Либеральная партия (Испания)

Либеральная партия
исп. Partido Liberal
Лидер:	Матео Сагаста, Монтеро Риос, Сехизмундо Морет, Хосе Каналехас, граф Романонес, Гарсиа Прието
Основатель:	Пракседес Матео Сагаста
Дата основания:	1880
Дата роспуска:	1931
Штаб-квартира:	Испания Испания, Мадрид
Идеология:	Центр; либерализм, прогрессивизм, социальный либерализм, монархизм, децентрализация
Персоналии:	члены партии в категории (8 чел.)

К:Политические партии, основанные в 1880 году

К:Исчезли в 1931 году Либеральная партия (исп. Partido Liberal, PL) — либеральная (вначале левоцентристская, затем правоцентристская) партия, действовавшая в Испании с 1880 по 1931 годы. С момента создания и вплоть до переворота генерала Мигеля Примо де Риверы, установившего в 1923 году в стране военную диктатуру, либералы являлись частью созданной Антонио Кановасом дель Кастильо, в рамках которой две «официальные», так называемые «династические» партии, правоцентристская Либерально-консервативная и левоцентристская Либеральная должны были по очереди сменять друг друга у власти, не допуская перерастания противоречий между ними в политический кризис, грозивший стране очередной гражданской войной.

Идеология

Политическая программа либералов с самого начала включала в себя введение всеобщего избирательного права для мужчин (реализовано Сагастой в 1890 году), деклерикализацию и разделение властей. Хотя Либеральная партия и может быть классифицировано как династическая, то есть выступавшая в зашиту монрахии и царствующей династии, она в то же время выступала за либерализацию и демократизацию, нередко включая в свои ряды людей с умеренно-республиканскими взглядами, таких как Эмилио Кастелар, или как впоследствии ставших республиканцами, как, к примеру, Нисето Алькала Самора-и-Торрес, первый премьер-министр (1931) и первый президент (1931—1936) Второй Испанской республики.

История

Предыстория

В 1871 году, после смерти генерала Жоана Прима, возглавляемая им Прогрессивная партия раскололась. Правое крыло вместе с некоторыми членами Либерального союза организовали Конституционную партию (исп. Partido Constitucional) под руководством генерала Франсиско Серрано-и-Домингеса, герцога де ла Торре, и Пракседеса Матео Сагасты. К новой партии помимо монархистов-конституционалистов Серрано и Сагасты, выступавших за сохранение Конституции 1869 года, примкнули прогрессисты из Радикальной партии Мануэля Руиса Соррильи и часть умеренных республиканцев, в том числе, «посибилисты» Эмилио Кастелара, а также ряд военных деятелей.

После восстановления монархии в 1874 году конституционалисты вновь разделились. Правая фракция во главе с Мануэлем Алонсо Мартинесом приняли нового короля Альфонсо XII и новую Конституцию, присоединившись к Либерально-консервативной партии Антонио Кановаса дель Кастильо. Остальная часть партии во главе с Сагастой остались верны Конституции 1869 года. Только в 1880 году конституционалисты согласились с новой династией и новой конституцией. Тогда же они приняли придуманную Антонио Кановасом двухпартийную систему.

Лидерство Сагасты

Первые после реставрации Бурбонов выборы в 1876 и 1879 годах уверенно выиграла Либерально-консервативная партия, получив оба раза 75—80 % мест в Конгрессе депутатов, нижней палате испанского парламента. Но находясь у власти пять лет подряд консерваторы в конце концов оказались в кризисе. В 1878 году её покинул «Парламентский центр», группа сторонников политика и юриста, автора Гражданского кодекса Испании Мануэля Алонсо Мартинеса, вернувшись в ряды Конституционной партии, из которой они вышли в 1875 году. В 1880 году к конституционалистам примкнул со своими последователями генерал Арсенио Мартинес де Кампос. В том же году к либералам присоединился Хосе Посада Эррера, бывший лидер Либерального союза и председатель Конгресса депутатов в 1876—1878 годах. Вслед за ним в Конституционную партию вступила группа видных деятелей окончательно развалившейся Умеренной партии, не нашедшие себе места среди консерваторов, такие как Хосе Мария Альварес де Толедо-и-Акунья, граф Ксикена. После этого Конституционная партия была переименована в Либеральную объединившуюся (исп. Partido Liberal-Fusionista). В январе 1881 года лидер либералов Сагаста предложил королю Альфонсо XII передать правительство в руки его партии. Король согласился и 8 февраля 1881 года Сагаста впервые возглавил Совет министров.

