Жемчуг (бронепалубный крейсер)
«Же́мчуг» — бронепалубный крейсер Российского императорского флота типа «Жемчуг», принявший участие в Цусимском сражении и погибший в годы Первой мировой войны.
Содержание
Постройка и испытания
Заказан Невскому заводу в рамках программы «Для нужд Дальнего Востока». 1 июня 1902 года официально заложен на верфи в присутствии Великого князя Алексея Александровича и получил название «Жемчуг». В течение испытаний прототипа (крейсера «Новик») в проект неоднократно вносились изменения, что привело к замедлению строительства. Кроме того, постройка замедлялась невыполнением своих обязательств контр-агентами завода.
26 июня 1902 года на крейсер были установлены киль, форштевень и ахтерштевень, шпангоуты, стрингеры, бимсы; обшивка бортов была доведена до верхней палубы[1]. На 22 марта на «Жемчуг» было установлено 655 тонн стали. 11 июня 1903 года были проведены испытания котлов для крейсера и их установка на корабль. 7 августа были испытаны вращением гребные валы с винтами, 11 августа комиссия признала работы на «Жемчуге» «выполненными удовлетворительно», а крейсер — готовым к спуску на воду.
14 августа 1903 года в 11 часов в присутствии Императора Николая II «Жемчуг» благополучно сошёл на воду. Во время спуска миноносцы «Буйный», «Бравый» и «Бодрый» по традиции салютовали 31 выстрелом. Командиром корабля был назначен капитан 2-го ранга П. П. Левицкий.
К ноябрю 1903 года на крейсере были установлены все котлы, устанавливались иллюминаторы, переборки, мостики, мачты, шла настилка жилых палуб. Машина «Жемчуга» к этому времени была уже практически собрана в мастерской. Наводнением, произошедшем 12 ноября, была сорвана сдача испарителей для «Жемчуга». Следующим штормом 2 декабря крейсер сорвало со швартовов и он застрял на ледовой банке, тем не менее, корпус не получил повреждений. В целях ускорения постройки, на «Жемчуг» были переданы два паровых катера с минного транспорта «Волга».
В начале 1904 года было принято решение о установке на крейсере двух лёгких деревянных мачт для упрощения флажно-сигнального производства. После начала Русско-японской войны работы по постройке корабля были значительно ускорены в середине марта 1904 года завод определил срок сдачи «Жемчуга» флоту — 1 июля 1904 года. Проект вновь подвергся пересмотру по опыту первых боёв, и было принято решение об установке ещё пары 120-мм орудий, которые были взяты с крейсера «Дмитрий Донской». Кроме того, были установлены два торпедных аппарата и механический семафор фирмы Шихау (впервые в русском флоте). Каждый день на крейсере трудились до 480 человек мастеровых. Завод спешил выполнить больший объем работ, пользуясь стоянкой крейсера у стенки. Несколько раз посетили крейсер вице-адмирал Ф. К. Авелан и командующий Второй Тихоокеанской эскадрой (в состав которой предстояло войти «Жемчугу») З. П. Рожественский[1].
26 июля «Жемчуг» провёл швартовые испытания, а уже 5 августа крейсер совершил самостоятельный переход в Кронштадт. На испытаниях корабль показал скорость 23,04 узла с перегрузкой 250 тонн. Все обнаруженные на испытаниях недостатки были за короткий срок исправлены на заводе в Ревеле. 29 августа «Жемчуг» окончательно вошёл в состав Второй Тихоокеанской эскадры.
27 сентября в Ревеле состоялся Императорский смотр эскадры, во время которого Николай II побывал на «Жемчуге» и пожелал команде и офицерам «счастливого пути и благополучного возвращения».
