Аросева, Ольга Александровна
Поделись знанием:
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
| Ольга Аросева | |||||||||||
| Имя при рождении: |
Варвара Александровна Аросева | ||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место смерти: | |||||||||||
| Профессия: | |||||||||||
| Годы активности: |
1945—2013 | ||||||||||
| Театр: | |||||||||||
| Награды: |
| ||||||||||
О́льга Алекса́ндровна Аро́сева (21 декабря 1925 — 13 октября 2013) — советская и российская актриса театра и кино. Народная артистка РСФСР (1984).
С 1950-х годов до конца жизни была одной из ведущих актрис Московского академического театра сатиры. Плодотворно работала в кино и на телевидении. Известна исполнением комедийных, острохарактерных ролей, среди которых ключевые образы в картинах «Берегись автомобиля» и «Старики-разбойники». Младшая сестра актрисы Елены Аросевой (1923—2016).
Содержание
Биография
Ольга Аросева родилась 21 декабря[1] 1925 года в Москве.
Отец, Александр Яковлевич Аросев, был одним из руководителей Московского революционного восстания в 1917 году, затем был дипломатом.
Мать, Ольга Вячеславовна Гоппен, была родом из польских дворян и окончила институт благородных девиц, работала секретарём-референтом у Полины Жемчужиной, жены Вячеслава Молотова.
В роду Аросевой были польские аристократы, усмиритель польского восстания 1863—1864 годов Михаил Муравьёв, купец первой гильдии, актёры[2].
При рождении была зарегистрирована отцом под именем Варвара, однако через три дня по требованию матери получила имя Ольга.
Позднее родители разошлись, и дети (Оля и старшие сёстры Наташа и Елена) остались жить с отцом.
Детство
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[ic.pics.livejournal.com/tanjand/44781189/8688242/8688242_original.jpg Портрет Ольги Аросевой работы художника Н. Ромадина. 1940 год] |
Детство Ольги Аросевой прошло за границей — в Париже, Стокгольме, Праге.
В 1933 году семья вернулась в Москву, где Ольга Аросева и её сёстры учились в немецкой школе имени К. Либкнехта.[3]
Мать актрисы ушла из семьи, когда Ольге было пять лет: сбежала из Стокгольма на Сахалин, к любимому мужчине. Впоследствии это спасло её дочерей. Когда отец был репрессирован, девочек не тронули, «отпустив» к матери.
В 1935 году состоялась встреча со Сталиным на авиационном параде в Тушино. Вот как вспоминает Ольга Аросева об обстоятельствах этой встречи:
|
Отец взял меня и сестру Елену с собой на аэродром. Я без труда узнала стоявших рядом Ворошилова, Андреева, Кагановича, тогдашнего первого секретаря комсомола Косарева. Известно, что малорослый Сталин подбирал себе такое же «по размеру» окружение. Но взрослые дяди казались мне высокими. Я ничего не могла рассмотреть из-за их спин.
Вдруг рядом раздался голос с сильным восточным акцентом: «Что же вы, большие, встали, а маленьким девочкам ничего не видно? Чьи это девочки? Аросева?» Человек в солдатской шинели и фуражке защитного цвета шёл сквозь толпу. Легко двигался в тесноте, потому что люди перед ним немедленно расступались. Он взял меня и Лену за руки и повёл в первый ряд зрителей. Поле и небо открылись, и стало все прекрасно видно. Мы смотрели и разговаривали. Сталин был насмешливо церемонен, называл меня, девятилетнюю, на «вы». Подарил мне букет, который поднесла ему спрыгнувшая с самолётного крыла парашютистка. Обо всем этом Елена и я дали своё первое в жизни интервью газете «Комсомольская правда». Статья называлась «Цветы» и начиналась с описания подаренного Сталиным букета. |
|
В 1937 год отец был арестован и в 1938 году расстрелян[4]. Матери удалось вернуть дочерей себе. После казни отца Ольга не побоялась написать Сталину письмо о том, что не верит в виновность отца, и, не получив ответа, решила не вступать в комсомол.
