Массовое убийство в школе «Колумбайн»

Массовое убийство в школе «Колумбайн»
Эвакуация учеников и школьного персонала из здания во время бойни
Место атаки	Школа «Колумбайн», округ Джефферсон, Колорадо, США 39°36′12″ с. ш. 105°04′29″ з. д.39.60333° с. ш. 105.07472° з. д. / 39.60333; -105.07472
Цель атаки	ученики и персонал школы, персонал служб, прибывших по тревоге
Дата	20 апреля 1999 11:18/11:19 — 12:08 (UTC-6)
Способ атаки	попытка взрыва в школьной столовой и последующая стрельба; затем должны были произойти взрывы на парковке школы
Оружие	карабин Hi-Point 995, пистолет Intratec TEC-9, обрезы ружей Savage-Springfield 67H (помповое) и Stevens 311D (двустволка)
Погибшие	15 (включая обоих нападавших)
Раненые	24
Число террористов	</br>2
Террористы	Эрик Харрис, Дилан Клиболд

Ма́ссовое уби́йство в шко́ле «Колумба́йн» (англ. Columbine High School massacre) — заранее подготовленное нападение двух учеников старших классов Эрика Харриса и Дилана Клиболда на остальных учеников и персонал в своей школе с применением стрелкового оружия и самодельных взрывных устройств, произошедшее 20 апреля 1999 года в школе «Колумбайн» невключённой общины Колумбайн округа Джефферсон, штат Колорадо. Нападавшие ранили 37 человек, из них 13 — смертельно. После этого нападавшие застрелились сами.

По числу жертв трагедия занимала в своё время третье место среди массовых убийств в учебных заведениях США после терактов в начальной школе «Бэт» (1927) и в техасском университете в Остине (1966). Произошедшие позднее теракты в Виргинском политехническом институте (2007) и в начальной школе Сэнди-Хук (2012) «отодвинули» трагедию в Колорадо на пятое место по числу жертв. Число жертв этого преступления по-прежнему больше, чем у любого другого в более узкой категории убийств в старших школах США.

Трагедия получила широкий резонанс в США и вызвала бурные споры о необходимости ужесточения контроля над огнестрельным оружием. В центре обсуждения также оказались вопросы школьных групповых конфликтов, молодёжных субкультур и влияния фильмов и видеоигр, пропагандирующих насилие, на американское общество. Произошедшее привело к ужесточению систем безопасности в учебных заведениях и усилению контроля над доступом детей к Интернету и жестоким видеоиграм.

Предварительные происшествия и намерения

Первые признаки агрессии начали появляться в 1996 году, когда Эрик Харрис зарегистрировал на сервере компании «America Online» персональный веб-сайт. Изначально сайт предназначался для размещения уровней к компьютерной игре «Doom», созданных Харрисом и Диланом Клиболдом для их знакомых. Эрик Харрис также начал вести интернет-блог, на котором появлялись шутки и небольшие заметки о родителях, школе и друзьях. К концу года сайт уже содержал инструкции о том, как наносить вред окружающим и изготавливать взрывчатые вещества, а также рассказы обо всех неприятностях, устроенных Харрисом и Клиболдом. В начале 1997 в блоге впервые начали появляться признаки нарастающего гнева Харриса по отношению к обществу.

Из-за малого количества посетителей сайт Харриса не вызывал тревоги и опасений до конца 1997 года, когда Дилан Клиболд дал адрес Бруксу Брауну, бывшему другу Харриса. На сайте юноша обнаружил многочисленные угрозы расправы, направленные в свой адрес. Мать Брауна неоднократно обращалась в полицию округа Джефферсон, и следователь Майкл Герра был осведомлён о существовании сайта. На интернет-ресурсе Герра также обнаружил угрозы в отношении учеников и учителей школы «Колумбайн». Другие материалы содержали заметки Эрика о своей ненависти к обществу в целом и желании убить всех, кто его раздражает. День расстрела приближался, и Харрис начал писать о готовности самодельных бомб и количестве оружия у него, а также списках людей, которых он хотел убить. Общий план действий указан не был. Когда юноша дал понять, что имел дело со взрывчатыми веществами, Герра начал оформлять заявление на получение ордера на обыск дома Харрисов, но так и не подал его в надлежащую инстанцию. Существование этого документа скрывалось полицией округа Джефферсон до сентября 2001, и было выявлено в ходе независимого расследования телевизионного шоу «60 minutes». После обнаружения документа было начато расследование в отношении официальных лиц округа Джефферсон в связи с сокрытием ими информации. Расследование выявило, что через несколько дней после бойни высокопоставленные лица округа собрались вместе, чтобы обсудить публикацию заявления Герры для широкой публики. Было решено, что из-за того, что документ не содержал необходимых оснований для выдачи ордера на обыск дома Харрисов, лучше будет не говорить о его существовании на ближайшей пресс-конференции, хотя содержание встречи официальных лиц и обсуждавшиеся вопросы были сообщены только членам суда присяжных. После пресс-конференции подлинные документы Герры исчезли. В сентябре 1999 следователь округа Джефферсон пытался найти их в ходе тайного обыска компьютерной системы округа, но ему это не удалось. Вторая попытка была предпринята в конце 2000 года, когда копии документов нашли в архивах округа. Их восстановили и передали широкой публике в сентябре 2001, но подлинные документы по-прежнему отсутствуют. Окончательный отчёт о расследовании выпустили в сентябре 2004.

30 января 1998 Эрика Харриса и Дилана Клиболда арестовали за кражу инструментов и оборудования из грузовика, стоявшего на окраине Литтлтона, штата Колорадо. На суде юноши признали себя виновными, и их отправили на специальные курсы, призванные предотвращать преступления среди молодёжи. В это же время Харрис начал посещать психолога и продолжал делать это около года.

Юношей не поместили в группу наркозависимых подростков, несмотря на употребление Диланом спиртных напитков в прошлом и предоставление для анализов разбавленной мочи. Впоследствии Харрис и Клиболд были освобождены за хорошее поведение, но их оставили под наблюдением. Харрис написал владельцу грузовика официальное письмо с извинениями и выражением сочувствия и в это же время сделал хвастливую запись об этом в своём личном дневнике о том, что это было притворством. За несколько месяцев до происшествия Харрис всё ещё оставался под наблюдением психолога, разрабатывая план действий. Юношам казалось, что они находились в состоянии войны с обществом, и что было необходимо принять меры против тех, кого они ненавидели.

Вскоре после судебного процесса блог Харриса исчез, а сайт вернулся к своему первоначальному предназначению — размещению пользовательских уровней для игры «Doom». С этого момента Эрик стал записывать свои мысли и планы в бумажный дневник. Несмотря на это, на сайте все ещё оставался раздел, где Харрис продолжал писать о приобретении оружия и создании бомб, впоследствии им использованных. После того, как интернет-ресурс стал более популярен, компания AOL полностью удалила его со своих серверов.

Медикаменты

На встречах с психиатром Харрис жаловался на депрессию, чувство злости и суицидальные мысли, в связи с чем ему выписали антидепрессант «Золофт». Он также рассказывал о неугомонности и пониженной сосредоточенности, в апреле ему был выписан схожий препарат — «Лювокс». После вскрытия тела подростка врачи обнаружили терапевтические дозы этого лекарства в организме. Некоторые аналитики, такие, как психиатр Питер Бреггин, посчитали, что к действиям Харриса могло привести использование предписанных препаратов. Утверждалось, что побочные эффекты данных лекарств включают в себя повышенную агрессивность, отсутствие чувства вины, деперсонализацию и маниакальные состояния.

