28 дней спустя
Поделись знанием:
К:Фильмы 2002 года
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
| 28 дней спустя | |
| 28 Days Later | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Киллиан Мёрфи |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
DNA Films |
| Длительность |
113 мин |
| Бюджет |
$8 млн |
| Сборы |
$82 719 885 |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| Следующий фильм | |
| IMDb | |
- Это статья о фильме про зомби. О фильме с Сандрой Буллок смотрите 28 дней
«28 дней спустя» (англ. 28 Days Later) — британский фильм ужасов режиссёра Дэнни Бойла.[1][2][3] В главных ролях снимались Киллиан Мёрфи и Наоми Харрис.[2][4]
Действие фильма разворачивается в наши дни в Великобритании, поражённой пандемией высокозаразного вируса, превращающего людей в безумных убийц; сюжет построен вокруг попыток четвёрки выживших спастись.[5] Создатели фильма вдохновлялись зомби-фильмами семидесятых годов и книгами таких работавших в жанре постапокалиптика писателей, как Джеймс Баллард и Джон Уиндем[6]. В 2007 году был выпущен фильм-сиквел «28 недель спустя».
Хотя в фильме не фигурируют классические восставшие из мёртвых «зомби» (здесь заражённые являются живыми), он оказал большое влияние на жанр фильмов о зомби, введя своеобразную концепцию «быстрых» или «бешеных» зомби (англ. fast zombies, rage zombies), повторённую после него в ряде прямо не связанных с «28 днями спустя» фильмов и компьютерных игр.[7] Сам Бойл оценил свой фильм в том числе и как дань зомби-жанру, которому он и другие создатели фильма в какой-то степени придали новое дыхание.[6]
Содержание
Сюжет
Группа «зеленых» экстремистов вторгается в лабораторию, где проводились испытания вируса "Ярость". В ходе непродолжительной драки с учёным они вскрыли одну клетку с заражённой обезьяной. Она кусает одну экстремистку, инфекция мгновенно поражает её организм, и она начинает убивать остальных экстремистов и ученого. Так начинается эпидемия в Британии. Через 28 дней главный герой Джим выходит из долгой комы, оказавшись в пустующей всеми больнице. Джим спускается на первый этаж и убеждается, что город Лондон находится в запустении. Всюду везде видны последствия массовых беспорядков и хаоса. Джим натыкается на газету, где написано: "Эвакуация. Жители покидают Лондон". Джим пытается найти убежище в церкви, но подвергается нападению заражённых . Выжившие по имени – Селена и Марк – спасают Джима от заражённых и ведут его в своё укрытие . Селена с Марком рассказывают что началась эпидемия вируса и за 4 недели вся Англия стала заселена заражёнными, которые жаждут плоти . На следующий день Джим и его друзья идут к нему домой и обнаруживают тела родителей Джима, которые совершили самоубийство, выпив банку снотворного. Джим уже собирался идти обратно в убежище, но Марк с Селеной объясняют ему, что ночью передвигаться по городу очень опасно, поэтому они собираются заночевать в доме. Ночью на них нападают зомби и кусают Марка, Селене приходится его убить. Она объясняет Джиму, что достаточно 20 секунд, чтобы превратить человека в любителя человеческой плоти. Идя на световой сигнал, Джим и Селена встречают двоих выживших — Фрэнка и его дочь Ханну. Они слышат радиообращение, сделанное группой солдат из заставы близ Манчестера, с призывом к выжившим присоединиться к ним, и покидают Лондон, чтобы примкнуть к военным. Они добираются до заставы, но теряют случайно заразившегося Фрэнка. Застрелившие его военные увозят выживших. Группа солдат под командованием майора Генри Веста укрепилась в уединённом особняке. Офицер предлагает группе спасшихся поселиться вместе с ними и ждать, пока все заражённые погибнут от голода. Дружелюбный майор проводит для Джима экскурсию по особняку. Между Селеной и Джимом начинаются романтические отношения. Позднее герои понимают, что угодили в чудовищную ловушку: обещание солдат о том, что у них есть вакцина, оказывается ложным, они хотели заманить в своё убежище женщин, чтобы сделать из них секс-рабынь. Джим решает немедленно покинуть убежище. Попытка бегства не удаётся, Джима и сержанта, выступившего на его стороне, отводят в лес, чтобы расстрелять. В ходе ожесточенного спора двух солдат Джиму удаётся бежать, а сержанта убивают на месте. Прячась в лесу, Джим замечает пролетающий авиалайнер.
