Вуд, Сидни

Сидни Вуд
Место рождения	Бриджпорт, Коннектикут, США
Место смерти	Палм-Бич, Флорида, США
Начало карьеры	1927
Завершение карьеры	1957
Рабочая рука	правая
Одиночный разряд
Наивысшая позиция	5 (1938)
Турниры серии Большого шлема
Франция	3-й круг (1928, 1932)
Уимблдон	победа (1931)
США	финал (1935)
Парный разряд
Турниры серии Большого шлема
Уимблдон	1/2 финала (1931)
США	финал (1942)
Завершил выступления

Сидни Берр Бирдсли Вуд (англ. Sidney Burr Beardsley Wood; 1 ноября 1911, Бриджпорт, Коннектикут — 10 января 2009, Уэст-Палм-Бич, Флорида) — американский теннисист-любитель. Самый молодой участник Уимблдонского турнира в мужском одиночном разряде, один из самых молодых победителей этого турнира среди мужчин и единственный чемпион в его истории, завоевавший этот титул без финального матча. Трёхкратный финалист турниров Большого шлема в разных разрядах, финалист Кубка Дэвиса 1934 года в составе сборной США. Член Национального (позже Международного) зала теннисной славы с 1964 года.

Биография

Сидни Вуд родился в Коннектикуте в 1911 году. В детстве он перенёс туберкулёз, и семья, в надежде, что здоровью мальчика пойдёт на пользу более тёплый климат, перебралась в Аризону. Там Сидни, получивший первые уроки тенниса от своего дяди, члена сборной США в Кубке Дэвиса Уотсона Уошберна, в день своего 14-летия стал чемпионом штата среди взрослых. Эта победа дала ему право участвовать в основной сетке чемпионата Франции, а за тем и Уимблдонского турнира.

Дебют Вуда на Уимблдонском турнире состоялся в 1927 году. В 15 лет и 231 день он стал самым молодым участником основной сетки турнира в мужском одиночном разряде (этот рекорд не побит до настоящего времени). В своё первое появление на Уимблдоне он проиграл в первом же круге посеянному под первым номером Рене Лакосту со счётом 1-6, 3-6, 1-6.

В 1930 году Вуд стал полуфиналистом чемпионата США, проиграв Фрэнку Шилдсу, и впервые закончил сезон в числе десяти лучших теннисистов США согласно рейтингу Ассоциации лаун-тенниса Соединённых Штатов (USLTA). На следующий год он был впервые приглашён в сборную США, где играл как в одиночном разряде, так и в паре с Шилдсом. Летом на Уимблдоне он, будучи посеян под седьмым номером, победил в полуфинале местного фаворита Фреда Перри (посеянного пятым) со счётом 4-6, 6-2, 6-4, 6-2 и должен был встретиться в матче за чемпионское звание с Шилдсом — третьей ракеткой турнира. Шилдс во втором полуфинале обыграл посеянного первым француза Жана Боротра и рассматривался как основной претендент на чемпионский титул. Однако американское теннисное руководство, зная о том, что в полуфинале Шилдс травмировал ногу, и опасаясь, что он усугубит эту травму в финале и не сможет через две недели участвовать в матче Кубка Дэвиса против сборной Великобритании, потребовало от него сдать финал без игры. Таким образом Вуд стал первым и до настоящего времени единственным в истории теннисистом, ставшим победителем Уимблдонского турнира без игры в финале, но через две недели американцы проиграли и матч Кубка Дэвиса с британцами. В возрасте 19 лет и 245 дней Вуд стал самым молодым чемпионом Уимблдона в одиночном разряде с 1891 года.

Почти 70 лет спустя Вуд назвал решение руководства американской команды «глупейшим оскорблением Уимблдона, которое можно себе представить». На протяжении трёх лет он отказывался держать у себя дома кубок, вручаемый победителю Уимблдонского турнира, пока не докажет, что способен побеждать Шилдса на травяных кортах. Кубок хранился у известной американской теннисистки Мод Баргер-Уоллах до 1934 года, когда Вуд наконец обыграл Шилдса в финале турнира в лондонском Queen’s Club; после этого, однако, Вуд не мог получить его назад в течение полугода, что он в шутку объяснял тем, что Мод больше симпатизировала Шилдсу, чем ему. 1934 год стал вторым сезоном в карьере Вуда, в котором тот участвовал в Кубке Дэвиса, и на этот раз он с командой проделал весь путь до финального матча за кубок, но там американцы снова оказались слабей британской сборной, ведомой Фредом Перри. Этот сезон Вуд закончил на втором месте во внутреннем американском рейтинге, став в очередной раз полуфиналистом как Уимблдонского турнира, так и чемпионата США.

