Крайский, Бруно

Бруно Крайский Bruno Kreisky<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Федеральный канцлер Австрии
21 апреля 1970 — 24 мая 1983
Предшественник:	Йозеф Клаус
Преемник:	Фред Зиновац
Исполняющий обязанности Президента Австрии
24 апреля — 8 июля 1974 года
Предшественник:	Адольф Шерф
Преемник:	Рудольф Кирхшлегер
Министр иностранных дел Австрии
16 июля 1959 года — 19 апреля 1966 года
Предшественник:	Леопольд Фигль
Преемник:	Луло Тоншич-Соринь
Рождение:	Вена, Австрия
Отец:	Макс Крайский
Награды:

Бруно Крайский (нем. Bruno Kreisky, 22 января 1911, Вена — 29 июля 1990, Вена) — австрийский государственный деятель.

Детство и юность

Бруно родился 11 января 1911 года в еврейской семье Макса Крайского (1876—1944) — директора текстильных предприятий в Австро-Венгрии и Ирены Феликс (1884—1969). Крайские являлись сторонниками габсбургской монархии, консерваторами по убеждению. Бруно, нарушив семейную традицию, в четырнадцать лет вступил в молодёжную организацию Социал-демократической рабочей партии Австрии. В 1931 году окончательно отошёл от иудаизма и стал агностиком.

В 1929 году Крайский окончил гимназию. Многое для него определила встреча с Отто Бауэром — лидером социал-демократии Австрии. По его совету он поступает на юридический факультет Венского университета.

Аншлюс и Вторая мировая война

После того как деятельность СДРПА была запрещена (1934), Крайский часто выезжал в Чехословакию, в Брно, где размещалась штаб-квартира социал-демократической эмиграции. В январе 1935 года он был арестован и предстал перед австрийским судом. Речь Крайского на суде принесла ему известность. Публикации в британской прессе о «процессе 21-го» всколыхнули европейскую общественность. В результате Крайскому вынесли сравнительно мягкий приговор.

В июне 1936 года он продолжал учёбу на юридическом факультете, а затем успешно защищал диплом правоведа (1937).

12 марта 1938 года — день аншлюса. В Австрии начались массовые аресты. От Дахау Крайского спас случай. Следователем гестапо, который вёл его дело, оказался его бывший сокамерник. После шестимесячного тюремного заключения Бруно был выпущен на свободу и эмигрировал в Швецию.

В годы Второй мировой войны Швеция приняла многих эмигрантов. Дружба с Вилли Брандтом, начавшаяся в Стокгольме, оказала на Крайского большое влияние. Основной профессией австрийца стала журналистика. Он был корреспондентом ряда европейских газет, встречался с советскими дипломатами.

В 1942 году заключил брак с Верой Фюрт, дочерью крупного австрийского еврейского промышленника. В 1944 году родился сын Питер, а в 1948 году дочь Сюзанна.

Многие социал-демократы придерживались идеи создания единого германо-австрийского государства. Крайский был иного мнения. В июле 1943 года Клуб австрийских социалистов принял резолюцию, начинавшуюся словами: «Австрийские социалисты в Швеции требуют восстановления независимой, самостоятельной, демократической республики. Они безоговорочно отвергают её [Австрии] принадлежность германскому рейху…» Впоследствии Крайский, разрабатывая концепцию «австрийского пути к демократическому социализму», будет неоднократно возвращаться к опыту Швеции.

Весной 1945 года лидеры обновлённой Социалистической партии Австрии решили, что Крайский должен остаться в Швеции — в качестве советника австрийской дипломатической миссии. Президент Австрии Карл Реннер считал, что необходимо развивать деловые контакты со шведскими промышленниками, которые могли помочь в восстановлении австрийской экономики. При этом учитывалось и то обстоятельство, что Крайский был женат на Вере Фюрт, дочери крупного шведского предпринимателя, выходца из Австрии.

После войны

Лишь в январе 1951 года Крайский с женой и двумя детьми окончательно возвратился на родину. Однако дипломатическую службу он оставил только на время. Новым местом его работы стала канцелярия президента Австрии, известного социал-демократа Теодора Кёрнера.