Парламентские выборы 1881 года либералы уверенно выиграли, завоевав почти 3/4 мест в Конгрессе депутатов и тем самым увеличив своё представительство в парламенте более чем в 5 раз. Впрочем, выборы лишь формально носили характер конкурентных, на деле они были проведены в соответствии с незадолго до этого разработанным Антонио Кановасом дель Кастильо планом «Мирный поворот» (исп. El Turno Pacífico). Согласно ему в Испании создавалась двухпартийная система, в рамках которой «династические» партии должны были по очереди сменять друг друга у власти. Главная цель «Мирного поворота» было не допустить перерастания борьбы партий, лояльных королю, за власть в политический кризис, грозивший стране очередной гражданской войной. Выбор между партиями должен был делать король, после чего политикам оставалось лишь оформить победу нужной партии. «Мирный поворот» полностью исключал возможности победы на выборах любых партий, кроме «династических». Это достигалось местными боссами, прозванными «касиками» (исп. caciques), как с помощью подкупа и давления на избирателей, так и путём фальсификации выборов.

Начиная с 1881 года двухпартийная система, сформированная в Испании Кановасом и Сагастой много лет обеспечивал стабильность политической системы, пока в начале XX века не стала давать сбои из-за нарастания разногласий между двумя основными партиями и растущей активности электората, всё больше склоняющегося в сторону республиканцев, социалистов и региональных автономистов.

Таким образом, выборы 1881 года фактически стали лишь формальным оформлением перехода власти к Либеральной партии, на деле произошедшего ещё в феврале того же 1881 года. Впрочем, партия оставалась у власти сравнительно недолго. 13 октября 1883 года Сагаста был вынужден покинуть пост премьер-министра. Новым главой правительства при поддержке либералов стал Хосе Посада Эррера, к тому времени примкнувший к партии Династическая левая (исп. Izquierda Dinástica), созданной в 1881 году на базе левого крыла конституционалистов во главе с Серрано при участии прогрессивных демократов Кристино Мартоса.

На выборах 1884 года Либеральная партия выступила не очень удачно, главной причиной чего стала серьёзная конкуренция со стороны Династической левой, по своим взглядам близкой к либералам, но более левой и прогрессивной. Обе партии получили по 38 мест в Конгрессе депутатов. Впрочем, этот успех левых либералов стал первым и последним. Вскоре Династическая левая начинает разваливаться. Первым из видных деятелей её покинул Сехизмундо Морет-и-Прендергаст, в том же 1884 году перешедший в Либеральную партию. В результате в предверии выборов 1886 года Династическая левая решила вступить в альянс с либералами и вскоре была фактически поглощена Либеральной партией.

24 ноября 1885 года, накануне ожидаемой смерти короля Альфонсо XII, Кановас от имени консерваторов и Сагаста от имени либералов подписали так называемый «Пакт Эль-Пардо» (исп. Pacto de El Pardo). Это соглашение предусматривало плавный переход власти от одной партии к другой с целью обеспечить стабильность режима, оказавшегося под угрозой из-за более чем вероятной скорой смерти монарха. 25 ноября 1885 года, за три дня до своего 28-летия, король умирает от туберкулёза и 27 ноября Кановас подаёт в отставку. В тот же день новым председателем Совета министров Испании становится Сагаста. Как и предполагалось «Пактом Эль-Пардо» выборы 1886 года выиграла Либеральная партия.

После смерти короля регентом стала королева Мария Кристина, которая будучи неопытной в политике, сделала своим советником Сагасту, со временем установив с ним близкую дружбу. Роль Марии Кристины в системе правительства была представительская, поскольку она не участвовал в борьбе между партиями за власть, стараясь лишь соблюдая очерёдность при определении нового премьер-министра. Близость королевы к Сагасте обеспечило политику и его партии длительные периоды правления.

Конгресс депутатов, избранный в 1886 году, проработал 4 года и 7 месяцев. Это был самый длинный срок полномочий нижней палаты парламента в истории Испании, так что этот период был назван Долгий парламент (исп. Parlamento largo). Лидер либералов Матео Сагаста занимал должность главы правительства вплоть до 5 июля 1890 года. За время Долгого парламента либералам удалось в 1887 году добиться утверждения Закона об ассоциациях, который легализовал профсоюзы и политические партии, а также ввести всеобщее избирательное право, правда только для мужчин старше 25 лет.