В 1932 году Вуд стал финалистом чемпионата Франции в миксте, где с ним выступала Хелен Уиллз-Муди. Американцы проиграли финальный матч Перри и его британской партнёрше Бетти Натхолл. Сам Вуд позже писал, что победить ему не позволил закончившийся незадолго до этого изнурительный пятичасовой матч с Лакостом в одиночном разряде, запитый двумя стаканами коньяка, после которых он вторично вышел на корт совершенно пьяным. В 1935 году Вуд показал свой лучший результат на чемпионате США в одиночном разряде, уступив в финале Уилмеру Эллисону со счётом 2-6, 2-6, 3-6. В 1942 году Вуд и Тед Шрёдер достигли финала чемпионата США в мужском парном разряде, но и там Вуд не сумел победить. Свой последний Уимблдон он сыграл в 1935 году, уступив в четвертьфинале Джеку Кроуфорду, а в чемпионатах США участвовал вплоть до 1956 года. В общей сложности Вуд принял участие в 26 розыгрышах чемпионата США в одиночном разряде — второй результат в истории после Вика Сейксаса, игравшего в чемпионатах США 28 раз. С 1931 по 1938 год Вуд пять раз входил в список десяти лучших теннисистов мира, ежегодно составлявшийся газетой Daily Telegraph, в 1938 году достигнув в нём пятой строчки. С 1930 по 1945 год он оставался в числе десяти сильнейших теннисистов США согласно рейтингу USLTA. Сохранив хрупкое телосложение с детства, Вуд компенсировал это умной игрой, постоянно заставляя соперников гадать, что он предпримет в следующий момент.

После окончания игровой карьеры Вуд ещё раз оставил след в истории тенниса, когда запатентовал ставшее популярным искусственное покрытие для теннисных кортов Supreme Court. Он также содержал сеть прачечных, в которой его партнёрами по бизнесу были другие известные спортсмены — теннисист Дон Бадж и гольфист Арнольд Палмер. В 1964 году его имя было включено в списки Национального зала теннисной славы, несколько позже ставшего международным. К моменту своей смерти в январе 2009 года Вуд был старейшим живущим членом Международного зала теннисной славы. Его пережили жена Патрисия и трое сыновей; старший сын, Сидни Вуд 3-й, умер в 1961 году. После смерти Вуда, в 2011 году, в свет вышли его мемуары «Финал Уимблдона, которого не было» (англ. The Wimbledon Final that never was and other Tennis Tales from a By-Gone Era), подготовленные к печати его младшим сыном Дэвидом.

Финалы турниров Большого шлема за карьеру (1-3)

Одиночный разряд (1-1)

Результат	Год	Турнир	Покрытие	Соперник в финале	Счёт в финале
Победа	1931	Уимблдонский турнир	Трава	Фрэнк Шилдс	без игры
Поражение	1935	Чемпионат США	Трава	Уилмер Эллисон	2-6, 2-6, 3-6

Мужской парный разряд (0-1)

Результат	Год	Турнир	Покрытие	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
Поражение	1942	Чемпионат США	Трава	Тед Шрёдер	Гарднар Маллой Билл Талберт	7-9, 5-7, 1-6

Смешанный парный разряд (0-1)

Результат	Год	Турнир	Покрытие	Партнёрша	Соперники в финале	Счёт в финале
Поражение	1932	Чемпионат Франции	Грунт	Хелен Уиллз-Муди	Бетти Натхолл Фред Перри	4-6, 2-6

Финалы Кубка Дэвиса за карьеру (0-1)

Результат	Год	Место проведения	Покрытие	Команда	Соперники в финале	Счёт
Поражение	1934	Уимблдон, Великобритания	Трава	США С. Вуд, Дж. Лотт, Л. Стёфен, Ф. Шилдс	Великобритания Г. Ли, Г. Остин, Ф. Перри, П. Хьюз	1:4

Ссылки

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/inductees/sidney-wood/ Биография]  (англ.) на сайте Международного зала теннисной славы
• [www.tennisarchives.com/player.php?playerid=646 Результаты в одиночном разряде]  (англ.) в базе данных Tennis Archives
• [www.itftennis.com/procircuit/players/player/profile.aspx?playerid=10019767 Профиль на сайте ITF]  (англ.)
• [www.daviscup.com/en/players/player.aspx?id=800170656 Профиль на сайте Кубка Дэвиса] (англ.)

Отрывок, характеризующий Вуд, Сидни

Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…