Эмиль Бертэн (крейсер)
«Эмиль Бертэн» — лёгкий крейсер французского флота времён Второй мировой войны. Проектировался как быстроходный крейсер-минный заградитель, но фактически никогда не использовался в этом качестве. Был назван в честь военно-морского инженера и кораблестроителя Эмиля Бертена.
Содержание
История создания
«Эмиль Бертэн» первоначально проектировался как усовершенствованная версия минного заградителя «Плутон». По сравнению с предшественником требовалось установить полноценное крейсерское вооружение из девяти 152-мм орудий и обеспечить скорость не менее 35 узлов, что дало бы, по мнению адмиралов, возможность устанавливать мины у вражеских берегов. При этом командование желало получить небольшой и дешёвый корабль, водоизмещением не более 5500 тонн, что повлекло за собой резкое ослабление требований к защите[2].
«Эмиль Бертэн» строился по программе 1930 года, утверждённой парламентом Франции 12 января 1930 года[2]. Заказ на крейсер был официально выдан 11 сентября 1931 года, но ещё до этого события верфь компании Ateliers et Chantiers de la Loire et Penhoët, располагавшаяся в Сен-Назере произвела закладку корабля[3].
Конструкция
Корпус и архитектура
Конструкция корпуса «Эмиля Бертэна» была типичной для крейсеров 1930-х годов — с полубаком, изогнутым форштевнем и полукруглой кормой. Для обеспечения высокой скорости корпусу придали большое для крейсеров удлинение — 10,5, что в сочетании с лёгкой конструкцией предопределило низкую прочность и значительную вибрацию на полном ходу. Хотя в дальнейшем корпус укрепили, стрелять полными залпами было всё равно невозможно из-за опасных напряжений конструкции[3]. Мореходность крейсера в силу этих проблем была ограниченной[4]. Сам корабль имел характерный силуэт с единственной фок-мачтой и широко расставленными дымовыми трубами. Последнее было вызвано стремлением разместить на крейсере авиационный ангар. Распределение весовых нагрузок выглядело следующим образом:
| масса, т | в процентах | |
|---|---|---|
| Корпус | 2646,2 | 44,2 % |
| Бронирование, всего | 123,8 | 2,1 % |
| Вооружение и боезапас | 874,44 | 14,6 % |
| Машинная установка | 1374,5 | 23 % |
| Вспомогательные механизмы | 809,17 | 13,5 % |
| Оборудование | 62,35 | 1 % |
| Стандартное водоизмещение | 5984 | 100 % |
Якорное устройство
Крейсер оснащался двумя главными и одним резервным 4900 килограмовыми якорями Байерса, убиравшимися в клюзы (резервный — по правому борту).
Энергетическая установка
Очень высокие требования к скорости вынудили конструкторов разместить на небольшом крейсере четырёхвальную энергетическую установку. Четыре турбозубчатых агрегата производства фирмы «Парсонс» (англ. C. A. Parsons and Company) имели общую мощность 102 000 л.с. без форсировки. Турбины питали паром шесть котлов. Энергетическая установка размещалась по эшелонному принципу, в пяти отсеках[5]. На ходовых испытаниях крейсер развил скорость 36,73 узла при номинальной мощности и 39,66 узла при форсировке турбин до 137 908 л.с. Скорость на часовом пробеге кратковременно превышала 40 узлов. Запас топлива составлял 1360 тонн нефти. С полной заправкой крейсер мог пройти 3600 миль на скорости 15 узлов или 1100 миль на скорости 33 узла[6].
Бронирование
Броневая защита «Эмиля Бертина» была крайне слабой даже на фоне «картонных» крейсеров начала 1930-х годов. Фактически корабль получил лишь противоосколочное бронирование. Толщина броневой палубы составила всего 20 мм, такой же тонкой бронёй защищалась боевая рубка. Погреба боеприпасов получили коробчатое бронирование толщиной 30 мм. Стремление максимально облегчить конструкцию привело к решению оставить вообще без броневой защиты башни главного калибра и пути подачи боеприпаса[3]. Сами башни защищали расчёты лишь от непогоды и могли быть легко пробиты осколками.
Вооружение
Главный калибр
Главным калибром «Эмиля Бертэна» стали новейшие 152-мм орудия M1930, причём крейсер стал первым кораблём флота, получившим их на вооружение. Орудия располагались в трёх трёхорудийных башнях, две в носу, одна в корме, имели электрогидравлический привод и могли наводиться дистанционно. Сами башни оценивались как весьма удачные[3]. Обеспечивался угол возвышения до 45°. Орудия M1930 имели длину ствола 55 калибров и весили по 7780 кг. Вес снарядов колебался от 54,17 кг до 57,15 кг. Позднее был принят на вооружение бронебойный снаряд весом 58,8 кг. При максимальном угле возвышения и весе снаряда 54,17 кг, выпускаемого с начальной скоростью 870 м/с, дальнобойность составляла 26 474 м. Скорострельность колебалась в пределах 7-8 выстрелов в минуту[7].