Джим устраивает на аванпосту ложную тревогу в надежде выманить нескольких солдат из особняка. Затея удаётся и Джим получает оружие и транспорт, убив одного из них. Майор, отрезанный от подчиненных, пытается вернуться в убежище пешком.
Джим возвращается в укрепление и освобождает Почтальона — заразившегося солдата, которого его товарищи держали на цепи. Почтальон заражает ещё одного солдата, и двое зомби истребляют своих бывших товарищей. Выживших добивает Джим.
Он освобождает женщин, все трое уезжают на машине Фрэнка. Вернувшийся майор Вест ранит Джима выстрелом, совершая месть за погибших товарищей, но Ханна подставляет майора под атаку Почтальона.
Проходит ещё 28 дней, заражённые погибают от истощения. Джим, Селена и Ханна нашли убежище вдали от городов. Из простыней, занавесок и даже одежды они сшили огромные буквы, составляющие слово "HELLO" ("ПРИВЕТ"), и, услышав пролетающий неподалеку самолет, едва успевают выложить на поле последнюю букву.
Альтернативные концовки
Финал фильма, показанный в окончательной версии, — не единственный, отснятый для фильма. Три более пессимистичных финала были размещены на DVD с фильмом в качестве бонусных материалов. Во всех этих концовках Джим погибает.
- Джим умирает в больнице. После побега из особняка Селена и Ханна везут раненого Джима в больницу. В первоначальной концовке эта сцена была продолжена — Селена и Ханна прикладывают все усилия, чтобы спасти Джима, но он умирает. Ошеломлённые Селена и Ханна стоят в неподвижности; Ханна обращается к подруге с вопросом, что делать дальше. Селена, собравшись с силами, говорит, что они должны отправляться в дорогу; Селена и Ханна забирают оружие и уходят через двери палаты, постепенно закрывающиеся за их спинами. Этой сценой фильм заканчивался в первоначальном варианте, продемонстрированном на предварительных показах. Она была отброшена, как чересчур мрачная: большинство зрителей сочло, что женщины уходят навстречу неминуемой смерти. Режиссёр фильма Бойл и сценарист Гарленд, однако, отмечали эту концовку как «истинную», в которой Джим завершает своего рода цикл, снова оказавшись один в заброшенной больнице.
- Спасатели находят выживших, кроме Джима. Этот вариант концовки, отснятый, но полностью не смонтированный, очень напоминает вышедший в итоге на экраны финал фильма. В нём точно так же показаны хлопочущие в доме Селена и Ханна, умершие от голода заражённые на дорогах, самолёт-разведчик и выложенное простынями слово «Hello». Единственное отличие — в сцене отсутствует Джим. Этот вариант концовки должен был дополнить предыдущий, где Джим умирает в больнице, показав, что хотя бы для его спутниц все закончилось благополучно.
- «Радикальная альтернатива». Этот финал фильма, соответствующий одному из вариантов сценария, вообще не был отснят, на DVD он находится в виде серий раскадровок с закадровыми комментариями Бойла и Гарленда. В соответствующей ему версии сценария вообще отсутствовали солдаты и особняк. Когда выжившие добираются до заброшенного военного поста у Манчестера и Фрэнк случайно заражается, на помощь выжившим никто не приходит; Джим, Селена и Ханна связывают пытающегося убить их Фрэнка, надеясь найти какой-то метод излечения заразы.