Крейсер во время Русско-японской войны
Переход на Дальний Восток
28 сентября эскадра оставила Ревель и, построившись в две колонны, взяла курс на Либаву. «Жемчуг» занял место в правой колонне за транспортом «Анадырь». В Либаве на крейсер были погружены запасы угля, а 2 октября «Жемчуг» навсегда покинул последний российский порт на Балтийском море. Головным в отряде обычно шел крейсер 2 ранга «Алмаз» под флагом контр-адмирала Энквиста. «Жемчуг» занимал место третьим в колонне[2], за «Светланой». Во время похода на корабле часто случались поломки, которые нередко приходилось исправлять на ходу[1].
21 октября ядро Второй Тихоокеанской эскадры прибыло в Танжер, и часть кораблей с меньшей осадкой, среди них и «Жемчуг», пошли через Средиземное море и Суэцкий канал. 1 февраля 1905 года у берегов Мадагаскара эскадра соединилась с «Догоняющим отрядом», в который входил однотипный с «Жемчугом» крейсер «Изумруд». Начались совместные с эскадрой упражнения в стрельбе и эволюциях, причём «Жемчуг» отличался своим умелым маневрированием. 3 марта «Жемчуг» и «Изумруд» назначили состоять при главных силах, и на переходе они занимали свои места справа и слева на траверзе флагманского броненосца «Князь Суворов». Плавание сопровождалось изнурительными погрузками угля на океанской волне в тропическую жару[1].
6 мая «Жемчуг» задержал норвежский пароход «Оскар II», однако последний был отпущен и, по некоторым данным, сообщил о нахождении всей русской эскадры. Приказ с инструкциями, отданный перед боем, отводил «Жемчугу» и «Изумруду» роль репетичных кораблей при флагманских броненосцах.
Цусимское сражение
После подхода Второй Тихоокеанской эскадры к Цусимскому проливу и обнаружения её японскими разведывательными судами, «Жемчуг» в 7.00 остановил японский пароход, однако вскоре по приказу командующего отпустил его. Около 11.00 крейсер несколько раз открывал огонь по японским кораблям. В 12.00, находясь уже в Цусимском проливе, корабли изменили курс на норд-ост 23°. Вскоре первый броненосный отряд вышел вправо из общей колонны, при этом «Жемчугу» было приказано перейти на траверз «Орла», за ним держался «Изумруд» и четыре миноносца 1-го минного отряда.
В начале боя главных сил командир «Жемчуга» приказал открыть огонь «для поднятия духа команды»[1]. Сразу после выхода из строя броненосца «Ослябя», крейсер направился к нему и получил первое попадание 152-мм снарядом. Повреждения оказались незначительными, но был убит лейтенант барон Врангель и выведена из строя вся прислуга кормового орудия. Крейсер вышел из-под огня противника и оказался среди вспомогательных судов, причём чуть не столкнулся со вспомогательным крейсером «Урал»: «Жемчуг» прочертил правой частью кормы по форштевню «Урала», зацепив при этом правым винтом за его корпус[1]. Повреждения получил минный аппарат, из которого вывалилось зарядное отделение торпеды.
В 14 часов «Жемчуг» вернулся к главным силам эскадры, однако получил попадание очередного 120-мм снаряда, разрыв которого причинил многочисленные повреждения правому шкафутному орудию и привёл к воспламенению снарядов, предназначенных для первых выстрелов. После этого попадания «Жемчуг» вышел из-под огня линейных сил японцев и примкнул к отряду крейсеров, вступив в кильватер «Владимиру Мономаху», ведя перестрелку с японскими крейсерами, нападавшими на транспорты. В дальнейшем командир «Жемчуга» счёл за лучшее не приближаться к броненосцам, чтобы не рисковать крейсером. Всего за дневной бой «Жемчуг» получил 17 попаданий, причинивших повреждения дымовым трубам и, незначительные, корпусу корабля; погибло 12 человек, в том числе два офицера, около тридцати человек получили ранения[2].
К концу дня «Жемчуг» окончательно присоединился к отряду крейсеров контр-адмирала О. А. Энквиста, заняв место на левом траверзе «Авроры». Ночью отряд пытался изменить курс, но неизменно наталкивался на японские миноносцы. Капитан 2 ранга Левицкий пытался выяснить намерения флагмана, но получил лишь приказ следовать с отрядом в Манилу для ремонта. 21 мая русские крейсера бросили якорь в Маниле, а 25 мая по распоряжению из Петербурга интернировались до окончания военных действий.