В школьные годы участвовала в спектаклях школьного драматического кружка, занималась в детской театральной студии Н. И. Ключникова. Была натурщицей у художника Николая Ромадина, который написал с неё две картины.
Творчество
С началом Великой Отечественной войны поступила в ГУЦЭИ — цирковое училище, затем, как и сестра Елена, в Московское городское театральное училище.
Директором училища и художественным руководителем курса Ольги Аросевой был В. В. Готовцев — ученик К. С. Станиславского, благодаря которому актриса сыграла несколько небольших ролей во втором МХАТе.
Окончить театральное училище не успела, поскольку в 1946 году была принята в труппу Ленинградского театра комедии под руководством Н. П. Акимова, который находился в то время на гастролях в Москве. При этом будущая актриса совершила подлог документов, предъявив диплом сестры, уже окончившей театральное училище.
В том же году продолжила театральную карьеру в Ленинграде, где была занята в качестве артистки вспомогательного состава театра комедии. В 1950 году, после снятия Акимова с поста главного режиссёра, покинула Ленинградский театр комедии, вернулась в Москву и перешла в «Театр сатиры», где работала до последнего дня своей жизни, с небольшим перерывом в три года, в 1969—1971 годах была актрисой «Театра на Малой Бронной».
Роли в театре
За свою долгую артистическую карьеру играла в спектаклях, поставленных режиссёрами Н. В. Петровым, Б. И. Равенских, Э. П. Гариным, В. Н. Плучеком и др.
С уходом из «Театра сатиры» Татьяны Пельтцер Ольга Аросева перешла на возрастных героинь, и наконец её плотно заняли в репертуаре. В это время она сыграла следующие роли: Королева — «Волшебные кольца Альманзора» Т. Г. Габбе (1971), фрекен Розенблюм — «Пеппи Длинный чулок» А. Линдгрен (1973), «Нам пятьдесят» Гр. Горина и А. Ширвиндта (1974), Марселина — «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Бомарше (1974), Махонина — «Пена» С. Михалкова (1975), Даунорене — «Клеменс» К. Сая (1976), Иванова — «Маленькие комедии большого дома» А. М. Арканова и Г. И. Горина (1976), Хлёстова — «Горе от ума» А. С. Грибоедова (1976), Вера Васильевна — «Гнездо глухаря» В. С. Розова (1980), Чебоксарова — «Бешеные деньги» А. Н. Островского (1981), Серафима Ильинична — «Самоубийца» Н. Р. Эрдмана (1982), Партнёрша — «Концерт для театра с оркестром» Г. И. Горина и А. Ширвиндта (1982), Шарлотта Ивановна — «Вишнёвый сад» А. П. Чехова (1984), Диана Леонидовна — «Молчи, грусть, молчи» А. А. Ширвиндта (1985), Одокия — «Рыжая кобыла с колокольчиком» И. П. Друцэ (1986).
В начале 1990-х годов О. А. Аросева становится первой актрисой труппы. На её счету несколько премьер. В их числе: Миссис Бэнкс — «Босиком по парку» Н. Саймона (1990), мадам Розпетл — «Папа, папа, бедный папа!..» А. Копита (1991), Памела Кронки — «Как пришить старушку» Д. Патрика (1995), главные роли в спектаклях «Неаполь — город миллионеров» Э. де Филиппо (1999), «Афинские вечера» П. Гладилина (2000), «Мадлен и Моисей» (2001), Екатерина Кондратьевна — «Вышел ангел из тумана» П. Гладилина (2003, пьеса специально написана для Ольги Аросевой), «Нам все ещё смешно» (2004), Мать — «Ни сантима меньше» А. Николаи (2006).