23 мая 1889 года либералы инициировали в Конгрессе депутатов официальное обсуждение проекта нового избирательного законодательства, согласно которому право голоса получали большинство взрослых мужчин. Более года в парламенте обе ведущие партии вели ожесточённые дискуссии по поводу избирательной реформы. Наконец, 26 июня 1890 года либералам удалось добиться введения всеобщего избирательного права для мужчин старше 25 лет. Победа далась тяжело и вызвала падение кабинета во главе с Сагастой. 5 июля 1890 года новым председателем Совета министров стал консерватор Кановас, вскоре объявивший о роспуске парламента. В результате реформы избирательного законодательства количество избирателей в Испании выросло почти в 7 раз. Впрочем, на итогах голосования это сказалось мало. Созданная Кановасом ещё в начале 1880-х годах двухпартийная система продолжала действовать, обеспечивая стабильность режима.

В 1891 году в Испании вновь сменилась власть, на выборах того же года победу одержали консерваторы. Впрочем, не прошло и полутора лет, как либералы вернулись к власти, во многом благодаря конфликту внутри Либерально-консервативной партии. В результате победителями выборов 1893 года стали либералы. Несколько месяцев спустя, умеренный республиканец Эмилио Кастелар, выступавший за демократизацию режима изнутри, объявил о роспуске созданной Демократической партии и призвал своих сторонников, так называемых «посибилистов» (исп. posibilista), присоединиться к Либеральной партии.

На время уже пятого по счёту прихода к власти Сагасты выпало начало Войны за независимость Кубы (24 февраля 1895 года), которое уже вскоре привело к падению либерального кабинета. Уже 17 марта Матео Сагаста был вынужден уйти в отставку из-за нападений на редакции газет «Резюме» (исп. El Resumen) и «Глобус» (исп. El Globo), критиковавших военные назначения властей на Кубе. Вторым следствием кубинской войны стало возвращение в политику Эмилио Кастелара, который во главе группы независимых республиканцев-«посибилистов» принял участие в новых выборах, завершившихся предсказуемым поражением либералов.

Хотя испанским властям почти удалось подавить движение за независимость Кубы и начавшееся позднее филиппинское восстание, ситуация резко изменилась в худшую для Испании сторону после вмешательства США и начала Испано-американской войны. Внутри самой Испании также нарастали противоречия. Отправка войск на Кубу сопровождалась протестами с участием республиканцев, многие из которых поддерживали стремление колоний добиться большей свободы. Кампания террора против чиновников и проправительственных политиков, развязанная анархистами, увенчалась убийством премьер-министра Антонио Кановаса 8 августа 1897 года. Хотя консерваторам и удалось удержаться у власти но не надолго. 4 октября Совет министров уже в шестой раз возглавил Матео Сагаста. Выборы в марте 1898 года завершились победой либералов.

Именно либералам выпало вести переговоры с США о мире, после скоротечной войны, закончившейся быстрым поражением Испании. 12 августа 1898 года было заключено перемирие, а уже в декабре того же года был подписан Парижский мирный договор, по которому страна была вынуждена отказаться от своих последних колоний в Вест-Индии, Азии и Тихоокеанском регионе. В результате уже 28 февраля 1899 года либеральное правительство ушло в отставку, после чего партия проиграла и выборы. Ситуацию для либералов усложнил и раскол. В 1898 году её со своими сторонниками покинул Херман Хамасо-и-Кальво, ранее 4 раза занимал в либеральных кабинетах посты министра транспорта, министра заморских территорий и министра финансов, приняв участие в выборах 1899 года самостоятельно.

В 1901 году Сагаста в седьмой раз становится главой правительства. На выборах того же года Либеральная партия смогла набрать более 60 % мест в Конгрессе депутатов, даже несмотря на конкуренцию со стороны либералов-«хамасистас» и независимых либералов. В том же 1901 году, уже после выборов, умирают Херман Хамасо и либералы-«хамасистас», которых после смерти лидера возглавил его зять (муж сестры) Антонио Маура (впоследствии пятикратный премьер-министр Испании), продолжая свой дрейф направо в 1902 году присоединились к Либерально-консервативной партии.

В январе 1903 года скончался Пракседес Матео Сагаста, основатель и многолетний лидер Либеральной партии, неоднократно занимавший пост главы испанского правительства, ушедший в отставку незадолго до своей смерти.

