23 Израиль. С 1931[www.rsssf.com/tablesi/isratops-allt.html]
- 24 Иран. С 1991 (IPL)
- 25 Ирландия. С 1921
- 26 Исландия. С 1912
- 27 Испания. С 1928
- 28 Италия
- 29 Казахстан. С 1992
- 30 Кипр. С 1960
- 31 Киргизия. С 1992
- 32 Китай. С 1980
- 33 Колумбия. С 1948
- 34 Латвия. С 1992
- 35 Литва. С 1990
- 36 Люксембург. С 1945
- 37 Македония. С 1992
- 38 Мальта. С 1909
- 39 Марокко. С 1956
- 40 Мексика. С 1924
- 41 Молдавия. С 1992
- 42 Нидерланды. С 1956 (Eredivisie)
- 43 Норвегия. С 1937
- 44 Парагвай. С 1935
- 45 Перу. С 1928
- 46 Польша. С 1927
- 47 Португалия. С 1934
- 48 Россия. 1992 - 2016
- 49 СССР. 1936—1991
- 50 Румыния. С 1921
- 51 Северная Ирландия. С 1890
- 52 Сингапур. С 1975
- 53 Словакия. 1939-1944, 1993-2016
- 54 Словения. С 1991
- 55 США
- 56 Турция
- 57 Узбекистан. С 1992
- 58 Украина. С 1992
- 59 Уругвай. С 1900
- 60 Уэльс. С 1992[6]
- 61 Фарерские острова. С 1980
- 62 Финляндия. С 1930
- 63 Франция. С 1932
- 64 Хорватия. С 1991
- 65 Чехия. С 1993
- 66 Чехословакия. 1925—1993 (Протекторат Богемия 1939—1945)
- 67 Чили. С 1933
- 68 Швеция. С 1924
- 69 Швейцария. С 1933
- 70 Шотландия. С 1890
- 71 Эквадор. С 1957
- 72 Эстония. С 1992
- 73 Югославия. 1923—1992
- 74 Южная Корея (К-Лига с 1983 г.)
- 75 Япония
- 76 Сводная статистика. 1888—2016
- 77 Примечания
- 78 Ссылки
Австралия. С 1977
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Дамиан Мори | 1989-2008 | 489 | 259 |
| 2 | Александер Космина | 1977-1989 | 289 | 133 |
| 3 | Род Браун | 1983-1998 | 315 | 131 |
| 4 | Френсис Аваритефе | 1989-2001 | 323 | 123 |
| 5 | Маршал Сопер | 1981-1997 | 318 | 121 |
Австрия. С 1911
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Роберт Динст | 1943-1962 | 351 | 323 | 92 % |
| 2 | Ханс Кранкль | 1971-1988 | 427 | 320 | 75 % |
| 3 | Франц Биндер | 1930-1949 | 264 | 272 | 103 % |
| 4 | Карл Деккер | 1938-1954 | 243 | 271 | 112 % |
| 5 | Фридрих Сейка | 1947-1966 | 438 | 245 | 56 % |
| 6 | Антон Шалль | 1925-1941 | 278 | 231 | 83 % |
| 7 | Йоханн Буцек | 1955-1973 | 378 | 226 | 60 % |
| 8 | Эрнст Стояспал | 1942-1954 | 197 | 224 | 114 % |
| 9 | Эрих Хоф | 1954-1969 | 317 | 224 | 71 % |
| 10 | Вильгельм Ханеманн | 1931-1959 | 300 | 222 | 74 % |
| 11 | Хельмут Кёгльбергер | 1964-1981 | 425 | 211 | 50 % |
| 12 | Теодор Вагнер | 1943-1962 | 366 | 201 | 55 % |
| 13 | Йоханн Риглер | 1944-1963 | 356 | 198 | 56 % |
| 14 | Йозеф Эпп | 1937-1953 | 224 | 195 | 87 % |
| 15 | Ивица Вастич | 1991-2009 | 453 | 188 | 42 % |
| 16 | Петер Пакульт | 1980-1993 | 363 | 186 | 51 % |
| 17 | Кристиан Майрлеб | 1994-2011 | 494 | 186 | 38 % |
Азербайджан. С 1992[1]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Назим Алиев | 1992-1999 | 236 | 183 |
| 2 | Мушфиг Гусейнов | 1995-2007 | 305 | 125 |
| 3 | Ровшан Ахмедов | 290 | 116 | |
| 4 | Самир Алекперов | 1992-2001 | 170 | 115 |
| 5 | Гурбан Гурбанов | 1992-2006 | 161 | 115 |
| 6 | Алай Байрамов | 1992-1999 | 243 | 108 |
| 7 | Вадим Васильев | 1994-2007 | 271 | 102 |
| 8 | Хагани Мамедов | 1993-2010 | 272 | 102 |
| 9 | Кенан Керимов | 1993-2010 | 326 | 102 |
| 10 | Надир Набиев | 1995-2010 | 296 | 100 |
Албания. С 1930
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Виоресин Синани | 1996-2012 | 369 | 207 |
| 2 | Даниель Джафай | 1995-2014 | 457 | 204 |
| 3 | Рефик Ресмья | 1948-1964 | 130 | 184 |
| 4 | Кийтым Майячи | 1980-1992 | 300 | 174 |
| 5 | Индрит Фортузи | 1991-2008 | 266 | 167 |
| 6 | Панайот Пано | 1957-1975 | 238 | 144 |
| 7 | Агустин Коля | 1977-1997 | 140 | |
| 8 | Илир Пернаска | 1968-1981 | 136+ | |
| 9 | Скендер Яречи | 1949-1965 | 122+ | |
| 10 | Перо Пейич | 2007-2015 | 173 | 110 |
Англия
В первом дивизионе и Премьер-Лиге. С 1888
- Учтены результаты «военных» чемпионатов (1915—1919; 1939—1946)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Джимми Гривз | 1957—1971 | 516 | 357 | 69 % |
| 2 | Стив Блумер | 1892—1914 | 536 | 317 | 59 % |
| 3 | Дикси Дин | 1924—1938 | 362 | 310 | 86 % |
| 4 | Гордон Ходжсон | 1925—1940 | 456 | 287 | 63 % |
| 5 | Алан Ширер | 1987—2006 | 559 | 283 | 51 % |
| 6 | Уильям Ричардсон | 1931—1946 | 354 | 277* | 78 % |
| 7 | Джек Роули | 1938—1955 | 429 | 268* | 62 % |
| 8 | Чарли Бьюкен | 1912—1928 | 482 | 257 | 53 % |
| 9 | Нэт Лофтхаус | 1946—1960 | 452 | 255 | 56 % |
| 10 | Дэвид Джек | 1920—1934 | 476 | 254 | 53 % |
| 11 | Джо Брэдфорд | 1921—1935 | 410 | 248 | 60 % |
| 12 | Хью Галлахер | 1925—1938 | 355 | 246 | 69 % |
| 13 | Рег Льюис | 1937—1955 | 284 | 246* | 87 % |
| 14 | Джо Смит | 1911—1927 | 410 | 243 | 59 % |
| 15 | Джордж Браун | 1921—1937 | 366 | 240 | 66 % |
| 16 | Джордж Кэмселл | 1927—1939 | 337 | 233 | 69 % |
| 17 | Иан Раш | 1981—1997 | 521 | 232 | 45 % |
| 18 | Стэн Мортенсен | 1945—1956 | 357 | 232* | 65 % |
| 19 | Дэвид Херд | 1954—1970 | 404 | 222 | 55 % |
| 20 | Горач Барнес | 1912—1925 | 367 | 221* | 60 % |
| 21 | Гарри Хэмптон | 1904—1925 | 360 | 219 | 61 % |
| 22 | Билли Уокер | 1919—1934 | 478 | 214 | 45 % |
| 23 | Тони Котти | 1982—2001 | 548 | 214 | 39 % |
| 24 | Дейв Халлидей | 1925—1934 | 257 | 211 | 82 % |
| 25 | Джеффри Херст | 1959—1975 | 519 | 210 | 40 % |
| 26 | Ронни Аллен | 1949—1961 | 416 | 208 | 50 % |
| 27 | Гарри Джонсон | 1919—1932 | 314 | 205 | 65 % |
| 28 | Артур Чендлер | 1925—1935 | 309 | 204 | 66 % |
| 29 | Вик Уотсон | 1923—1932 | 295 | 203 | 69 % |
| 30 | Джордж Эллиот | 1909—1925 | 344 | 203 | 59 % |
| 31 | Боб Герни | 1925—1939 | 348 | 203 | 58 % |
| 32 | Денис Лоу | 1959—1974 | 377 | 201 | 53 % |
| 33 | Дохерти, Питер | 1936—1949 | 318 | 200* | 63 % |
| 34 | Эндрю Уилсон | 1900—1920 | 501 | 200 | 40 % |
| 35 | Бобби Смит | 1950—1963 | 345 | 199 | 58 % |
| 36 | Бобби Чарльтон | 1956—1973 | 606 | 199 | 33 % |
Только в Английской Премьер-Лиге с 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Алан Ширер | 1992—2006 | 441 | 260 | 59 % |
| 2 | Уэйн Руни | 2002—н.в. | 435 | 193 | 45 % |
| 3 | Энди Коул | 1993—2008 | 415 | 187 | 46 % |
| 4 | Фрэнк Лэмпард | 1995 -2015 | 607 | 177 | 29 % |
| 5 | Тьерри Анри | 1999—2012 | 258 | 175 | 69 % |
| 6 | Робби Фаулер | 1992—2007 | 376 | 163 | 43 % |
| 7 | Майкл Оуэн | 1996—2013 | 326 | 150 | 46 % |
| 8 | Лес Фердинанд | 1992—2005 | 351 | 149 | 43 % |
| 9 | Тедди Шерингем | 1992—2007 | 418 | 147 | 35 % |
| 10 | Робин ван Перси | 2004—2015 | 280 | 144 | 51 % |
| 11 | Джермейн Дефо | 2001—н.в. | 428 | 143 | 33 % |
| 12 | Джимми Флойд Хасселбайнк | 1997—2007 | 288 | 127 | 45 % |
| 13 | Робби Кин | 1999—2012 | 349 | 126 | 36 % |
| 14 | Николя Анелька | 1996—2014 | 359 | 125 | 35 % |
| 15 | Дуайт Йорк | 1992—2008 | 368 | 123 | 33 % |
Аргентина
Национальный чемпионат. 1891—2015
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Арсенио Эрико | 1937-1949 | 332 | 295 | 89 % |
| 2 | Анхель Лабруна | 1939-1959 | 515 | 293 | 57 % |
| 3 | Эрминио Масантонио | 1931-1945 | 358 | 256 | 72 % |
| 4 | Мануэль Сеоане | 1921-1933 | 264 | 233 | 88 % |
| 5 | Бернабе Феррейра | 1929-1939 | 229 | 232 | 101 % |
| 6 | Мануэль Пельегрина | 1938-1956 | 490 | 231 | 47 % |
| 7 | Роберто Черро | 1924-1938 | 320 | 227 | 71 % |
| 8 | Мартин Палермо | 1992-2011 | 408 | 227 | 56 % |
| 9 | Хосе Санфилиппо | 1953-1972 | 330 | 226 | 68 % |
| 10 | Рикардо Инфанте | 1942-1961 | 439 | 217 | 49 % |