Телевизионные программы
В 2004 году принимала участие в программе канала ОРТ «Розыгрыш». В 2010 году приняла участие в проекте «Бабье лето» телеканала «Домашний». В 2011 году была гостем программы Первого канала «Смак». С 2010 года Аросева стала ведущей утренней программы «Раньше всех». Пробыв в эфире пару недель, программа «Раньше всех» была заменена другой передачей «Жить здорово!». С 15 сентября 2011 Аросева стала ведущей в паре с Екатериной Волковой и Ильей Носковым музыкального шоу «Давно не виделись!» на телеканале «ТВ центр». С 25 марта 2012 года на украинском телеканале «Интер» появлялась в главной роли в 25 минутном сериале «Сваты у плиты».
Личная жизнь
Была замужем четыре раза.[5]
- Первый муж, Константин Жуков, был музыкантом и был старше её на 11 лет. Первое замужество, продлившееся пять лет и бывшее, по утверждению самой актрисы, счастливым, относится к ленинградскому периоду жизни (1946—1950).
- Второй муж — артист Театра сатиры Юрий Хлопецкий, в браке с ним в 1953 году потеряла ребёнка.
- Третий муж — певец Аркадий Погодин.
- Четвёртый муж — актёр Владимир Сошальский.
О своих браках Аросева замечала:
|
|
Это были мои официальные, нормальные браки. После них было много гражданских. Называть никаких имён не хочу. Могу только сказать, что это были драматурги, артисты, музыканты, художники и люди, не имеющие никакого отношения к искусству.
И всё же по-настоящему я прожила всю свою жизнь в одиночестве — все мои мужья, к сожалению, оказывались беспомощными, слабыми |
|
Детей у актрисы не было. У неё десять племянников и племянниц (дети родных сестёр Натальи и Елены, а также единокровного брата Дмитрия, род. в 1934 г., психолог), один из них умер в 1993 году.
Любила животных, преферанс, путешествия, баню. Большую часть свободного времени проводила на даче. Загородный дом Ольги Аросевой, где она проживала в последнее время, находится в посёлке Абабурово (поселение Внуковское).
Болезнь и смерть
Ольга Аросева в последние годы боролась с тяжёлым онкологическим заболеванием[7]. В конце 2012 года серьёзно заболела, но 13 июля 2013 года дала своё последнее интервью Андрею Малахову в программе «Сегодня вечером». В новом сезоне Театра Сатиры, начавшемся в сентябре, не принимала участия в спектаклях[8]. Ей был прописан постельный режим, и лечение актриса проходила дома. 10 октября была госпитализирована в одну из подмосковных клиник, где ей сделали переливание крови и оставили для дальнейшего прохождения лечения[9].
13 октября 2013 года в подмосковной клинике Народная артистка РСФСР Ольга Александровна Аросева скончалась на 88-м году жизни[10][11]. В последние дни за Ольгой Аросевой ухаживала сиделка Ольга Токальчук. Женщина призналась, что умирала актриса тяжело[12].
Прощание состоялось 18 октября 2013 года в её родном театре. Ольга Александровна Аросева была похоронена на Головинском кладбище (3 участок).
Память
К годовщине смерти актрисы, 10 октября 2014 года, на её могиле состоялось торжественное открытие надгробного памятника народной артистке РСФСР.
В декабре 2014 года, к 89-летию со дня рождения великой актрисы, была выпущена биография Ольги Аросевой, которую написал её внучатый племянник Григорий Аросев[13].