Универсальный калибр
Зенитная артиллерия среднего калибра была представлена четырьмя 90-мм орудиями с длиной ствола 50 калибров.. Они размещались в корме, в спаренной установке M1930 возвышенно, за кормовой башней и в одинарных установках M1926 по бортам[3]. Спаренная установка весила 13,5 тонн, одинарная 6,7 тонны, при весе самого орудия в 1,57 тонны. Угол максимального возвышения составлял 80°. Орудия стреляли снарядом весом 9,5 кг с начальной скоростью 750 м/с, на дальность до 15 440 м, досягаемость по высоте достигала 10 600 м. Техническая скорострельность достигала 10 выстрелов в минуту[8].
Лёгкая зенитная артиллерия
Лёгкая зенитная артиллерия состояла из четырёх спаренных 37-мм орудий M1933 с длиной ствола 50 калибров. Они размещались по бокам от носовой надстройки. Это автоматическое орудие стреляло снарядами весом 0,725 кг с начальной скоростью 850 м/с, темп стрельбы был очень низок для зенитного автомата — 30 — 42 выстрела в минуту[9]. Кроме того, «Эмиль Бертин» нёс четыре спаренных установки 13,2-мм пулемётов. Это оружие, разработанное компанией «Гочкисс» (фр. Hotchkiss et Cie) стреляло 52-граммовыми пулями с начальной скоростью 800 м/с. Техническая скорострельность составляла 450 выстрелов в минуту, но на практике была значительно ниже, так как пулемёты имели магазинное питание на 30 патронов[10].
Торпедно-минное вооружение
Торпедное вооружение включало два трёхтрубных торпедных аппарата калибра 550 мм. Торпеда 23D работала на воздушно спиртовой смеси и несла 310 кг тротила при собственном весе 2068 кг. На скорости 43 узла торпеда могла пройти 6000 м, 14 000 м на скорости 35 узлов и 20 000 м на скорости 29 узлов[11].
Поскольку «Эмиль Бертэн» проектировался с учётом использования в качестве минного заградителя, он мог нести солидное количество мин различных типов. В перегруз можно было взять до 200 мин, но при этом исключалось использование кормовой башни главного калибра[5].
Авиационное вооружение
Служба
Первоначально «Эмиль Бертэн» нёс службу в составе Атлантического флота Франции. Он стал флагманом группы контр-миноносцев, а затем и флагманом 2-й лёгкой эскадры, состоявшей из 12 контр-миноносцев. Крейсер должен был обеспечивать боевую устойчивость контр-миноносцев во время атак последних на вражеские корабли. В конце 1935 — начале 1936 годов «Эмиль Бертэн» совершил поход к Антильским островам. В июле 1936 года крейсер действовал у берегов Испании, обеспечивая эвакуацию французских граждан в ходе начавшейся там гражданской войны. В мае 1937 года «Эмиль Бертэн» вернулся к берегам Испании, действуя в составе «патруля нейтралитета»[12].
Летом 1938 года было принято решение о переводе «Эмиля Бертэна» на Средиземное море и 15 октября 1938 года он прибыл в Тулон. В ноябре 1938 года крейсер совершил визит в Стамбул, где представлял Францию на похоронах Кемаля Ататюрка. На обратном пути «Эмиль Бертэн» посетил Пирей. 1 июля 1939 года крейсер был переведен в Бизерту, где он вошел в состав так называемых Лёгких ударных сил Средиземного моря (фр. Forces legeres d'attaque en Mediterranee). Они должны были в случае начала войны действовать против итальянских коммуникаций между Сицилией и Северной Африкой[12]. В состав соединения числились 3-я дивизия крейсеров, состоявшая из кораблей типа «Ла Галиссоньер» и три дивизиона контр-миноносцев, лидером которых и должен был стать «Эмиль Бертэн»[13].
В начале Второй мировой войны «Эмиль Бертин» базировался на Бизерту. С 23 сентября по 27 сентября 1939 года он выполнил специальное задание, вывезя 57 тонн золота из Бейрута. Золото принадлежало банку Польши. Далее он до января 1940 года ремонтировался в Тулоне[5]. В январе—феврале 1940 года крейсер действовал в Центральной Атлантике, базируясь в Дакаре. 17 февраля 1940 года «Эмиль Бертин» прибыл в Брест[13].