| 11 | Оскар Мас | 1964-1985 | 429 | 215 | 50 % |
| 12 | Франсиско Варальо | 1928-1939 | 272 | 209 | 77 % |
| 13 | Карлос Бьянки | 1967-1984 | 324 | 206 | 64 % |
| 14 | Доминго Тараскони | 1922-1936 | 254 | 203 | 80 % |
Профессиональная лига. 1931—2015
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Арсенио Эрико | 1937-1949 | 332 | 293 | 88 % |
| 2 | Анхель Лабруна | 1939-1959 | 515 | 292 | 57 % |
| 3 | Эрминио Масантонио | 1931-1945 | 358 | 256 | 72 % |
| 4 | Мануэль Пельегрина | 1938-1956 | 490 | 231 | 47 % |
| 5 | Мартин Палермо | 1992-2011 | 410 | 227 | 56 % |
| 6 | Хосе Санфилиппо | 1953-1972 | 330 | 226 | 68 % |
| 7 | Рикардо Инфанте | 1942-1961 | 439 | 217 | 49 % |
| 8 | Оскар Мас | 1964-1985 | 429 | 215 | 50 % |
| 9 | Бернабе Феррейра | 1931-1939 | 197 | 206 | 105 % |
| 10 | Карлос Бьянки | 1967-1984 | 324 | 206 | 64 % |
| 11 | Мигель Бриндиси | 1967-1983 | 441 | 194 | 44 % |
| 12 | Дельфин Бенитес Касерес | 1932-1944 | 269 | 193 | 72 % |
| 13 | Хосе Мануэль Морено | 1935-1953 | 359 | 187 | 52 % |
| 14 | Уго Готтарди | 1973-1988 | 450 | 186 | 41 % |
| 15 | Роке Авальяй | 1965-1980 | 522 | 184 | 35 % |
| 16 | Хуан Хосе Писсути | 1947-1962 | 349 | 182 | 52 % |
| 17 | Франсиско Антонио Варальо | 1931-1939 | 209 | 180 | 86 % |
| 18 | Хайме Сарланга | 1935-1950 | 302 | 171 | 57 % |
| 19 | Луис Артиме | 1959-1968 | 219 | 165 | 75 % |
| 20 | Эстебан Оскар Фуэртес | 1991-2012 | 381 | 165 | 43 % |
Армения. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Мячи | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Арсен Аветисян | 1992—2011 | 330 | 197 | 60 % |
| 2 | Артур Кочарян | 1992—2011 | 349 | 140 | 40 % |
| 3 | Ара Акопян | 1997—2012 | 164 | 127 | 81 % |
| 4 | Артур Петросян | 1992—2000 | 215 | 125 | 58 % |
| 5 | Тигран Есаян | 1992—2005 | 220 | 125 | 57 % |
| 6 | Арам Акопян | 1996—2009 | 230 | 115 | 50 % |
| 7 | Гегам Оганесян | 1992—1999 | 151 | 107 | 71 % |
| 8 | Ваге Ягмурян | 1992—2001 | 146 | 104 | 71 % |
| 9 | Армен Шахгельдян | 1992—2007 | 198 | 101 | 51 % |
| 10 | Арман Карамян | 1996—2002 | 127 | 100 | 79 % |
Беларусь. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Роман Василюк | 1996-2015 | 438 | 215 |
| 2 | Валерий Стрипейкис | 1996-2011 | 378 | 174 |
| 3 | Геннадий Близнюк | 1998-2015 | 340 | 124 |
| 4 | Виталий Родионов | 2001-2015 | 324 | 122 |
| 5 | Сергей Яромко | 1993-2000 | 185 | 98 |
| 6 | Игорь Чумаченко | 1993-2009 | 336 | 88 |
| 7 | Олег Страханович | 1998-2015 | 372 | 85 |
| 8 | Сергей Никифоренко | 1994-2010 | 289 | 84 |
| 9 | Артем Концевой | 2001-2015 | 276 | 83 |
| 10 | Петр Качуро | 1992-2005 | 136 | 81 |
Бельгия. С 1896[2]
- *: Учтены результаты «военных» чемпионатов (1939/40; 1940/41; 1944/45)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Альберт де Клейн | 1932-1955 | 522 | 428* | 82 % |
| 2 | Йозеф Мерманс | 1941-1957 | 398 | 367* | 92 % |
| 3 | Бернард Воорхоф | 1927-1948 | 495 | 318* | 64 % |
| 4 | Артур Кеулеерс | 1933-1951 | 418 | 313* | 75 % |
| 5 | Анри Коппенс | 1946-1962 | 389 | 261- | 67 % |
| 6 | Поль Дешам | 1944-1956 | 310 | 258* | 83 % |
| 7 | Эрвин Ванденберг | 1976-1995 | 430 | 255- | 59 % |
| 8 | Жан Капелль | 1929-1944 | 267 | 254* | 95 % |
| 9 | Поль ван Химст | 1959-1976 | 478 | 235- | 49 % |
| 10 | Ян Кулеманс | 1974-1991 | 518 | 230- | 44 % |
| 11 | Ян Гооссенс | 1938-1949 | 254 | 224* | 88 % |
| 12 | Раймон Брэн | 1922-1944 | 297 | 214* | 72 % |
| 13 | Рауль Ламбер | 1962-1980 | 373 | 212- | 57 % |
| 14 | Генри Исемборг | 1932-1945 | 283 | 201* | 71 % |
| 15 | Марк Дегриз | 1983-2002 | 479 | 200- | 42 % |
Болгария. С 1924[3]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Петр Жеков | 1963-1976 | 333 | 253 | 76 % |
| 2 | Наско Сираков | 1980-1997 | 294 | 196 | 67 % |
| 3 | Динко Дерменджиев | 1961-1974 | 447 | 194 | 43 % |
| 4 | Христо Бонев | 1966-1984 | 410 | 185 | 45 % |
| 5 | Мартин Камбуров | 1999-2016 | 301 | 174 | 58 % |
| 6 | Пламен Гетов | 1977-1995 | 286 | 165 | 58 % |
| 7 | Никола Котков | 1956-1971 | 322 | 163 | 51 % |
| 8 | Стефан Богомилов | 1963-1979 | 353 | 162 | 46 % |
| 9 | Петар Михтарски | 1984-2000 | 301 | 157 | 52 % |
| 10 | Петко Петков | 1968-1980 | 229 | 152 | 66 % |
| 11 | Димитар Якимов | 1958-1974 | 308 | 151 | 49 % |
| 12 | Георги Аспарухов | 1961-1971 | 247 | 150 | 61 % |
| 13 | Георги Каменов | 1963-1975 | 277 | 150 | 54 % |
| 14 | Тодор Диев | 1953-1967 | 308 | 146 | 47 % |
| 15 | Атанас Михайлов | 1965-1981 | 348 | 145 | 42 % |
Боливия. С 1950
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Виктор Хьюго Антело | 1983-2001 | 443 | 350 |
| 2 | Ренан Эчеверрия | 1954-1969 | 275 | |
| 3 | Хуан Санчес | 1979-1992 | 355 | 261 |
| 4 | Луис Фернандо Салинас | 1980-1993 | 316 | 201 |
| 5 | Хесус Рейналдо | 1977-1993 | 196 | |
| 6 | Жозе Кастильо | 1998-2016 | 178 | |
| 7 | Пабло Эскобар | 2004-2016 | 336 | 173 |
| 8 | Лимберг Гутьеррес | 1999-2015 | 345 | 171 |
| 9 | Рауль Орасио Балдессари | 1977-1989 | 161 | |
| 10 | Хуакин Ботеро | 1997-2014 | 229 | 156 |
Бразилия
В национальном чемпионате. С 1971[4]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Роберто Динамит | 1971—1992 | 328 | 190 | 58 % |
| 2 | Ромарио | 1985—2007 | 252 | 155 | 62 % |
| 3 | Эдмундо | 1992—2008 | 317 | 153 | 48 % |
| 4 | Зико | 1971—1989 | 249 | 135 | 54 % |
| 5 | Тулио | 1988—2005 | 240 | 129 | 53 % |
| 6 | Сержиньо Шулапа | 1974—1990 | 184 | 127 | 69 % |
| 7 | Вашингтон | 1998—2010 | 198 | 126 | 64 % |
| 8 | Фред | 2004—2015 | 196 | 113 | 55 % |
| 9 | Дарио | 1971—1985 | 240 | 113 | 47 % |
| 10 | Луис Фабиано | 1998—2015 | 200 | 111 | 56 % |
| 11 | Пауло Байер | 2003—2015 | 404 | 109 | 27 % |
| 12 | Клебер Перейра | 1999—2010 | 195 | 103 | 53 % |
| 13 | Александро | 2000—2015 | 266 | 100 | 38 % |
| 14 | Боржес | 2004—2015 | 239 | 98 | 41 % |
| 15 | Рамон Менезес | 1989—2010 | 365 | 98 | 27 % |
| 16 | Додо (Рикардо Лукас) | 1992—2011 | 196 | 96 | 49 % |
| 17 | Карека | 1978—1986 | 130 | 92 | 71 % |
| 18 | Клаудио Адао | 1973—1993 | 194 | 92 | 47 % |
| 19 | Эваир | 1985—2003 | 221 | 92 | 42 % |
| 20 | Жорже Мендонса | 1976—1985 | 197 | 91 | 46 % |
В лиге Паулиста. С 1902[5]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Пеле | 1957-1974 | 412 | 466 | 114 % |
| 2 | Артур Фриденрайх | 1910-1934 | 323 | 353 | 110 % |
| 3 | Сержиньо Шулапа | 1973-1993 | ? | 210 | ? % |
| 4 | Фейтисо | 1922-1940 | ? | 196 | ? % |
| 5 | Тониньо Геррейру | 1960-1974 | ? | 194 | ? % |
| 6 | Клаудио | 1940-1960 | 188 | ||
| 7 | Луизиньо | 1928-1946 | 187 | ||
| 8 | Пепе | 1954-1969 | 180 | ||
| 9 | Эйтор | 1916-1931 | 180 | ||
| 10 | Джино Орландо | 1950-1965 | 167 |
В лиге Кариока. С 1906[5]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Роберто Динамит | 1972-1992 | 423 | 284 | 67 % |
| 2 | Зико | 1973-1989 | 290 | 239 | 82 % |
| 3 | Ромарио | 1985-2007 | 259 | 233 | 92 % |
| 4 | Нило | 1919-1937 | 185 | 196 | 106 % |
| 5 | Адемир | 1942-1955 | ? | 195 | ? % |
| 6 | Ладислау | 1922-1941 | 172 | ||
| 7 | Карвальо Лейте | 1929-1942 | 166 | ||
| 8 | Руссиньо | 1922-1937 | 164 | ||
| 9 | Луизиньо Лемос | 1973-1993 | 156 | ||
| 10 | Зизиньо | 1939-1962 | 153 |
Венгрия. С 1901
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Имре Шлоссер | 1905-1928 | 301 | 411 | 136 % |