Дневники и видеозаписи

Вскоре после ареста Харрис и Клиболд начали вести личные дневники и снимать видеоролики, демонстрировавшие наличие у них оружия. Записи показали, что юноши готовили план по взрыву школы, соперничающий с терактом в Оклахома-сити. Также дневники содержали идеи о побеге в Мексику, угону самолёта из международного аэропорта Денвера и его использовании для подрыва здания в Нью-Йорке.

Харрис и Клиболд запланировали взрыв бомб в школьной столовой на время, когда в ней будет наибольшее количество людей — несколько сотен. Оптимальное для этого время было определено на основе наблюдений и записей, сделанных заранее. Нападавшие надеялись, что после детонации бомб в столовой они расстреляют выживших учеников и учителей на пути к выходу. Затем, когда к школе начнут подъезжать машины скорой помощи, пожарные, полиция и журналисты, ожидалось, что сработают бомбы, заложенные в машинах подростков, и убьют людей снаружи. Однако бомбы в школьной столовой и автомобилях не сработали.

Харрис и Клиболд хранили любительские видеозаписи, в основном документирующие нелегально приобретённые взрывчатые вещества, боеприпасы и оружие. В этих видеороликах юноши также рассказывали о том, как им удалось спрятать свой арсенал в своих домах и скрыть от родителей то, чем они занимались. Некоторые материалы содержали записи, где Харрис и Клиболд тренируются в стрельбе в близлежащих предгорьях, а также кадры мест школы, подготовленных для нападения. Примерно за полчаса до атаки подростки записали прощальное видео с извинениями перед своими семьями и друзьями.

Оружие

За несколько месяцев до атаки Харрис и Клиболд заполучили карабин Hi-Point 995, 9-миллиметровый полуавтоматический пистолет TEC и ружья 12-го калибра. Карабин и два ружья приобрела Робин Андерсон, подруга юношей, во время выставки оружия «Tanner Gun Show» в декабре 1998 года, а самозарядный пистолет они купили за 500 долларов у другого знакомого, Марка Мейнса. После бойни Мейнс был заключён в тюрьму за незаконную продажу оружия несовершеннолетним, а вместе с ним и Филип Дюран, познакомивший его с Харрисом и Клиболдом. Следствие установило, что Робин Андерсон не нарушила законы. Все трое утверждали, что ничего не знали о криминальных планах Харриса и Клиболда.

Пользуясь инструкциями из Интернета, друзья изготовили 99 взрывных устройств различных конструкций и размеров. Из ружей они изготовили обрезы, позволявшие легче скрыть оружие под одеждой. Таким образом, ещё до начала бойни они несколько раз нарушили законы штата и федеральные законы, включая Национальный закон об огнестрельном оружии и Закон о контроле над оружием 1968 года.

В день расстрела Харрис использовал помповое ружьё «Savage-Springfield 67H» и самозарядный 9-миллиметровый карабин «Hi-Point 995» с 13 магазинами на 10 патронов. Впоследствии из ружья и карабина было совершено 25 и 96 выстрелов соответственно. Юноша затем совершил самоубийство, выстрелив себе в голову из «Savage-Springfield 67H».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Клиболд был вооружен 9-миллиметровым самозарядным пистолетом «TEC-9» с тремя магазинами на 52, 32 и 28 патронов. Также при себе он имел обрез двуствольного ружья «Stevens 311D» 12-го калибра, из которого он сделал 12 выстрелов. В основном Клиболд пользовался пистолетом, сделав из него 55 выстрелов.

20 апреля 1999: день нападения

Внимание: время указано в часовом поясе UTC−6.

Незадолго до приезда в школу Харрис и Клиболд установили небольшое самодельное взрывное устройство в поле, находившемся в 800 метрах от здания школы. Оно должно было взорваться в 11:14. Предполагается, что это было сделано для отвлечения внимания и сил. Устройство частично сдетонировало, и от него зажглась трава, которую потушила пожарная бригада. Остатки взрывного устройства были оперативно исследованы сапером, который определил уровень исполнения взрывного устройства и передал эти сведения по инстанции. Эти данные вскоре пригодились.

Во вторник 20 апреля 1999 года в 11:10 утра Эрик Харрис и Дилан Клиболд на разных машинах прибыли в школу «Колумбайн». Харрис припарковался на стоянке для учеников младших классов, а Дилан — для старших; оба поставили машины на чужие места. Оба находились рядом с одним из двух главных входов в школу, а со стоянок были хорошо видны боковые входы в школьную столовую.

Юноши встретились у машины Харриса возле школы, взяли две 9-килограммовые (каждая на основе баллона с пропаном) бомбы, после чего они вошли в школьную столовую за несколько минут до начала первого обеденного перерыва и расположили там несколько сумок с бомбами. Таймеры были установлены на 11:17. По подсчётам преступников, именно в это время в столовой должно было находиться наибольшее число людей. По случайному совпадению, именно в это время охранник начал убирать и перематывать старую кассету для камеры видеонаблюдения и заменил её на новую. Поэтому процесс установки бомб не был записан. На новой записи можно видеть уже размещённые в столовой сумки. Каждый из нападавших вернулся к своей машине. Террористы собирались открыть огонь по людям, выбегающим из здания через главные входы после взрыва бомб. По возвращению к машине Харрис встретил одноклассника Брукса Брауна, с которым он недавно уладил ряд длительных разногласий. Браун удивился, что Харрис вышел из машины со спортивной сумкой, учитывая, что он пропустил утреннюю контрольную работу. Брукс упрекнул Харриса в том, что он пропустил важный тест, на что Эрик ему спокойно сказал: «Это уже не важно.» А затем Харрис предупредил его: «Брукс, ты мне теперь нравишься. Уходи отсюда. Иди домой». Через несколько минут ученики, покидающие школу на обед, видели, как Брукс удалялся от «Колумбайн» по улице «South Pierce Street». В это время Харрис и Клиболд приготовили оружие и стали ждать взрывов.

Начало стрельбы

Когда бомбы в столовой не взорвались, вооруженные Харрис и Клиболд встретились и направились в сторону здания, после чего по ступеням поднялись к западному входу школы. По отношению к этому месту боковой вход в столовую находился ниже лестницы, западный вход — с левой стороны от нападавших, а спортплощадка — с правой. Между 11:18 и 11:19 очевидец услышал, как Эрик Харрис закричал «Давай! Начинай!». В это же время нападавшие достали оружие и Харрис из карабина начал стрелять в Рэйчел Скотт и Ричарда Кастальдо, обедавших сидя на траве слева, рядом с западным входом в школу. Скотт погибла мгновенно от четырёх выстрелов, а Кастальдо получил восемь тяжёлых ранений. До сих пор неизвестно, кто выстрелил первым и убил девушку. Позднее появилось множество слухов по поводу причин нападения, включая якобы намеренный расстрел христиан нападавшими. По одному из таких слухов стрелявшие сперва спросили Рейчел о вере в Бога и убили её после положительного ответа. ФБР впоследствии опровергло наличие такого разговора.