Они обнаруживают, что военные — погибшие или разбежавшиеся — охраняли большой медицинский центр, тот самый, откуда распространилась эпидемия. Внутри они находят полусумасшедшего учёного, запершегося за бронированной дверью в комнате с запасами еды и воды; он не желает пускать выживших внутрь, боясь, что они покусятся на его запасы и впустят внутрь заражённых. Кроме того, он не хочет разговаривать с выжившими, будучи уверен, что они скоро погибнут, и боясь привязаться к ним. После безуспешных попыток открыть дверь или выманить учёного наружу Джим всё-таки выпытывает у него, что лекарство от болезни всё-таки существует: болезнь лечится полным переливанием крови. Из выживших лишь у Джима та же группа крови, что у Фрэнка, и он решает пожертвовать собой, перелив Фрэнку всю свою кровь. В итоге переливания Фрэнк возвращается в чувство, но Джим заражается сам. В медицинский центр вламывается толпа заражённых, и Фрэнк, Селена и Ханна прячутся за бронированной дверью вместе с учёным. В финале фильма камеры наблюдения показывают буйствующего Джима, привязанного к столу точно так же, как в начале фильма к тому же столу был привязан лабораторный шимпанзе.
Бойл и Гарленд разработали этот альтернативный вариант сценария, решив рассмотреть такой расклад, при котором четвёрка выживших оставалась бы в центре повествования до самого финала. В итоге они всё же отвергли его, посчитав исцеление посредством переливания крови слишком нереалистичным.
Создатели фильма
В ролях
- Киллиан Мёрфи — Джим, молодой курьер, отправившись на очередную доставку, попадает в аварию, получает черепно-мозговую травму и впадает в кому, чудом остаётся жив в запертой комнате больницы.
- Наоми Харрис — Селена, врач-фармацевт, которая объединяет свои усилия ещё с одним выжившим и спасает жизнь Джиму.
- Ной Хантли — Марк, ещё один выживший счастливчик.
- Брендан Глисон — Фрэнк, отец маленькой девочки, сильный и заботливый, он защищает свою дочь как может, создав оборонительную линию в высотном доме.
- Меган Бернс — Ханна, дочь Фрэнка.
- Кристофер Экклстон — майор Генри Вест, командир группы выживших солдат, вынужден прибегать к незаконным методам в работе, дабы поддержать дисциплину и боевой дух.
- Марвин Кэмпбелл — рядовой Майлер.
- Стюарт Маккуарри — сержант Фаррелл, философ, который считает, что возможно без людей мир станет лучше.
- Крис Данн — отец Джима.
- Эмма Хитчинг — мать Джима.
Съёмочная группа
- Режиссёр — Дэнни Бойл
- Сценарий — Алекс Гарленд
- Продюсеры — Эндрю Макдональд, Грег Каплан, Роберт Хау
- Оператор — Энтони Дод Мэнтл
«Вирус ярости»
Как вспоминал режиссёр Бойл,[6] он с удовольствием смотрел фильмы о зомби, но понимал, что они были продуктами своей эпохи — времён холодной войны, когда общество находилось в постоянном страхе перед ядерной войной. У современности свои страхи, и его привлекла в сценарии Гарленда идея вирусного апокалипсиса — причём с вирусом, действующим не столько на организм, сколько на психику человека. Идея «вируса ярости», по мнению Бойла, перекликается с характерной для современности проблемой социальной агрессии — на дорогах, в больницах, даже в супермаркетах.
Продюсер фильма Эндрю Макдональд отметил, что учёные-вирусологи в фильме пытались разработать успокоительное средство, пресекающее гнев, подобное «Валиуму» (диазепаму). Специально для его испытаний была получена и введена лабораторным обезьянам культура вируса, вводившая их в состояние постоянного раздражения, вплоть до слепой ярости.[6]
Дэнни Бойл так изложил концепцию вируса[6]:
Это вирус, поражающий приматов. Он чудовищно вирулентен и переносится при контакте с кровью. Он приводит к страшному состоянию агрессии, при котором даже звук человеческого голоса заставляет вас захотеть убить этого человека. И он, однако же, обречен на исчезновение, потому что они не могут питаться, они не понимают в жизни ничего другого, кроме убийств…
Оригинальный текст (англ.)It’s a primate-based virus. It’s hideously virulent and is spread by contact with the blood. It leads to an appalling state of aggression, where even the simple sound of a human voice makes you want to kill that person. It has a built-in obsolescence though because they can’t feed themselves, they don’t understand any process about living, other than killing..