| 2 | Ференц Суса | 1940-1961 | 462 | 393 | 85 % |
| 3 | Дьюла Женгеллер | 1935-1947 | 325 | 387 | 119 % |
| 4 | Йозеф Такач | 1920-1940 | 355 | 360 | 101 % |
| 5 | Ференц Пушкаш | 1943-1956 | 354 | 357 | 101 % |
| 6 | Дьердь Шароши | 1930-1948 | 383 | 351 | 92 % |
| 7 | Дьюла Силадьи | 1943-1960 | 390 | 313 | 80 % |
| 8 | Ференц Деак | 1944-1954 | 238 | 305 | 128 % |
| 9 | Ференц Бене | 1961-1978 | 417 | 303 | 73 % |
| 10 | Геза Тольди | 1928-1946 | 324 | 271 | 84 % |
| 11 | Нандор Хидегкути | 1942-1958 | 381 | 265 | 70 % |
| 12 | Флориан Альберт | 1958-1974 | 351 | 256 | 73 % |
| 13 | Ласло Фазекаш | 1964-1980 | 408 | 251 | 62 % |
| 14 | Шандор Кочиш | 1945-1956 | 249 | 247 | 99 % |
| 15 | Лайош Тихи | 1954-1971 | 320 | 244 | 76 % |
| 16 | Михали Козма | 1967-1984 | 384 | 234 | 61 % |
| 17 | Йозеф Немеш | 1929-1946 | 336 | 216 | 64 % |
| 18 | Бела Иллеш | 1986-2006 | 540 | 214 | 40 % |
| 19 | Антал Дунаи | 1961-1977 | 327 | 203 | 62 % |
| 20 | Ласло Чех | 1931-1941 | 205 | 201 | 98 % |
Венесуэла. С 1957
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Хуан Гарсиа | 1989-2014 | 605 | 269 |
| 2 | Рафаэль Кастеллин | 1992-2013 | 202 | |
| 3 | Александр Рондон | 1998-2015 | 165 | |
| 4 | Кристиан Кассерес | 1996-2015 | 537 | 150 |
| 5 | Роберт Моран | 1993-2009 | 111 |
ГДР. 1948—1991
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Йоахим Штрайх | 1969-1985 | 378 | 229 | 61 % |
| 2 | Эберхард Фогель | 1962-1982 | 440 | 188 | 43 % |
| 3 | Гюнтер Шрётер | 1950-1963 | 335 | 154 | 46 % |
| 4 | Петер Дукке | 1960-1977 | 352 | 153 | 43 % |
| 5 | Хенниг Френцель | 1960-1978 | 420 | 152 | 36 % |
| 6 | Ханс-Юрген Крайше | 1964-1978 | 234 | 127 | 54 % |
| 7 | Рюдигер Шнупхазе | 1972-1986 | 320 | 123 | 38 % |
| 8 | Дитер Кюн | 1974-1991 | 294 | 122 | 41 % |
| 9 | Бернд Баушписс | 1959-1973 | 264 | 120 | 45 % |
| 10 | Йоханнес Шоне | 1950-1958 | 228 | 117 | 51 % |
| 11 | Вилли Трёгер | 1951-1962 | 237 | 114 | 48 % |
| 12 | Юрген Хойн | 1976-1991 | 341 | 114 | 33 % |
| 13 | Юрген Рааб | 1976-1991 | 342 | 114 | 33 % |
| 14 | Вольф-Рюдигер Нетц | 1971-1984 | 265 | 112 | 42 % |
| 15 | Рудольф Краузе | 1950-1962 | 254 | 111 | 44 % |
| 16 | Юрген Шпарвассер | 1965-1979 | 271 | 111 | 41 % |
| 17 | Франк Пастор | 1975-1990 | 271 | 110 | 41 % |
| 18 | Ханс-Юрген Ридигер | 1972-1984 | 193 | 105 | 54 % |
| 19 | Торстен Гютшов | 1980-1991 | 208 | 104 | 50 % |
| 20 | Ральф Минге | 1977-1991 | 222 | 103 | 46 % |
Гватемала. С 1942
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Хуан Карлос Плата | 1990-2010 | 571 | 303 |
| 2 | Оскар Энрике Санчес | 1975-1993 | 609 | 244 |
| 3 | Израиль Сильва | 2002-2014 | ? | 179 |
Германия
В чемпионате Германии/ФРГ 1939—2015
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Уве Зеелер | 1954-1972 | 519 | 444 | 85 % |
| 2 | Фриц Вальтер | 1939-1959 | 419 | 395 | 94 % |
| 3 | Макс Морлок | 1942-1964 | 554 | 393 | 71 % |
| 4 | Герд Мюллер | 1965-1979 | 427 | 365 | 85 % |
| 5 | Оттмар Вальтер | 1941-1959 | 325 | 340 | 105 % |
| 6 | Вернер Басслер | 1940-1960 | 357 | 310 | 87 % |
| 7 | Клаус Фишер | 1968-1988 | 535 | 268 | 50 % |
| 8 | Ханс Шефер | 1947-1965 | 434 | 256 | 59 % |
| 9 | Херберт Мартин | 1950-1961 | 318 | 254 | 80 % |
| 10 | Эрнст-Отто Мейер | 1947-1960 | 325 | 242 | 74 % |
| 11 | Альфред Кельбаса | 1947-1963 | 393 | 229 | 58 % |
| 12 | Юпп Хайнкес | 1965-1978 | 369 | 220 | 60 % |
| 13 | Манфред Бургсмюллер | 1969-1990 | 447 | 213 | 48 % |
В Бундеслиге 1963—2016
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Герд Мюллер | 1964-1979 | 427 | 365 | 85 % |
| 2 | Клаус Фишер | 1968-1988 | 535 | 268 | 50 % |
| 3 | Юпп Хайнкес | 1964-1978 | 369 | 220 | 60 % |
| 4 | Манфред Бургсмюллер | 1968-1990 | 447 | 213 | 48 % |
| 5 | Клаудио Писарро | 1999-2016 | 411 | 191 | 46 % |
| 6 | Ульф Кирстен | 1990-2003 | 350 | 182 | 52 % |
| 7 | Штефан Кунц | 1980-1999 | 449 | 179 | 40 % |
| 8 | Дитер Мюллер | 1972-1989 | 303 | 177 | 58 % |
| 9 | Клаус Аллофс | 1975-1993 | 424 | 177 | 42 % |
| 10 | Ханнес Лёр | 1964-1978 | 381 | 166 | 44 % |
| 11 | Карл-Хайнц Румменигге | 1974-1984 | 310 | 162 | 52 % |
| 12 | Бернд Хёльценбайн | 1968-1981 | 420 | 160 | 38 % |
| 13 | Фриц Вальтер-II | 1981-1997 | 348 | 157 | 45 % |
| 14 | Томас Аллофс | 1979-1992 | 378 | 148 | 39 % |
| 15 | Бернд Никкель | 1967-1983 | 425 | 141 | 33 % |
| 16 | Штефан Кисслинг | 2002-2016 | 375 | 140 | 37 % |
| 17 | Марио Гомес | 2005-2013 | 236 | 138 | 58 % |
| 18 | Уве Зеелер | 1963-1972 | 239 | 137 | 57 % |
| 19 | Хорст Хрубеш | 1975-1986 | 224 | 136 | 61 % |
| 20 | Джоване Элбер | 1994-2006 | 260 | 133 | 51 % |
| 21 | Руди Фёллер | 1980-1996 | 232 | 132 | 57 % |
| 22 | Михаэль Цорк | 1981-1998 | 463 | 131 | 28 % |
| 23 | Карл Алльгёвер | 1977-1991 | 338 | 129 | 38 % |
| 24 | Дитер Хёнесс | 1975-1987 | 288 | 127 | 44 % |
| 25 | Мартин Макс | 1989-2004 | 396 | 126 | 32 % |
| 26 | Георг Фолькерт | 1965-1981 | 410 | 125 | 30 % |
| 27 | Франк Милль | 1976-1996 | 387 | 123 | 32 % |
| 28 | Роберт Левандовский | 2010-2016 | 194 | 121 | 62 % |
| 29 | Герберт Лаумен | 1963-1974 | 267 | 121 | 45 % |
| 30 | Мирослав Клозе | 1999-2011 | 307 | 121 | 39 % |
Гондурас. С 1965
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Уилмер Веласкес | 1991-2010 | ? | 196 |
| 2 | Денилсон Коста | 1991-2007 | 465 | 156 |
| 3 | Франсиско Рамирес | 1998-2009 | ? | 95 |
| 4 | Марсело Феррейра | ?-? | ? | 94 |
| 5 | Хуан Мануэль Карсамо | 1999-2009 | ? | 93 |
| 6 | Пруденсио Норалес | 1977-1988 | ? | 88 |
| 7 | Лучано Эмилио | 1995-2009 | ? | 88 |
| 8 | Данило Тосельо | 1999-2007 | ? | 86 |
| 9 | Оскар Эрнандес | ?-? | ? | 86 |
| 10 | Рейнальдо Мейя | ?-? | ? | 83 |
Греция. С 1959
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Томас Маврос | 1970-1991 | 507 | 260 | 51 % |
| 2 | Кшиштоф Важиха | 1989-2004 | 385 | 244 | 63 % |
| 3 | Мимис Папаиоанну | 1962-1979 | 480 | 233 | 49 % |
| 4 | Гиоргиос Сидерис | 1959-1972 | 284 | 229 | 81 % |
| 5 | Антонис Антониадис | 1969-1981 | 241 | 187 | 78 % |
| 6 | Александрос Александрис | 1990-2005 | 388 | 187 | 48 % |
| 7 | Димитрис Саравакос | 1977-1998 | 443 | 185 | 42 % |
| 8 | Гиоргиос Дедес | 1962-1978 | 429 | 181 | 42 % |
| 9 | Никос Анастопулос | 1976-1994 | 408 | 179 | 44 % |
| 10 | Михалис Критикопулос | 1966-1978 | 422 | 176 | 42 % |
| 11 | Никос Либеропулос | 1995-2012 | 408 | 167 | 41 % |
| 12 | Демис Николаидис | 1993-2003 | 269 | 163 | 61 % |
| 13 | Нтинос Куис | 1975-1991 | 473 | 142 | 30 % |
| 14 | Костас Несторидис | 1959-1966 | 167 | 140 | 84 % |
| 15 | Мимис Домазос | 1960-1980 | 535 | 139 | 26 % |
| 16 | Георгиос Георгиадис | 1990-2008 | 464 | 137 | 30 % |
| 17 | Ставрос Сарафис | 1968-1981 | 359 | 136 | 38 % |
| 18 | Гиоргос Кудас | 1963-1984 | 504 | 134 | 27 % |
| 19 | Алекос Алексиадис | 1963-1977 | 329 | 132 | 40 % |
| 20 | Василис Димитриадис | 1986-1997 | 292 | 129 | 44 % |
Грузия. С 1990
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Зураб Ионанидзе | 1990-2010 | 422 | 216 |
| 2 | Леван Хомерики | 1991-2005 | 228 | 140 |
| 3 | Давид Джанашия | 1990-2007 | ? | 124 |
| 4 | Михаил Ашветия | 1993-2002 | 147 | 121 |
| 5 | Гиорги Мегреладзе | 1993-2009 | 229 | 110 |
Дания.