Роли в театре и кино
Ленинградский Театр Комедии
- 1946—1950(?) — «Путешествие Перришона» (фр. Le Voyage de Monsieur Perrichon) Э. Лабиша — Люсина
- 1946—1950(?) — «Старые друзья» Л. Малюгина — Тамарка
- 1946—1950(?) — «С любовью не шутят» (фр. On ne badine pas avec l'amour) А. де Мюссе — Инесса
Московский Театр Сатиры
- 1950—1952(?) — «Не ваше дело» В. Полякова
- 1950—1952(?) — «Человек с именем» Д. Б. Угрюмова
- 1952 — «Пролитая чаша» Ван Ши-фу — Хун-Нян
- 1953 — «Господин Дюруа» И. Прута и Е. Штейнберга по роману Г. де Мопассана «Милый друг» (фр. Bel-Ami) — Клотильда, Рашель
- 1954 — «Свадебное путешествие» В. А. Дыховичного и М. Р. Слободского — Настенька
- 1956 — «Дело было в Конске» («Домик») В. П. Катаева — Павликова
- 1956 — «Только правда» Ж.-П. Сартра — Мадлен
- 1957 — «Ложь на длинных ногах» Э. де Филиппо — Ольга Чиголелла
- 1958 — «Тень» Е. Л. Шварца — Юлия Джули
- 1960 — «200 тысяч на мелкие расходы» В. Дыховичного и М. Слободского — Валя
- 1965 — «Бидерман и поджигатели» (нем. Biedermann und die Brandstifter) М. Фриша — Бабета
- 1965 — «Дом, где разбиваются сердца» (англ. Heartbreak House) Б. Шоу — Леди Аттеруорд
- 1967 — «Доходное место» А. Н. Островского — Кукушкина
- 1971 — «Волшебные кольца Альманзора» Т. Г. Габбе — Королева
- 1973 — «Пеппи Длинный чулок» Астрид Линдгрен — фрекен Розенблюм
- 1974 — «Нам пятьдесят»
- 1974 — «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Бомарше — Марселина
- 1975 — «Пена» С. В. Михалкова — Раиса Марковна Махонина
- 1976 — «Клеменс» К. Сая — Даунорене
- 1976 — «Маленькие комедии большого дома» А. М. Арканова и Г. И. Горина — Иванова
- 1976 — «Горе от ума» А. С. Грибоедова — Хлестова
- 1978 — «Мораль пани Дульской»
- 1980 — «Гнездо глухаря» В. С. Розова — Вера Васильевна
- 1981 — «Бешеные деньги» А. Н. Островского — Чебоксарова
- 1982 — «Самоубийца» Н. Р. Эрдмана — Серафима Ильинична
- 1982 — «Концерт для театра с оркестром» Г. И. Горина и А. А. Ширвиндта — Партнёрша
- 1983 — «Вишнёвый сад» А. П. Чехова — Шарлотта Ивановна
- 1985 — «Молчи, грусть, молчи» А. Ширвиндта. Режиссёр: А. А. Ширвиндт — Диана Леонидовна
- 1986 — «Рыжая кобыла с колокольчиком» Ион Друцэ — Одокия
- 1990 — «Босиком по парку» Н. Саймона. Режиссёр: И. А. Данкман — Миссис Бэнкс
- 1991 — «Папа, папа, бедный папа!..», по пьесе А. Копита. Режиссёр: М. Зонненштраль — Мадам Розпетл
- 1995 — «Как пришить старушку» Дж. Патрика. Режиссёр: М. Зонненштраль — Памела Кронки
- 1999 — «Неаполь — город миллионеров» (итал. Napoli milionaria!) Э. де Филиппо. Режиссёр: М. Д. Мокеев — Амалия
- 2000 — «Афинские вечера» П. Гладилина — Анна Павловна Ростопчина
- 2001 — «Мадлен и Моисей»
- 2009 — «Идеальное убийство» Д. Поплуэлл Режиссёр: Андрей Житинкин — Миссис Пайпер
- 2012 — Реквием по Радамесу (А. Николаи) Режиссёр: Роман Виктюк — Сирена Дековар (вместе с Верой Васильевой и Еленой Образцовой, премьера состоялась 30 сентября 2012 г.)
Фильмография и работа на телевидении
Ольга Аросева много снималась в кино и на телевидении, была известна в роли пани Моники в телепередаче «Кабачок „13 стульев“». Главные роли Аросева сыграла в фильмах Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» (1966) и «Старики — разбойники» (1971), а также музыкальном фильме Олега Николаевского «Трембита».