Лидерство Монтеро Риоса

После смерти Сагасты новым лидером Либеральной партии стал Эухенио Монтеро Риос, ранее занимавший посты министра юстиции при короле Амадео I, министром развития и юстиции, а также председателя Верховного суда при регентстве Марии Кристины и главы Сената Испании. Ещё при жизни Сагасты в Либеральной партии обострились внутренние противоречия, приведя к ожесточённой борьбе между умеренным крылом во главе с Сехизмундо Моретом и левыми либералами Антонио Агилара и Хосе Каналехаса. Борьба зашла так далеко, что Каналехас в 1902 году даже покинул партию, создав собственную организацию, Монархическую демократическую партию (исп. Partido Democrático Monárquico, PDM). В борьбе Монтеро Риоса и Морета за лидерство левые оказались на стороне первого.

Выборы 1903 года уверенно выиграли консерваторы, завоевав более половины мест в Конгрессе депутатов, чему не помешал давний внутренний конфликт, приведший к тому, что на выборах консерваторов уже не первый год представляли сразу три списка. Ожесточённая борьба за лидерство в Либерально-консервативной партии, начатая после отхода от дел и скорой смерти её прежнего лидера, Франсиско Сильвелы-и-Ле Веллёза, одного из самых крупных политических и государственных деятелей Испании конца XIX — начала XX века, в итоге привела к новому расколу партии и падению консервативного кабинета.

23 июня 1905 года председателем Совета министров был назначен Монтеро Риос. В выборах в сентябре того же года либералы приняли участие единым списком с демократами Каналехаса. Впрочем, левые либералы оказались у власти ненадолго. 25 ноября военные напали на редакции каталонских еженедельников «Кукушка» (кат. ¡Cu-Cut!) и «Голос Каталонии» (кат. La Veu de Catalunya), опубликовавшими незадолго до этого антимилитаристские карикатуры. Нападение, вошедшее в историю как «Инцидент ¡Cu-Cut!», имело большой резонанс как в Каталонии, так и по всей Испании, приведя к серьёзному политическому кризису. Король Альфонсо XIII отказался наказать виновных и Монтеро Риос ушёл в отставку. Новым главой кабинета стал его давний оппонент, лидер умеренного крыла Либеральной партии Сехизмундо Морет, согласившийся принять Акт о юрисдикции (исп. Ley de Jurisdicciones) по которому все преступления «против страны или армии» передавались в юрисдикцию военной юстиции.

«Инцидент ¡Cu-Cut!», отставка Монтеро Риоса и принятие Акта о юрисдикции лишь обострили борьбу в либеральном лагере, приведя к частой смене премьер-министров. 6 июля 1906 года правительство Испании возглавил генерал Хосе Лопес Домингес, которого поддержали как большая часть либералов, так и демократы. 20 ноября того же 1906 года к власти вернулся умеренный Сехизмундо Морет, но уже 4 декабря его во главе Совета министров сменил лидер левого крыла либералов Антонио Агилар. Он руководил правительством до 25 января 1907 года, после чего власть перешла в руки консерваторов.

Лидерство Морета и Каналехаса

После того как борьбу за лидерство в Либеральной партии выиграл Морет, демократы (Монархическая демократическая партия, созданная левым либералом Хосе Каналехасом) разорвали свой союз с либералами и пошли на выборы 1907 года самостоятельно. В то время как Либеральная партия переживала новый раскол, консерваторы, наоборот, сумев преодолеть внутренние разногласия, впервые с 1886 года шли единым списком. Новым премьер-министром Испании стал консерватор Антонио Маура.

Неудачи по ходу Испано-марокканской войны 1909 года и Антимилитаристское восстание в Каталонии, известное как «Трагическая неделя», жестоко подавленное властями, привели к антиправительственной кампании «Маура нет», в которой приняли участие и либералы и республиканцы. Совместными усилиями они добились в октябре 1909 года отставки кабинета Мауры, власть вновь перешла в руки Либеральной партии. К этому времени либералам удалось восстановить своё единство. Демократы вернулись в лоно Либеральной партии, Монархическая демократическая партия была распущена, а новым премьером и лидером либералов стал Хосе Каналехас. Выборы 1910 года уверенно выиграли, завоевав более половины мест в Конгрессе депутатов.

