Creedence Clearwater Revival

Creedence Clearwater Revival
Слева направо: Том Фогерти, Дуг Клиффорд, Стю Кук, Джон Фогерти
Основная информация
Жанры	южный рок, блюз-рок, кантри-рок, рок-н-ролл, рутс-рок, свомп-рок, психоделический рок
Годы	1967—1972
Страна	США США
Город	Сан-Франциско, Калифорния
Лейблы	Fantasy Records CBS Records
Бывшие участники	Джон Фогерти Стю Кук Дуг Клиффорд Том Фогерти
[www.creedence-online.net/ Creedence-Online]

Creedence Clearwater RevivalCreedence Clearwater Revival

Creedence Clearwater Revival (сокращённо CCR, часто Creedence) — американская рок-группа, образовавшаяся в 1967 году и за пять лет существования добившаяся всемирного успеха и признания критиками. CCR, возникшие в Сан-Франциско, с самого начала находились под влиянием свомп-блюза. В ранних песнях («Born On The Bayou» и др.) CCR создали своего рода легенду «простых парней со старого доброго американского Юга», которой соответствовали преднамеренно смазанное произношение вокалиста Джона Фогерти и сценический образ музыкантов. В общем ряду групп «классического рока» ансамбль, кроме того, выделялся внешне простыми, но мастерски стилизованными текстами, насыщенными социальными наблюдениями и политическими заявлениями, в частности — о вьетнамской войне («Fortunate Son», «Run Through The Jungle»).

Creedence Clearwater Revival выпустили семь студийных альбомов; все они становились хитами в США и Великобритании. Группа продала во всём мире более 120 миллионов альбомов; их пластинки продолжают расходиться в среднем двухмиллионным тиражом в год. Только в США группа продала более 26 миллионов копий альбомов

14 синглов CCR поднимались в первую двадцатку списка Billboard Hot 100 (7 из них поднимались до 2). В Британии сингл «Bad Moon Rising» (1969) возглавил UK Singles Chart; пять других также входили в Top 20. В 1993 году CCR были введены в зал славы рок-н-ролла.

История группы

История Creedence Clearwater Revival началась в Эль-Серрито, пригороде Сан-Франциско, где Джон Фогерти (незадолго до этого самостоятельно научившийся играть на гитаре) и Дуг Клиффорд (ударные) образовали в 1959 году состав под названием The Blue Velvets, куда вскоре вошёл Стю Кук (фортепиано). Все трое учились в Эль-Серрито и были школьными друзьями. К концу года группа стала играть на местных ярмарках и вечеринках, а также появляться в местных записывающих студиях, где изредка аккомпанировала относительно известным музыкантам.

В том же 1959 году Джон, Стю и Дуг осуществили свою первую профессиональную запись в качестве аккомпанирующей группы Джеймса Пауэлла (англ. James Powell), чернокожего исполнителя из Ричмонда (штат Калифорния). Пластинка (в стиле ду-воп) под названием «Beverly Angel» была выпущена небольшим лейблом Christy Records и, по воспоминаниям Джона Фогерти, «…звучала на местной R&B-станции, кажется, KWBR, кажется, около трёх недель».

В те же дни Том Фогерти, старший брат Джона, уже гастролировал по местным залам и барам в составе группы The Playboys. Его вокал произвёл впечатление на участников Spider Webb and the Insects, одной из самых известных местных команд, и они пригласили его присоединиться к составу. По воспоминаниям очевидцев, особенно ему удавалась версия «Do You Wanna Dance» Бобби Фримана, которая вызывала истерику в зале. Временами Том принимал участие и в концертах группы младшего брата.

Tommy Fogerty and The Blue Velvets

Spider Webb and The Insects распались в 1959 году, и Том попросил Джона и его группу (незадолго до этого записавшихся с Пауэллом) помочь ему подготовить демоплёнку. Друзьям и знакомым запись понравилась, однако известные артисты (в числе которых был Пэт Бун) неизменно возвращали плёнки с соответствующими отписками. Том, не желая расставаться с рок-амбициями (хотя к этому времени был женат и работал на местном мусорообрабатываюшем предприятии) убедил участников Blue Velvets в том, что может стать полезным участником коллектива — поскольку был на 4 года их старше и приобрёл известность в местных клубах и учебных заведениях. К осени 1960 года Tommy Fogerty and the Blue Velvets с почти полностью инструментальным репертуаром вышли на гастроли — по всё тем же, хорошо знакомым То́му «точкам» северной Калифорнии.

При этом группа продолжала записывать и рассылать демоплёнки. В 1961 году небольшая записывающая компания Orchestra Records решила выпустить две композиции братьев Фогерти: «Come On Baby» и «Oh! My Love». Месяц спустя синглом вышла ещё пара их песен: «Have You Ever Been Lonely»/«Bonita», а в июне 1962 года — «Yes You Did»/«Now You’re Not Mine». Сорокапятка распродавалась ещё хуже, чем две предыдущих, и стала последней в истории коллектива под этим названием Tommy Fogerty and The Blue Velvets.

The Golliwogs

В 1963 году джазмен Винс Гуральди (англ. Vince Guaraldi) выпустил сингл «Cast Your Fate To The Wind», который стал национальным хитом, что с джазовыми инструментальными композициями случалось крайне редко. Узнав (из телепрограммы PBS «Anatomy of a Hit») что такого успеха добилась местная Fantasy Records, независимая звукозаписывающая компания, ориентировавшаяся на джаз, братья Фогерти в 1964 году отправили туда свои инструментальные записи в надежде, что они будут проданы Гуральди. Один из основателей Fantasy Макс Вайсс (англ. Max Weiss) пришёл в восторг от энергичности молодой группы и подписал c ней контракт (включив не в джаз- а в рок-каталог), предложив изменить название Blue Velvets (которое показалось ему старомодным) — на The Visions. Группа выпустила под этой вывеской сингл «Little Girl (Does Your Mama Know)»/«Don’t Tell Me No Lies», но поскольку к этому времени уже вовсю бушевала битломания, Вайсс самовольно переименовал состав «в духе мерсибита» — в The Golliwogs (в честь популярного персонажа детской литературы).

К этому времени роли в составе поменялись: Стю Кук с фортепиано переключился на бас-гитару, Том Фогерти стал ритм-гитаристом, а Джон начал писать собственные песни и, главное, взял на себя роль ведущего вокалиста. «Я пел неплохо, но у Джона был уникальный тембр», — вспоминал Том. Все эти перемены получили развитие, в основном, на концертах группы в баре The Monkey Inn (в Беркли): это заведение сыграло немаловажную роль в становлении группы.