В первом дивизионе с 1889
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Паули Йоргенсен | 1925-1942 | 252 | 245 | 97 % |
| 2 | Микаэль Роде | 1911-1934 | 210 | 222 | 105 % |
В высшем дивизионе с 1991
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сёрен Фредериксен | 1994-2006 | 335 | 139 | 41 % |
| 2 | Петер Мёллер | 1991-2006 | 310 | 135 | 44 % |
| 3 | Хейне Фернандес | 1991-2004 | 326 | 126 | 39 % |
| 4 | Мортен Рассмуссен | 2001-2016 | 310 | 125 | 40 % |
| 5 | Стеффен Хёйер | 1993-2008 | 329 | 124 | 38 % |
| 6 | Франк Кристенсен | 1997-2014 | 298 | 110 | 37 % |
| 7 | Петер Граулунд | 1995-2013 | 290 | 108 | 37 % |
| 8 | Сёрен Андерсен | 1991-2003 | 231 | 101 | 44 % |
| 9 | Томас Торнингер | 1991-2005 | 264 | 81 | 31 % |
| 10 | Давид Нильсен | 1994-2008 | 214 | 76 | 36 % |
Египет. С 1948
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Хассан Эль-Шазли | 1959-1977 | 173 | |
| 2 | Хоссам Хассан | 1985-2008 | 365 | 168 |
| 3 | Эль-Сайед Эль-Дизуи | 1948-1964 | 127 | |
| 4 | Мустафа Реяд | 1959-1977 | 123 | |
| 5 | Махмуд Эль-Хатиб | 1972-1988 | 109 | |
| 6 | Ахмед Эль-Касс | 1983-2000 | 107 | |
| 7 | Мохаммед Абутрика | 1997-2012 | 213 | 106 |
| 8 | Гамаль Абдель Хамид | 1977-1993 | 101 | |
| 9 | Хамди Абдель Фаттах | 1954-1964 | 92 | |
| 10 | Мосаад Нур | 1972-1984 | 87 |
Израиль. С 1931[www.rsssf.com/tablesi/isratops-allt.html]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Алон Мизрахи | 1989-2005 | 385 | 206 | 54 % |
| 2 | Одед Махнес | 1973-1989 | 413 | 197 | 48 % |
| 3 | Ави Нимни | 1990-2008 | 429 | 194 | 45 % |
| 4 | Моше Романо | 1965-1982 | 439 | 192 | 44 % |
| 5 | Шай Гольцман | 1990-2009 | 474 | 169 | 36 % |
| 6 | Мордехай Шпиглер | 1963-1983 | 373 | 168 | 45 % |
| 7 | Ури Малмилян | 1973-1993 | 466 | 159 | 34 % |
| 8 | Давид Лави | 1973-1976 | 362 | 158 | 44 % |
| 9 | Наум Стельмах | 1955-60-е | 365 | 155 | 43 % |
| 10 | Йошуа Фейгенбаум | 1964-1983 | 430 | 148 | 34 % |
| 11 | Гидеон Дамти | 1970-1989 | 519 | 143 | 28 % |
| 12 | Ицхак Зоар | 1987-2005 | 389 | 139 | 36 % |
| 13 | Мотти Какун | 1991-2007 | 317 | 133 | 42 % |
| 14 | Йошуа Глазер | 218 | 132 | 61 % | |
| 15 | Йегуда Шахарабани | 376 | 129 | 34 % |
Иран. С 1991 (IPL)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Реза Энайати | 2001-2016 | 313 | 143 |
| 2 | Араш Борхани | 2002-2016 | 328 | 115 |
| 3 | Мехди Раджабзадех | 2001-2016 | 333 | 103 |
| 4 | Ферейдун Фазли | 2001-2009 | 178 | 85 |
| 5 | Эдмонд Безик | 1994-2006 | 84 | |
| 6 | Али Модирроста | 1991-2003 | 80 | |
| 7 | Карим Ансарифард | 2007-2014 | 194 | 77 |
| 8 | Жалал Рафхаеи | 2005-2016 | 303 | 76 |
| 9 | Эдиньо | 2007-2015 | 159 | 75 |
| 10 | Али Даеи | 1994-2007 | 72 |
Ирландия. С 1921
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Брендан Бредли | 1969-1985 | 372 | 235 |
| 2 | Джейсон Бирн | 1998-2015 | 477 | 214 |
| 3 | Пат Морли | 1984-2002 | 373 | 182 |
| 4 | Торлуг О.Коннор | 1964-1985 | 178 |
Исландия. С 1912
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Труггви Гудмундссон | 1992-2013 | 241 | 131 |
| 2 | Инги-Бьерн Альбертссон | 1970-1986 | 210 | 126 |
| 3 | Атли Видар Бьёрнссон | 2001-2015 | 222 | 106 |
| 4 | Гудмундур Стейнссон | 101 | ||
| 5 | Херманн Гуннарссон | 95 |
Испания. С 1928
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Лионель Месси | 2004-2016 | 350 | 314 | 91 % |
| 2 | Криштиану Роналду | 2009-2016 | 236 | 260 | 110 % |
| 3 | Тельмо Сарра | 1940-1955 | 277 | 251 | 91 % |
| 4 | Уго Санчес | 1981-1994 | 347 | 234 | 67 % |
| 5 | Рауль Гонсалес | 1994-2010 | 550 | 228 | 41 % |
| 6 | Альфредо Ди Стефано | 1953-1966 | 329 | 227 | 69 % |
| 7 | Сесар Родригес | 1941-1960 | 353 | 225 | 64 % |
| 8 | Кини | 1970-1987 | 448 | 219 | 49 % |
| 9 | Паиньо | 1943-1956 | 278 | 210 | 76 % |
| 10 | Мундо | 1939-1951 | 231 | 195 | 84 % |
| 11 | Сантильяна | 1971-1988 | 461 | 186 | 40 % |
| 12 | Давид Вилья | 2003-2014 | 352 | 185 | 52 % |
| 13 | Арса | 1943-1959 | 347 | 181 | 52 % |
| 14 | Горостиса | 1929-1946 | 256 | 178 | 70 % |
| 15 | Самуэль Это'О | 1998-2009 | 280 | 162 | 58 % |
| 16 | Луис Арагонес | 1960-1975 | 360 | 160 | 44 % |
| 17 | Ференц Пушкаш | 1958-1966 | 180 | 156 | 87 % |
| 18 | Хулио Салинас | 1982-2000 | 417 | 152 | 36 % |
| 19 | Адриан Эскудеро | 1945-1958 | 287 | 150 | 52 % |
| 20 | Дани | 1974-1986 | 303 | 147 | 49 % |
Италия
Национальный чемпионат. 1898—2015
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сильвио Пиола | 1929-1954 | 589 | 316 | 54 % |
| 2 | Джузеппе Меацца | 1927-1947 | 463 | 271 | 58 % |
| 3 | Франческо Тотти | 1992-н.в. | 601 | 248 | 41 % |
| 4 | Анджело Скьявио | 1922-1938 | 337 | 247 | 73 % |
| 5 | Гуннар Нордаль | 1948-1958 | 291 | 225 | 77 % |
| 6 | Жозе Альтафини | 1958-1976 | 459 | 216 | 47 % |
| 7 | Антонио Ди Натале | 2002-н.в. | 445 | 209 | 47 % |
| 8 | Гульельмо Габетто | 1934-1949 | 383 | 207 | 54 % |
| 9 | Роберто Баджо | 1985-2004 | 459 | 205 | 45 % |
| 10 | Амадео Амадеи | 1936-1956 | 465 | 205 | 41 % |
Только в Серии А. 1929 - 2016
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сильвио Пиола | 1929-1954 | 537 | 274 | 51 % |
| 2 | Франческо Тотти | 1992-2016 | 601 | 248 | 41 % |
| 3 | Гуннар Нордаль | 1948-1958 | 291 | 225 | 77 % |
| 4 | Джузеппе Меацца | 1929-1947 | 367 | 216 | 59 % |
| 5 | Жозе Альтафини | 1958-1976 | 459 | 216 | 47 % |
| 6 | Антонио Ди Натале | 2002-2016 | 445 | 209 | 47 % |
| 7 | Роберто Баджо | 1986-2004 | 452 | 205 | 45 % |
| 8 | Курт Хамрин | 1956-1971 | 400 | 190 | 48 % |
| 9 | Джузеппе Синьори | 1991-2004 | 344 | 188 | 55 % |
| 10 | Алессандро Дель Пьеро | 1993-2012 | 478 | 188 | 39 % |
| 11 | Альберто Джилардино | 1999-2016 | 497 | 188 | 38 % |
| 12 | Габриэль Батистута | 1991-2003 | 318 | 184 | 58 % |
| 13 | Джампьеро Бониперти | 1946-1961 | 444 | 178 | 40 % |
| 14 | Амадео Амадеи | 1936-1956 | 423 | 174 | 41 % |
| 15 | Джузеппе Савольди | 1965-1982 | 405 | 168 | 41 % |
| 16 | Гульельмо Габетто | 1934-1949 | 322 | 165 | 51 % |
| 17 | Роберто Бонинсенья | 1965-1979 | 366 | 163 | 45 % |
| 18 | Лука Тони | 2000-2016 | 344 | 157 | 46 % |
| 19 | Луиджи Рива | 1964-1976 | 289 | 156 | 54 % |
| 20 | Филиппо Индзаги | 1995-2012 | 370 | 156 | 42 % |
| 21 | Роберто Манчини | 1981-2000 | 541 | 156 | 29 % |
| 22 | Луис Винисио | 1955-1968 | 348 | 155 | 45 % |
| 23 | Карло Регуццони | 1929-1948 | 401 | 155 | 39 % |
| 24 | Иштван Ньерш | 1948-1956 | 236 | 153 | 65 % |
| 25 | Эрнан Креспо | 1996-2012 | 340 | 153 | 45 % |
Казахстан. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Нурбол Жумаскалиев | 1998-2015 | 471 | 162 |
| 2 | Олег Литвиненко | 1992-2004 | 311 | 148 |
| 3 | Мурат Тлешев | 1998-2015 | 381 | 148 |
| 4 | Нуркен Мазбаев | 1992-2008 | 400 | 142 |
Кипр. С 1960
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Сотирис Кайфас | 1967-1984 | 388 | 260 | 67 % |
| 2 | Райнер Рауффман | 1997-2004 | 151 | 192 | 127 % |
| 3 | Яннос Иоанну | 1981-2000 | 372 | 191 | 51 % |
Киргизия. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Евгений Болдырин | 1995-2008 | 284 | 222 | 78 % |
| 2 | Замирбек Жумагулов | 1992-2007 | 362 | 218 | 60 % |
Китай. С 1980
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Ли Юнуи | 1999-2010 | 251 | 120 |
| 2 | Хао Хайдонг | 1994-2004 | 185 | 96 |
| 3 | Хань Пен | 2001-2015 | 268 | 93 |
Колумбия. С 1948
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Серхио Гальван Рей | 1996-2011 | 588 | 224 |
| 2 | Иван Рене Валенсиано | 1988-2009 | 354 | 217 |
| 3 | Уго Орасио Лондеро | 1969-1981 | 433 | 211 |
| 4 | Освальдо Марсиаль Палавесино | 1975-1985 | 452 | 204 |
| 5 | Хорхе Рамирес Гальего | 1962-1975 | 406 | 201 |
| 6 | Омар Лоренсо Деванни | 1963-1971 | ? | 198 |
| 7 | Виктор Уго Аристисабаль | 1989-2007 | 318 | 187 |
| 8 | Арнольдо Игуаран | 1978-1996 | 584 | 186 |
| 9 | Виллингтон Ортис | 1972-1988 | 583 | 184 |
| 10 | Хосе Омар Вердун | 1962-1971 | ? | 184 |
Латвия. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Михаил Михолап | 1995—2009 | 286 | 210 |
| 2 | Вит Римкус | 1992—2012 | 356 | 176 |
| 3 | Виктор Добрецов | 1993—2009 | 325 | 169 |
| 4 | Гирт Карлсон | 1998—2015 | 258 | 123 |
| 5 | Кристап Гребис | 2000—2015 | 291 | 123 |
| 6 | Александр Катасонов | 2001—2007 | 170 | 105 |
| 7 | Гатис Калниньш | 2000—2015 | 340 | 96 |
| 8 | Юргис Калнс | 2001—2014 | 327 | 83 |
| 9 | Виталий Астафьев | 1992—2010 | 252 | 79 |
| 10 | Владимир Бабичев | 1992—2006 | 215 | 76 |
| 11 | Давид Чаладзе | 1997—2006 | 91 | 74 |
| 12 | Александр Елисеев | 1992—2005 | 149 | 73 |
| 13 | Юрий Молотков | 1992—2002 | 195 | 71 |
| 14 | Владимир Колесниченко | 1996—2011 | 256 | 70 |
| 15 | Владимир Жаворонков | 1994—2011 | 311 | 69 |
Литва. С 1990
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Повилас Люкшис | 1995-2012 | 478 | 193 |
| 2 | Ремигиюс Поцюс | 1989-2003 | 176 | |