Работы на телевидении помечены звёздочкой (*).
- 1946 — Во имя жизни — эпизод
- 1948 — Драгоценные зёрна — Надежда, животновод
- 1949 — Великая сила — Елена Коробкова, сотрудница курсов повышения квалификации птицеводов
- 1951 — Белинский — актриса (нет в титрах)
- 1953 — Беззаконие — Аксинья, прачка
- 1954 — Мы с вами где-то встречались — Девушка в красном, фанатка Максимова
- 1954 — Ревизоры поневоле (киноальманах «Родимые пятна») — Настя
- 1955 — Гость с Кубани — Надя, секретарь Загорянской МТС
- 1955 — Урок жизни — Рая
- 1956 — Безумный день — секретарша Миусова
- 1956 — Это начиналось так… — повариха Рая
- 1959 — Аннушка — мать Вовки
- 1961 — Морская чайка — мама Асика
- 1962 — Яблоко раздора — Домаха Свиридовна, доярка, Герой Социалистического Труда
- 1963 — Короткие истории — Гелена / пани Фисташкова
- 1964 — Всё для вас — Пирожкова, океанолог
- 1966 — В городе С. — Мария Павловна Чехова
- 1966 — Не самый удачный день — медсестра
- 1966 — Берегись автомобиля — Люба
- 1968 — Встречи на рассвете — Софья Васильевна
- 1968 — Интервенция — Мадам Ксидиас
- 1968 — Трембита — Парася
- 1969 — Жди меня, Анна — Раиса Петровна
- 1969 — 1981 — Кабачок «13 стульев» — Пани Моника*
- 1970 — Взрыв замедленного действия
- 1970 — Два дня чудес — Альфа Ивановна Кокошкина
- 1970 — Переступи порог — Вера Дмитриевна
- 1971 — Алло, Варшава! — Маша из Одессы
- 1971 — Большой янтарь — Жермена Павловна, секретарь жюри конкурса
- 1971 — Старики-разбойники — Анна Павловна Суздалева
- 1971 — Шельменко-денщик — помещица Аграфена Семёновна
- 1973 — Невероятные приключения итальянцев в России — мама капитана Васильева
- 1974 — Рассказы о Кешке и его друзьях — тётя Люся
- 1981 — Семь счастливых нот — Ольга
- 1982 — Предел желаний — Ольга Александровна
- 1990 — Голос памяти (документальный, памяти А. Папанова)
- 1991 — Графиня — дама
- 1993 — Твоя воля, Господи! — Ольга Александровна
- 1994 — Нам всё ещё смешно — модельер
- 1995 — Будем жить
- 1997 — Старые песни о главном 2 — Пани Моника*
- 1997 — Корабль двойников — озвучивала роли
- 2000 — Афинские вечера — Анна Павловна Ростопчина
- 2000 — Нам — 75! — камео
- 2003 — Козлёнок в молоке — Кипяткова
- 2003 — Приключения мага
- 2004 — Даша Васильева-2 — мать Макса Полянского, вторая свекровь Даши
- 2005 — Самая красивая
- 2005 — Бальзаковский возраст, или Все мужики сво… 2 (эпизоды «Плечо любимого, или Квартира в обмен на мужа» и «Самооборона для женщин») — Галина Сергеевна, соседка Аллы*
- 2007 — Путейцы — камео*
- 2008 — Самая красивая 2
- 2009 — Книга мастеров — рассказчица
- 2010 — Союз нерушимый — Мария Тимофеевна
- 2010 — Сваты 4 — Людмила Степановна, мать Ольги Николаевны
- 2011 — Сваты 5 — Людмила Степановна, мать Ольги Николаевны
- 2012 — Сваты у плиты — Людмила Степановна
- 2012 — Сваты 6 — Людмила Степановна, мать Ольги Николаевны (голос)
- 2013 — Женщины на грани
- 1957- Девушка без адреса - Соседка,идущая покупать лампочки
Телеспектакли