Том Фогерти уже пятый год работал в компании PG&E, Стю и Дуг учились в колледже в Сан-Хосе, Джон устроился клерком в транспортный отдел Fantasy Records. Квартет репетировал по вечерам, а по уик-эндам выходил на сцену. Работа позволяла Джону Фогерти использовать профессиональную студию, чтобы отрабатывать как технику игры на гитаре, так и мастерство автора-песенника. Над последним аспектом своего творчества он работал, возможно, даже слишком усердно, потому что позже называл композиции Golliwogs «очень надуманными». «Что бы ни приходило в голову, я впихивал в песню», — вспоминал он. При этом почти весь материал Golliwogs Джон писал вместе с Томом: они работали под авторскими псевдонимами — соответственно, Рэнн Вайлд (англ. Rann Wild) и Тоби Грин (англ. Toby Green). 4 сентября 1965 года Fantasy перевёл группу на лейбл Scorpio Records, где выпускался исключительно рок-материал.

В октябре 1965 году Golliwogs записали песню «Brown Eyed Girl» (не имевшей ничего общего с композицией Вэна Моррисона): она принесла группе относительный успех, поскольку тираж впервые перевалил за 10-тысячную отметку. Однако последовавший затем сингл с композицией Тома Фогерти «Walk on the Water» не произвел ни малейшего резонанса. Позже перезаписанная версия была включена в первый альбом Creedence Clearwater Revival и только тогда была замечена рецензентами. В общей сложности Golliwogs выпустили семь синглов, ни один из которых не имел успеха. Группа, тем не менее, упорствовала в своём затянувшемся начинании: одни и те же клубы и бары она обрабатывала в течение трёх лет. Тем временем Дуг Клиффорд бросил колледж и поступил на работу. Отец Стю Кука, заканчивавшего колледж, настаивал на том, чтобы сын начинал готовиться к поступлению на юридический факультет.

В 1966 году Джон Фогерти и Дуг Клиффорд получили повестки и как резервисты отправились служить: Фогерти — в Сухопутные войска, Клиффорд — в Береговую охрану. На протяжении шести месяцев, пока они проходили активную службу, группа не выступала. Джон позже признавался, что пребывал в таком унынии, что не брался за гитару, мечтая лишь о демобилизации.

К лету 1967 года участникам группы пришлось делать трудный выбор. Они решили продолжить музыкальную деятельность. Стю продал машину, которую отец подарил ему в день получения диплома. На пару с Дугом Клиффордом он снял коттеджик, где группа могла отдыхать и репетировать. Том бросил работу на электроподстанции. Все вчетвером приняли строжайший режим экономии, выплачивая только те долги, за которыми кредиторы приходили вооружёнными. К осени 1967 года положение квартета стало бедственным.

Creedence Clearwater Revival

Руководившие лейблом Fantasy братья Вайссы в бизнесе звукозаписи пребывали уже около двадцати лет, и теперь решили выйти из него с наименьшими затратами. Узнав об этом, коммивояжёр Сол Зэнц, работавший в Fantasy с 1955 года, собрав группу инвесторов, купил лейбл. Фогерти, будучи клерком транспортного отдела, не просто хорошо знал Зэнца, но и имел с ним дружеские отношения. Зэнц внимательно следил за развитием музыкальной сцены Сан-Франциско, расцветом андеграунд-радио и ростом популярности залов, вроде Filmore, где выступали восходящие звезды рок-психоделии Grateful Dead и The Great Society (вскоре превратившиеся в Jefferson Airplane). Зэнц сообщил участникам Golliwogs, что группа в целом ему нравится, но должна будет многое в себе изменить.

Первым делом квартет решил сменить название. Рассмотрев разные варианты («Muddy Rabbit», «Gossamer Wump», «Creedence Nuball and the Ruby»), музыканты остановились на словосочетании, каждый элемент которого не имел отношения к двум другим, но был частью своего рода символической формулы. Слово «Creedence» (от имени подруги Тома Фогерти по имени Криденс Ньюболл) по замыслу музыкантов несло в себе заряд позитивной энергии, вызывало ассоциации с надёжностью и цельностью. Слово «Clearwater» первоначально было заимствовано из рекламы пива (Olympia Beer), но при этом оно резонировало с движением в защиту природы, которое набирало в то время силу и имело поддержку в среде хиппи. Слово «Revival» формулировало главную цель группы, которая, после четырёх лет существования нуждалась в перерождении. «Самой важной частью названия было именно слово Revival», — говорил Джон Фогерти. Впервые как Creedence Clearwater Revival квартет выступил на рождественском концерте в конце 1967 года. Джон, однако, с псевдонимами на этом не покончил: автором (перевыпущенного) «Porterville» значился T. Spicebush Swallowtail.

Группа подписала с Fantasy семилетний контракт, стандартный по тем временам, но кабальный по отношению к музыкантам, юридически превращавшихся в «работников компании», которая получала право увольнять их по любому поводу. При этом неясно было, сколько конкретно материала группа обязуется представить работодателям, поскольку эта цифра в соответствии со специальной формулой менялась (как правило, в сторону повышения) в зависимости от текущего вклада группы.

«Suzie Q»

Под новым названием квартет перевыпустил сингл «Porterville» и отправился в студию записывать первый альбом. В числе подготовленных треков была расширенная версия одной из центральных вещей их концертного репертуара: «Suzie Q», композиция Дейла Хокинса (англ. en:Dale Hawkins), написанная в 1957 году, позже вошедшая в саундтрек «Апокалипсис сегодня». Песня зазвучала на местном радио задолго до того, как альбом поступил в продажу. Первой отреагировала на новую группу радиостанция KMPX, выпустившая в эфир плёнки, принесённые самими участниками ансамбля. Помог здесь и тот факт, что CCR поддержали забастовку радиоведущих и выступили на благотворительном концерте.

Постепенно CCR стали приглашать на концерты чаще; группа получила статус резидентов в клубе Deno-Carlo, в Норт Бич. Постепенно на её концерты стала стекаться публика, разочарованная общим направлением местной психоделии и находившая здесь свежую альтернативу тенденции. При этом Стю Кук рассказывал, что в Сан-Франциско они почти всегда играли бесплатно, выезжая на заработок за пределы города. Однажды их услышал в Дено-Карло Сол Зэнц, и тут же предложил: «По-моему, вам, парни, пора записывать альбом».

Затем по настоятельной просьбе Зэнца группа (сначала отреагировав неохотно) дала успешный концерт в переполненном зале лос-анджелесского клуба The Cheetah, куда прибыли некоторые влиятельные фигуры местного поп-бизнеса. Билл Дрейк, один из самых влиятельных людей в сфере поп-радио того времени, услышал «Suzie Q», сообщил Зэнцу, что ему песня нравится, и предложил всем своим подопечным её раскрутить, прежде всего в чикагском эфире.