После заключения мира с Японией на «Жемчуге» начали готовиться к переходу в Россию. Согласно высочайше утверждённому распределению интернированных кораблей, ему предстояло перейти во Владивосток и войти в состав Сибирской флотилии[3]. 14 октября в 12.20 «Жемчуг» покинул Манилу и направился к месту назначения.
В составе Сибирской флотилии
В ходе восстания во Владивостоке 10 января 1906 года команда крейсера присоединилась к мятежному гарнизону и приняла участие в уличных боях. После подавления волнений команда крейсера была разоружена и списана на берег, причём 402 моряка — с отданием под суд.
Несмотря на плохое техническое состояние[1], крейсер ежегодно совершал плавания по бухтам Приморья и, чередуясь с канонерской лодкой «Манчжур», нёс станционерную службу в Шанхае. Кроме того, крейсер совершал кратковременные походы по китайским, корейским и японским портам, использовался в качестве мишени для подготовки подводников. В 1910 году «Жемчуг» был поставлен на капитальный ремонт.
Отремонтированный крейсер кампанию 1911 года проводил в практическом плавании как флагманский корабль командующего флотилией. В мае военный министр с борта «Жемчуга» осматривал залив Петра Великого. В 1912 году корабль был поставлен в вооружённый резерв. Командиром крейсера стал герой русско-японской войны капитан 2-го ранга Иванов 13-й. Следующий год крейсер выполнял обязанности стационера в Шанхае и Ханькоу[2]. 1914 год встретил там же, охраняя российских подданных и донося об обстановке в Китае, где произошла революция. В середине мая «Жемчуг» вернулся во Владивосток, а через месяц был в очередной раз сменён командир, которым стал капитан 2-го ранга барон И. А. Черкасов[1].
Крейсер в Первой мировой войне
Охрана морских коммуникаций Антанты
В 5 ч 30 мин 20 июля 1914 года над флагманским кораблём флотилии крейсером «Аскольд» взвился флажный сигнал: «Германия объявила войну»[2]. Флотилия была срочно приведена в состояние боевой готовности.
С высочайшего соизволения крейсера «Аскольд» и «Жемчуг» присоединились к флоту союзников, поступив под команду английского вице-адмирала Джерама. 24 августа императору Николаю II было доложено, что «по приказанию английского адмирала крейсера „Аскольд“ и „Жемчуг“ уходят 25 августа в Гонконг на соединение с силами союзников»[4]. 25 августа в 6 ч оба крейсера снялись с якоря и покинули Владивосток.
3 сентября, после принятия на борт английских офицеров связи, русские крейсеры разделились у Филиппин и осмотрели побережье островов. В течение сентября 1914 года «Жемчуг» успешно занимался конвоированием английских и французских транспортов с войсками и грузами.
27 сентября «Жемчуг» направился в Сингапур, по пути конвоируя французский транспорт. Простояв 5 дней в Сингапуре, «Жемчуг» отправился далее в Пенанг, конвоируя четыре транспорта[4]. Оттуда крейсер направился к Никобарским островам на поиски германского рейдера «Эмден». Однако пришлось вернуться обратно в Пенанг в этот же день из-за плохого технического состояния котельной установки.
Став на якорь, барон Черкасов запросил разрешение английского вице-адмирала Т. Джеррама, которому он был подчинён, на переборку машин и щелочение котлов после длительного плавания. После получения разрешения все котлы, кроме одного, были выведены из действия, при этом не учли, что оставшийся котёл не мог обеспечить нормального энергоснабжения, в частности, работы снарядных элеваторов и водоотливных средств[4]. 14 октября в Пенанг прибыла жена И. А. Черкасова[1], и он съехал на берег, приказав всё же, «на всякий случай», иметь заряженными орудия, обращённые к входу на рейд.