Харрис снял с себя плащ и снова приготовился открыть огонь из карабина по направлению лестницы на западе. В это время Дэниел Рорбоф со своими друзьями Лэнсом Кирклином и Шоном Грейвсом поднимались по ступеням. Увидев Эрика и Дилана, все трое решили, что всё это какой-то розыгрыш, которые обычно любят устраивать старшеклассники, и поэтому они направились им навстречу. Харрис и Клиболд открыли по ним огонь, ранив всех троих. После этого нападавшие повернулись к югу от школы и начали обстреливать учеников, сидящих на траве возле лестницы, напротив западного входа. Майкл Джонсон получил ранение, но продолжал бежать и скрылся. Обездвиженный Марк Тейлор упал на землю и притворился мёртвым. Три других учащихся скрылись без каких-либо ранений. Пока стрельба продолжалась, Шон Грейвс встал и с трудом спустился по ступеням, после чего снова упал у двери перед боковым входом в столовую. Клиболд начал двигаться в том же направлении. Проходя мимо Лэнса, он услышал, как тот простонал: «Помогите мне…», на что Дилан ответил: «Ага, сейчас помогу…» и выстрелил Кирклину в лицо, нанеся тяжёлое ранение. Пока Дэниел Рорбоф пытался привстать у нижних ступеней лестницы, Дилан Клиболд подошёл к нему и с ближнего расстояния добил выстрелом в спину. Стрелявший затем перешагнул через лежащего Шона Грейвса и вошёл в столовую. Предполагается, что Клиболд сделал это, чтобы узнать, почему заложенные бомбы не взорвались. Тем временем Харрис начал стрелять по ученикам, сидящим недалеко от входа в столовую, ранив пытавшуюся убежать Анну-Марию Хокхалтер. Через несколько секунд Клиболд вернулся к лестнице для встречи с Харрисом наверху.

Затем нападавшие произвели несколько выстрелов в учеников, стоящих рядом с футбольным полем, но не попали ни в одного из них. Двигаясь к западному входу, Клиболд и Харрис также бросили бомбы, которые впоследствии не сработали.

Услышав странные звуки с улицы, учительница Патти Нильсон вместе с другим учеником, Брайаном Андерсоном, подошла к входу. Она хотела сказать, чтобы Харрис и Клиболд остановились, ошибочно подумав, что всё происходящее — розыгрыш или игра на камеру. Когда Андерсон открыл первые входные двери, нападавшие увидели его и выстрелили. Андерсон и Нильсон были ранены осколками стекла и металла. Испугавшись, Патти быстро встала и побежала в библиотеку через коридор. Она предупредила об опасности находившихся там учеников, а также сказала им спрятаться под столами и соблюдать тишину. Затем она набрала телефон экстренной службы 9-1-1 и спряталась за столом библиотекаря. Брайан Андерсон тем временем оставался позади между внешними и внутренними дверьми входа.

Вскоре, примерно в 11:24, офицер полиции округа Джефферсон, Нил Гарнер, прибыл на место и начал стрелять по Харрису и Клиболду, отвлекая их от раненого Андерсона. Брайан с усилием перебрался в библиотеку и забежал в открытую комнату отдыха для работников школы. Он оставался там до конца бойни. Харрис произвел десять выстрелов в сторону полицейского, который вскоре по радио запросил экстренное подкрепление. Когда в оружии Харриса закончились патроны, он совместно с Клиболдом забежал в школу. Нападавшие затем последовали к северному коридору, стреляя во всех встреченных и бросая бомбы. В процессе стрельбы они ранили в лодыжку ученицу Стефани Мансон. При этом она смогла выйти из школы и добраться до дома на другой стороне улицы. Харрис и Клиболд после этого несколько раз выстрелили по стёклам в дверях восточного входа. Пройдя по коридору ещё несколько раз, безуспешно обстреливая учеников, они вернулись к западному входу и повернули в другую часть коридора, где находится библиотека.

Минутами ранее 47-летний тренер Дэйв Сандерс, предупредив, чтобы никто не выходил через стоянку, вместе с другим учеником успел эвакуировать людей из столовой и побежал на второй этаж. Выбежав из-за угла, они увидели на другом конце коридора Харриса и Клиболда. Оба тут же попытались убежать, но нападавшие открыли по ним огонь, ранив Дэйва, но упустив ученика. Тренер упал рядом с лестницей в столовую, куда побежал Клиболд, который вскоре вернулся обратно к Харрису, при этом переступив через раненого. Когда он ушёл, другой учитель помог Дэйву добраться до комнаты, где позднее ему пытались оказать первую медицинскую помощь. Тем не менее, его не успели вовремя эвакуировать, и он умер от потери крови по дороге в больницу примерно в 3 часа дня.

Бойня в библиотеке

Пока стрельба продолжалась, Патти Нильсон вместе с другими детьми находилась в школьной библиотеке и разговаривала с диспетчером службы 911. Через четыре минуты и десять секунд после начала звонка в 11.29.25 Харрис и Клиболд вошли в библиотеку, перед этим бросив пару бомб в коридоре и выстрелив несколько раз по шкафчикам учеников.

Первым, с кем Харрис встретился взглядом, был Эван Тодд. Эрик тут же попытался выстрелить в него, но попал лишь в стол, под которым прятался юноша. Затем на всю библиотеку он прокричал: «Всем встать!». Голос был таким громким, что его можно услышать на записи звонка Патти Нильсон в службу спасения. За ним прокричал Дилан: «Всем в белых кепках — встать! Это вам за все дерьмо, которым вы нас кормили четыре года», а также по показаниям других детей они слышали и другие выкрики вроде: «Всем спортсменам встать! Парни в белых кепках наши!». Когда никто не встал, Харрис сказал: «Отлично, я всё равно стреляю!», — затем вместе с Клиболдом они прошли к компьютерным столам, стоящим рядом с окнами. Шестнадцатилетний Кайл Веласкес прятался под одним из них, увидев его, Клиболд, не раздумывая, выстрелил в Кайла из обреза, убив на месте. После перезарядки своего оружия Эрик сказал: «Давай прикончим местных копов!». Тогда они подошли к окнам и начали стрелять в офицеров полиции и эвакуирующихся школьников. После этого Дилан снял с себя плащ и уронил его рядом со столом, после чего зловеще улыбнулся и произвел выстрелы в Патрика Айрленда, Дэниела Стиплетона и Макайа Холла. Харрис же схватил своё ружьё и подошёл к ближайшему компьютерному столу, под которым сидел четырнадцатилетний Стивен Курнов. Даже не посмотрев, кто там, Харрис застрелил мальчика и ранил Кейси Руджсеггер, сидящую недалеко от Стивена, после чего сказал ей: «Хватит ныть!». Харрис направился южнее к другому столу, где пряталась Кесси Бернал. Он постучал по столу два раза, после чего опустился к девушке и произнёс «ку-ку» (англ. Peekaboo), перед тем как совершить смертельный для неё выстрел в голову. Позднее в новостях ошибочно передавали, что перед тем как убить Кесси, Харрис спросил её, так же, как и Рейчел Скотт, верит ли она в бога. Этот миф получил большую популярность. На самом деле этот разговор произошёл между Клиболдом и пострадавшей Валин Шнур.

