Шаламон
| Шаламон венг. Salamon<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Хенрик Вебер. Король Шаламон в тюрьме.</td></tr> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1063 — 1074 | |||
| Предшественник: | Бела I | ||
| Преемник: | Геза I | ||
| Рождение: | 1052 | ||
| Смерть: | 1087 | ||
| Род: | Арпады | ||
| Отец: | Андраш I | ||
| Мать: | Анастасия Ярославна | ||
| Супруга: | Юдит | ||
Шаламон (Шоломон; венг. Salamon, ок. 1052 — март 1087) — король Венгрии (1063—1074) из династии Арпадов. Сын Андраша (Эндре) I и Анастасии, дочери киевского князя Ярослава Мудрого.
Содержание
Биография
Ранние годы
Отец Шаламона, король Венгрии Андраш I (правил в 1046—1060), изначально намеревался завещать престол своему младшему брату Беле, но после рождения сына изменил завещание и вынудил Белу отказаться от прав на Венгерскую корону. В возрасте 5 лет Шаламон официально был провозглашен преемником своего отца, заранее коронован и помолвлен с дочерью Германского императора Генриха III Черного Юдит, которая была на 4 года его старше.
Воспользовавшись восстанием Венгерских язычников против насаждаемого королевской властью христианства, Бела призвал на помощь своего племянника со стороны жены, польского герцога Болеслава II Смелого, начал войну против своего брата-короля и сверг его с престола (1060). Андраш I умер от полученных в сражении ран в городе Зирце (1061), а Шаламон вместе с матерью был вынужден бежать в Германию.
Правление Белы I было недолгим. Менее чем через три года он погиб при туманных обстоятельствах: по легенде, под ним развалился трон. Смерть короля Белы и женитьба на Германской принцессе позволили Шаламону вернуть себе венгерскую корону с помощью немецких войск (декабрь 1063). Сыновья Белы I — Геза, Ласло и Ламберт (Ламперт) — не решились на войну со своим двоюродным братом и вынуждены были признать его королём, довольствуясь статусом правителей Нитранского Княжества, расположенного на севере страны. 11 апреля 1064 года Геза сам возложил корону на голову Шаламона в городе Пече.
Правление
Прекратив междоусобную войну и примирившись со своими двоюродными братьями, Шаламон смог сосредоточить силы королевства на отражении внешней угрозы, исходившей от вторгшихся в страну с востока кочевников-печенегов. Когда в 1068 году под Керлешем (Трансильвания, территория нынешнего румынского уезда Быстрица-Нэсэуд) объединенное венгерское войско настигло возвращавшийся из грабительского набега печенежский отряд, Шаламон сам повел своих воинов в атаку, был ранен, но победа осталась за венграми.
Этот поход был не единственным совместным военным предприятием примирившихся друг с другом родичей. Так, например, Шаламон участвовал в войне своих двоюродных братьев с карантанцами и венецианцами (1067), защищая интересы славонского бана Дмитара Звонимира, женатого на родной сестре Гезы и Ласло Елене Красивой.
Однако, несмотря на все эти совместные боевые действия, доверие между Шаламоном и его двоюродными братьями так и не окрепло. Между ними то и дело вспыхивали конфликты, вплоть до вооруженных, с трудом улаживаемые при посредничестве церкви. Решительное столкновение Шаламона с Нитранским князем произошло 26 февраля 1074 года на Кемейской равнине, к северу от совр. Карцага. Победу одержал Шаламон, и разгромленный Геза едва смог спастись. О том, что сыновья Белы тоже готовились к войне с Шаламоном, свидетельствует та быстрота, с которой Ласло пришел на помощь брату и, к тому же, привел с собою польское войско, присланное его кузеном по материнской линии, все тем же герцогом Болеславом Смелым. С большим отрядом также прибыл чешский князь Отто I Красивый, владевший северной частью Моравии, женатый на сестре Гезы и Ласло Евфимии. 14 марта 1074 года в битве у Модьорода (в черте современного Будапешта) Геза и Ласло разбили войско Шаламона. Шаламон был вынужден бежать. Новым королём Венгрии стал Геза I.
Борьба за корону
После разгрома под Модьородом Шаламон сохранил за собой северо-западную часть страны (комитаты Шопрон, Мошон и Пожонь), где он мог рассчитывать на помощь своего шурина Генриха IV, германского императора. Своей столицей он сделал Пожонь (совр. Братислава) и храбро защищал её; неоднократно вызывал на поединок лучших воинов Гезы и всякий раз побеждал. Однако непрекращающаяся борьба Генриха IV с папой римским Григорием VII так и не позволила первому оказать сколь-нибудь существенную помощь зятю. Поход императорской армии в Венгрию в августе 1074 года закончился возле города Ваца: весть о восстании в Саксонии заставила немцев повернуть обратно; жена Шаламона Юдит предпочла вернуться в Германию с братом.