Гибель крейсера
В 4 ч 50 мин 15 октября «Эмден», без огней, с фальшивой трубой, которая делала его похожим на английский крейсер «Ярмут»[2], вошел в гавань Пенанга, куда был беспрепятственно допущен дозорными кораблями, обманутыми внешним видом крейсера.
Заведующий гаванью Мак-Интр и английский лейтенант Моунд, плавающий для связи на «Жемчуге», указывали на эту и другие меры предосторожности командиру русского крейсера. Лейтенант Моунд каждую ночь лично отправлялся на сигнальную станцию в штабе гарнизона. Никаких других мер по охране, кроме высылки в море в дозор одного миноносца (Mousquet) и сторожевого катера в проход, по-видимому, не существовало. Два других французских миноносца стояли, ошвартовившись, у стенки. «D’lberville» также перебирала машины. Таково было положение дел в Пенанге, когда около 5 часов утра 28 октября у входа в гавань появился четырехтрубный крейсер (четвертая труба была фальшивой), выкрашенный, как и наши крейсеры, в темно-серый цвет. Поднятый на гафеле флаг был принят за английский, и сторожевой катер, даже не опросив его и не предупредив «Жемчуг», дал ему свободно пройти.[5]
Старший офицер крейсера «Эмден» так описывал происходящее:
Все уже решили, что экспедиция не удалась, как вдруг среди этих «купцов», стоявших с якорными огнями и с освещенными изнутри иллюминаторами, показался какой-то темный силуэт без единого огонька. Это, конечно, военный корабль. Через несколько минут мы были уже достаточно близко, чтобы убедиться, что это действительно так. <…> Наконец, когда «Эмден» прошел на расстоянии около 1 кабельтова под кормой у загадочного корабля и вышел к нему на траверз, мы окончательно установили, что это крейсер «Жемчуг». На нем царили мир и тишина. <…> С дистанции около 1 каб. мы выпустили свою первую мину из правого бортового аппарата и в тот же момент открыли огонь всем бортом по носовой части «Жемчуга»…[6]
На «Жемчуге» началась паника, часть команды бросилась за борт. Офицеры крейсера сумели восстановить порядок, но люди, вставшие к орудиям, не обнаружили снарядов — элеваторы подачи не действовали. Старший артиллерийский офицер Ю. Ю. Рыбалтовский лично открыл огонь из ютового орудия и, по русским данным, добился двух попаданий в немецкий корабль[1]. Вахтенный начальник мичман А. К. Сипайло успел сделать лишь один выстрел из бакового орудия, но был тут же убит. Через несколько минут «Эмден», повторно выйдя на траверз «Жемчуга», выпустил мину из левого аппарата, которая, попав под мостик русского корабля, вызвала детонацию погреба. Вверх взлетел столб дыма и пара на высоту около 150 м, корпус разломился и носом ушел в воду, через 15 с на поверхности осталась только верхушка мачты с реем.
Выйдя из гавани, немецкий крейсер потопил французский миноносец и растаял в темноте. Тем временем в порту приступили к спасению команды «Жемчуга». После подсчёта оказалось, что погибли мичман Сипайло и 80 нижних чинов, позднее 7 человек умерли от ран, 9 офицеров и 113 нижних чинов получили ранения различной степени тяжести.
4 января 1915 года в Пенанг пришел вспомогательный крейсер «Орёл» для организации водолазных работ. Из-за сильного течения работы были затруднены и с затонувшего корабля удалось поднять только одно 120-мм орудие, пулемет и 6 оптических прицелов. Через месяц «Орёл» срочно убыл в Сингапур, и на этом попытки русской стороны поднять что-либо из имущества с «Жемчуга» прекратились.
По поводу гибели крейсера была создана следственная комиссия, которая всю вину за случившееся возложила на командира корабля барона И. А. Черкасова и старшего офицера Н. В. Кулибина.
В 1920-х годах «Жемчуг» был частично поднят и разобран английскими специалистами.