Сингл «Suzie Q», вышедший в августе 1968 года, к концу сентября поднялся до 11-го места в хит-параде. Но при этом участники группы все ещё не имели возможности не только выезжать на гастроли, но и вообще отдаляться от дома. Дуг и Джон всё ещё обязаны были один уик-энд в месяц проводить в лагере резервистов. Это препятствие исчезло лишь год спустя, когда оба демобилизовались, почти одновременно, летом 1968 года. Стю и Том уволились с основных работ и все четверо приступили к многочасовым репетициям, по вечерам играя в местных клубах.

Дебютный альбом

Номинальным продюсером дебютного альбома группы был Сол Зэнц, но он сразу же установил режим полной свободы, сформулировав парадигму, которой оставался верен впоследствии: «пусть создаёт — созидающий». «В первые дни Зэнц был нам как отец родной. Особенно близки они были с Джоном», — вспоминал Стю Кук. Первый альбом был записан за неделю и всего за $5.000. Как вспоминал Джон Фогерти, группа приходила в студию, быстро разогревалась, тут же включала аппаратуру и записывала песню с 2-3 заходов.

Альбом Creedence Clearwater Revival вышел в 1968 году и тут же зазвучал на сан-францисских радиостанциях, игравших местный андеграунд. Центральными вещами пластинки были психоделические кавер-версии классических хитов 1950-х годов: «I Put A Spell On You» Скримин' Джей Хокинса и «Susie Q». Вторая из них и стала первым хитом CCR, поднявшись на 11-е место в списке «Биллборда».

В надежде закрепить успех группа отправилась в турне по США и 14 сентября 1968 года дала свой первый концерт в Нью-Йорке (в первом отделении Vanilla Fudge), получив хорошие рецензии местной прессы. Тираж сингла Suzie Q достиг полумиллионноой отметки (что было отмечено «полузолотым» банкетом, организованным Зэнцем), но второй сингл «I Put a Spell on You» продавался намного хуже и достиг лишь #58. Дебютный альбом, медленно поднимаясь в списках, застрял на #52.

Bayou Country

Не желая остаться в истории «чудом одного хита» и «вернуться на помывку автомобилей» (эта фраза стала своего рода «лозунгом» Джона Фогерти), CCR приступили к подготовке материала второго альбома. Тон новой пластинке (и во многом всему дальнейшему направлению в развитии группы) задала композиция «Born on the Bayou», за которой последовала «Proud Mary». «Как только я написал её, тотчас понял, что это хит, у меня не было никаких сомнений», — говорил Джон Фогерти.

Лето и осень группа провела в репетициях, постоянно отрабатывая новый материал и на концертной сцене (в основном, в «Дено-Карло»), после чего отправилась записывать альбом в лос-анджелесскую RCA Studios. Если продюсером первого альбома номинально значился Зэнц, то здесь Джон Фогерти взял бразды правления в свои руки. При этом именно Джон (а не Стю, имевший юридическое образование) занялся бизнесом. Его прямота и откровенность произвела впечатление на самых влиятельных людей. «Эта группа — самый лучший пример честности в рок-бизнесе из всех, какие мне приходилось встречать», — говорил антрепренёр Билл Грээм.

Альбом Bayou Country вышел в январе 1969 года. В звучании по-прежнему преобладало сочетание блюз-рока, рокабилли и ритм-энд-блюза, но при этом (как отмечает рецензент AMG) «…стало ясно, что где-то между первым и вторым альбомом группа обрела свой истинный голос» Два центральных трека альбома, «Born On The Bayou» и «Proud Mary», сформировали основу концертного репертуара группы: ими CCR соответственно начинали и заканчивали концерты. Сингл «Proud Mary» поднялся в США до 2-го места; позже на заглавный трек было сделано более ста кавер-версий, самой известной из которых остаётся хит Тины Тернер 1971 года. «Proud Mary» была остановлена на пути к вершине хитом тин-идола Томми Роу («Dizzy»), но принесла группе первое «золото». Боб Дилан назвал «Proud Mary» лучшим синглом 1969 года.

Критика восторженно приняла альбом. В статье для журнала Life, озаглавленной: «Purity, Not Parody, in a Real Rock Revival» («Чистота, а не пародия: вот истинное возрождение рока») профессор Альберт Голдман писал:

Поразительно демонстрируемое ими мастерство общения с языком чёрной культуры. Ещё более сильное впечатление производят скромность и художественная цельность метода, каким они манипулируют элементами чуждой им культурной традиции. Приближаясь к самому плотному ядру рок-музыки, они буквально прожигают тот мусор, что распространяется сегодняшним радио. «Прозрачная вода» — их символ чистоты, и именно чистоты, как ни парадоксально, достигают они, работая с материалом, который чёрен, как чистейшая смола.

Оригинальный текст (англ.)  

Amazing is the mastery of the black idiom which… CCR display. Even more impressive is the modesty and the artistic integrity with which they manipulate the alien tradition… holding themselves down to the hard dense core at the heart of rock, they burn through the trash that is being spewed from the radio today. Clear water is their symbol for purity and purity is, paradoxically, what they achieve working with the stuff that is as black as the perfect pitch.

— А. Голдман

Стремясь немедленно выпустить третий хит, Джон Фогерти не стал искать его среди песен уже вышедшего альбома, а вызвал группу в студию, чтобы записать две новых вещи. Сингл «Bad Moon Rising» поднялся вновь до #2, но, что ещё более примечательно, его b-side, '«Lodi» достиг отметки #52, положив начало серии успешных «double-A-sided»-синглов.

Вудстокский фестиваль

Успех трёх синглов многое изменил в карьере CCR: в американской прессе появились восторженные рецензии, где музыкальные критики отмечали необыкновенную слаженность коллектива, уникальный тембр голоса Джона Фогерти, его сценическую харизму. Группа оказалась нарасхват у концертных промоутеров и выступила на крупных фестивалях — в Ньюпорте (Нортридж, Калифорния, 150 тыс. зрителей), Денвере (англ. Denver Pop Festival) и в Атланте, Джорджия (перед 140 тысячами зрителей). Вудстокский фестиваль своим суперзвёздным составом участников был во многом обязан CCR. Дело в том, что промоутеры с самого начала обозначили своё мероприятие как акт «братского единения», в то время, как (по словам Дуга Клиффорда) «все группы, это самое братство проповедовавшие, прежде всего беспокоились о своих чековых книжках». Никто из звёзд не решался объявить об участии — до того момента, как в апреле 1969 года это не сделали первыми Creedence Clearwater Revival, согласившись выступить за $10 000. CCR оказались в числе хедлайнеров фестиваля, но из-за того, что Grateful Dead не уложились в отведённое для них время, вышли на сцену около полуночи, когда большинство зрителей уже спали. Это выступление не было включено ни в фильм, ни в саундтрек, так как Джон Фогерти остался недовольным качеством записанного материала. Сам он так описывал свои впечатления от концерта:

…Первой моей мыслью было: ого! — придётся выступать за группой, которой удалось усыпить полмиллиона человек! Что ж, я играю, я кричу, через три песни взглядываюсь в пространство за юпитерами — три ряда переплетенных тел: все спят. Обдолбились и заснули… Как бы мы ни старались, полмиллиона находились в отключке. Это напоминало сцену из Данте: в преисподней полмиллиона сцепившихся тел, дрыхнут в грязи. А потом наступил момент, который остался в памяти моей на всю жизнь. Где-то за четверть мили от нас, на другой стороне поля, парень чиркает зажигалкой и я слышу в ночи: «Не беспокойся, Джон! Мы с вами!» Остаток шоу я отыграл для этого парня. Джон Фогерти

По мнению Стю Кука, сет CCR был классическим. «Мне очень жаль, что многие люди даже не знают, что мы были в числе хедлайнеров», — говорил он. А Джон Фогерти впоследствии с сарказмом отзывался — как и о само́м мероприятии, так и обо всём, что ему сопутствовало:

Поколение Вудстока? — о да, класс. Пятидесятимильная автомобильная пробка. Ни еды, ни воды, ни крыши над головой, негде спать. Льет дождь, все спят в грязи. «Мужик, это было классно! Какой пати! Кого, спрашиваешь, я видел прошлой ночью? Так я же обдолбаный был, — забыл, кого». Оригинальный текст (англ.)   The Woodstock generation – yeah, this is great. Fifty mile traffic jam. No food. No water. No sleep. No shelter. Rained on, sleeping in the mud. This is great, man. What a party. Who I was watching last night? I was stoned, I forget». Джон Фогерти

Green River

Успех почти не изменил образ жизни музыкантов: все они остались в Эль-Серрито, разве что из бедных районов у подножия холма перебрались на возвышенность. У Джона Фогерти (уже имевшего сына Джеффа) родились две дочери, Крис и Джил: семья поселилась в Беркли, на самой вершине. Дуг Клиффорд (с женой Лори и новорожденной дочерью), а также Стю купили дома чуть ниже, на Арлингтон-авеню. Том Фогерти с женой Мартой и двумя детьми поселился в миле от них, на улице Сансет. При этом группа сохранила прежнюю рабочую обстановку, купив заброшенное строение (где прежде находилось промышленное предприятие и компрессор), обустроив здесь для себя офис, репетиционный зал, клуб и спортзал. Музыканты находились в этом здании почти постоянно, репетируя по семь часов в день. Стю Кук (единственный на тот момент холостяк в составе) говорил: «Creedence для меня — это четыре человека, которые все вместе составляют пятого».

Поздней весной 1969 года Creedence Clearwater Revival прибыли на Хайд-стрит в Сан-Франциско и приступили к работе в студии Wally Heider Recording над третьим альбомом Green River. Звукоинженер Расс Гэри вспоминал: «Это была одна из тех немногих групп, которые приезжали на сессию полностью подготовленными к работе. Они работали без устали и очень быстро. Волли Хайдер говорил, что никогда не встречал группы с таким подходом к делу».

Так же, как и во время работы над Bayou Country, группа (за первые два дня работы) записала вживую инструментальный бэкинг-трек, а потом занялась наложением партий вокала. Как и первые два альбома, третий обошёлся CCR менее, чем в $2 000. Однако быстрота в работе не сопровождалась спешкой или неряшливостью. Джон Фогерти (по воспоминаниям того же Гэри) после записи просиживал часами в студии, занимаясь «декоративной» деятельностью, прежде всего, оттачивая собственные гитарные и вокальные партии. Альбом был полностью закончен менее чем за неделю. «Простота всего этого процесса сделала его уникальным», — говорил Расс Гэри.

В Green River, по мнению Дуга Клиффорда, CCR сумели сделать большой шаг вперёд, не изменив себе и своему стилю. Это был, помимо всего прочего, и самый личный альбом для Джона Фогерти: все его тексты были пропитаны ностальгическими воспоминаниями о солнечном детстве и пестрили многочисленными биографическими деталями. Заглавный трек Джон Фогерти считал лучшим на пластинке и называл «водоразделом» всей своей авторской карьеры. «Это была музыка, самая близкая к моему сердцу. У нас были и более популярные альбомы, но этот остаётся моим любимым», — говорил он.

Заглавный трек альбома вышел синглом и достиг в списках «Биллборда» вновь лишь #2: подняться выше ему помешал «Sugar Sugar», хит The Archies. Музыкальная критика высоко оценила Green River, в частности, 5 звёзд дал ему рецензент журнала Rolling Stone. Вскоре после того, как стало известно о большом успехе сингла «Bad Moon Rising» в Британии (он вышел там на #1), альбом Green River поднялся на #1 в США, где продержался 3 недели, уступив затем первенство битловскому Abbey Road. Менее чем за три месяца разойдясь миллионным тиражом, в общей сложности он провёл в американских чартах 88 недель.

В июне 1969 года группа подписала новый контракт с Fantasy и большую часть средств перевела в King David Distributors Limited, офшорное предприятие на Багамах: этот (впоследствии оказавшийся катастрофическим) проект Зэнца был одобрен юристом Куком-старшим.

Willy and the Poor Boys

К тому времени, когда осенью 1969 году CCR отправились на репетиции, готовить материал для четвёртого студийного альбома, сформировался парадокс: о группе, ставшей за год всемирно известной, на родине никто в сущности ничего не знал. Почти все американцы были уверены, что «Криденс» — группа из южных штатов. Дональд Данн (басист Booker T & the MGs) рассказывал Клиффорду о том, как спорил с приятелями, из какого района Луизианы группа. («Когда я узнал, что вы из Беркли, я сжёг все ваши пластинки!») Значительная часть чернокожего населения была уверена, что участники группы — негры: в гетто о CCR всегда отзывались как о «братьях».

Джон Фогерти ещё более усложнил ситуацию, придумав (в год расцвета моды на концептуальные альбомы) идею вымышленной «южной» группы Willy & the Poor Boys. Работа над альбомом Willy and the Poor Boys началась с записи на первый взгляд малозначительной, но для концепции ключевой вещи «Poorboy Shuffle». Два блюзовых стандарта, включённых в альбом, «Cotton Fields» и «Midnight Special», не только вписались в контекст, но и расширили его границы.