В апреле 1940 года «Эмиль Бертэн» действовал как флагман двух флотилий лидеров и эсминцев в ходе Норвежской кампании. На крейсере держал свой флаг адмирал Дерьен. Вместе с лёгкими кораблями «Эмиль Бертэн» прикрывал конвой с десантом французских альпийских стрелков. 19 апреля 1940 года, находясь в Намсусе, он был повреждён немецкими бомбардировщиками Ju-88. После этого крейсер ремонтировался в Бресте до 21 мая 1940 года. Затем, в мае — июне 1940 года он совершил два рейса через Атлантический океан, вывозя золотой запас Франции в Галифакс. Третий рейс не состоялся из-за капитуляции Франции и «Эмиль Бертэн» перешёл в Фор-де-Франс с грузом 254 тонны золота[5].
В течение последующих трёх лет крейсер находился на Мартинике, где был разоружен в соответствии с соглашением между США и администрацией Виши от 1 мая 1942 года. После того как колониальная администрация Мартиники признала Французский комитет национального освобождения, «Эмиль Бертин» перешёл в США, где прошёл обширный ремонт и модернизацию на верфи в Филадельфии в августе — декабре 1943 года. 21 декабря 1943 года крейсер ушёл из Филадельфии в Дакар. С февраля 1944 года он действовал в Средиземном море, участвуя в поддержке десантных операций союзников на юге Франции[14].
С 30 декабря 1944 года по октябрь 1945 года «Эмиль Бертэн» ремонтировался в Тулоне. В дальнейшем он действовал у берегов Индокитая и принимал участие в реоккупации французских колоний в этом регионе. На родину крейсер вернулся 2 сентября 1946 года. «Эмиль Бертэн» был выведен из боевого состава флота в 1951 году, но до своего списания использовался как учебный корабль для подготовки артиллеристов[14]. Исключён из списков флота 27 октября 1959 года, в 1961 году был продан на слом[5].
Оценка проекта
«Эмиль Бертэн» проектировался как крейсер — минный заградитель, способный ставить мины у вражеских берегов. При этом ставилась задача получить такой корабль за весьма небольшую цену. Платой за ограничение водоизмещение стало крайне слабое бронирование, поэтому крейсер был малопригоден для боя со сколь-нибудь серьёзным противником[2]. Ставка на очень высокую скорость предопределила и другие недостатки проекта — слабый корпус серьёзно ограничивал мореходность и не позволял вести огонь полными залпами[3]. Если учесть, что в ходе войны «Эмиль Бертэн» ни разу не использовался в качестве минного заградителя, он фактически представлял собой лишь небольшой и плохо защищённый крейсер, а преимущество в скорости на 2-3 узла, как показал боевой опыт, не имело серьёзного значения[5]. Не случайно французский флот ограничился только одним кораблём этого проекта и в дальнейшем перешёл к серийному строительству лёгких крейсеров типа «Ла Галиссоньер» — не столь быстроходных, но гораздо лучше защищённых[15].
Напишите отзыв о статье "Эмиль Бертэн (крейсер)"
Примечания
- ↑ Все данные по состоянию на сентябрь 1939 г.
- ↑ 1 2 3 Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — С. 274. — ISBN 5-69919-130-5.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — С. 275.
- ↑ Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — P. 40. — ISBN 1-85409-225-1.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — С. 276.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — London: Conway Maritime Press, 1980. — P. 265. — ISBN 0-85177-146-7.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — P. 294. — ISBN 0-87021-459-4.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 306.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 308.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 310.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 313.
- ↑ 1 2 Патянин С.В. Лёгкий крейсер «Эмиль Бертэн» // Морская компания. — 2012. — № 2. — С. 38.
- ↑ 1 2 Патянин С.В. Лёгкий крейсер «Эмиль Бертэн». — С. 39.
- ↑ 1 2 Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 41.
- ↑ Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — С. 277.
Литература
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск: Харвест, 2007. — ISBN 5-17-030194-4.
- Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — 362 с. — ISBN 5-69919-130-5.
- Патянин С. В. Французские крейсера Второй мировой. «Военно-морское предательство». — М: Яуза, ЭКСМО, 2012. — ISBN 978-5-699-58415-4.
- Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-459-4.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1945. — London: Conway Maritime Press, 1980. — ISBN 0-85177-146-7.
- Lassaque J. Le croiseur Emile Bertin 1933-1959. — Nantes: Marines edition, 2004. — ISBN 2-915379-05-X.
- Osborne E. W. Cruisers and Battle cruisers. An illustrated history of their impact. — Denver, USA: ABC-CLIO, 2004. — ISBN 1-85109-369-9.
- Jordan J., Moulin J. French Cruisers. 1922—1956. — London: Seafort Publishing, 2013. — ISBN 978-1-84832-133-5.
- Smith P. C., Dominy J. R. Cruisers in Action 1939—1945. — London: William Kimber, 1981. — 320 p. — ISBN 0718302184.
- Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — ISBN 1-85409-225-1.
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Эмиль Бертэн (крейсер)
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