Бри Паскаль негде было спрятаться: она сидела абсолютно беззащитная к югу от стола, где убили Кесси. Харрис повернулся к девушке и начал целиться в неё, спрашивая «Ты хочешь умереть?» Бри ответила: «Нет, пожалуйста, не стреляй в меня, у меня есть семья и жених». Харрис рассмеялся, а затем заметил, что отдача ружья разбила ему нос. «Дилан, эта штука разбила мне нос», — сказал он и, согласно Бри, снова начал смеяться. «Все умрут», — сказал он и добавил: «Мы всё равно взорвём школу». Пока Харрис разговаривал с Бри, Патрик Айрленд, несмотря на свои ранения, попытался подобраться к Макайю Холлу, чтобы оказать первую медицинскую помощь. Клиболд увидел его и выстрелил в юношу три раза. Слиплетон и Холл притворялись мёртвыми, чтобы не разделить судьбу друга. Затем Клиболд привлёк внимание Харриса, и тот, забыв о Бри, направился к столу, где прятались Мэттью Кетчер, Айсайа Шоэльс и Крэг Скотт (брат погибшей Рейчел Скотт). Харрис и Клиболд окружили стол с двух сторон и начали давать расистские комментарии по поводу цвета кожи Шоэльса, после чего попытались вытащить его из-под стола. Когда у них не получилось, Харрис выстрелил под стол, убив Айсайю. Клиболд последовал примеру напарника и выстрелил со своей стороны, убив Мэтта Кетчера. После чего Харрис на всю библиотеку прокричал: «Кто хочет умереть следующим?!». Крэг Скотт избежал ранений, так как притворялся мёртвым, лежа в крови своих друзей. Харрис кинул углекислую бомбу под стол, где лежали Холл, Слиплетон и Айрленд. Бомба упала на бедро Слиплетона, но, испугавшись, что в него снова будут стрелять, он боялся пошевелиться, чтобы убрать её. Холл быстро среагировал, схватил устройство и отбросил его от нападавших и стола. После взрыва бомбы Харрис подошёл к книжным полкам и прокричал: «Послушайте, этой школе конец!» — после чего выстрелил в полки с книгами из ружья три раза. В это время Клиболд пересёк комнату и у выхода из библиотеки со зловещим смехом выстрелил в выставочный стенд. Затем он направился южнее к двум столам, под которыми прятались Марк Кинтген, Валин Шнур и Лиза Кройтц. Сначала Клиболд выстрелил юноше в плечо и голову, а затем повернулся к девушкам и ранил их одной и той же пулей. После этого он толкнул один из стульев ногой и выстрелил ещё восемь раз, девятым выстрелом убив Лорен Тоунсенд, сидевшую прямо за Шнур.

Харрис прошёл в западную часть библиотеки к столу, под которым прятались другие девушки, и назвал их «жалкими». Шнур, из-за выстрела оказавшаяся вне своего укрытия, несколько раз закричала: «О господи, помогите мне»! В это время Клиболд перезаряжал своё оружие и, услышав крики девушки, спросил её, верит ли она в Бога, на что Шнур сначала ответила «нет», но потом резко «да», стараясь дать «правильный» ответ. Клиболд спросил её: «Почему?» — и девушка сказала: потому, что это то, во что верит её семья. После разговора Шнур удалось вернуться обратно под стол, где она притворилась мёртвой.

Харрис направился к другому столу, где ранил Николь Ноулен и Джона Томлина. Томлин попытался выбраться из-под стола, но Клиболд снова выстрелил в него, на этот раз смертельно ранив его. Затем Харрис вернулся к месту, где убил Лорен. Рядом с ним сидела Келли Флеминг, которая, так же, как и Бри, не могла спрятаться. Харрис выстрелил ей в спину, и она мгновенно умерла. Затем он снова открыл огонь по Тоунсенд (которая уже была мертва) и ранил Жанну Парк и Лизу Кройтц (уже во второй раз).

Примерно в 11:34 нападавшие двинулись к центру библиотеки, где перезарядили своё оружие. Внезапно Харрис заметил ученика, прячущегося под ближайшим столом. Нацелившись, он приказал ему назвать себя. Им был Джон Саведж, знакомый Клиболда. Саведж спросил Клиболда, что он делает, на что тот ему ответил: «Да так, просто людей убиваю». Потом юноша спросил нападавшего, убьёт ли он его. Клиболд приказал ему выбираться из библиотеки, после чего Саведж сразу же покинул комнату.

После того, как Саведж ушёл, Харрис нацелился на ближайший стол и сделал с близкого расстояния смертельный для Дэниела Маузера выстрел. Затем оба нападавших направились в южном направлении к столу, под которым прятались Дженифер Дойл, Стефен «Остин» Юбэнкс и Кори ДеПутер, и открыли по ним огонь. В результате ДеПутер погиб, получив четыре ранения, а Дойл и Юбэнкс были ранены. После этого некоторые жертвы слышали, как Харрис сказал Клиболду о том, что у него кончаются патроны, на что Клиболд предложил: «А может, лучше ножами? Так даже интереснее».

Юноши направились к столу администратора, по пути бросив коктейль Молотова в юго-западную часть библиотеки. Смесь не взорвалась. Харрис подошёл к столу с восточной части, а Клиболд — с западной. Последний увидел Эвана Тодда, который с начала расстрела успел перепрятаться в другое место. Нападавшие высмеяли юношу, после чего Клиболд сказал: «Назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должен тебя убивать». Тодд ответил: «Мне не нужны проблемы». Харрис и Клиболд продолжили высмеивать ученика и решать, убить его или нет. В конце концов, Эрик предложил: «Ну что, пошли в комнату отдыха?», В этот момент у Харриса шло очень сильное кровотечение из носа, и, возможно, из-за этого юноши и решили покинуть библиотеку. Перед уходом взбешенный Клиболд ответил Харрису: «У меня ещё одно дело есть», после чего трижды выстрелил в комнату для персонала, а затем схватил стул и ударил им по столу с компьютером, прямо над местом, где пряталась Патти Нильсон.

Харрис и Клиболд покинули библиотеку в 11:36.15. На этот момент 12 школьников были убиты, один учитель истекал кровью (позднее он скончался); 23 человека были ранены, некоторые находились в тяжёлом состоянии.

После ухода нападавших из библиотеки большинство пострадавших и свидетелей в ней самостоятельно покинули здание через северную дверь. Лиза Кройтц и Патрик Айрленд остались в комнате, так как были без сознания и находились в критическом состоянии. Патти Нильсон, Брайан Андерсон и ещё три человека заперлись в комнате для персонала и не выходили из неё до самой эвакуации.

Самоубийство стрелявших

Покинув библиотеку, юноши направились в зону с кабинетами. Они заглядывали во многие кабинеты через стекло и встречались глазами с укрывавшимися в них учениками, но ворваться к ним не пытались. По словам свидетелей, поведение Харисса и Клиболда казалось бесцельным. Перед тем, как покинуть верхний этаж школы, Дилан пнул ногой рюкзак, оставленный каким-то учащимся, после чего они также кинули бомбу в чулан и произвели несколько выстрелов в дверь пустого кабинета в конце коридора.