| 3 | Ричардас Бенюшис | 1999-2015 | 351 | 171 |
| 4 | Андрюс Величка | 1998-2015 | 278 | 133 |
| 5 | Дарюс Мацюлявичюс | 1990-2009 | 117 | |
| 6 | Эймантас Подерис | 1990-2012 | 108 | |
| 7 | Игорис Моринас | 1993-2010 | 104 | |
| 8 | Мантас Савенас | 1999-2012 | 245 | 103 |
| 9 | Эгидиус Варнас | 1996-2015 | 304 | 101 |
| 10 | Виталий Ковалиаускас | 1999-2013 | 312 | 96 |
Люксембург. С 1945
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Армин Крингс | 1981-2000 | 347 | 255 |
| 2 | Даниель Хуус | 1998-2014 | 364 | 228 |
| 3 | Патрик Морокутти | 1986-2002 | 343 | 223 |
| 4 | Берт Хегер | 1959-1975 | 240 | 176 |
| 5 | Тео Шолтен | 1980-1999 | 419 | 155 |
Македония. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Драган Димитровски | 1999-2013 | 242 | 97 |
| 2 | Ивица Глигоровски | 1999-2012 | 275 | 86 |
| 3 | Стевица Ристич | 2003-2007 | 107 | 84 |
Мальта. С 1909
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Стефан Султана | 1986-2009 | 428 | 197 |
| 2 | Михаэл Галеа | 1997-2011 | 340 | 180 |
| 3 | Жильберт Аджус | 1990-2013 | 451 | 175 |
| 4 | Тони Николл | 1934-1954 | 173 | |
| 5 | Иван Вудс | 1994-2014 | 444 | 170 |
| 6 | Даноло Дончич | 1994-2006 | 151 |
Марокко. С 1956
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 14 мая 2011 года. |
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Симсан Заки | 1960-1984 | 297 | |
| 2 | Хассан Еруали | 1956-1973 | 276 | |
| 3 | Ахмад Мероеби | 1958-1976 | 221 |
Мексика. С 1924
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Кабиньо | 1974-1986 | 424 | 312 | 74 % |
| 2 | Карлос Эрмосильо | 1983-2001 | 539 | 294 | 55 % |
| 3 | Харед Борхетти | 1994-2010 | 475 | 252 | 53 % |
| 4 | Хосе Сатурнино Кардосо | 1994-2005 | 332 | 249 | 75 % |
| 5 | Орасио Касарин | 1936-1957 | 304 | 238 | 78 % |
| 6 | Освальдо Кастро | 1971-1984 | 388 | 214 | 55 % |
| 7 | Алвес Заге | 1985-2003 | 577 | 209 | 36 % |
| 8 | Адальберто Лопес | 1942-1956 | ? | 201 | ? |
| 9 | Карлос Перуси | 1972-1984 | 406 | 199 | 48 % |
| 10 | Серхио Лира | 1978-1996 | 564 | 191 | 34 % |
| 11 | Рикардо Пелаэс | 1985-2000 | 480 | 187 | 42 % |
| 12 | Рикардо Феррети | 1977-1991 | 454 | 182 | 40 % |
| 13 | Орасио Лопес Сальгадо | 1967-1980 | ? | 172 | ? |
| 14 | Рикардо Брандон | 1971-1983 | ? | 172 | ? |
| 15 | Энрике Борха | 1964-1977 | ? | 168 | ? |
Молдавия. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Владимир Коссе | 1992-1999 | 193 | 131 |
| 2 | Юрий Митерев | 1992-2002 | 250 | 129 |
| 3 | Сергей Рогачев | 1993-2009 | 171 | 127 |
| 4 | Владислав Гаврилюк | 1992-2002 | 191 | 116 |
| 5 | Руслан Барбурош | 1994-2005 | 232 | 94 |
Нидерланды. С 1956 (Eredivisie)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Вилли ван дер Кёйлен | 1964-1982 | 544 | 311 | 57 % |
| 2 | Рууд Геелс | 1965-1983 | 392 | 265 | 68 % |
| 3 | Йохан Кройф | 1964-1984 | 308 | 215 | 70 % |
| 4 | Кес Кист | 1972-1986 | 372 | 212 | 57 % |
| 5 | Тонни ван дер Линден | 1956-1968 | 323 | 206 | 64 % |
| 6 | Хенк Грот | 1959-1969 | 287 | 198 | 69 % |
| 7 | Петер Хутман | 1978-1992 | 339 | 180 | 53 % |
| 8 | Шак Сварт | 1956-1973 | 463 | 176 | 38 % |
| 9 | Лео ван Веен | 1966-1984 | 491 | 174 | 35 % |
| 10 | Кор ван дер Гийп | 1956-1964 | 215 | 161 | 75 % |
| 11 | Вим Кифт | 1980-1994 | 266 | 158 | 59 % |
| 12 | Чарли Босвельд | 1961-1979 | 364 | 153 | 42 % |
| 13 | Хальвар Торесен | 1976-1988 | 314 | 152 | 48 % |
| 14 | Пит Кейзер | 1961-1974 | 364 | 147 | 40 % |
| 15 | Джон Босман | 1983-2002 | 304 | 146 | 48 % |
| 16 | Вилли Брокамп | 1964-1976 | 352 | 146 | 41 % |
| 17 | Лекс Схунмакер | 1967-1982 | 396 | 146 | 48 % |
| 18 | Дирк Кюйт | 1998-2016 | 293 | 141 | 48 % |
| 19 | Ян Веннегор оф Хесселинк | 1996-2012 | 316 | 134 | 42 % |
| 20 | Кеес ван Коотен | 1971-1984 | 390 | 134 | 34 % |
Норвегия. С 1937
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Сигурд Рушфельд | 1992-2011 | 299 | 172 |
| 2 | Харальд Браттбакк | 1990-2005 | 255 | 166 |
| 3 | Петтер Белсвик | 1989-2003 | 292 | 159 |
| 4 | Одд Иверсен | 1966-1982 | 225 | 158 |
| 5 | Пер Кристофферсен | 1956-1968 | 194 | 145 |
| 6 | Фрод Йонсен | 1999-2015 | 301 | 132 |
| 7 | Бенгт Сэтернес | 1998-2011 | 280 | 116 |
| 8 | Торстен Хельстад | 1995-2013 | 234 | 116 |
| 9 | Йостен Фло | 1987-2001 | 213 | 114 |
| 10 | Арилд Сундгот | 1995-2011 | 325 | 111 |
| 11 | Ян Фуглсет | 1967-1982 | 209 | 109 |
| 12 | Арне Педерсен | 1951-1966 | 231 | 107 |
| 13 | Свен Матисен | 1973-1989 | 327 | 106 |
| 14 | Мортен Берре | 1996-2014 | 444 | 102 |
| 15 | Оле Мартин Эрст | 1995-2012 | 252 | 101 |
Парагвай. С 1935
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Хуан Самудио | 1997-2012 | 254 | 121 |
| 2 | Мауро Кабальеро | 1992-2007 | ? | 107 |
Перу. С 1928
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Серхио Ибарра | 1993-2014 | 581 | 273 |
| 2 | Освальдо Рамирес | 1966-1981 | 386 | 195 |
| 3 | Вальдир Саенс | 1992-2009 | 368 | 172 |
| 4 | Хорхе Сото | 1990-2008 | 549 | 161 |
| 5 | Эмилио Салинас | 1948-1961 | 210 | 159 |
| 6 | Теодоро Фернандес | 1930-1953 | 180 | 156 |
| 7 | Теофило Кубильяс | 1966-1988 | 236 | 152 |
| 8 | Валериано Лопес | 1945-1960 | 137 | 150 |
| 9 | Альберто Гальярдо | 1959-1978 | 263 | 150 |
| 10 | Херман Карти | 1988-2014 | 140 |
Польша. С 1927
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Эрнст Поль | 1954-1969 | 265 | 186 | 70 % |
| 2 | Люцьян Брыхчий | 1954-1969 | 368 | 182 | 49 % |
| 3 | Томаш Франковский | 1992-2013 | 302 | 168 | 56 % |
| 4 | Герард Цезлик | 1948-1959 | 237 | 167 | 70 % |
| 5 | Влодзимеж Любаньский | 1962-1975 | 234 | 155 | 66 % |
| 6 | Теодор Петерек | 1928-1948 | 189 | 154 | 58 % |
| 7 | Казимеж Кмецик | 1969-1983 | 304 | 153 | 50 % |
| 8 | Ян Либерда | 1955-1971 | 304 | 145 | 48 % |
| 9 | Теодор Аньола | 1948-1957 | 196 | 141 | 72 % |
| 10 | Павел Брожек | 2001-2016 | 295 | 132 | 44 % |
| 11 | Фридерик Шерфке | 1927-1939 | 236 | 131 | 56 % |
| 12 | Ежи Подброжны | 1990-2004 | 277 | 122 | 44 % |
| 13 | Мацей Журавски | 1997-2011 | 251 | 121 | 48 % |
| 14 | Йозеф Наврот | 1926-1939 | 190 | 114 | 60 % |
| 15 | Анджей Ярошик | 1963-1974 | 265 | 113 | 43 % |
| 16 | Эрнест Вилимовский | 1934-1939 | 86 | 112 | 130 % |
| 17 | Гжегож Лято | 1969-1980 | 272 | 111 | 41 % |
| 18 | Хенрик Рейман | 1927-1933 | 131 | 109 | 83 % |
| 19 | Анджей Шармах | 1972-1980 | 211 | 109 | 52 % |
| 20 | Михал Матыас | 1929-1948 | 175 | 108 | 62 % |
Португалия. С 1934
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Фернанду Пейротеу | 1937-1949 | 197 | 331 | 168 % |
| 2 | Эйсебио | 1960-1977 | 313 | 319 | 102 % |
| 3 | Фернанду Гомиш | 1974-1991 | 405 | 318 | 79 % |
| 4 | Жозе Агуаш | 1950-1963 | 282 | 290 | 103 % |
| 5 | Нене | 1968-1986 | 421 | 262 | 62 % |
| 6 | Мануэль Фернандеш | 1970-1988 | 485 | 246 | 51 % |
| 7 | Мататеу | 1951-1967 | 289 | 220 | 76 % |
| 8 | Жозе Аугушту Торриш | 1959-1980 | 374 | 217 | 58 % |
| 9 | Руй Жордан | 1971-1989 | 360 | 215 | 60 % |
| 10 | Арсениу Дуарте | 1943-1959 | 313 | 211 | 67 % |
| 11 | Васкес Мануэль | 1946-1960 | 282 | 192 | 68 % |
| 12 | Марио Жардел | 1996-2007 | 186 | 186 | 100 % |
| 13 | Жулиньу | 1941-1953 | 166 | 169 | 102 % |
| 14 | Жозе Аугусто | 1954-1970 | 343 | 163 | 48 % |
| 15 | Артур Жорже | 1964-1978 | 245 | 162 | 66 % |
| 16 | Антонио Тешейра | 1949-1965 | 221 | 155 | 70 % |
| 17 | Нуну Гомиш | 1994-2012 | 391 | 154 | 39 % |
Россия. 1992 - 2016
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Олег Веретенников | 1992-2002 | 274 | 243 | 52 % |
| 2 | Александр Кержаков | 2001-2015 | 326 | 238 | 42 % |
| 3 | Дмитрий Кириченко | 1998-2013 | 377 | 129 | 34 % |
| 4 | Дмитрий Лоськов | 1992-2013 | 452 | 120 | 27 % |
| 5 | Сергей Семак | 1993-2013 | 456 | 102 | 22 % |
| 6 | Роман Павлюченко | 2002-2016 | 291 | 100 | 34 % |
| 7 | Андрей Тихонов | 1992-2008 | 346 | 98 | 28 % |
| 8 | Игорь Семшов | 1996-2014 | 433 | 98 | 23 % |
| 9 | Егор Титов | 1995-2008 | 336 | 88 | 26 % |
| 10 | Валерий Есипов | 1992-2007 | 390 | 88 | 23 % |
| 11 | Вагнер Лав | 2005-2013 | 169 | 85 | 50 % |
| 12 | Олег Терехин | 1995-2005 | 208 | 84 | 40 % |
| 13 | Дмитрий Сычев | 2002-2014 | 258 | 81 | 31 % |
| 14 | Александр Ширко | 1995-2008 | 281 | 78 | 28 % |
| 15 | Андрей Каряка | 2001-2014 | 313 | 75 | 24 % |
| 16 | Владимир Кулик | 1992-2001 | 202 | 72 | 36 % |
| 17 | Артём Дзюба | 2006-2016 | 229 | 72 | 31 % |
| 18 | Роман Адамов | 2001-2013 | 255 | 69 | 27 % |
| 19 | Владимир Нидергаус | 1992-1999 | 168 | 68 | 40 % |
| 20 | Сейду Думбия | 2010-2015 | 108 | 66 | 61 % |
| 21 | Александр Маслов | 1992-2004 | 168 | 65 | 39 % |
| 22 | Данни | 2005-2016 | 258 | 64 | 25 % |
| 23 | Юрий Матвеев | 1992-2000 | 166 | 62 | 37 % |
| 24 | Владимир Бесчастных | 1992-2007 | 132 | 60 | 45 % |
| 25 | Бахва Тедеев | 1992-2001 | 239 | 59 | 25 % |