За почти 3,5 года во главе правительства Хосе Каналехас попытался осуществить широкую программу реформ с целью установления в Испании подлинной демократии. Было реформировано избирательное законодательство, в том числе для ограничения власти местных политических боссов (касиков), принято решение о создании Каталонского содружества, в образовании проводилась политика на ослабление влияния католической церкви. Также при Каналехасе был упразднён потребительский налог, введена обязательная военная служба, ограничены религиозные ордена, улучшено социальное законодательство. Начаты переговоры с Францией, завершившиеся уже после смерти премьера установлением испанского протектората в Марокко. В то же время в период правления Каналехаса властям дважды пришлось применять силу внутри страны, в 1911 году при подавлении попытки республиканского мятежа и в 1912 году для прекращения забастовки железнодорожников.

12 ноября 1912 года Каналехаса был смертельно ранен анархистом Мануэлем Пардиньясом в центре Мадрида.

Лидерство графа Романонес

Смерть Каналехаса привела к борьбе за лидерство в Либеральной партии. Три дня обязанности председателя правительства временно исполнял Мануэль Гарсия Прието, но новым главой Совета министров 14 ноября стал его оппонент бывший «консерватор-вильявердистас» Альваро де Фигероа и Торрес, граф Романонес, находившемся на этом посту до октября 1913 года. Борьба между сторонниками двух претендентов на лидерство расколола партию. Проиграв, Гарсия Прието со своими сторонниками создаёт Либерально-демократическую партию (исп. Partido Liberal Demócrata, PLD). В 1914 году либералы ожидаемо проиграли выборы.

9 декабря 1915 года граф Романонес во второй раз возглавил кабинет министров. В выборах 1916 года либералы и либеральные демократы участвовали единым списком, который возглавлял Альваро де Фигероа и Торрес, сумев получить почти 57 % мест в Конгрессе депутатов. Будучи франкофилом, граф Романонес во внейшней политике ориентировался на Антанту, в том числе апеллируя к случаям торпедирования испанских судов германскими подводными лодками. Неспособность либерального кабинета решить внутренние социальные проблемы и нападки прогермански настроенной консервативной прессы, вынудили в конце концов графа Романонес уйти в отставку 19 апреля 1917 года.

3 ноября 1917 года было сформировано коалиционное правительство Мануэля Гарсии Прието, в которое помимо либералов и либдемов также вошли консерваторы («мауристас» и «сьервистас») и Регионалистская лига.

На выборы 1918 года либералы вновь раскололись. В выборах приняли участие либералы-«романонистас», либеральные демократы Гарсии Прието, левые либералы Сантьяго Альбы и аграрные либералы Рафаэля Гассета, а также группа независимых либералов. При этом Либеральная партия графа Романонес впервые в истории заняла лишь третье место по количеству избранных депутатов, пропустив вперёд консерваторов Эдуардо Дато и либдемов Гарсии Прието. В то же время либералам удалось в сумме получить в Конгрессе депутатов 174 места из 409. Всеобщая забастовка 1917 года и революция в России привели к тому, что король Альфонсо XIII в марте 1918 года предложил консерватору Антонио Маура сформировать «кабинет национальной концентрации», в который вошли, в том числе либералы. В частности, граф Романонес получил пост министра юстиции, позднее он был назначен министром иностранных дел.

9 ноября 1918 года кабинет министров вновь возглавил Мануэль Гарсия Прието, включив в него либдемов, либералов-«романонистас» и левых либералов. Третье правительство Гарсии Прието продержалось всего 26 дней и уже 5 декабря Альваро де Фигероа сформировал новый Совет министров из своих сторонников. В январе 1919 года правительство приостановлои конституционные гарантии, возобновив их 15 апреля. В июне 1919 года состоялись новые выборы, в которых либералы участвовали уже шестью списками: либеральные демократы, либералы-«романонистас», левые либералы, Национальный монархический союз, аграрные либералы и либералы-«нисетистас», не считая отдельных независимых либералов. В сумме либералы получили 140 мндатов, уступив первенство консерваторам, при этом Либеральная партия графа Романонес заняла всего лишь четвёртое место.

На выборах 1920 года либералы в общей сложности 119 мандатов, в том числе 29 завоевали либералы-«романонистас».

7 декабря 1922 года либералы смогли вернуться к власти, после того как правительство возглавил Мануэль Гарсия Прието. В выборах 1923 года Либеральная партия впервые за последние 5 лет смогла выставить единый список, к которому также присоединилась Реформистская партия. Коалиция либералов и реформистов получила в общей сложности 222 места из 409 в нижней палате испанского парламента. Это позволило либералам контролировать правительство вплоть до установления диктатуры генерала Примо де Ривера 13 сентября 1923 года.