В 11:44.30 Харисс и Клиболд спустились в столовую, где их действия были записаны камерами наблюдения. Харрис остановился на лестнице, присел на колено и сделал восемь выстрелов в ранее заложенную сумку с бомбой. После нескольких неудачных попыток Клиболд подошёл к бомбе и попытался привести её в действие вручную, но вновь ничего не вышло. Ученики, прятавшиеся в столовой, слышали, как один из нападавших говорил: «Сегодня миру придёт конец. Сегодня мы умрём». Нападавшие отпили воды из стаканов, оставленных учениками, после чего Клиболд поджёг коктейль Молотова и бросил его к одной из бомб. Смесь взорвалась в 11.46.10, почти одновременно с тем, как юноши покинули столовую в 11:46.12 Взрыв выбил стёкла в нескольких окнах и привёл в действие пять пожарных разбрызгивателей.

Вернувшись на верхний этаж, Харрис и Клиболд начали бродить по северному и южному коридорам, бесцельно стреляя во всё что можно. Позже один из учеников, находившийся в классе, вспоминал, что нападавшие призывали всех выйти из классов, выкрикивая: «Мы знаем, что вы здесь, выходите!». В 11:55.16 они вернулись в столовую и зашли на кухню, но долго там не оставались. На видеозаписи камеры наблюдения видно, что практически сразу же, ровно в полдень, они вернулись к лестнице на второй этаж.

12:02 — 12:08. Парамедики пожарной охраны Литтлтона вытаскивали школьников, лежащих снаружи школы недалеко от дверей столовой. Харрис и Клиболд стали стрелять по парамедикам из окон библиотеки, которая находилась над столовой, этажом выше. Прикрывая парамедиков, помощники шерифа и полицейские открыли ответный огонь. Харрис и Клиболд стреляли до 12:05. После этого не было слышно ни одного выстрела, про который можно было бы утверждать, что его произвели именно они. Из-за стрельбы, прикрывавшей эвакуацию, свидетели не смогли точно определить, когда Харрис и Клиболд совершили самоубийство. Тем не менее, следователи считают, что это произошло вскоре после того, как Харрис и Клиболд стреляли из окон. Косвенной уликой стало срабатывание датчика дыма в библиотеке в 12:08, зафиксированное на пульте пожарной охраны. Этот датчик расположен над местом, где позднее нашли тела подозреваемых. Следствие полагает, что датчик сработал от небольшого возгорания, вызванного бутылкой с зажигательной смесью. Один из стрелков зажёг бутылку с зажигательной смесью и поставил её на стол. По вещественным уликам следствие установило, что от нагрева стекло бутылки лопнуло, смесь растеклась по столу, и таким образом началось возгорание. Тщательное расследование, произведенное инспектором по поджогам, установило, что улики указывают на то, что возгорание на столе началось уже после смерти подозреваемых. Вскрытие их тел показало, что их смерть «сходится» с самострелом. Каждый из стрелков умер от огнестрельной раны головы.

Сбор сил SWAT, обыски школы, окончание эвакуации; разминирование

В 11:33 командир спецназа SWAT округа Джефферсон лейтенант Терри Менверинг (Manwaring), пока ехал к школе, приказал вызвать SWAT округа Джефферсон и командный состав офиса шерифа. В 11:35 диспетчер сообщил, что несколько команд SWAT выехали. В 11:36 Терри Менверинг встал на углу Пирс и Лиивуд, и проинформировал диспетчерскую, что на этом месте будет командный пункт и место сбора SWAT. В 11:49 сержант Эстер доложил, что SWAT Денвера прибыл к восточной стороне школы.

В 11:51 диспетчерская службы 9-1-1 оборвала звонок Патти Нильсон (Patti Nielson) из школьной библиотеки, так как на линии больше ничего не было слышно. В 11:52 заместитель шерифа Джон Да́невей (Dunaway) прибыл на командный пункт и разрешил SWAT немедленно входить в школу. В 11:55 — диспетчерская передала на командный пункт описание одного из подозреваемых: «Эрик Харрис, 5 футов 10 дюймов [имеется в виду рост 174 см], худого телосложения, бритые светлые волосы, чёрные брюки и белая футболка, голубой спортивный рюкзак. Приехал в школу на синей двухдверной машине».

Была спешно составлена первая группа спецназа SWAT. Многие бойцы этих групп впервые видели друг друга, не говоря уже о совместных тренировках. У командира SWAT был наскоро набросанный план школы и противоречивая информация. Около полудня SWAT в количестве 12 человек стали приближаться к школе, используя в качестве прикрытия ярко-зелёную пожарную машину, прибывшую из соседнего городка Литтлетона (Littleton). За руль машины сел помощник шерифа Дель Клайншмидт, который отдал свой тактический бронежилет одному из бойцов SWAT, а сам вёл машину в обычном бронежилете. От снайпера на крыше пожарная машина никак не закрывала, к счастью, человек на крыше, которого посчитали снайпером, оказался ремонтником кондиционеров, которого стрельба застала за работой.

Эта группа SWAT разделилась на две. Обе подгруппы вошли в здание, передвигаясь от класса к классу в поисках нападавших.

Вторая группа SWAT прибыла к командному пункту в 12:30, начала выдвигаться к западной части школы, прикрываясь ковшом фронтального карьерного погрузчика. Они разбили окно и вошли в здание в 13:09 с западной стороны — противоположной от первой команды SWAT.

Из-за того, что звуков выстрелов уже не было слышно, командам SWAT пришлось обыскивать каждое помещение. Во многих местах школы стояла вода по щиколотку, налитая из пожарного водопровода благодаря сработавшей автоматической системе пожаротушения, которая, кстати, потушила пожар, начавшийся от одной из бомб. В здании был дым и испарения. Очень громкий звук пожарной сигнализации сильно заглушал все остальные звуки. У групп SWAT хорошо работала зашифрованная связь внутри здания, они постоянно передавали своё местоположение, минимизируя риск открыть огонь по своим. А вот связь с командованием снаружи здания работала плохо.

На бойцах SWAT была чёрная тактическая униформа. Все двери были заперты, их приходилось открывать силой, выбивая дверные замки выстрелами из дробовиков. Во многих помещениях SWAT находили прятавшихся напуганных учеников и преподавателей, многие из которых не признавали в них полицию и долго отказывались подчиняться. Двух школьников нашли в холодильнике на кухне, сильно замёрзших, они уже почти не могли двигать руками.

Не зная, где находятся преступники, SWAT каждое помещение расценивал как потенциальное помещение с преступниками и заложниками. Всех людей обыскивали на предмет оружия. Было опасение, что преступники могут сменить одежду, слиться с остальными и выйти за оцепление.

Всех людей эвакуировали и отправляли на допрос, прежде чем доставить в начальную школу «Ливуд» на встречу с семьями. К трём часам дня, в самую последнюю очередь, спецназ добрался до библиотеки.

В 14:38 Патрику Айрленду удалось несколько раз прийти в сознание. Отталкиваясь ногой, он протолкнулся к разбитому окну и вылез из него наружу. Его поймали на руки двое бойцов спецназа, которые успели подогнать к окну бронемашину и встать на её крышу. Если бы не они, Патрик упал бы с высоты на бетон. Сцену показывали по телевидению в прямом эфире, и благодаря ей Айрленд стал известен как «мальчик из окна». В 15:22 полиция достигла библиотеки и эвакуировала всех оставшихся там людей.

В 16:00 шериф округа Джеферсон сделал заявление: «Мы знаем, что в результате сегодняшней стрельбы пострадали от пяти до восьми человек снаружи, кто пострадал внутри, пока неизвестно, но мы обнаружили тела предполагаемых стрелков в библиотеке… Я могу сказать, что по предварительной информации пострадали 25—40 человек».