СССР. 1936—1991
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Олег Блохин | 1969-1987 | 432 | 211 | 49 % |
| 2 | Александр Пономарёв | 1938-1952 | 249 | 152 | 59 % |
| 3 | Никита Симонян | 1946-1959 | 267 | 144 | 54 % |
| 4 | Сергей Соловьёв | 1939-1952 | 226 | 143 | 64 % |
| 5 | Григорий Федотов | 1937-1949 | 169 | 132 | 78 % |
| 6 | Эдуард Маркаров | 1961-1975 | 370 | 129 | 35 % |
| 7 | Автандил Гогоберидзе | 1945-1961 | 341 | 128 | 37 % |
| 8 | Олег Протасов | 1982-1990 | 218 | 125 | 57 % |
| 9 | Валентин Иванов | 1953-1966 | 287 | 124 | 43 % |
| 10 | Рамаз Шенгелия | 1977-1988 | 283 | 120 | 42 % |
| 11 | Олег Копаев | 1957-1968 | 259 | 119 | 46 % |
| 12 | Сергей Родионов | 1979-1990 | 279 | 119 | 43 % |
| 13 | Заур Калоев | 1950-1964 | 250 | 116 | 47 % |
| 14 | Галимзян Хусаинов | 1957-1973 | 410 | 115 | 28 % |
| 15 | Борис Пайчадзе | 1936-1951 | 191 | 106 | 55 % |
| 16 | Константин Бесков | 1938-1954 | 238 | 106 | 45 % |
| 17 | Виктор Ворошилов | 1949-1962 | 330 | 106 | 32 % |
| 18 | Андрей Якубик | 1968-1984 | 301 | 105 | 35 % |
| 19 | Геннадий Красницкий | 1960-1970 | 245 | 102 | 42 % |
| 20 | Борис Казаков | 1960-1971 | 252 | 101 | 40 % |
Румыния. С 1921
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Дуду Джорджеску | 1970-1986 | 370 | 252 | 68 % |
| 2 | Ионел Данчулеску | 1993-2014 | 515 | 214 | 40 % |
| 3 | Родион Кэмэтару | 1974-1989 | 377 | 198 | 53 % |
| 4 | Мартин Раду | 1974-1989 | 384 | 190 | 49 % |
| 5 | Ион Облеменко | 1964-1976 | 272 | 170 | 62 % |
| 6 | Флоря Думитраке | 1966-1983 | 357 | 170 | 48 % |
| 7 | Мирча Санду | 1970-1987 | 407 | 167 | 41 % |
| 8 | Виктор Пицуркэ | 1975-1989 | 301 | 166 | 55 % |
| 9 | Михай Адам | 1962-1976 | 353 | 160 | 45 % |
| 10 | Титус Озон | 1947-1964 | 270 | 157 | 58 % |
| 11 | Клаудиу Никулеску | 1998-2012 | 326 | 157 | 48 % |
| 12 | Ангел Иорданеску | 1968-1982 | 317 | 155 | 49 % |
| 13 | Марчел Кораш | 1977-1995 | 408 | 146 | 36 % |
| 14 | Георге Константин | 1949-1969 | 258 | 145 | 56 % |
| 15 | Мирча Дридя | 1957-1971 | 272 | 142 | 52 % |
| 16 | Георге Хаджи | 1982-1990 | 222 | 141 | 64 % |
| 17 | Иоан Петку | 1977-1990 | 363 | 135 | 37 % |
| 18 | Дорин Матеуц | 1981-1996 | 281 | 134 | 48 % |
| 19 | Ион Владою | 1987-2003 | 324 | 130 | 40 % |
| 20 | Стефан Добай | 1930-1941 | 153 | 127 | 83 % |
Северная Ирландия. С 1890
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Джимми Джонс | 1947-1964 | 285 | 332 |
| 2 | Джозеф Бэмбрик | 1926-1935 | 205 | 314 |
| 3 | Глен Фергюссон | 1987-2011 | 644 | 313 |
| 4 | Дес Диксон | 1967-1982 | 271 | 219 |
| 5 | Джимми Келли | 1928-1952 | 410 | 218 |
Сингапур. С 1975
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Александр Джурич | 1999-2014 | 442 | 326 |
| 2 | Эгмар Гонкалвес | 1996-2006 | 277 | 238 |
| 3 | Мирко Грабовац | 1999-2007 | 248 | 223 |
Словакия. 1939-1944, 1993-2016
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Юрай Халенар | 2001-2015 | 349 | 125 |
| 2 | Роберт Семеник | 1993-2009 | 335 | 120 |
| 3 | Ян Арпаш | 1939-1944 | 110 | 111 |
| 4 | Марек Уджлаки | 1993-2008 | 377 | 86 |
| 5 | Павол Масарик | 2003-2016 | 284 | 86 |
| 6 | Силард Немет | 1994-2001 | 156 | 85 |
| 7 | Владимир Кожух | 1995-2010 | 83 | |
| 8 | Мартин Фабуш | 1994-2005 | 81 | |
| 9 | Йозеф Лукнар | 1940-1944 | 81 | |
| 10 | Томаш Оравец | 1998-2012 | 78 |
Словения. С 1991
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Штефан Шкапер | 1991-2000 | 226 | 130 |
| 2 | Маркос Таварес | 2007-2016 | 274 | 113 |
| 3 | Клитон Бозго | 1993-2008 | 207 | 109 |
| 4 | Эрмин Ракович | 1994-2010 | 267 | 108 |
| 5 | Милан Остерц | 1994-2012 | 276 | 106 |
США
В чемпионате ASL (1921—1931), NASL (1967—1984)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Арчибальд Старк | 1921-1931 | 328 | 300 |
| 2 | Джорджо Киналья | 1976-1983 | 254 | 242 |
| 3 | Джордж Нельсон | 1923-1931 | 250 | 223 |
| 4 | Дэвид Браун | 1921-1931 | 308 | 218 |
В чемпионате MLS c 1996 (регулярный сезон+ плей-офф)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Лэндон Донован | 2001-2014 | 375 | 169 |
| 2 | Хайме Морено | 1996-2010 | 372 | 145 |
| 3 | Джефф Каннингем | 1998-2011 | 387 | 139 |
| 4 | Анте Разов | 1996-2008 | 297 | 125 |
| 5 | Джейсон Крейс | 1996-2007 | 327 | 112 |
| 6 | Тейлор Твеллмен | 2002-2009 | 195 | 111 |
| 7 | Крис Вондоловски | 2005-2015 | 234 | 110 |
| 8 | Дуэйн Де Розарио | 2001-2014 | 367 | 109 |
| 9 | Эдсон Баддл | 2001-2015 | 313 | 105 |
| 10 | Рой Ласситер | 1996-2002 | 200 | 101 |
Турция
В Стамбульской лиге(1928—1959), Чемпионате Турции (Milli Kume 1936—1950) и Турецкой Супер-лиге(1959)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Метин Октай | 1955-1969 | 324 | 294 | 91 % |
| 2 | Хаккы Йетен | 1931-1948 | 298 | 259 | 87 % |
| 3 | Хакан Шукюр | 1987-2008 | 488 | 249 | 51 % |
| 4 | Сереф Гюркей | 1930-1950 | 293 | 240 | 82 % |
| 5 | Танжу Чолак | 1981-1994 | 282 | 240 | 83 % |
| 6 | Хами Мандирали | 1985-2003 | 476 | 219 | 46 % |
| 7 | Мелих Котанца | 1935-1948 | 171 | 214 | 125 % |
| 8 | Лефтер Кючюкандонадис | 1941-1964 | 343 | 201 | 59 % |
| 9 | Айкут Коджаман | 1984-2000 | 360 | 200 | 56 % |
| 10 | Фейяз Учар | 1982-1997 | 376 | 191 | 51 % |
Только в Турецкой Супер-лиге с 1959
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Хакан Шукюр | 1987-2008 | 488 | 249 | 51 % |
| 2 | Танжу Чолак | 1981-1994 | 282 | 240 | 83 % |
| 3 | Хами Мандирали | 1985-2003 | 476 | 219 | 46 % |
| 4 | Метин Октай | 1959-1969 | 258 | 217 | 84 % |
| 5 | Айкут Коджаман | 1984-2000 | 360 | 200 | 56 % |
| 6 | Фейяз Учар | 1982-1997 | 376 | 191 | 51 % |
| 7 | Серкан Айкут | 1992-2009 | 336 | 188 | 56 % |
| 8 | Февзи Земзем | 1962-1973 | 305 | 146 | 48 % |
| 9 | Некати Атеш | 1997-2015 | 368 | 140 | 38 % |
| 10 | Сенк Ишлер | 1993-2011 | 349 | 137 | 39 % |
| 11 | Александро де Соуза | 2004-2012 | 245 | 136 | 56 % |
| 12 | Фикри Элма | 1959-1969 | 303 | 136 | 45 % |
| 13 | Юмит Каран | 1995-2011 | 359 | 136 | 38 % |
| 14 | Бурак Йылмаз | 2006-2016 | 255 | 136 | 53 % |
| 15 | Умут Булут | 2001-2016 | 357 | 134 | 38 % |
| 16 | Саффет Сансакли | 1987-1998 | 266 | 130 | 50 % |
| 17 | Фатих Текке | 1994-2012 | 304 | 130 | 43 % |
| 18 | Мехмет Ёздилек | 1988-2002 | 386 | 130 | 34 % |
| 19 | Элвир Болич | 1992-2005 | 282 | 128 | 45 % |
| 20 | Эрдан Адатепе | 1959-1971 | 284 | 126 | 44 % |
Узбекистан. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Анвар Бердыев | 1995-2015 | 471 | 220 |
| 2 | Зафар Холмуродов | 1997-2012 | 379 | 200 |
| 3 | Шухрат Мирхолдиршаев | 2000-2014 | 195 | |
| 4 | Бахтиёр Хамидуллаев | 1997-2011 | 174 | |
| 5 | Джафар Ирисметов | 1992-2012 | 267 | 174 |
| 6 | Умид Исаков | 1994-2010 | 172 | |
| 7 | Равшан Базаров | 1992-2007 | 171 | |
| 8 | Анвар Солиев | 1996-2015 | 162 | |
| 9 | Ойбек Усманходжаев | 1992-2005 | 157 | |
| 10 | Рустам Дурманов | 1992-2002 | 133 |
Украина. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Максим Шацких | 1999-2015 | 341 | 124 | 36 % |
| 2 | Сергей Ребров | 1992-2007 | 261 | 123 | 47 % |
| 3 | Евгений Селезнев | 2006-2016 | 227 | 110 | 48 % |
| 4 | Андрей Воробей | 1997-2012 | 315 | 105 | 33 % |
| 5 | Александр Гайдаш | 1992-2003 | 259 | 95 | 37 % |
| 6 | Марко Девич | 2004-2014 | 219 | 90 | 41 % |
| 7 | Сергей Мизин | 1992-2007 | 342 | 90 | 26 % |
| 8 | Тимерлан Гусейнов | 1992-2000 | 215 | 85 | 40 % |
| 9 | Александр Косырин | 1999-2013 | 240 | 84 | 35 % |
| 10 | Андрей Шевченко | 1994-2012 | 172 | 83 | 48 % |
| 11 | Андрей Ярмоленко | 2008-2016 | 195 | 81 | 42 % |
| 12 | Олег Матвеев | 1992-2002 | 210 | 81 | 39 % |
| 13 | Александр Паляница | 1992-2003 | 260 | 79 | 30 % |
| 14 | Луис Адриано | 2006-2015 | 161 | 77 | 48 % |
| 15 | Александр Гладкий | 2004-2016 | 263 | 77 | 29 % |
Уругвай. С 1900
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Фернандо Морена | 1969-1986 | 244 | 230 | 94 % |
| 2 | Атилио Гарсия | 1938-1950 | 210 | 208 | 99 % |
| 3 | Эктор Скароне | 1914-1935 | 191 | 163 | 85 % |
| 4 | Антонио Пачеко | 1994-2015 | 388 | 140 | 36 % |
| 5 | Пабло Теревинто | 1920-1931 | 157 | 124 | 79 % |
| 6 | Альберто Спенсер | 1960-1970 | 166 | 113 | 68 % |
| 7 | Пабло Бенгоечеа | 1985-2003 | 340 | 110 | 32 % |
| 8 | Рене Борхас | 1920-1931 | 199 | 109 | 55 % |
| 9 | Эктор Кастро | 1921-1936 | 101 | 107 | 106 % |
| 10 | Оскар Мигес | 1945-1960 | 137 | 107 | 78 % |
| 11 | Педро Петроне | 1946-1961 | 97 | 103 | 106 % |
| 12 | Хуан Ансельмо | 1923-1935 | 180 | 102 | 57 % |
Уэльс. С 1992[6]
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Марк Ллойд-Уильямс | 1992-2011 | 468 | 319 |
| 2 | Рис Гриффитс | 2001-2016 | 389 | 267 |
| 3 | Ли Хант | 2002-2016 | 353 | 200 |
| 4 | Крис Саммерс | 1992-2006 | 275 | 177 |
| 5 | Джон Тонер | 1997-2010 | 346 | 161 |
| 6 | Грэм Эванс | 1995-2010 | 349 | 157 |