В известной степени идея вызываемого «вирусом ярости» заболевания перекликается с бешенством, также вирусной лихорадкой, вызывающей у заражённых животных изменения поведения; однако основой для его концепции послужила геморрагическая лихорадка Эбола, тоже вирусная. Вирус Эбола поражает приматов (обезьян и людей), передаётся именно через кровь и слизистые оболочки (глаза, полость рта), практически во всех случаях летален. У лихорадки Эбола были заимствованы и внешние симптомы — сильная дегидратация, интенсивное внутреннее и внешнее кровоточение, поражение кожи; один из наиболее пугающих симптомов — пораженные вирусом глазные яблоки наполняются кровью, сочащейся наружу. При этом больной, что естественно, слепнет, однако в фильме заражённые даже при наполненных кровью глазах оставались зрячими. В фильме этот характерный симптом имитировался с помощью специального грима и красных контактных линз; по словам продюсера Макдональда, на грим заражённых ушла большая часть бюджета фильма[6].
Саундтрек
Диск с саундтреком к фильму был выпущен Beggars XL 17 июля 2003 года. Большая часть музыки к фильму была написана британским композитором Джоном Мёрфи; в фильме также звучали отдельные треки, написанные Брайаном Ино, музыкальными группами Grandaddy, Blue States и Godspeed You! Black Emperor. Трек последних — East Hastings (Джим идёт по улицам Лондона) на диске не представлен.
| № | Название композиции | Авторы / исполнители | Время | Примечания |
|---|---|---|---|---|
| 1 | «The Beginning» | Джон Мёрфи | 2:56 | Инструментальные композиции |
| 2 | «Rage» | Джон Мёрфи | 22 | |
| 3 | «The Church» | Джон Мёрфи | 16 | |
| 4 | «Jim’s Parents» | Джон Мёрфи / Перри Эллейн (вокал) | 2:29 | Переаранжированная версия церковного гимна Abide with Me. |
| 5 | «Then There Were 2» | Джон Мёрфи | 0:42 | Инструментальные композиции |
| 6 | «Tower Block» | Джон Мёрфи | 26 | |
| 7 | «Taxi» | Джон Мёрфи / Перри Эллейн | 2:08 | Переаранжированная версия Аве Мария (Бах и Гуно). |
| 8 | «The Tunnel» | Джон Мёрфи | 39 | Инструментальная композиция |
| 9 | «A.M. 180» | Grandaddy | 5:06 | Песня американской группы Grandaddy, уже выходившая в их альбоме в 1997 году и в виде сингла — в 1998 году. |
| 10 | «An Ending (Ascent)» | Брайан Ино | 4:17 | Инструментальные композиции |
| 11 | «No More Films» | Джон Мёрфи | 0:48 | |
| 12 | «Jim’s Dream» | Джон Мёрфи | 0:40 | |
| 13 | «In Paradisum» | Джон Мёрфи | 2:11 | Переаранжированная версия «Реквиема» Габриэля Форе. |
| 14 | «Frank’s Death — Soldiers» | Джон Мёрфи | 2:39 | Переаранжированная версия «Реквиема» Моцарта. |
| 15 | «I Promised Them Women» | Джон Мёрфи | 1:24 | Инструментальные композиции |
| 16 | «The Search For Jim» | Джон Мёрфи | 2:41 | |
| 17 | «Red Dresses» | Джон Мёрфи | 0:48 | |
| 18 | «In The House — In A Heartbeat» | Джон Мёрфи | 4:16 | |
| 19 | «The End» | Джон Мёрфи | 1:55 | |
| 20 | «Season Song» | Blue States | 4:12 | |
| 21 | «End Credits» | Джон Мёрфи | 1:46 | |
| 22 | «Season Song (Rui Da Silva Remix)» | Blue States | 7:39 | Ремикс трека «Season Song» из того же альбома; был добавлен в качестве бонуса в издании альбома в США. |
| 23 | «Taxi (Ave Maria) (Jacknife Lee Remix)» | Джон Мёрфи / Перри Эллейн | 6:15 | Ремикс трека «Taxi» из того же альбома; был добавлен в качестве бонуса в издании альбома в США. |
Интересные факты
 |
Этот раздел представляет собой неупорядоченный список разнообразных фактов о предмете статьи. Пожалуйста, приведите информацию в энциклопедический вид и разнесите по соответствующим разделам статьи. Согласно решению Арбитражного комитета Википедии, списки предпочтительно основывать на вторичных обобщающих авторитетных источниках, содержащих критерий включения элементов в список.