В 16:04 в школе прекратили поступление воды из пожарных разбрызгивателей и выключили звуковую пожарную сигнализацию. Вспышки визуальной пожарной сигнализации продолжали вспыхивать ещё несколько недель.

Перед тем, как допустить группу судебно-медицинской экспертизы в здание школы, нападавших обыскали на наличие взрывных устройств, поэтому доподлинно неизвестно, в каком положении находились их тела. К 16:30 официально объявили, что школа находится в безопасности. Однако в 17:30 произошли взрывы на парковке, а к 18:15 полиция обнаружила бомбу в машине Клиболда, которая взорвалась в 22:45. Тела погибших не выносили из здания до тех пор, пока не завершился полный обыск школы.

Для команд SWAT непривычно затрачивать на обыск здания несколько часов. Учитывая усталость первых команд SWAT, большой размер здания, множество сообщений о третьем нападавшем (или даже ещё большем количестве нападавших), командование опасалось, что первые команды могли просмотреть сообщника или жертву нападения, и посчитало, что требуется повторный обыск. Делать его вызвалось до 80 свежих добровольцев из SWAT. К концу обыска их сопровождали сапёры. Было обыскано и пространство под подвесными потолками. Последний обыск здания закончился около 23:50.

Атака продолжалась около пятидесяти минут. Всего было убито пятнадцать человек: двенадцать учеников, один учитель и нападавшие; всего ранено — двадцать три. Двум заложникам нападавшие разрешили уйти.

Последующие события

21 апреля в 10:00 командир спецназа заявил, что обыск школы ещё не завершен и поэтому ни одно тело нельзя выносить из здания. На тот момент в нём оставалось 15 трупов. В 12:00 спецназ завершил обыск школы и тела начали выносить из здания. В 14:30 все тела были вынесены из школы и отправлены в морг на вскрытие. Родственники погибших были уведомлены о смерти своих близких. В 17:00 официально были подтверждены 15 убитых и 27 раненых. Позже количество раненых снизилось до 23.

Сапёры сначала сконцентрировались на очистке библиотеки от взрывных устройств, чтобы обеспечить вынос погибших оттуда. Когда стало известно, что в машинах преступников находятся бомбы с часовым механизмом, внимание переключилось на их разминирование.

Проверка здания школы площадью 250 000 квадратных футов (около 25 000 м²) на взрывные устройства заняла около недели. На взрывчатку были проверены под 2000 шкафчиков и под 1000 брошенных рюкзаков учащихся. Только после этого допущенному персоналу было разрешено свободно перемещаться в здании.

Ремонт школы обошёлся примерно в 15 миллионов долларов. Новую библиотеку построили на холме.

Список погибших и раненых

Имя	Возраст	Ранения	Статус
Снаружи и внутри школы
Рэйчел Скотт	17 лет	В голову, торс и ногу	Погибла
Ричард Кастальдо	17 лет	в руку, грудную клетку, спину и брюшную полость	Выжил
Дэниел Рорбоф	15 лет	в грудную клетку	Погиб
Шон Грейвс	15 лет	в спину, ногу и грудную клетку	Выжил
Лэнс Кирклин	16 лет	в ногу, шею и челюсть	Выжил
Майкл Джонсон	15 лет	в лицо, руку и ногу	Выжил
Марк Тейлор	16 лет	в грудную клетку, руку и ногу	Выжил
Анна-Мария Хоххальтер	17 лет	в грудную клетку, руку, брюшную полость, спину и левую ногу	Выжила
Николас «Ник» Фосс	18 лет	в голову (пуля лишь задела её), а также небольшие травмы при падении из вентиляции	Выжил
Брайан Андерсон	16 лет	ранен осколками стекла	Выжил
Патти Нильсон	35 лет	ранена осколками стекла	Выжила
Стефани Мансон	16 лет	в лодыжку	Выжила
Дейв Сандерс	47 лет	в шею (касательно), оба плеча и спину; умер от потери крови	Погиб
В библиотеке
Эван Тодд	15 лет	Лёгкие телесные повреждения из-за развалившегося стола	Выжил
Кайл Веласквец	16 лет	в голову и спину	Погиб
Патрик Айрленд	17 лет	в плечо, голову и ногу	Выжил
Дэниел Стиплетон	17 лет	в бедро	Выжил
Макай Холл	18 лет	в колено	Выжил
Стивен Курнов	14 лет	в шею	Погиб
Кейси Руджсеггер	17 лет	в голову, руку и плечо	Выжила
Кесси Бернал	17 лет	в голову	Погибла
Айсайа Шоэльс	18 лет	в грудную клетку	Погиб
Мэттью Кетчер	16 лет	в грудную клетку	Погиб
Лиза Кройтц	18 лет	в плечо, руки и бедро	Выжила
Валин Шнур	18 лет	в грудную клетку, руки и брюшную полость	Выжила
Марк Кинтген	17 лет	в голову и плечо	Выжил
Лорен Тоунсенд	18 лет	в голову, грудную клетку и нижнюю часть тела	Погибла
Николь Ноулен	16 лет	в брюшную полость	Выжила
Джон Томлин	16 лет	в голову и шею	Погиб
Келли Флеминг	16 лет	в спину	Погибла
Жанна Парк	18 лет	в колено, плечо, ногу	Выжила
Дэниел Маузер	15 лет	в лицо	Погиб
Дженифер Дойл	17 лет	в руку, ногу и плечо	Выжила
Остин Евбэнкс	17 лет	в голову и колено	Выжил
Кори ДеПутер	17 лет	в голову и колено	Погиб
Адам Килер	16 лет	ушибы стулом по рёбрам	Выжил
Эрик Харрис	18 лет	в рот, голову (самоубийство)	Погиб
Дилан Клиболд	17 лет	в висок, голову (самоубийство)	Погиб

Расследование

Ещё не окончились события в школе, а следователи уже начали расследование. К полудню большинство следователей округа Джефферсон были у школы. Прямо на месте сбора эвакуированных из школы велся опрос свидетелей.

Как только были выявлены имена подозреваемых, к их домам для предотвращения возможного уничтожения вещественных доказательств были направлены полицейские. Одновременно был запрошен ордер на обыск жилищ подозреваемых. Полиция обошла оба дома и в обоих обнаружила взрывные устройства. Жителей эвакуировали, а в дома были немедленно направлены сапёры. После получения ордера на обыск оба дома были обысканы. Обыски начались ещё до того, как в школе были обнаружены трупы убийц.

Основной целью расследования были ответы на следующие вопросы:

• Что именно произошло в школе?
• Участвовал ли в стрельбе кто-то ещё?
• Помогал ли кто-то планировать нападение?
• Знал ли кто-то о готовящемся нападении?

Другими целями расследования были:

• опрос каждого школьника, учителя и технического работника школы и определение, где каждый из них был во время нападения и чему был свидетелем;
• сбор данных о нападавших;
• сбор данных о неформальной группировке «Тренчкоат мафия», существовавшей в этой школе, — убийц подозревали в принадлежности к ней.