Последние годы

После переворота Примо де Риверы Либеральная партия была вынуждена практически полностью свернуть политическую деятельность до 1931 года.

18 февраля 1931 года граф Романонес вошёл в последнее монархическое правительство адмирала Аснара-Кабаньяса, заняв в нём пост министра иностранных дел. Растеряв за время диктатуры Примо де Риверы сторонников и влияние, Либеральная партия фактически прекратила своё существование после 1931 года.

Лидеры

• 1876—1902 — Пракседес Матео Сагаста
• 1902—1905 — Эухенио Монтеро Риос
• 1905—1910 — Сехизмундо Морет-и-Прендергаст
• 1910—1912 — Хосе Каналехас Мендес
• 1912—1913 — Сехизмундо Морет-и-Прендергаст
• 1913—1918 — Альваро де Фигероа и Торрес, граф Романонес
• 1918—1923 — Мануэль Гарсия Прието и граф Романонес
• 1923—1930 — во время диктатуры Мигеля Примо де Риверы партия не действовала
• 1931 — Альваро де Фигероа и Торрес

Результаты на выборах

Выборы	Мандаты	+/–	Лидер списка	Примечания
Парламентские выборы 1881	290 / 392	▲ 234	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1884	38 / 393	▼ 262	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1886	268 / 395	▲ 230	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1891	96 / 401	▼ 172	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1893	257 / 401	▲ 161	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1896	98 / 401	▼ 159	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1898	272 / 401	▲ 174	Пракседес Матео Сагаста
Парламентские выборы 1899	102 / 402	▼170	Пракседес Матео Сагаста	Отдельно выступали либералы-«хамасистас» (28 мест)
Парламентские выборы 1901	245 / 402	▲ 143	Пракседес Матео Сагаста	Отдельно выступали либералы-«хамасистас» (13 мест)
Парламентские выборы 1903	104 / 403	▼ 141	Эухенио Монтеро Риос	Отдельно выступали демократы-монархисты (9 мест)
Парламентские выборы 1905	227 / 404	▲ 114	Эухенио Монтеро Риос	Коалиция либералов и демократов-монархистов
Парламентские выборы 1907	73 / 404	▼ 154	Сехизмундо Морет-и-Прендергаст	Отдельно выступали демократы-монархисты (9 мест)
Парламентские выборы 1910	215 / 404	▲ 133	Хосе Каналехас
Парламентские выборы 1914	122 / 408	▼ 93	Граф Романонес	Считая депутатов от Либерально-демократической партии (38 мест)
Парламентские выборы 1916	233 / 409	▲ 111	Граф Романонес	Коалиция либералов и либеральных демократов
Парламентские выборы 1918	174 / 409	▼ 59	Мануэль Гарсия Прието Граф Романонес	Считая депутатов от либдемов (92), «романонистас» (43), левых либералов (29), «гассетистас» (7) и независимых (3)
Парламентские выборы 1919	140 / 409	▼ 34	Мануэль Гарсия Прието Граф Романонес	Считая депутатов от либдемов (52), «романонистас» (40), левых либералов (30), национал-монархистов (6), «гассетистас» (5), «нисетистас» (4) и независимых (3)
Парламентские выборы 1920	119 / 437	▼ 21	Мануэль Гарсия Прието Граф Романонес	Считая депутатов от либдемов (45), «романонистас» (29), левых либералов (28), национал-монархистов (5), «гассетистас» (5) и «нисетистас» (4)
Парламентские выборы 1923	222 / 437	▲ 103	Мануэль Гарсия Прието Граф Романонес Мелькиадес Альварес	Коалиция либералов (либдемы — 87, «романонистас» — 50, левые либералы — 46, «гассетистас» — 10, «нисетистас» — 6, независимые либералы — 4) и реформистов (Реформистская партия — 18, независимые реформисты — 1)

Ссылки

• Eduardo Montagut. [www.publicoscopia.com/cultura/item/3475-el-partido-liberal-en-españa-en-el-ultimo-cuarto-del-siglo-xix.html El Partido Liberal en España en el último cuarto del siglo XIX] (исп.). Historia y Vida. Publicoscopia (3 de marzo de 2015). Проверено 16 апреля 2016.

Отрывок, характеризующий Либеральная партия (Испания)

Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!