|
- Слоган фильма: «Твои дни сочтены!»
- Гарленд рассказывал, что вдохновлялся сразу несколькими источниками — трилогией о мертвецах Джорджа Ромеро и романом Джона Уиндэма «День триффидов».
- Роль Джима предлагали Леонардо ДиКаприо, сыгравшему у Бойла в «Пляже».
- Роль майора Уэста предлагали Роберту Карлайлу, сыгравшему у Бойла в фильме «На игле» (1996).
- В ролях заражённых снимались в том числе и спортсмены-легкоатлеты.
- Пустынные улицы Лондона снимались с самого раннего утра, причём у съёмочной группы было не более пары минут ежедневно; случайных прохожих вежливо просили пройти другой дорогой.
- Больница в фильме самая настоящая, причём во время съёмок она функционировала, и авторам пришлось заплатить за возможность использовать для съёмок отдельные больничные комнаты.
- Кристофер Экклестон и другие актёры, сыгравшие спасшийся отряд солдат, прошли трёхдневную военную подготовку.
- Однажды съёмочная группа забыла подобрать после съёмок фальшивые трупы у дороги к церкви. Местная парикмахерша проезжала мимо, увидела тела, запаниковала и разбила автомобиль, после чего позвонила в полицию. Съёмочной команде этот инцидент стоил разбирательства в полиции.
- Другое столкновение с полицией состоялось во время съёмок взрыва на бензозаправочной станции. У Бойла были все документы, разрешающие взрыв, но полицейских не предупредили, и они моментально выехали на место, едва узнали о взрыве. Туда же прибыла команда пожарных, хотя у съёмочной группы была своя пожарная команда.
- В июле 2009 года издательствами Boom Studios и Fox Atomic была анонсирована мини-серия комиксов в рамках вселенной «28 дней спустя» (28 Days Later). Сюжет повествует о Селине и компании, пытающейся вернуться в заражённый Лондон.
- Материалы фильма сняты почти полностью на цифровую камеру Canon XL-1S, использующую кассеты MiniDV. Лишь финальные сцены в коттедже отсняты на 35-миллиметровую пленку (использовалась кинокамера Arriflex), а флэшбэки с родителями Джима — на любительскую 8-миллиметровую.
- Пролетающий в конце фильма над главными героями самолет — истребитель-бомбардировщик Королевских ВВС Хоукер «Хантер»[8] FGA.9, снятый к моменту создания фильма с вооружения.