С самого начала расследования было очевидно, что ни одно правоохранительное агентство не в состоянии в одиночку эффективно отработать необходимый объём допросов, зацепок и вещественных доказательств. Была создана рабочая группа, состоявшая из примерно 80 человек из 12 правоохранительных агентств. Внутри группы были сформированы 7 подгрупп, каждая занимавшаяся своим кругом вопросов. После проведения начальных 500 опросов следствие отработало 3900 «зацепок». К окончанию расследования была скомпилирована последовательность событий с указанием их времени. Расследование было закончено в январе 2000 года. Тем не менее, на случай появления дополнительных подробностей дело тогда не закрыли.

Освещение

Во время пика интереса СМИ на месте трагедии были где-то между 400 и 500 репортеров. Не менее 20 съемочных групп телевидения прибыли из других стран. Наибольшими ресурсами и наилучшими контактами располагала газета «The Denver Post». На освещение события она направила 54 репортера, восемь фотографов и пять художников.

Первые репортеры прибыли к школе не намного позже первых помощников шерифа, и раньше, чем большинство командующих операцией. В 12:00 местные телеканалы начали непрерывное освещение перестрелки, как минимум один вертолёт службы новостей прилетел к школе ещё до этого. В 12:05 началась прямая телетрансляция съёмок с вертолёта.

В 13:30 помощник шерифа, работник пресс-службы Стив Дэвис, работавший в пресс-службе первый год, выдал информацию в СМИ на первой пресс-конференции. После этого он проводил пресс-конференции каждые 1—2 часа в близлежащем Клемент-парке, где возник городок СМИ. За первые два дня Стив Дэвис дал 134 интервью на камеру, не считая ежечасных пресс-конференций. Не меньшим был интерес СМИ к шерифу Джону П. Стоуну и другим официальным лицам из правоохранительных органов. После нескольких 20-часовых рабочих дней Стиву Дэвису стал помогать сержант Джим Парр, его предшественник по должности. Дэвис начинал работать в 4 утра, в полдень к нему присоединялся Джим Парр.

В то время как Дэвис с помощниками утоляли информационный голод репортеров на месте событий, другие представители прессы звонили в диспетчерскую службы спасения 9-1-1. Эти звонки начались через считанные минуты после первых звонков о взрывах и стрельбе в районе школы. Уже к 11:33 позвонили местные службы новостей, а к 11:42 позвонила первая общенациональная служба новостей. Вскоре над школой зависли вертолёты телекомпаний, а известные ведущие, включая Ларри Кинга и Джея Лено звонили в диспетчерскую с просьбами об интервью с шерифом Стоуном и агентами силовых подразделений, участвовавшими в операции.

Диспетчерам службы 9-1-1 крайне понадобились помощники, которые могли бы взять на себя коммуникации со СМИ. К полудню в диспетчерскую прибыла К. Анн Грайдер (K. Ann Grider) из пресс-службы округа вместе с администратором округа Роном Холлидей и координатором управления чрезвычайными ситуациями (Emergency Management Coordinator) Джуди Ператт. Эта тройка взяла на себя функции связей с общественностью, разгрузив диспетчеров от этой нагрузки.

Незадолго до полуночи в диспетчерской состоялось совещание всех заинтересованных сторон (в частности, округа, офиса шерифа и т. д.) о координации связей с прессой. Все заинтересованные стороны согласились, что желательно, чтобы их представители работали в одном здании. Использование диспетчерской для этих нужд было бесперспективным из-за недостатка места.

Под центр кризисных коммуникаций была выбрана близлежащая публичная библиотека «Колумбайн», находившаяся на противоположной от школы стороне Клемент-парка. Библиотека могла вместить персонал по связям с прессой и журналистов. После выбора здания Холлидей позвонил директору библиотеки и Уильяму Кнотту (William Knott) и спросил его разрешения на использование библиотеки в качестве пресс-центра. Кнотт полностью поддержал идею и выделил работников в помощь. В 1:30 ночи в библиотеку прибыл персонал шерифа, библиотеки и округа. Они установили факсы, телевизоры, установили телефонный пул и подключение к Интернету. К 6 утра пресс-центр был полностью функционирующим и начал принимать звонки. В течение следующих двух с половиной недель тысячи репортеров звонили в него за помощью.

Для обеспечения связи прессы прибыло от 75 до 90 грузовиков с тарелками спутниковой связи. Эти грузовики разместились в близлежащем Клемент-парке. Оттуда можно было вести репортажи со школой на втором плане. Дурную шутку для имиджа SWAT сыграла близость их точки сбора к парку, набитому телевизионщиками. Всего к месту трагедии стянулось более 1000 полицейских и пожарных. Многие прибыли по своей инициативе, и направились к командному автобусу, находившимуся рядом со скоплением СМИ. В школе уже действовало достаточное количество полицейских — прибывших к школе позже попросили подождать. Репортажи со слоняющимися без дела полицейскими SWAT вышли в телеэфир в новостях о трагедии, выставив SWAT в ложном свете, в то время как их коллеги в сложных условиях обыскивали здание школы.

На следующие сутки после трагедии погода испортилась. Пошли осадки, их количество в следующие три недели было рекордным после 1900-го года. Дождь перемежался снегом. Многие группы репортеров были не готовы к снегу в апреле. В парке установили палатки и тент, под которым проводились пресс-конференции. Управление парка помогло с подключением к коммуникациям, уборкой снега и мусора, туалетами.

Трагедия получила большой резонанс в США и вызвала бурные споры о необходимости ужесточения контроля над огнестрельным оружием в стране. После трагедии в результате обыска салона автомобиля BMW 320i 1982-го года, принадлежавшего Клиболду (позднее его выставили на аукцион), и домов подозреваемых были обнаружены дневники юных убийц (в 2006 году было получено разрешение на их публикацию) и фильм, который Эрик и Дилан сняли про себя (для того, чтобы не вызвать попыток подражания, его засекретили, однако в фильме «Zero Hour. Massacre at Columbine high» показаны небольшие его отрывки).

По мотивам этой трагедии сняты по меньшей мере четыре фильма: «Слон», «Боулинг для Колумбайна», «Класс», «Апрельские дожди», а также одна из серий документального сериала «Zero Hour». Написаны песни Ill Bill — [www.lyricsmania.com/anatomy_of_a_school_shooting_lyrics_ill_bill.html The Anatomy Of A School Shooting] и Nightwish [nightwish.com/en/article/7 The Kinslayer] и P.O.D. — Youth Of The Nation и Flyleaf — Cassie и Columbine — Funker Vogt и Columbine 20.04.99 — MadSad . А также с опозданием на 9 лет группа Rammstein посвятила песню «Halt».

В 2005 году один из учащихся соседней школы создал игру, восстанавливающую события инцидента в этой школе. Она называлась Super Columbine Massacre RPG, была подвержена критике со стороны общества, однако — как впоследствии сказал сам её создатель — игра в неё заставляет лучше понять мотивы, сподвигнувшие молодых людей совершить такое, и избежать этого в будущем.

Смена тактики и подготовки, усиление вооружения и оборудования

Прибывшие первыми к месту инцидента помощники шерифа действовали по классической схеме, применяемой тогда при захвате заложников, которая предполагала установить кордон вокруг места инцидента, вести переговоры, тянуть время и ждать прибытия спецкоманд SWAT. Однако в условиях, когда нападавшие стремились убить больше жертв в начале нападения, а не брали заложников, такая тактика лишь развязывала руки убийцам. Помощники шерифа и прибывшие затем подкрепления лишь окружили здание школы, но не входили внутрь. В это время нападавшие расстреливали безоружных без помех со стороны правоохранителей. Стрельба уже затихла, когда SWAT только вошёл в здание.