В тот период шла напряжённая дипломатическая борьба вокруг австрийского вопроса. Создание в 1949 году военно-политического блока НАТО делало Австрию важным звеном в стратегии Запада, стремившегося создать надёжную линию обороны против предполагавшейся «угрозы с Востока». В то же время некоторые политики из окружения Сталина (прежде всего В. М. Молотов) стремились подчинить Австрию своему влиянию.

Варианты будущего Австрии обсуждались и в её правящих кругах. Реалистически мыслящие деятели в партиях «большой коалиции» — СПА и Австрийской народной партии (АНП) — всерьёз задумывались о нейтрализации страны. Активным сторонником нейтралитета являлся Крайский. По его совету в одной из речей Теодора Кёрнера, произнесённых в 1951 году, прозвучали слова о желательности для Австрии нейтрального статуса.

Политическая карьера

Достижение суверенитета

Лидеры СПА обратили внимание на активность Крайского, и в 1953 году он получил назначение в министерство иностранных дел Австрии, где занял пост статс-секретаря и принял участие в последнем раунде борьбы вокруг заключения Государственного договора, принёсшего Австрии в мае 1955 года долгожданный суверенитет.

Все исследователи, описывающие основные этапы этой стадии переговоров (берлинская встреча министров иностранных дел Австрии и великих держав в феврале 1954 года, визит австрийской делегации в Москву в апреле 1955 года), отмечают, что именно Крайский в частных беседах с видными государственными деятелями и дипломатами СССР, США, Англии и Франции аргументированно отстаивал идею нейтрального статуса для своей родины, который исключил бы использование её в интересах той или другой стороны. Сам Крайский позже говорил, что 26 октября 1955 года — день, когда австрийский парламент провозгласил, что страна является постоянно нейтральным государством, — был и его личным праздником.

Международный прорыв

После провозглашения нейтралитета Австрии от её дипломатического ведомства требовалась особая гибкость в сфере международной политики. В отличие от Швейцарии, Австрия стремилась участвовать в решении мировых проблем. И здесь большую роль сыграл Крайский, занявший в 1959 году пост министра иностранных дел. В те годы близкие друзья Бруно сетовали на то, что увидеть его в Вене практически невозможно. За семь лет он совершил более 100 государственных визитов. Его можно было видеть и на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН, и на заседаниях стран Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ, куда Австрия вошла во многом благодаря активной позиции Крайского), и на встречах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Его тепло встречали в столицах восточноевропейских государств. Он вёл переговоры с такими лидерами мировой политики того времени, как Хрущёв и Кеннеди, Аденауэр и де Голль. В середине 1960-х годов некоторые политики предлагали ему баллотироваться на пост генерального секретаря ООН.

Лидер партии

На внеочередном съезде СПА, состоявшегося в начале 1967 года, Крайский был избран её председателем.

На посту Федерального канцлера

На выборах в марте 1970 года СПА одержала победу. Крайский стал федеральным канцлером страны.

Обязанности канцлера почти не оставляли Крайскому времени для столь близких ему внешнеполитических вопросов. Однако именно он внёс немалый вклад в созыв Общеевропейского совещания. Его имя стоит среди имён глав правительств, подписавших 1 августа 1975 года в Хельсинки Заключительный акт этого форума. Много сил отдал Крайский борьбе за сокращение гонки вооружений. В годы его канцлерства Вена стала местом многочисленных встреч представителей стран Востока и Запада. По его инициативе в 1979 году был открыт Венский международный центр ООН.

Однако главной сферой международной деятельности Крайского в 1970-е годы стал Социалистический интернационал (СИ). Вместе со своим старым другом Вилли Брандтом и также ставшим близким ему шведским премьер-министром Улофом Пальме он активно обсуждал вопрос о том, как сделать Социнтерн важным субъектом международной жизни. Осенью 1976 года на XIII конгрессе СИ в Женеве Крайский был избран одним из вице-председателей организации. Находясь на этом посту вплоть до состоявшегося в июне 1989 года в Стокгольме XVIII конгресса, он много внимания уделял вопросам разрядки и разоружения, взаимоотношений Север — Юг, для урегулирования конфликтов в различных районах земного шара. Общительность, способность сходиться с людьми, умение их слушать, не навязывая собственного мнения, — черты дипломата Крайского.