Награды и номинации
Награды
| Год | Награда или фестиваль | Категория | Примечание |
|---|---|---|---|
| 2003 | Empire Awards UK | Лучший британский фильм | |
| Европейская премия в области кино (англ. European Film Awards) | Лучший оператор | Энтони Дод Мэнтл | |
| Фестиваль «Fantasporto» | Grand Prize of European Fantasy Film in Silver | Дэнни Бойл | |
| Лучший режиссёр | |||
| Narcisse Award (Neuchâtel International Fantasy Film Festival) | Лучший зарубежный фильм | ||
| 2004 | Сатурн (приз Академии научной фантастики, фэнтези и фильмов ужасов США) | Лучший фильм ужасов | |
| Премия «Чёрная плёнка» (англ. Black Reel Awards) | Прорыв года | Наоми Харрис за исполнение роли Селены |
Номинации
| Год | Награда или фестиваль | Категория | Примечание |
|---|---|---|---|
| 2003 | Премия Британского независимого кино | Лучшие достижения в производстве | |
| Лучший британский независимый фильм | |||
| Лучший режиссёр | Дэнни Бойл | ||
| Empire Awards UK | Лучший начинающий актёр | Киллиан Мёрфи за исполнение роли Джима | |
| Фестиваль «Fantasporto» | Лучший зарубежный фильм | ||
| 2004 | Сатурн (приз Академии научной фантастики, фэнтези и фильмов ужасов США) | Лучший режиссёр | Дэнни Бойл |
| Лучший сценарий | Алекс Гарленд | ||
| Премия общества поддержки независимого кино «Chlotrudis» | Лучший оператор | Энтони Дод Мэнтл | |
| Лучший режиссёр | Дэнни Бойл | ||
| Лучший фильм | |||
| Лучший оригинальный сценарий | Алекс Гарленд | ||
| Hugo Awards | Лучший фильм | ||
| 2003 | Сандэнс | Лучший фильм |
См. также
- 28 недель спустя — сиквел 2007 года
- 28 месяцев спустя — сиквел, запланированный на 2013 год
- Рассвет мертвецов (фильм, 2004)
- Left 4 Dead (компьютерная игра)
- Сумасшедшие (фильм)
Напишите отзыв о статье "28 дней спустя"
Примечания
- ↑ [news.bbc.co.uk/2/hi/entertainment/2378337.stm 28 Days Later is the latest film from Danny Boyle, director of Shallow Grave, Trainspotting and The Beach ]
- ↑ 1 2 [www.sbs.com.au/films/movie/741/28-days-later Offers a winning combination with its realistic scenes of terror and convincing performances.]
- ↑ [news.nationalgeographic.com/news/2010/10/1001027-rabies-influenza-zombie-virus-science/ «Zombie Virus» Possible via Rabies-Flu Hybrid?]
- ↑ [www.deseretnews.com/article/700218885/28-Days-Later-star-Murphy-makes-Sundance-return.html '28 Days Later' star Murphy makes Sundance return]
- ↑ [news.bbc.co.uk/2/hi/entertainment/2377729.stm Scares aplenty in 28 Days Later]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [www2.foxsearchlight.com/28dayslater/downloads/28dl_ProdNotes.pdf 28 Days Later Production Notes] (PDF) 25. Fox Searchlight Pictures (2003). Проверено 18 июля 2009. [www.webcitation.org/65T8FhkXy Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].
- ↑ Пегг, Саймон. [www.guardian.co.uk/media/2008/nov/04/television-simon-pegg-dead-set The dead and the quick] (англ.). The Guardian. Проверено 23 августа 2011. [www.webcitation.org/65T8G96hx Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].
- ↑ [www.bianchiaviation.com/news.htm MORE FILMING NEWS 30/10/02] // Bianchi Aviation Film Services "Hawker Hunter jet. Expertly piloted by Jonathon Flapjack Whaley … The footage was for a film production called «28 Days Later»
Ссылки
- «28 дней спустя» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v276152 28 дней спустя] (англ.) на сайте allmovie
- [www.rottentomatoes.com/m/28_days_later/ «28 дней спустя»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
- [www.cinema.vrn.ru/Clauses/28dayslater.shtml Обзор фильма] на сайте [www.cinema.vrn.ru Киноман]
- [comicswar.ru/28_days_later/ Продолжение фильма в комиксах]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
| ||||||
Отрывок, характеризующий 28 дней спустя
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