После трагедии в школе «Колумбайн» многие агентства переориентировались на применение в таких ситуациях тактики «быстрый вход» (rapid deployment). При этой тактике любые полицейские на месте события, даже не имеющие специальной подготовки, в ситуации вооруженного нападания на незащищенных немедленно двигаются в направлении выстрелов, или места, откуда были слышны последние выстрелы. Оптимальным является передвижение четверкой, но по тактике «быстрый вход» действует даже одиночный полицейский, если ему некому больше помочь.

Вместе с тем тактика «быстрый вход» не является жесткой схемой. Обычному сотруднику правоохранительных органов нет смысла идти в лобовую атаку на забаррикадировавшегося преступника, если тот в данный момент не угрожает потенциальным жертвам. Также нет смысла лезть в ловушку. Находящимся на месте ситуации сотрудникам правоохранительным органов следует оценить обстановку и действовать с учётом этого.

Тактика «быстрый вход» не была новой. Тренировки по этой тактике были доступны как минимум с середины 1990-х годов.

Готовы были действовать по ней и члены SWAT, вошедшие в школу «Колумбайн». Однако они не слышали выстрелов (звуки вообще очень сильно заглушались очень громкой пожарной сигнализацией, сработавшей в здании) и исходили из сценария захвата заложников.

После трагедии в школе «Колумбайн» несчетное количество агентств полиции переключились на тактику «быстрый вход». Полицейских стали тренировать этой тактике, каждого полицейского вооружили полуавтоматическим вариантом винтовки M-16, каждый полицейский получил тактические бронежилет и шлем (тактический бронежилет дает лучшую защиту, чем обычный, который полицейские носят на улицах). Применение тактики «быстрый вход» спасло множество жизней позже, во время схожей атаки в Виргинском политехническом институте.

Поиски виновных

Различные общественные организации пытались обвинить всё, что окружало участников массового убийства. Наиболее известные «виновники»:

1. Видеоигра Doom (Джек Томпсон обвинил создателей видеоигры, опираясь на то, что в дневниках школьников было найдено много рисунков по мотивам игры Doom).
2. Рок-группы Rammstein и Marilyn Manson, диски которых часто слушали оба подростка. Через несколько месяцев после трагедии в одном из музыкальных журналов был опубликован ответ Мэрилина Мэнсона на критику его журналистами, он представлял собой небольшое эссе под философским названием: «Колумбайн: кто виноват?».
3. Психотропный препарат — антидепрессант. Вскоре после инцидента стало известно, что один из убийц, Эрик Харрис, постоянно принимал антидепрессант флувоксамин (лювокс). В ходе посмертного анализа, взятого у Эрика Харриса, в его крови было обнаружено содержание лювокса на терапевтическом уровне. Ранее Харрис также принимал другой прописанный ему врачом антидепрессант — сертралин (золофт). В ходе судебного разбирательства психиатр Питер Бреггин, выступавший в качестве медицинского эксперта, утверждал, что один или оба этих препарата могли вызвать действия, совершенные Харрисом, и что побочные эффекты от этих препаратов включают повышенную агрессивность, отсутствие чувства раскаяния и сожаления, деперсонализацию и маниакальные состояния. Бреггин заявил: «…Эрик Харрис страдал от аффективного расстройства, вызванного приёмом психотропного препарата (конкретно — лювокса), с депрессивными и маниакальными проявлениями, которые достигли психотического уровня с агрессией и суицидальными действиями. Если бы Эрик Харрис не принимал постоянно лювокс, он, вероятно, не совершил бы насильственное преступление и самоубийство».

Последователи

• Двое учеников из средней школы в штате Луизиана планировали повторить инцидент в своей школе в пятую годовщину массового убийства в школе «Колумбайн». Но благодаря анонимному сообщению в полицию повторения убийств удалось предотвратить.
• 14-летний подросток из штата Джорджия готовился произвести расстрел учеников в своей школе «Лавджой». После ареста юноша признался, что хотел создать вторую «Колумбайн».
• 28 апреля 1999 года (Табер, Альберта, Канада) 14-летний Тодд Смитт Кэмирон открыл стрельбу из полуавтоматической винтовки 22-го калибра в коридоре «W. R. Myers High School», в результате погиб 17-летний Джейсон Ланг и ещё один человек получил ранение. Стрелок был обезоружен учителем физкультуры. На суде он признался, что на преступление его вдохновила стрельба в «Колумбайн». Он был приговорен к пожизненному заключению, однако был досрочно освобожден в 2005 году.
• 20 мая 1999 года (Конайрес, Джорджия, США) 15-летний Томас «TJ» Соломон-младший открыл стрельбу в своей «Heritage High School» из револьвера 0,357 калибра и полуавтоматической винтовки 22-го калибра и ранил 6 человек. Преступник после без сопротивления сдался полиции. 9 ноября 2000 года стрелок был приговорен к 40 годам тюрьмы и ещё 65 годам ограничения свободы после освобождения. На стрельбу Томаса также вдохновила стрельба в «Колумбайн». Соломон, так же, как Эрик Харрис и Дилан Клиболд, считал себя членом «Мафии плащей».
• 5 марта 2001 года (Санти, Калифорния, США) — 15-летний Чарльз Уильямс открыл стрельбу из двух револьверов в «Santana High School». 2 ученика были убиты, ещё 13 получили ранения. Преступник арестован полицией. 15 августа 2002 он был приговорен к 50 годам заключения. На допросах Уильямс признался, что хотел повторить «Колумбайн».
• 21 марта 2005 года — 16-летний Джеффри Уиз открыл стрельбу в своей школе, убив семь и ранив пять человек, нападавший покончил с собой. Также перед атакой на школу Уиз застрелил своего деда и его подругу. Очевидцы стрельбы утверждали, что стрелок пытался подражать Эрику Харрису и Дилану Клиболду и спросил одного ученика, верит ли тот в Бога.
• 15 сентября 2006 года — Полиция города Грин-Бей (Висконсин, США) арестовала 17-летних Уильяма Корнелла и Шона Штурца, которые планировали повторить массовое убийство в «Колумбайн» в своей «East High School» в ближайшие дни. В доме Корнелла были изъяты десять винтовок и пистолетов, около 20 «грубо сработанных» взрывных устройств, камуфляжная форма, противогазы, рации и сотни патронов. У Штурца полицейские нашли ножи и боеприпасы, а также предсмертные записки. Суд приговорил Корнелла к 20, а Штурца к 15 годам тюрьмы.
• 16 апреля 2007 года 23-летний студент из Южной Кореи Чо Сын Хи открыл огонь из двух пистолетов сначала в студенческом общежитии, а затем и учебном корпусе Виргинского политехнического института, убив 32 и ранив ещё 25 человек, стрелок покончил с собой в одной из аудиторий. В прощальном видео он упоминал «мучеников Эрика и Дилана».

Ссылки

• [www.cnn.com/SPECIALS/2000/columbine.cd/Pages/TOC.htm Sheriff’s Office Final Report on the Columbine High School shootings], 15 мая 2000, опубликован на сайте CNN  (англ.)

Отрывок, характеризующий Массовое убийство в школе «Колумбайн»

Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.