- 1953 — Свадьба с приданым — подружка на свадьбе (нет в титрах)
- 1959 — Обнажённая со скрипкой — Черри-Мэй Уотертон
- 1960 — Сизиф и смерть
- 1962 — Интервью у весны — Милиция Ивановна, организатор субботних вечеринок
- 1963 — Наследники Рабурдэна — Мадам Воссар
- 1965 — Обыкновенный человек — Мария, жена Арсы Миличевича
- 1978 — Мораль пани Дульской — пани Дульская
Кроме того, актриса участвовала в сюжетах для киножурналов «Фитиль» и «Ералаш»:
- 1965 — «Фитиль» № 35, сюжет «Булочка с маком»
- 1965 — «Фитиль» № 39, сюжет «Командировочный»
- 1966 — «Фитиль» № 47, сюжет «Карусель»
- 1967 — «Фитиль» № 60, сюжет «Тяжёлый случай»
- 1968 — «Фитиль» № 72, сюжет «Обчистили»
- 1972 — «Фитиль» № 117, сюжет «Нокаут» — супруга жильца
- 1973 — «Фитиль» № 135, сюжет «Жизненный опыт» — озвучивала роль
- 1975 — «Фитиль» № 157, сюжет «День закрытых дверей»
- 1979 — «Ералаш» № 22, сюжет «Прощай, Вася!» — инспектор милиции
Озвучивание мультфильмов
Работала в мультипликации с 1960-х годов.
- 1964 — Кот-рыболов — Лиса
- 1967 — Хвосты — Лиса
- 1970 — Бобры идут по следу — Щука
- 1972 — аудиосказка «Тайна царя Гороха» (Инсценировка Ф. Шапиро) — Бяка Нерева усатая
- 1974 — Волшебник Изумрудного города — Стелла
- 1979 — Как лиса зайца догоняла — Лиса
- 1980 — Баба-Яга против! — Баба-Яга
- 1980 — Королевские зайцы
- 1984 — Слонёнок пошёл учиться — Слониха
- 1986—1988 — Приключения поросёнка Фунтика (4 серии) — госпожа Беладонна
- 1988 — Доверчивый дракон — Курица
- 1988 — Котёнок с улицы Лизюкова — Слониха
Признание и награды
- Заслуженная артистка РСФСР (16 октября 1974)
- Приз «Серебряная маска» (1976, Конкурс актёров московских театров)
- Заслуженный деятель культуры Польши (1976)
- Государственная премия РСФСР имени К. С. Станиславского (1977) — за исполнение роли Раисы Марковны Махониной в спектакле «Пена» С. В. Михалкова
- Народная артистка РСФСР (28 апреля 1984)
- орден Почёта (27 ноября 1995) — за заслуги перед государством и многолетнюю плодотворную деятельность в области культуры и искусства[14]
- орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (20 декабря 2000) — за большой вклад в развитие театрального искусства[15]
- приз «Золотой стул Остапа Бендера» (Одесса, 2001, в номинации «Ретро. Лучшая передача и героиня»)
- премия МК «За лучшую женскую роль», 2001 — за роль Мадлен в спектакле «Мадлен и Моисей»
- Национальная премия общественного признания достижений женщин «Олимпия» Российской Академии бизнеса и предпринимательства[16] в 2005 г.
- орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (12 декабря 2010) — за большой вклад в развитие отечественного театрального искусства и многолетнюю творческую деятельность[17]
Сочинения
Вместе с театральным критиком Верой Максимовой опубликовала книгу мемуаров «Без грима». Кроме того, актриса издала книгу своих кулинарных рецептов.[18]
- [bookmix.ru/book.phtml?id=112572 Без грима.] — М.: Центрполиграф, 1998. — 382 с — ISBN 5-9524-0272-0, в соавторстве с Максимовой В.