В остальном новый альбом представлял собой сборник острых политических заявлений; особый резонанс имела «Fortunate Son», песня о социальной несправедливости в целом и о ситуации (в частности), когда дети бедных обязаны идти воевать и отдавать свои жизни, а сыновья богатых благодаря деньгам и связям легко укрываются от воинского призыва.

В годы вьетнамской войны выяснилось, что есть люди, которым воевать не обязательно. Я имел в виду прежде всего Дэвида Эйзенхауэра, внука Дуайта, который женился на Джулии Никсон… Всегда почему-то называл её Тришей. Наверное, проще критиковать Тришу — само имя подсказывает, что ребёнок родился в сорочке. Оригинальный текст (англ.)   During the Vietnam War these were people who didn't have to go to war. I was thinking about David Eisenhower, the grandson od Dwight, who married Julie Nixon. I always confused her with Tricia. I guess it's easy to pick on somebody named Tricia. It sounds so silver spoon. Джон Фогерти

В «Don’t Look Now» Фогерти вступил в дискуссию о связи положения дел в стране с судьбой своего поколения (Дуг Клиффорд называл её впоследствии своей любимой песней). Мрачный взгляд на Америку в дни упадка администрации Никсона был представлен в заключительном треке «Effigy».

Репетиции проходили трудно. Джон Фогерти, который имел чёткое представление о том, как должна звучать каждая песня, взял на себя ответственность за всё: песенный материал, аранжировки, продюсерскую работу. По его словам, самое трудное было «убедить остальных <участников группы> в необходимости делать то, чего они делать не хотят, а потом показывать, что сделать это можно было только так, и никак не иначе».

Вышедший в ноябре 1969 года сингл «Down on the Corner» поднялся до #3, «Fortunate Son» (b-сторона) — до #14. К рождеству вышел четвёртый студийный альбом группы Willy and the Poor Boys. Он получил все пять звёзд от рецензента Rolling Stone. Роберт Кристгау (обозреватель Village Voice) писал: «Don’t Look Now включает в себя полный анализ нашей классовой системы, осуществлённый за 2 минуты и 8 секунд». Группа оказалась на вершине Top Singles Artist (с англ. — «Список лучших исполнителей по сингловым показателям») журнала Billboard. Rolling Stone назвал CCR лучшей американской группой года. К началу следующего года альбом Willy and the Poor Boys стал золотым.

«Travelling Band» / «Up Around the Bend»

К концу 1969 года стало ясно, что CCR добились за год фантастических результатов. Джон Фогерти вспоминал: «Мы работали в поте лица, ведь нам приходилось соперничать с лучшими группами мира: The Beatles, The Rolling Stones, Led Zeppelin, The Who. У них было всё, у меня же — только мой маленький ансамбль: ни денег, ни аппаратуры, ничего. Всё, что мы имели, это наши песни». «Мы добились всего исключительно благодаря самодисциплине», — говорил Дуг Клиффорд.

В конце 1969 года CCR записали две новых песни: «Travelling Band» и «Who’ll Stop the Rain», вторая из которых, о вьетнамской войне, поддерживала как американских военнослужащих, так и антивоенное движение. Стю и Том здесь исполнили партии бэк-вокала, было сделано несколько дополнительных наложений. «It Came Out of the Sky» стала первым в истории выпадом против Рональда Рейгана, тогдашнего губернатора Калифорнии. Сингл, куда были включены обе композиции, стал в очередной раз «двойным» хитом: «Travelling Band» поднялась до #2 (взойти на вершину ей помешал «Bridge Over Troubled Water» Саймона и Гарфанкла), «Who’ll Stop the Rain» оказался на #13. «Travelin’ Band» навлёк на группу обвинения в плагиате, поскольку имел некоторое сходство с «Good Golly Miss Molly» Литтл Ричарда, но конфликт был улажен без судебного разбирательства.

В январе 1970 года на «Фабрику» в Беркли прибыла группа кинематографистов National General Television во главе с Бобом Эйбелем. К 31 января для большого «домашнего» концерта группы в оклендском «Колизее» был подготовлен документальный фильм о Creedence Clearwater Revival, причём концерт было решено в прямой трансляции передавать по местному радио. Накануне CCR пригласили в «Фабрику» для джэма группу Booker T & the MG’s, которую Фогерти называл своей любимой (лишь ударник Эл Джексон не приехал, к большому разочарованию Дуга Клиффорда). Концерт двух групп в «Колизее» перед 15 тысячами зрителей вышел впоследствии под названием The Concert (1980). В феврале 1970 года CCR попали на обложку журнала Rolling Stone, но проинтервьюирован был только Джон Фогерти.

Записанный за два дня до выезда в Европу «Up Around the Bend» (c «Run Through the Jungle» на обороте) поднялся в США до #4, в Великобритании (к началу лета) — до #3. При этом по поводу второй из этих двух песен Фогерти пришлось давать объяснения: «джунгли», о которых в ней идёт речь (рассказывал он репортёрам), — это американское общество, и сама песня — скорее, не о вьетнамской, а о неафишируемой «гражданской войне», которая постоянно идёт в США из-за той лёгкости, с какой можно здесь приобрести оружие.

В эти дни Creedence Clearwater Revival часто подвергались угрозам — как в прессе, так и по телефону: пресс-агент Джек Роэр вспоминал, что маньяк, называвший себя Крэйзи Джордж (и утверждавший, что владеет огнемётом!) регулярно звонил в офис с предупреждениями о грядущем побоище. В одной из газет было опубликовано письмо читателя с протестом против «коммунистической» группы из Калифорнии, которая «призывает молодёжь к восстанию»: удивительно, но цитировался там безобидный текст «Up Around the Bend».

Европейские гастроли

Начав европейский тур концертами в Голландии, группа выступила в британской телепрограмме Top of the Pops и дала несколько интервью, в которых вынуждена была, в частности, оправдываться за деятельность британских промоутеров, взвинтивших цены на билеты. В Германии лимузин группы был окружён несколькими сотнями фанатов и музыкантам пришлось спасаться.

Кульминацией тура стали два концерта в Ройал Алберт-холле, которые даже по стандартам этого зала были выдающимися. «Все: стрэйты и фрики, скинхеды и рокеры — стояли плечом к плечу… Группа играла чисто и точно, а Джон Фогерти просто-таки выдирал с мясом из гитары свои партии, тем более мощные, что на первый взгляд очень простые», — писал еженедельник Melody Maker. «Звучание группы лучше не анализировать: оно просто работает — причём иногда почти на уровне промывания мозгов…», — писал Variety. При этом группа игнорировала все вызовы на бис: Джон Фогерти считал такие выходы «пошлыми» и на этой почве конфликтовал с остальными участниками ансамбля. «Если и слышал я хоть какие-то нарекания в адрес CCR, то касались они чрезмерной краткости наших выступлений», — вспоминал Стю Кук. Джон Фогерти на это отвечал: «Да, Creedence Clearwater Revival играют по 45 минут каждый концерт. И что же? У Бога вообще только один рабочий час в неделю. Да и то, если вы по воскресеньям регулярно посещаете церковь».