| 7 | Михаэл Вильд | 2002-2016 | 290 | 151 |
| 8 | Стюарт Рэйн | 1992-2007 | 390 | 150 |
| 9 | Пол Робертс | 1993-2010 | 347 | 147 |
| 10 | Мартин Росе | 2004-2016 | 308 | 141 |
Фарерские острова. С 1980
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Йон Петерсен | 1993-2006 | 178 | 143 |
Финляндия. С 1930
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Хекки Сухонен | 1969-1986 | 427 | 206 |
| 2 | Кай Пальман | 1956-1972 | 288 | 191 |
| 3 | Исмо Лиус | 1983-1999 | 335 | 188 |
| 4 | Олави Рюссанен | 1969-1987 | 403 | 185 |
| 5 | Валерий Попович | 1993-2009 | 394 | 166 |
| 6 | Ари Хьельм | 1981-1996 | 288 | 152 |
| 7 | Рафаэль Пиреш Виейра | 1997-2015 | 342 | 135 |
| 8 | Арто Толса | 1963-1982 | 201 | 126 |
| 9 | Стиг-Горан Мюнтти | 1944-1962 | 121 | |
| 10 | Мартти Хювяринен | 1958-1972 | 119 | |
| 11 | Майкл Белфильд | 1981-1998 | 119 | |
| 12 | Саку Пухайкайнен | 1995-2009 | 375 | 114 |
| 13 | Атик Исмаил | 1975-1987 | 201 | 113 |
| 14 | Ханну Ламберг | 1967-1980 | 111 | |
| 15 | Аатос Лехтонен | 1934-1947 | 121 | 109 |
Франция. С 1932
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Делио Оннис | 1971-1986 | 449 | 299 | 67 % |
| 2 | Бернар Лякомб | 1969-1987 | 497 | 255 | 51 % |
| 3 | Эрве Ревелли | 1965-1978 | 389 | 216 | 56 % |
| 4 | Роже Куртуа | 1933-1956 | 293 | 210 | 72 % |
| 5 | Таде Сизовски | 1947-1961 | 286 | 206 | 72 % |
| 6 | Роже Пьянтони | 1950-1966 | 394 | 203 | 52 % |
| 7 | Жозеф Уджлаки | 1947-1964 | 438 | 189 | 43 % |
| 8 | Флери Ди Налло | 1960-1975 | 425 | 187 | 44 % |
| 9 | Карлос Бьянки | 1973-1990 | 220 | 179 | 81 % |
| 10 | Гуннар Андерссон | 1950-1960 | 234 | 179 | 76 % |
| 11 | Хассан Акесби | 1955-1964 | 293 | 174 | 59 % |
| 12 | Жан Баратт | 1945-1955 | 278 | 169 | 61 % |
| 13 | Жюст Фонтэн | 1953-1962 | 200 | 165 | 83 % |
| 14 | Ален Жиресс | 1970-1988 | 586 | 163 | 28 % |
| 15 | Андре Ги | 1959-1971 | 271 | 159 | 59 % |
| 16 | Дезире Кораньи | 1935-1950 | 237 | 157 | 66 % |
| 17 | Жан-Пьер Папен | 1986-1998 | 270 | 156 | 58 % |
| 18 | Джэки Вернье | 1968-1979 | 328 | 153 | 47 % |
| 19 | Йосип Скоблар | 1966-1975 | 174 | 151 | 87 % |
| 20 | Люсьен Коссу | 1956-1968 | 285 | 149 | 52 % |
| 21 | Доминик Рошто | 1975-1989 | 418 | 145 | 35 % |
| 22 | Рашид Меклуфи | 1954-1970 | 341 | 143 | 42 % |
| 23 | Ивон Дуэ | 1954-1967 | 379 | 141 | 37 % |
| 24 | Златан Ибрагимович | 2012-2015 | 123 | 140 | 101 % |
| 25 | Мишель Платини | 1972-1982 | 253 | 139 | 55 % |
| 26 | Стефан Брюэй | 1950-1966 | 423 | 139 | 33 % |
| 27 | Сонни Андерсон | 1993-2003 | 221 | 138 | 62 % |
| 28 | Салиф Кейта | 1967-1973 | 167 | 135 | 81 % |
| 29 | Анри Хилтл | 1933-1948 | 251 | 134 | 53 % |
| 30 | Эктор де Бургонь | 1959-1969 | 257 | 132 | 51 % |
| 31 | Жерар Солер | 1972-1987 | 428 | 132 | 31 % |
| 32 | Жак Фуа | 1951-1964 | 361 | 131 | 36 % |
| 33 | Янник Стопира | 1978-1992 | 457 | 131 | 29 % |
| 34 | Бернар Зенье | 1976-1991 | 464 | 130 | 28 % |
| 35 | Франсуа М'Пеле | 1968-1981 | 349 | 129 | 37 % |
| 36 | Альберто Муро | 1951-1962 | 269 | 128 | 48 % |
| 37 | Лилиан Ласланд | 1992-2008 | 393 | 127 | 32 % |
| 38 | Жан Грумельон | 1947-1954 | 203 | 126 | 62 % |
| 39 | Жозеф Йегба | 1962-1975 | 238 | 124 | 52 % |
| 40 | Рене Гардьен | 1947-1959 | 358 | 122 | 34 % |
| 41 | Эрне Шульц | 1954-1963 | 273 | 121 | 44 % |
| 42 | Анри Баиллот | 1945-1954 | 241 | 121 | 50 % |
| 43 | Андре Симоньи | 1933-1953 | 185 | 119 | 64 % |
| 44 | Франсуа Феликс | 1968-1981 | 340 | 119 | 35 % |
| 45 | Жан Венсан | 1950-1964 | 421 | 119 | 28 % |
| 46 | Серж Кьеза | 1969-1983 | 475 | 119 | 25 % |
| 47 | Бернар Женгини | 1977-1989 | 363 | 118 | 33 % |
| 48 | Доминик Рустикелли | 1952-1970 | 459 | 118 | 26 % |
| 49 | Оскар Рор | 1934-1939 | 130 | 118 | 91 % |
| 50 | Нестор Комбен | 1960-1975 | 221 | 117 | 53 % |
Хорватия. С 1991
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Давор Вугринец | 1992-2015 | 339 | 146 | 43 % |
| 2 | Игор Цвитанович | 1992-2004 | 215 | 126 | 59 % |
| 3 | Йошко Попович | 1992-2004 | 272 | 111 | 41 % |
| 4 | Миленко Мумлек | 1992-2010 | 397 | 107 | 27 % |
| 5 | Томислав Эрцег | 1992-2006 | 192 | 97 | 51 % |
| 6 | Нино Буле | 1996-2012 | 308 | 88 | 29 % |
| 7 | Ренато Юрчец | 1992-2002 | ? | 87 | ? |
| 8 | Роберт Шпехар | 1992-2004 | 140 | 86 | 61 % |
| 9 | Марио Додик | 1998-2009 | 273 | 84 | 31 % |
| 10 | Младен Бармалович | 1996-2014 | 337 | 79 | 23 % |
Чехия. С 1993
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) | |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Давид Лафата | 2000-2016 | 368 | 178 | 48 % | |
| 2 | Хорст Зигль | 1993-2006 | 310 | 133 | 43 % | |
| 3 | Либор Дошек | 1998-2016 | 407 | 125 | 31 % | |
| 4 | Станислав Влчек | 1993-2012 | 436 | 94 | 22 % | |
| 5 | Людек Зеленка | 1995-2009 | 342 | 92 | 27 % | |
| 6 | Марек Кулиш | 1997-2013 | 384 | 88 | 23 % | |
| 7 | Вратислав Локвенц | 1993-2000 | 201 | 82 | 42 % | |
| 8 | Павел Хорват | 1993-2015 | 426 | 82 | 19 % | |
| 9 | Ян Незмар | 1999-2013 | 310 | 80 | 23 % | |
| 10 | Радим Холуб | 1993-2009 | 304 | 77 | 25 % |
Чехословакия. 1925—1993 (Протекторат Богемия 1939—1945)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Йозеф Бицан | 1937-1955 | 282 | 447 | 159 % |
| 2 | Властимил Копецкий | 1932-1950 | 329 | 256 | 78 % |
| 3 | Антонин Гайек | 1934-1948 | 204 | 191 | 94 % |
| 4 | Олдржих Неедлы | 1931-1946 | 225 | 180 | 80 % |
| 5 | Франтишек Клоз | 1928-1940 | 192 | 175 | 91 % |
| 6 | Мирослав Вьецек | 1948-1964 | 325 | 174 | 54 % |
| 7 | Йозеф Адамец | 1959-1976 | 383 | 170 | 44 % |
| 8 | Ладислав Павлович | 1950-1965 | 347 | 164 | 47 % |
| 9 | Ладислав Кареш | 1940-1951 | 194 | 163 | 84 % |
| 10 | Войтех Брадач | 1930-1944 | 162 | 155 | 96 % |
| 11 | Иржи Пешек | 1944-1964 | 298 | 151 | 51 % |
| 12 | Антонин Ригр | 1941-1955 | 148 | ||
| 13 | Зденек Негода | 1969-1982 | 346 | 145 | 42 % |
| 14 | Владимир Хёниг | 1939-1948 | 113 | 139 | 123 % |
| 15 | Отто Хемеле | 1943-1964 | 133 |
Чили. С 1933
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Франсиско Вальдес | 1961-1982 | 478 | 215 |
| 2 | Педро Гонсалес-Вера | 1985-2005 | 539 | 213 |
| 3 | Онорино Ланда | 1959-1973 | ? | 193 |
| 4 | Оскар Фаббиани | 1972-1992 | ? | 188 |
| 5 | Марсело Корралес | 1990-2007 | 432 | 188 |
| 6 | Карлос Кампос | 1956-1969 | 259 | 183 |
| 7 | Хайме Риверос | 1990-2011 | 175 | |
| 8 | Атилио Гремаски | 1941-1960 | 174 | |
| 9 | Карлос Кассели | 1967-1986 | 288 | 171 |
| 10 | Хосе Фернандес Систернас | 1947-1961 | 171 |
Швеция. С 1924
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Свен Юнассон | 1927-1947 | 410 | 252 |
| 2 | Карл-Эрик Хольмберг | 1924-1939 | 260 | 194 |
| 3 | Филип Юханссон | 1924-1936 | 181 | 182 |
| 4 | Гарри Лундаль | 1924-1938 | 177 | 179 |
| 5 | Бертиль Юханссон | 1954-1968 | 348 | 162 |
| 6 | Гарри Бильд | 1956-1973 | 288 | 162 |
| 7 | Свен Рюделль | 1924-1934 | 188 | 156 |
| 8 | Гуннар Нордаль | 1940-1949 | 172 | 151 |
| 9 | Туре Келлер | 1924-1940 | 350 | 150 |
| 10 | Кнут Крон | 1925-1942 | 269 | 141 |
Швейцария. С 1933
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Жак Фаттон | 1943-1963 | 358 | 274 | 77 % |
| 2 | Эжен Мейер | 1951-1965 | 320 | 249 | 78 % |
| 3 | Йозеф Хюги | 1948-1965 | 322 | 244 | 76 % |
| 4 | Лауро Амадо | 1933-1948 | 355 | 243 | 68 % |
| 5 | Шарль Антенен | 1945-1965 | 444 | 233 | 52 % |
| 6 | Петер Ризи | 1970-1984 | 369 | 217 | 59 % |
| 7 | Алессандро Фриджерио | 1933-1949 | 264 | 211 | 80 % |
| 8 | Альфред Биккель | 1935-1956 | 405 | 202 | 50 % |
| 9 | Фриц Кюнцли | 1964-1978 | 311 | 200 | 64 % |
| 10 | Робер Балламан | 1944-1963 | 271 | 194 | 72 % |
Шотландия. С 1890
- *: Учтены результаты «военных» чемпионатов (1939—1946)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Джимми Макгрори | 1922-1938 | 408 | 408 | 100 % |
| 2 | Роберт Макфейл | 1923-1940 | 468 | 308* | 66 % |
| 3 | Джеймс Смит | 1929-1946 | 315 | 299* | 95 % |
| 4 | Хью Фергюсон | 1916-1925, 1929—1930 | 305 | 286 | 93 % |
| 5 | Вилли Рид | 1904-1922 | 385 | 275 | 71 % |
| 6 | Джеймс Макколл | 1913-1932 | 455 | 263 | 57 % |
| 7 | Алистер Маккойст | 1983-2001 | 471 | 260 | 55 % |
| 8 | Роберт Феррьер | 1918-1937 | 625 | 255 | 41 % |
| 9 | Дэвид Уилсон | 1928-1939 | 330 | 254 | 77 % |
| 10 | Уильям Макфэдьен | 1921-1936 | 378 | 251 | 66 % |
| 11 | Гордон Смит | 1940-1964 | 558 | 245* | 44 % |
| 12 | Эндрю Каннингем | 1909-1929 | 534 | 237 | 44 % |
| 13 | Уильям Уоллес | 1959-1975 | 455 | 224 | 49 % |
| 14 | Дэвид Маккри | 1923-1936 | 310 | 224 | 72 % |
| 15 | Джо Макбрайд | 1957-1972 | 357 | 221 | 62 % |
| 16 | Роберт Хэмилтон | 1897-1914 | 330 | 219 | 66 % |
| 17 | Джеймс Уордхо | 1946-1961 | 316 | 210 | 66 % |
| 18 | Джеймс Флемминг | 1924-1936 | 286 | 210 | 73 % |
| 19 | Патрик Галлахер | 1911-1932 | 562 | 207 | 37 % |
| 20 | Крис Бойд | 2000-2016 | 369 | 194 | 53 % |