- [www.pricespb.ru/902127.html Кулинарные путешествия.] — М.: Олма-Пресс, 2006. — 208 с — (Серия «Кулинария со звёздами»). — ISBN 5-94848-239-1.
- «Прожившая дважды». — М.: Астрель, 2012. — 381 с., ил., 3000 экз., ISBN 978-5-271-41103-8
Напишите отзыв о статье "Аросева, Ольга Александровна"
Литература
- Григорий Аросев. Ольга Аросева. Одна для всех. — М: Эксмо, 2014. — 320 с. — (Человек-легенда). — 4000 экз. — ISBN 978-5-699-70423-1.
- [region.adm.nov.ru/pressa.nsf/b42bf11a304a1ef8432566cc002405ab/ab590599f5bba87143256739004ee1b5%21OpenDocument Многожёнцы] // [www.novved.ru/ Новгородские ведомости.] — 1999. — № 42 (14287). — 19 марта. (Информация о личной жизни актрисы.)
- Райкина М. [www.petropol.com/browse/fetch.php3?id=103853&type=book Москва закулисная.] — М.: Вагриус, 2000. — 415 с — ISBN 5-264-00137-5.
Ссылки
- Ольга Аросева (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.rusactors.ru/a/aroseva/index.shtml Биография] на сайте «Актёры советского и российского кино»
- [cinema.muslib.ru/groupe_info.php?groupe=353 Биография] на портале «Music Library.Cinema»
- [www.peoples.ru/art/cinema/actor/aroseva/ Информация об актрисе] на peoples.ru
- [mega.km.ru/cinema_2001/encyclop.asp?TopicNumber=17404&search=%C0%F0%EE%F1%E5%E2%E0#srch0 Страница актрисы] в «Энциклопедии кино» на «Кирилл и Мефодий.Ру»
- [www.animator.ru/db/?p=show_person&pid=125 Аросева Ольга Александровна] в базе данных «Российская анимация в буквах и фигурах» на Аниматор.ру
- Интервью
- [www.zwezda.ru/aroseva.html «Ольга Аросева: Не люблю злыдничать»] — интервью актрисы, подготовленное Светланой Мазуровой для газеты «Восточно-Сибирская правда» (Иркутск) от 6 октября 2001 года
- [www.echo.msk.ru/guests/6621/ Интервью Ольги Аросевой] с Ксенией Лариной на радиостанции «Эхо Москвы» от 23 июля 2005
- [www.eg.ru/publication.mhtml?Part=84&PubID=7438&Page=50 «Ольга Аросева: Справку о том, что я не любовница, предоставить не могу!»] — интервью с Олегом Гончаровым в «Экспресс газете», 2 декабря 2005
- [web.archive.org/web/20070927210425/www.tvkultura.ru/news.html?id=80574&cid=104 «Ольга Аросева: „У меня фантастическая работа“»] — интервью актрисы в передаче канала «Культура» от 21 декабря 2005 года (из цикла [web.archive.org/web/20070927210036/www.tvkultura.ru/page.html?cid=2404/ «Театральная летопись»])
- [angelina-tihonova.ru/category/olga_aroseva/ Ольга Аросева. Дальше горя] Воспоминания Ольги Аросевой о военной юности
- [www.vmdaily.ru/news/2013/10/14/olga-aroseva-skuchayu-chto-net-sil-begat-krutit-romani-po-molodosti-skuchayu-218124.html Ольга Аросева: «Скучаю, что нет сил бегать, крутить романы… По молодости скучаю…»] Последнее интервью, 14 октября 2013
- д/ф [www.1tv.ru/documentary/fi=6882 «Ольга Аросева. 50 шляпок для пани Моники»] (2008, Первый канал)
- д/ф [youtube.com/watch?v=QXfD0RoeI4c Ольга Аросева. Формула любви] на YouTube (2010)
- д/ф [www.1tv.ru/documentary/fi=8794 «Ольга Аросева. Рецепт её счастья»] (2015, Первый канал)
Примечания
- ↑ В день рождения И. В. Сталина (по официальной версии)
- ↑ Моя родословная (телепрограмма). Выпуск № 8 («Ольга Аросева»)