При этом все отмечали, что на гастролях группа ведёт себя скромно и сдержанно, разительно отличаясь от основных конкурентов, в частности, Led Zeppelin и The Who. «Мы вели здоровый образ жизни: разве что, немного пива себе позволяли», — вспоминал рабочий сцены Брюс Куц. Гастроли завершились в парижской «Олимпии».

Cosmo’s Factory

Пятый студийный альбом Cosmo's Factory (названный в честь того самого строения в Беркли, где группа обустроила себе рабочую резиденцию) готовился в спешке. По возвращении из гастролей Джон Фогерти обнаружил, что все лучшие новые песни уже выпустил синглами (включая би-сайды), и осталась лишь одна: «Ramble Tamble» -семиминутная зарисовка американской жизни («…полиция на углу, мусор на тротуаре, актёры в Белом доме»). В альбом вошли кавер-версии: расширенная (до 11 минут) версия «I Heard It Through the Grapevine» Марвина Гэя, классика Sun Records: «Ooby Dooby» и «My Baby Left Me». Сюда же вошли две вещи, созданных в студии: «Lookin' out My Back Door» и «Long as I Can See the Light», которые вышли синглом (он вновь стал золотым).

Cosmo’s Factory вышел в июле 1970 года и разошёлся более чем 3-миллионным тиражом (став четырежды платиновым). Критики отметили, что Джон Фогерти заметно обогатил звуковую палитру: ввёл в звучание слайд-гитару, саксофон, плёночные эффекты, клавишные, собственное вокальное исполнение довёл практически до совершенства («Long As I Can See the Light»). Альбом возглавил чарты по обе стороны океана и при этом достиг #11 в (тогда ещё существовавшем) списке Billboard Soul Albums (подобного двойного успеха не удавалось достичь ни одной поп- или рок-группе). В 2003 году Cosmo’s Factory под #265 вошёл в список «500 Лучших альбомов всех времён» журнала Rolling Stone.

Pendulum

Джон Фогерти, раздражённый тем, что CCR многие из «серьёзных» критиков стали списывать со счётов, объявляя поп-группой, вознамерился в следующем альбоме доказать противоположное. Pendulum заранее готовился как «настоящий рок-альбом»: здесь появились клавишные, духовые, женский бэк-вокал. Впервые Фогерти тщательно его «конструировал» (до сих пор пластинки составлялись спонтанно из нового материала и попадавшихся под руку каверов). Была включена в альбом и его первая попытка сделать нечто в прог-роке: «Rude Awakening 2».

Всё это лишь усугубило и без того натянутые отношения в группе.

На запись Pendulum мы потратили месяц, а не две недели, как обычно. Больше было клавишных, да и попытка Джона ввести духовые добавила студийных часов. Решили так: меньше шуму, больше внимания к качеству инструментального звучания. Думаю, мы зашли слишком далеко в этом направлении. «Pagan Baby» и «Have You Ever Seen The Rain» были написаны и сыграны на месте, в ходе одной сессии. Для меня «Pagan Baby» и звучит как концертный фрагмент. Нам потребовался час, чтобы её разучить, и записали мы её с одного захода. Оригинальный текст (англ.)   We spent a month on 'Pendulum' instead of two weeks. More keyboards, and John's attempt at horns added up the hours. We were looking for a bit less of a roar and more instrument definition. I feel it was too far that direction, though. "Pagan Baby" and "Have You Ever Seen The Rain" were written and rehearsed on the spot during the course of one of the sessions. To me "Pagan Baby" sounds just like a live cut. In fact it only took us an hour to learn and we did it in just one take. Стю Кук, New Musical Express. 30 января 1971

10 июля 1970 года CCR вышли в тур Mondo Bizzaro 1. После него сумма предварительных заказов на альбом превысила миллион. Группа получила свой пятый платиновый диск ещё до выхода альбома. После распада The Beatles Creedence Clearwater Revival были официально объявлены самой коммерчески успешной группой мира.

До этих пор Creedence Clearwater Revival избегали паблисити, полагаясь лишь на поддержку фэнов и авторитет среди музыкальных специалистов. Теперь Джон Фогерти решил изменить положение дел: в декабре альбом Pendulum вышел с книгой «The Inside Creedence» Джона Холлиуолла: сумма предварительных заказов на неё составила 40 тысяч. В январе 1971 года вышел «Have You Ever Seen The Rain»/«Hey Tonight» и стал восьмым по счёту золотым синглом группы.

Mardi Gras

В конце 1970 года CCR собрали множество международных наград и призов: «Best Album Artist of 1970» (Billboard), «Top International Pop Group» (New Musical Express); «Top Pop Group» (США, Англия, Канада, Германия, Франция, Швейцария, Израиль, Норвегия — согласно Billboard International Poll); Best Foreign Group (по опросу среди итальянских рок-критиков) и др.

Между тем, отношения внутри коллектива резко ухудшились. В феврале 1971 года, несмотря на запоздалые попытки Джона ввести элемент демократичности в процесс работы, из группы ушёл Том Фогерти. Несколько раз он уже делал это, но на этот раз принял окончательное решение. Некоторое время члены группы рассматривали варианты с заменой, но, как сказал Джон в интервью австралийскому ТВ, «никакой новый участник не выдержит жизни в Creedence». Группа решила продолжить существование как трио, причём Джон настоял на том, чтобы Стю и Дуг внесли равный с ним вклад в запись следующего альбома. Уже в марте он проинформировал Кука и Клиффорда о том, что группа будет продолжать свою деятельность только в «демократическом» варианте, однако, предупредил, что для песен Кука и Клиффорда будет готовить партии ритм-гитары, не более (чем значительно испортил общее впечатление от «демократических реформ»).

В июле 1971 года сингл «Sweet Hitch-Hiker» (с «Door to Door», песней Стю Кука на обороте) поднялся до #6 в США. Creedence Clearwater Revival втроём вышли в тур Mondo Bizzaro 2, по окончании которого вылетели в Европу, где провели (в сентябре) свои вторые большие гастроли. В начале 1972 года группа дала концерты в Новой Зеландии, Австралии и Японии, а в марте, по возвращении, выпустила сингл «Someday Never Comes» (композиция Фогерти, с «Tearin' Up The Country», песней Клиффорда, на обороте), который даже не вошёл в американскую двадцатку.