В 1983 году Крайский ходатайстовал об освобождении советского диссидента Юрия Орлова, но генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов распорядился не отвечать на это письмо.

Роль Крайского в урегулировании ближневосточного конфликта

Главной его заботой долгие годы был ближневосточный конфликт. Он критиковал Голду Меир и Давида Бен-Гуриона, тогдашних лидеров Партии труда Израиля (ПТИ), за то, что их правительство «не учитывает интересы арабских соседей». Крайский считал Израиль главным виновником напряжённости на Ближнем Востоке, за что Голда Меир назвала его «антисемитствующим евреем». При этом его родной брат жил в те годы в Израиле.

В начале 1974 года по инициативе Крайского Социнтерн создаёт так называемую исследовательскую группу в составе представителей ряда партий — членов СИ. В последующие несколько лет этот коллектив, получивший в Социнтерне неофициальное наименование «группа Крайского», посетил ряд арабских стран, непосредственно вовлечённых в противоборство с Израилем. Члены группы встретились с политиками арабского мира и не пренебрегли контактами с руководством Организации освобождения Палестины (ООП).

Несколько лет спустя Крайский рассказывал об этом: «Моя первая поездка на Ближний Восток в 1974 году сопровождалась злобными комментариями со стороны Израиля. В первой стране, которую я посетил в ходе этой поездки, — Египте — тоже столкнулся с враждебным отношением».

Во многом благодаря дипломатическому опыту Крайского возглавляемой им миссии удалось обстоятельно обсудить проблемы со своими арабскими партнёрами. Итогом «челночной дипломатии» Крайского середины 1970-х годов стал подготовленный для Социнтерна доклад, в котором важное место было отведено палестинской проблеме. Он призывал откликнуться на стремление палестинцев обрести государственный суверенитет и начать с их лидерами политический диалог. Обоснованная и взвешенная логика аргументов Крайского убедила его коллег по руководству СИ сесть за стол переговоров с представителями ООП. Не случайно, что именно в Вене в июле 1979 года состоялась встреча Крайского и Брандта с Ясиром Арафатом.

Крайский внимательно следил за развитием событий на Ближнем Востоке. После ливанско-израильского конфликта в июне 1982 года он окончательно занял антиизраильскую позицию.

Будучи Федеральным канцлером Австрии, он предоставил возможность советским евреям эмигрировать через Австрию в Израиль или страны Запада. В 1970—1980 годы Вена была основным транзитным пунктом еврейском эмиграции из СССР.

Уход из «большой политики»

Выборы в апреле 1983 года лишили СПА абсолютного большинства мест в парламенте. Крайский, который ещё за несколько лет до этого заявлял о своём желании уйти в отставку, ссылаясь на ухудшение здоровья и переутомление (ему шёл 73-й год), смог наконец отойти от активной политики. На очередном съезде СПА, состоявшемся осенью 1983 года, Крайский занял специально учреждённый для него пост почётного председателя Социалистической партии Австрии.

В начале 1987 года пост министра иностранных дел руководство социалистов передало партнёру по коалиции — АНП. Крайский, считавший, что СПА ни при каких условиях не должна уступать сферу внешней политики буржуазной партии, отказывается от почётной должности.

Став пенсионером, Крайский продолжал участвовать в работе Социалистического интернационала. Во второй половине 1980-х годов он возглавил Европейскую комиссию по вопросам занятости. Основные выводы и положения, содержавшиеся в подготовленном ею докладе, были учтены при разработке документов Социнтерна, принятых на его последнем конгрессе в Стокгольме в июне 1989 года. В последние годы Крайскому неоднократно присуждались различные международные премии за заслуги в решении актуальных политических проблем. Почётный председатель Социнтерна.

Награды

• Большой Крест ордена Белого льва (Чехия, 2000)

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Бруно Крайский

www.peoples.ru/state/politics/bruno_crayskiy

Отрывок, характеризующий Крайский, Бруно

Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.