| 21 | Джон Робертсон | 1983-1998 | 488 | 193 | 40 % |
Эквадор. С 1957
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Эрмен де Хезус Бенитес | 1980-1995 | 191 | |
| 2 | Хорхе Винисио Рон | 1972-1987 | 181 | |
| 3 | Эвилио Ордоньес | 1996-2008 | 159 | |
| 4 | Фабиан Мино | 1972-1988 | 155 | |
| 5 | Анхел Луис Лисьярди | 1970-1978 | 154 | |
| 6 | Джованни Мера | 1980-1995 | 150 | |
| 7 | Амильтон Куви | 1978-1996 | 147 | |
| 8 | Ариэль Грациани | 1995-2006 | 134 | |
| 9 | Карлос Хуарес | 1996-2005 | 126 | |
| 10 | Хосе Вильяфуэрте | 1975-1989 | 125 |
Эстония. С 1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Максим Грузнов | 1992-2012 | 494 | 304 |
| 2 | Вячеслав Заховайко | 1999-2015 | 278 | 192 |
| 3 | Тармо Неемело | 2000-2015 | 333 | 173 |
| 4 | Андрей Крылов | 1992-2005 | 287 | 162 |
| 5 | Виталий Лейтан | 1997-2012 | 418 | 162 |
| 6 | Константин Нахк | 1992-2014 | 481 | 153 |
| 7 | Ингемар Теевер | 2001-2015 | 273 | 153 |
| 8 | Дмитрий Липартов | 1997-2010 | 332 | 152 |
| 9 | Индрек Зелинский | 1993-2009 | 276 | 146 |
| 10 | Дмитрий Устрицкий | 1992-2005 | 271 | 124 |
Югославия. 1923—1992
| № | Имя | Годы | Игры | Голы | (%) |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Слободан Сантрач | 1962-1977 | 364 | 218 | 60 % |
| 2 | Дарко Панчев | 1982-1992 | 243 | 168 | 69 % |
| 3 | Душан Баевич | 1966-1983 | 322 | 166 | 52 % |
| 4 | Боривое Костич | 1951-1966 | 257 | 158 | 61 % |
| 5 | Фране Матошич | 1934-1956 | 251 | 149 | 59 % |
| 6 | Тодор Веселинович | 1946-1968 | 223 | 145 | 65 % |
| 7 | Зоран Прльинчевич | 1953-1965 | 200 | 129 | 65 % |
| 8 | Степан Бобек | 1945-1958 | 198 | 121 | 64 % |
| 9 | Душан Савич | 1973-1983 | 202 | 120 | 59 % |
| 10 | Драган Джаич | 1961-1978 | 305 | 113 | 37 % |
Южная Корея (К-Лига с 1983 г.)
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Ли Дон Гук | 1998-2015 | 410 | 180 |
| 2 | Деян Дамьянович | 2007-2013 | 230 | 141 |
| 3 | Ким Еун Юнг | 1997-2013 | 427 | 120 |
| 4 | У Сон Ён | 1996-2009 | 439 | 116 |
| 5 | Ким До Хун | 1995-2005 | 257 | 114 |
| 6 | Ким Хён Сок | 1990-2003 | 371 | 110 |
| 7 | Саша Дракулич | 1995-2003 | 271 | 104 |
Япония
Национальный чемпионат. 1965—2015
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Куницисе Камамото | 1967-1984 | 251 | 202 |
| 2 | Масаси Накаяма | 1990-2009 | 401 | 189 |
| 3 | Хисато Сато | 2000-2015 | 378 | 157 |
| 4 | Окубо Ёсита | 2001-2015 | 336 | 156 |
| 5 | Маркиньюс | 2001-2015 | 337 | 152 |
В Джей-Лиге с 1993 г
| № | Имя | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Масаси Накаяма | 1994-2009 | 354 | 157 |
| 2 | Хисато Сато | 2000-2015 | 378 | 157 |
| 3 | Окубо Ёсита | 2001-2015 | 336 | 156 |
| 4 | Маркиньюс | 2001-2015 | 337 | 152 |
| 5 | Рёити Маэда | 2000-2015 | 355 | 147 |
| 6 | Кадзуёси Миура | 1993-2008 | 321 | 139 |
| 7 | Уэслей | 2000-2009 | 217 | 124 |
| 8 | Жуниньо | 2005-2013 | 264 | 116 |
| 9 | Ацуси Янагисава | 1996-2014 | 371 | 108 |
| 10 | Тошия Фуджита | 1994-2008 | 419 | 100 |
Сводная статистика. 1888—2016
| № | Имя | Чемпионат | Годы | Игры | Голы |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Пеле | Бразилия/США | 1957-1977 | 560 | 541 |
| 2 | Йозеф Бицан | Австрия/Чехословакия/Богемия | 1931-1955 | 358 | 537 |
| 3 | Ромарио | Бразилия/Голландия/Испания/Австралия | 1985-2007 | 683 | 529 |
| 4 | Ференц Пушкаш | Венгрия/Испания | 1943-1966 | 533 | 512 |
| 5 | Роберто Динамит | Бразилия/Испания | 1971-1992 | 758 | 476 |
| 6 | Уве Зеелер | Германия/Ирландия | 1954-1972 | 520 | 446 |
| 7 | Альберт Де Клейн | Бельгия | 1932-1955 | 522 | 428 |
| 8 | Имре Шлоссер | Венгрия/Австрия | 1905-1928 | 318 | 417 |
| 9 | Дьюла Женгеллер | Венгрия/Италия/Колумбия | 1935-1952 | 394 | 416 |
| 10 | Джимми Макгрори | Шотландия | 1922-1938 | 408 | 410 |
| 11 | Зико | Бразилия/Италия/Япония | 1971-1994 | 596 | 410 |
| 12 | Герд Мюллер | Германия/США | 1965-1981 | 507 | 405 |
| 13 | Фриц Вальтер | Германия | 1939-1959 | 419 | 395 |
| 14 | Уго Санчес | Мексика/США/Испания | 1976-1997 | 662 | 394 |
| 15 | Ференц Суса | Венгрия | 1940-1961 | 462 | 393 |
| 16 | Макс Морлок | Германия | 1942-1964 | 554 | 393 |
| 17 | Карлос Бьянки | Аргентина/Франция | 1967-1984 | 546 | 385 |
| 18 | Альфредо Ди Стефано | Аргентина/Колумбия/Испания | 1945-1966 | 521 | 377 |
| 19 | Гуннар Нордаль | Швеция/Италия | 1940-1958 | 463 | 376 |
| 20 | Кабиньо | Бразилия/Мексика | 1968-1987 | 560 | 372 |
| 21 | Джозеф Мерманс | Бельгия | 1941-1957 | 398 | 367 |
| 22 | Джимми Гривс | Англия/Италия | 1957-1971 | 527 | 366 |
| 23 | Делио Оннис | Аргентина/Франция | 1968-1986 | 560 | 363 |
| 24 | Хью Фергюсон | Шотландия/Англия | 1916-1930 | 422 | 361 |
| 25 | Йожеф Такач | Венгрия | 1920-1940 | 355 | 360 |
| 26 | Артур Фриденрайх | Бразилия | 1910-1934 | 323 | 354 |
| 27 | Ханс Кранкль | Австрия/Испания | 1971-1988 | 473 | 354 |
| 28 | Дьердь Шароши | Венгрия | 1930-1948 | 383 | 351 |
| 29 | Освальдо Кастро | Чили/Мексика | 1966-1984 | 592 | 351 |
| 30 | Виктор Уго Антело | Боливия | 1983-2001 | 443 | 350 |
| 31 | Роже Милла | Камерун/Франция/Индонезия | 1970-1996 | 561+ | 350 |
Напишите отзыв о статье "Список футболистов с наибольшим количеством забитых мячей в чемпионате"
Примечания
- ↑ [www.express.com.az/second.asp?id=114453 Əliyevdən Əliyevədək] (азерб.)
- ↑ [www.belgiumsoccerhistory.com/ Belgium Soccer History]
- ↑ [www.znam.bg/com/action/showArticle?encID=3&article=3276746327 ЗНАМ.bg — Българският портал на знанието]
- ↑ [futpedia.globo.com/jogadores Todos os Jogadores de Futebol — Futpédia]
- ↑ 1 2 [www.futebol80.com.br/links/gol%20a%20gol.html Futebol 80]
- ↑ www.welsh-premier.com/goal_scorers.php
Ссылки
- [www.iffhs.de/?b4a390f03be4ac07cda17b45fdcdc3bfcdc0aec70aed1e Официальный сайт МФФИИС]
- [www.rsssf.com rsssf.com]
- [www.bolletinen.se/ Шведские данные]
- [www.mlssoccer.com Данные чемпионатов МЛС]
- [www.netvasco.com.br/mauroprais/futbr/artilbr.html Бразильские данные]
- [www.vi.nl Данные чемпионата Нидерландов]
- [futpedia.globo.com Данные чемпионата Бразилии]
- [www.welsh-premier.com Данные чемпионата Уэльса]
- [www.free-elements.com Данные чемпионатов Англии, Италии, Испании, Бундеслиги]
- [www.futbolxxi.com Данные чемпионата Аргентины]
- [www.maltafootball.com Данные чемпионата Мальты]
- [www.mediotiempo.com Данные чемпионата Мексики]
- [www.fussball-lux.lu Данные чемпионата Люксембурга]
- [foradejogo.net Данные чемпионата Португалии]
- [www.danskfodbold.com Данные чемпионата Дании]
- [www.mackolik.com Данные чемпионата Турции]
- www.national-football-teams.com
- www.fussballdaten.de
- www.footballplayers.ru
- www.weltfussball.de
- www.footballdatabase.com
- www.neilbrown.newcastlefans.com
- nifootball.blogspot.com
- www.playerhistory.com
- www.futebol80.com.br
- 211 weltbesten Erst-Liga-Torschutzen des jahrhunderts by iffhs. — Wiesbaden, 1998.
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/10_2/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.1]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/11_1/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.2]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/11_2/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.3]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/12_1/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.4]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/12_2/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.5]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/13_1/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.6]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/13_2/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.7]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/14_1/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.8]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/14_2/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.9]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/15_1/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.10]
- [www.sport-express.ru/newspaper/1997-09-18/15_2/ 100 ЛУЧШИХ БОМБАРДИРОВ В ИСТОРИИ ФУТБОЛА (раскладка по сезонам), ч.11]
- Савин А. Мировой футбол 2014: Кто есть кто (энциклопедия). — М.: Эксмо, 2014.
 |
В данной статье или разделе имеется список источников или внешних ссылок, но источники отдельных утверждений остаются неясными из-за отсутствия сносок. Утверждения, не подкреплённые источниками, могут быть поставлены под сомнение и удалены. Вы можете улучшить статью, внеся более точные указания на источники.
|
Отрывок, характеризующий Список футболистов с наибольшим количеством забитых мячей в чемпионате
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.
– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.
Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