В апреле 1972 года Фогерти, Кук и Клиффорд выпустили свой седьмой и последний альбом Mardi Gras (куда вошли лишь три песни Фогерти) поднялся в США до #12 и впоследствии стал золотым. Однако реакция критиков была крайне негативной: обозреватель Rolling Stone Джон Ландау назвал Mardi Gras «худшим альбомом, который когда-либо выпускала великая группа». 16 октября 1972 года (по окончании Mardi Gras Spring Tour) Creedence Clearwater Revival официально распались.

После распада

После распада группы Fantasy Records выпустили несколько сборников, в частности, компиляцию ранних записей The Golliwogs (в 1975 году). Большой успех имел Chronicle, Vol. 1 (1976), куда вошли двадцать хит-синглов CCR. В 1981 году лейбл выпустил The Royal Albert Hall Concert, который, вопреки заголовку, оказался записью выступления группы в Окленде, Калифорния, в 1970 году. Последующие перевыпуски пластинки назывались просто The Concert.

Успех Creedence Clearwater Revival принёс лейблу Fantasy и его владельцу Солу Зэнцу огромные деньги. В 1971 лейбл отстроил себе новую штаб-квартиру в доме 2600 на Тенс-стрит в Беркли. Зэнц успешно проявил себя на поприще кинопродюсера — в частности, финансировал такие фильмы, как «One Flew Over the Cuckoo’s Nest» («Пролетая над гнездом кукушки»), «Amadeus» («Амадей») и «The English Patient» («Английский пациент»). В 2004 году он продал Fantasy в собственность Concord Records, компании, которая в качестве жеста доброй воли выполнила все те контрактные обязательства, которые в течение сорока лет оставались невыполненными, и выплатил музыкантам удерживавшиеся авторские отчисления.

Тем не менее, участники Creedence Clearwater Revival, заработавшие для Зэнца и Fantasy целое состояние, сами практически оказались банкротами. Фогерти винил бывшего менеджера во всех этих бедах, но Стю Кук (юрист по образованию) утверждал, что в финансовом крахе CCR был виноват прежде всего сам лидер группы, который сначала подписал самый кабальный рекорд-контракт в новейшей истории американского рока, затем отклонил предложение Fantasy по улучшению условий (из-за чего потерял, как было подсчитано, $50 миллионов) и наконец санкционировал офшорную авантюру Зэнца. Прежде чем Castle Bank в Нассау лопнул, Зэнц и его ассистенты успели изъять оттуда свою долю, но заработки и сбережения четырёх участников CCR «растворились» вместе с банком. В 1978 году начались пятилетние судебные слушания по этому делу, и в конечном итоге калифорнийский суд в апреле 1983 года присудил музыкантам компенсацию размером $8,6 миллиона долларов. Но эта юридическая победа принесла им лишь моральное удовлетворение: реальных денег они так и не получили.

Джон Фогерти

Джон Фогерти начал сольную карьеру в 1972 году под псевдонимом The Blue Ridge Rangers — синглом «Blue Ridge Mountain Blues», за которым последовал альбом The Blue Ridge Rangers, сборник кавер-версий песен кантри и госпел. По условиям прежнего контракта Фогерти был должен Fantasy ещё восемь альбомов, но в конечном итоге отказался сотрудничать с лейблом. Конфликт был улажен лишь после того, как Дэвид Гиффен (тогда — глава Asylum Records) выкупил контракт Фогерти за $1,000,000.

Первым большим сольным хитом Джона Фогерти стал альбом Centerfield, в 1985 году возглавивший американские списки. Однако тур 1986 года был омрачен протестами зрителей: Фогерти по-прежнему отказывался играть старые песни CCR, чтобы не платить за них Зэнцу, владельцу авторских прав. Конфликт с бывшим менеджером обострился после того, как последний обвинил Фогерти в автоплагиате (сочтя, что «The Old Man Down the Road» очень похожа на «Run Through the Jungle», песню, правами на которую владел по-прежнему Fantasy). Суд решил дело в пользу Фогерти, однако заставил последнего отредактировать песни «Mr. Greed» и «Zanz Kant Danz», написанные о Зэнце (вторая из них стала после этого называться «Vanz Kant Danz»). 19 февраля 1987 года на концерте в лос-анджелесском Palomino Club Фогерти снял с себя (наложенный в 1972 году) «обет» — уговорили его сделать это Боб Дилан и Джордж Харрисон («Если так и будет продолжаться, весь мир так и поверит в то, что „Proud Mary“ — песня Тины Тёрнер…»). 4 июля 1987 года, на концерте для ветеранов вьетнамской войны, Фогерти наконец-то, к восторгу аудитории, исполнил хиты Creedence.

В конце 1980-х годов Джон Фогерти отошёл от активной музыкальной деятельности, но вернулся в 1997 году с альбомом Blue Moon Swamp, за который получил Грэмми, после чего продолжил гастролировать, исполняя как новый материал, так и песни CCR. После того, как Зэнц ушел из Fantasy, Фогерти подписал новый контракт с Concord/Fantasy. В 2005 году лейбл выпустил The Long Road Home, сборник классических треков Creedence и Фогерти. Его последний полностью авторский альбом, Revival, вышел на Fantasy 2 октября 2007 года (14 место в Billboard 200) и ознаменовал (согласно рецензии USA Today) «…триумфальное возвращение к идеалам choogling/swamp-рока» . В 2009 году Фогерти реанимировал проект Blue Ridge Rangers и в сентябре выпустил альбом Rides Again (24 место в Billboard 200) — подборку ностальгических перепевок кантри- и свомп-песен (включая одну собственную — «Change In The Weather»). В записи альбома приняли участие Брюс Спрингстин и музыканты Eagles.

Том Фогерти, Стю Кук, Дуг Клиффорд

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Том Фогерти первым из участников CCR начал сольную деятельность: в 1971 году вышел его сингл «Goodbye Media Man», за которым последовал альбом Tom Fogerty (1972). Zephyr National (1974) стал последним его альбомом, в работе над которым приняли участие все участники CCR (включая Джона: последний, правда, микшировал свои партии отдельно от остальных). Ни один из релизов Тома Фогерти не имел коммерческого успеха.

В сентябре 1990 году Том Фогерти умер от СПИДа, которым заразился при переливании крови во время операции. До последних дней он не общался с братом, но поддерживал тесные дружеские отношения с Куком и Клиффордом (второй из них даже снял домик в Скоттсдейле, Аризона, чтобы находиться поближе к Тому Фогерти в его последние дни).