Память о крейсере
Первый памятник крейсеру «Жемчуг» установили в 1915 году моряки вспомогательного крейсера «Орёл». В феврале 1938 года казаки-эмигранты, оказавшиеся на гастролях на Пенанге, привели могилу в порядок, поправили крест и установили памятную табличку с девятью фамилиями, которые им удалось узнать из кладбищенских архивов[7]). В феврале 1976 года на могиле появился новый памятник в виде каменного куба с надписью «Русским военным морякам крейсера „Жемчуг“ — благодарная Родина», созданный уже по инициативе СССР. В 1990-х годах была добавлена плита с фамилиями офицеров крейсера.
Напишите отзыв о статье "Жемчуг (бронепалубный крейсер)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 В. В. Хромов. Крейсера типа «Жемчуг» / А. С. Рагузин. — М.: Моделист-конструктор, 2005. — 32 с. — (Морская коллекция № 1 (70) / 2005). — 4000 экз.
- ↑ 1 2 3 4 5 Крейсеры «Жемчуг» и «Изумруд»; Аллилуев, А. А.; Богданов, М. А. - Изд-во: СПб: ЛеКо, 2004 г.; ISBN 5-902236-17-7
- ↑ Р. М. Мельников. «Цесаревич». Часть 1. Эскадренный броненосец 1899—1906
- ↑ 1 2 3 А. В. Невский. Русские крейсеры на защите океанских коммуникаций Антанты. // Журнал «Гангут» № 34 по материалам РГАВМФ
- ↑ Корбетт Дж. Операции английского флота в первую мировую войну. — Мн.: ООО «Харвест», 2003. — 480 с. (Военно-историческая библиотека). ISBN 985-13-1058-1
- ↑ Мюкке Х. `Крейсер``Эмден —— Корабли и сражения. СПб. 1995 г. 78 стр. Мягкий переплет, Обычный формат.
- ↑ О памятниках морякам с русского крейсера «Жемчуг» на островах Пенанг и Джереджак (Малайзия) (рус.) // Посольство Российской федерации в Малайзии. — 2006 г..
Литература
- В. В. Хромов. Крейсера типа «Жемчуг» / А. С. Рагузин. — М.: Моделист-конструктор, 2005. — 32 с. — (Морская коллекция № 1 (70) / 2005). — 4000 экз.
- Крейсеры «Жемчуг» и «Изумруд»; Аллилуев, А. А.; Богданов, М. А. - Изд-во: СПб: ЛеКо, 2004 г.; ISBN 5-902236-17-7
- Корбетт Дж. Операции английского флота в первую мировую войну. — Мн.: ООО «Харвест», 2003. — 480 с. (Военно-историческая библиотека). ISBN 985-13-1058-1
- Криницкий Н. Н. Вспомогательный крейсер Сибирской флотилии «Орел» (рус.) // Россия и АТР. — 2005 г.. — № 4..
- Тарас А. Корабли Российского императорского флота 1892-1917 гг. — Харвест, 2000. — ISBN 9854338886.
- О памятниках морякам с русского крейсера «Жемчуг» на островах Пинанг и Джереджак (Малайзия) (рус.) // Посольство Российской федерации в Малайзии. — 2006 г..
- Русские крейсеры на защите океанских коммуникаций Антанты А. В. Невский (Журнал Гангут № 34) по материалам РГАВМФ
Ссылки
- [nvo.ng.ru/history/2000-10-27/5_last.html Последняя стоянка крейсера]
- [navsource.narod.ru/photos/02/057/index.html Архив фотографий]
- [www.argo.net.au/andre/emdenforweb.html В.Крупник «Жемчуг», «Эмден» и «Сидней»]
- [infoart.udm.ru/history/navy/ruscl016.htm Крейсер «Жемчуг»]
- [www.vokrugsveta.ru/vs/article/1004/ Еще раз о гибели крейсера «Жемчуг»]
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Жемчуг (бронепалубный крейсер)
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