- ↑ Аросева Ольга. Без грима на бис. Издательство: АСТ, 2008. ISBN 978-5-17-048955-8
- ↑ Donald Rayfield «Stalin and his hangmen: the tyrant and those who killed for him» 2005 Random House
- ↑ [www.uznayvse.ru/znamenitosti/%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D0%B3%D0%B0-%D0%B0%D1%80%D0%BE%D1%81%D0%B5%D0%B2%D0%B0.html Ольга Аросева (актриса) биография, фото, личная жизнь (дети)]
- ↑ region.adm.nov.ru/pressa.nsf/b42bf11a304a1ef8432566cc002405ab/ab590599f5bba87143256739004ee1b5!OpenDocument
- ↑ [kp.ru/daily/26145.7/3034520/ Ушла из жизни Ольга Аросева] // KP.RU
- ↑ [www.mk.ru/culture/article/2013/10/09/928176-olga-aroseva-popala-v-bolnitsu.html Ольга Аросева попала в больницу] // МК — Новости культуры и искусства России и мира
- ↑ [www.novayagazeta.ru/news/132393.html Скончалась народная артистка России Ольга Аросева ] // Новая Газета
- ↑ [lenta.ru/news/2013/10/13/aroseva/ Умерла актриса Ольга Аросева], Lenta.ru (13 октября 2013). Проверено 13 октября 2013.
- ↑ Кузнецов, Валерий. [rg.ru/2013/10/13/aroseva-site.html Она верила, что вернётся на сцену] (рус.). Российская газета (13.10.2013).
- ↑ [www.km.ru/kino/2013/10/18/persony-i-sobytiya-v-mire-kino/723262-obnarodovany-zhutkie-podrobnosti-smerti-olgi-a Обнародованы жуткие подробности смерти Ольги Аросевой | KM.RU]
- ↑ Ольга Аросева. Одна для всех, 2014.
- ↑ [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1154278 Указ Президента Российской Федерации от 27 ноября 1995 года № 1185 «О награждении государственными Российской Федерации»]
- ↑ [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?671487 Указ Президента Российской Федерации от 20 декабря 2000 года № 2009 «О награждении орденом „За заслуги перед Отечеством“ IV степени Аросевой О. А.»]
- ↑ [ex.ru Официальный сайт Российской академии бизнеса и предпринимательства]
- ↑ [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1535994 Указ Президента Российской Федерации от 12 декабря 2010 года № 1540 «О награждении орденом „За заслуги перед Отечеством“ III степени Аросевой О. А.»]
- ↑ См. [www.pravda.ru/news/culture/31-01-2006/75284-aroseva-0 новости] о выпуске книги на сайте [www.pravda.ru/ «Правда. Ру».]
Отрывок, характеризующий Аросева, Ольга Александровна
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Умершие в Московской области
- Актрисы по алфавиту
- Актрисы СССР
- Актрисы России
- Актрисы XX века
- Актрисы XXI века
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 3 степени
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 4 степени
- Кавалеры ордена Почёта
- Награждённые медалью «В память 850-летия Москвы»
- Награждённые медалью «Ветеран труда»
- Награждённые нагрудным знаком «За заслуги перед польской культурой»
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные артисты РСФСР
- Заслуженные деятели культуры Польши
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени К. С. Станиславского
- Персоналии:Театр Комедии
- Выпускники ГУЦЭИ
- Персоналии:Московский театр сатиры
- Актёры озвучивания в СССР
- Актёры телевидения России
- Мемуаристы России
- Умершие от сердечно-сосудистых заболеваний
- Похороненные на Головинском кладбище