Официального воссоединения четырёх участников группы так и не состоялось, если не считать джэма, который все четверо сыграли на свадьбе Тома Фогерти 19 октября 1980 года. Кроме того, Джон, Стю и Дуг сыграли вместе на 20-й конвенции выпускников школы Эль-Серрито в 1983 году, но под своим старым названием, The Blue Velvets.

В 1993 году Creedence Clearwater Revival были введены в Зал славы рок-н-ролла, но к этому времени из-за многочисленных судебных разбирательств Джон Фогерти уже наотрез отказывался играть с Куком и Клиффордом. Вдова Триша Фогерти принесла урну с прахом мужа на церемонию, надеясь на сценическое «воссоединение» троих участников CCR, но Дуга и Стю даже не пригласили на сцену: Фогерти сыграл здесь со звёздным составом, в котором приняли участие Брюс Спрингстин и Робби Робертсон.

В 1995 году Дуг Клиффорд и Стю Кук организовали группу под названием Creedence Clearwater Revisited и провели кругосветное турне, исполняя классические хиты CCR. Джон Фогерти некоторое время пытался через суд заставить их изменить название, но потерпел поражение. С тех пор он не общается с Клиффордом и Куком.

Историческое значение

Creedence Clearwater Revival оказали огромное влияние на развитие рок-музыки. Группа наряду с такими коллективами, как The Allman Brothers Band и Lynyrd Skynyrd стала одним из основоположников стиля южный рок. Эдж (U2) называл их «последней истинно американской рок-группой». Песни Фогерти считаются классикой рока и были перепеты бессчётным числом музыкантов. Интерес к «Fortunate Son» особенно возрастает всякий раз, когда Америка вступает в военные действия. Новая концертная версия «Fortunate Son» была недавно издана на сборнике 2005 года Джона Фогерти, в котором присутствуют и его сольные хиты, и песни Creedence Clearwater Revival. В 2004 кавер на «Fortunate Son» сделал хип-хоп-музыкант Уиклеф Джин (Wyclef Jean).

Три альбома Creedence Clearwater Revival (Green River, Willy And The Poor Boys, Cosmo’s Factory) вошли в список 500 лучших альбомов всех времён журнала «Rolling Stone».

Музыка CCR в популярной культуре

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Песни Creedence Clearwater Revival часто использовались в фильмах и телесериалах. В 1998 году в мини-сериале HBO «From the Earth to the Moon» эпизод прилунения Конрада и Бина сопровождается «Up Around the Bend». (Песня была выпущена через 5 месяцев после миссии Apollo 13). В этом же сериале звучит песня «Bad Moon Rising». Музыка группы использовалась также в сериалах «Married With Children», «Stargate SG-1», «Декстер», «Сверхъестесственное», Las Vegas, «That '70s Show», «Cold Case», «Alias», «My name is Earl», а также в сериале «Винил» телеканала HBO.

В фильме Крепкий орешек 4 (Die Hard 4.0; также Live Free or Die Hard) используется песня CCR «Fortunate Son», которая играет в эпизоде в машине главного героя, где он прямо говорит, что Creedence — это классика рока, впоследствии песня играет также при заключительных титрах картины. Также группа CCR является любимой группой Чувака в фильме «Большой Лебовски».

Несколько песен Creedence были включены в фильм «Dog Soldiers», альтернативное название которого — «Who’ll Stop the Rain».

«Bad Moon Rising» звучит в фильме «An American Werewolf in London» (1981 год), а «Born on the Bayou» открывает фильм «The Return of Swamp Thing» (1988 год).

В числе фильмов, где использована музыка CCR:

• «Apocalypse Now» («Suzie Q»)
• «Форрест Гамп»
• «Большой Лебовски»
• «Крепкий орешек 4.0»
• «Кандидат Манчжурии»
• «Майкл»
• «My Fellow Americans»
• «Mr. Woodcock»
• «Эван всемогущий»
• «Реальные кабаны»
• «Там, где бродит бизон» («Keep On Chooglin'» — 7:43)
• «We Are Marshall»
• «My Girl, Blade»
• «The Waterboy»
• «Солдаты неудачи» («Run Through the Jungle» — 3:05)
• «Remember the Titans»
• «Twilight Zone: The Movie»
• «December Boys»
• «Road House»
• «The Ballad of Jack and Rose»
• «O Homem Que Copiava»
• «Трудная мишень»
• «Рождённый четвёртого июля»
• «Stop Loss»
• «The Longest Yard»
• «Гонзо: Жизнь и творчество доктора Хантера С. Томпсона».
• В фильме «State of play» (2009 год) в финале была использована «Long As I Can See the Light».

Болельщики шотландского клуба «Данди Юнайтед» каждый забитый гол на домашнем поле празднуют исполнением «Up Around the Bend».

Песня Fortunate Son является фактически символом Вьетнамской Войны в играх. Является одной из игровых тем в Battlefield Vietnam, играет в тизере-анонсе на E3 игры Battlefield: Bad Company 2 - Vietnam, играет один раз в игре Call of Duty: Black Ops во время боевых действий во Вьетнаме.

Также песня Fortunate Son дважды была использована в игре BioShock Infinite в виде пасхального яйца.

Песня «Green River» звучит в популярной игре Grand Theft Auto: San Andreas, на вымышленной радиостанции «K-DST».

Песня «Fortunate Son» звучит также в другой игре серии Grand Theft Auto — Grand Theft Auto V, на вымышленной радиостанции «Los Santos Rock Radio».

Состав

• Джон Фогерти — вокал, соло-гитара, губная гармошка, клавишные, саксофон (1967—1972)
• Том Фогерти — ритм-гитара, бэк-вокал, клавишные (1967—1971)
• Стю Кук — бас-гитара, бэк-вокал, клавишные (1967—1972)
• Дуг Клиффорд — ударные, вокал, бэк-вокал (1967—1972)

Дискография

• Creedence Clearwater Revival — Fantasy, июль 1968
• Bayou Country — Fantasy, январь 1969
• Green River — Fantasy, август 1969
• Willy and the Poor Boys — Fantasy, ноябрь 1969
• Cosmo's Factory — Fantasy, июль 1970
• Pendulum — Fantasy, декабрь 1970
• Mardi Gras — Fantasy, апрель 1972

Примечания

Комментарии

Источники

Ссылки

• [www.creedence.ru Creedence.ru — российский фан-сайт Creedence Clearwater Revival и Джона Фогерти]
• [www.ccrfanpage.com/ Фан-сайт CCR]
• [www.creedence-online.net/ Creedence-Online]
• [www.creedence-revisited.com/ Creedence Clearwater Revisited]
• [creedenc.ru/ Creedence Clearwater Revival]

Отрывок, характеризующий Creedence Clearwater Revival

– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.