Со временем Шаламон убедился в полной безнадежности своего положения и в 1081 году капитулировал, получив взамен прощение своего двоюродного брата Ласло I, ставшего королём Венгрии после смерти своего старшего брата Гезы I (умер 25 апреля 1077 года). Вернувшись ко двору Ласло I, Шаламон не оставил надежду вернуть себе потерянный трон. Он попытался составить заговор против своего двоюродного брата, но был выдан и посажен в тюрьму (1083). В том же году Ласло вторично простил Шаламона по случаю канонизации (19 августа) Иштвана Арпада — первого короля и крестителя Венгрии.
Оказавшись на свободе, Шаламон снова попытался призвать на помощь своего шурина-императора, но получил отказ. Супруга Юдит не пожелала его видеть. Тогда Шаламон отправился из Германии на восток — к заклятым врагам венгров печенегам. Он присоединился к орде печенежского хана Кётешка, кочевавшей на территории нынешней Молдавии. Хотя его жена Юдит была жива и до сих пор не разведена, Шаламон женился на дочери Кётешка. Пообещав отдать хану Трансильванию, Шаламон вторгся в Венгрию с востока в 1085 году, ведя за собою печенежскую орду. Ласло I встретил и на голову разгромил орду Кётешка под Кишвардой (Северо-Восток современной Венгрии). Шаламону снова пришлось спасаться бегством.
Смерть Шаламона
Окончательно потеряв надежду на возвращение Венгрии, Шаламон собрал отряд бродячих венгерских рыцарей и вместе с ними вернулся к печенегам. Вместе с ханом Челгу принял участие в походе на Византию. В битве под Хариополем (в марте 1087 года) печенеги были разбиты. Хан Челгу погиб, а Шаламон со своим отрядом тяжёлой кавалерии укрылся в разрушенной крепости, где его окружили греки. Утром следующего дня он попытался вырваться из окружения, но был убит греками, а его отряд изрублен.
В Хорватской Пуле бытовала легенда о том, что король Шаламон не погиб под Хариополем, но перешёл Дунай по льду и укрылся от греков в лесу. Переодевшись странствующим монахом, Шаламон пешком добрался до Пулы, где уже по-настоящему стал монахом и остаток жизни прожил отшельником. Жители Пулы долгое время хранили у себя глиняную кровать, на которой якобы спал бывший король. А во время празднования тысячелетия образования в Пуле епископства (в 1425 году) демонстрировали надгробный камень с надписью: «HIC REQUIESCIT ILLVSTRISSIMVS SALAMON REX PANNONIE».
Значение для венгерской истории
Детей у Шаламона не было ни от королевы Юдит, ни от жены-печенежки (во всяком случае, о них ничего не известно), поэтому ветвь короля Андраша I на нем пресеклась. В дальнейшем власть над Венгрией оспаривали друг у друга потомки Белы I.
Переход власти к сыновьям и внукам Белы, а также неудачная борьба за престол послужили причиной того, что Шаламон остался в Венгерской истории беспринципным властолюбцем, попиравшим интересы отечества в угоду собственным амбициям. Есть даже легенда о том, что он был проклят собственной матерью за нарушение мирного договора с двоюродными братьями, хотя последние так же охотно прибегали к помощи поляков и чехов, когда речь заходила о защите их династийных интересов, и никогда не признавали законным вынужденный отказ своего отца от наследования Венгерского престола. Однако достоверно известно лишь то, что в конце своей жизни Анастасия Ярославна постриглась в монахини.
В кинематографе
«Священная корона» («Sacra Corona») (Венгрия, 2001). В роли короля Шоломона — Петер Хоркаи. Фильм начинается с последних лет правления венгерского короля Андраша I и провозглашения его сына Шаламона наследником престола; далее — начало правления Шаламона, примирившегося со своими двоюродными братьями Гезой и Ласло (коронация Шаламона в 1064 году, победные сражения объединённых сил трёх братьев с печенегами под Керлешем в 1068 году), затем — период ссор и военных столкновений короля Шаламона с объединёнными силами братьев Гезы и Ласло, завершающийся свержением Шаламона и провозглашением Гезы I королём Венгрии. Оставшаяся часть фильма посвящена событиям, времён правлений Гезы I и Ласло I (женитьба Ласло на дочери герцога Швабии Рудольфа; коронация Гезы I в 1075 году короной, присланной византийским императором Михаилом VII Дукой; жизнь Шаламона в изгнании и его заключение под стражу; смерть короля Гезы и воцарение Ласло I; канонизация и вскрытие гробницы первого короля Венгрии Иштвана, извлечение его короны из гробницы; освобождение королём Ласло I Шаламона из заключения; изготовление Священной короны венгерских королей путём соединения извлечённой из гробницы короны Иштавана с коронационной короной Гезы I; коронация Ласло I этой короной).
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Предки
| Шаламон — предки |
|---|
Напишите отзыв о статье "Шаламон"
Отрывок, характеризующий Шаламон
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
