Пролетая над гнездом кукушки (фильм)
| Пролетая над гнездом кукушки | |
| One Flew Over the Cuckoo’s Nest | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария |
Лоуренс Хабен |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Fantasy Films |
| Длительность |
133 мин. |
| Бюджет |
4,4 млн долларов[1] |
| Сборы |
108 981 275 долларов[1] |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«Пролета́я над гнездо́м куку́шки» (англ. One Flew Over the Cuckoo’s Nest, также встречается перевод «Полёт над гнездом кукушки») — художественный фильм-драма кинорежиссёра Милоша Формана, экранизация одноимённого романа Кена Кизи.
Премьера фильма состоялась 19 ноября 1975 года на кинофестивале в Чикаго. Он стал вторым фильмом в истории мирового кинематографа, завоевавшим «Оскар» в пяти самых престижных номинациях, что ранее удавалось только картине «Это случилось однажды ночью» (1934)[2]. Такую же «Большую пятёрку» ему удалось взять в пяти номинациях на «Золотой глобус» — единственный раз в истории кино.
Фильм, повествующий о драме в психиатрической клинике, снимался практически полностью в отделении для душевнобольных больницы штата Орегон. Зрители очень тепло приняли картину. Фильм собрал свыше 100 млн долларов в прокате в США. Критика высоко оценила режиссуру и актёрскую игру, признав «Пролетая над гнездом кукушки» одним из важнейших событий «новой волны» американского кинематографа 1970-х годов.
Содержание
Сюжет
Действие происходит в 1963 году. Преступника Рэндла Патрика Макмёрфи (Джек Николсон) переводят из тюрьмы в психиатрическую клинику для экспертизы.
Попав в отделение, Рэндл Макмёрфи сразу сталкивается с жёстким распорядком, установленным старшей медсестрой Милдред Рэтчед (Луиза Флетчер). Эти строгости, а также вмешательство в личную жизнь больных во время сеансов групповой терапии вызывают протест у нового пациента. Макмёрфи не понимает, почему мужчины, пусть даже и не совсем здоровые, терпят такое обращение со стороны персонала. Макмёрфи заключает пари на то, что он сможет переспать с медсестрой в течение недели. Рэндл пререкается с медперсоналом, организует в отделении уголок азартных игр, проводит голосование, дабы получить разрешение больным неурочно посмотреть Мировую серию по телевизору. После неудачного голосования он сближается с хроническим больным по кличке Вождь, крупным индейцем, которого все считают глухонемым. Наконец, Макмёрфи устраивает самовольную отлучку из больницы, отправившись с группой пациентов на рыбалку.
В ходе консилиума лечащие врачи склоняются к тому, что Макмёрфи симулянт и его необходимо отправить назад в тюрьму отбывать срок. Однако сестра Рэтчед настаивает на том, чтобы оставить его в отделении. Задержанный для принудительного лечения Макмёрфи неожиданно для себя узнаёт, что большинство пациентов в отделении находятся добровольно и его попытки посягнуть на власть медсестры совершенно бессмысленны. Понимая, что его могут оставить в больнице на неопределённо долгий срок, Рэндл решает бежать.
Во время очередного сеанса групповой терапии больной Чесвик теряет контроль над собой, устраивает большой скандал из-за сигарет. Макмёрфи разбивает стекло, чтобы достать для него сигареты, а Вождь пытается защитить Макмёрфи от санитаров, но восставших больных обездвиживают. Затем всех троих отправляют на сеансы электрошоковой терапии. Перед процедурой Рэндл узнаёт, что Вождь говорит и слышит, но предпочитает хранить это в тайне. Придя в себя и вернувшись назад в отделение, Макмёрфи решает, что дальше тянуть нельзя, и предлагает Вождю соучастие в побеге. Подкупив санитара ночной смены, он приглашает в отделение своих знакомых девушек и устраивает прощальную вечеринку. Когда Макмёрфи уже собирается покинуть больницу, Билли Биббит намекает ему, что хотел бы переспать с одной из девушек. Молодые люди уединяются. После выпитого спиртного и бурной ночи Рэндл, как и все в отделении, засыпает.
Наутро медсестра Рэтчед обнаруживает погром в отделении, признаки попытки побега и потерявшего девственность Билли Биббита. Рэтчед угрожает Биббиту тем, что расскажет о таком недостойном поведении его матери, близкой подругой которой она является, чем приводит его в состояние отчаяния и вынуждает выдать зачинщика ночной вечеринки. Биббита в суматохе оставляют ненадолго одного, и он кончает жизнь самоубийством, перерезав себе сонную артерию. В ярости от того[3], что Рэтчед довела до самоубийства юного Биббита, Макмёрфи набрасывается на медсестру и с силой начинает её душить, но его в последний момент обезвреживает санитар, и Рэтчед выживает, получив серьёзную травму шеи.
Жизнь в больнице продолжается. Через некоторое время Рэндл снова появляется в отделении — Вождь видит, как его ведут под руки санитары. Вождь радуется возвращению своего единственного друга и говорит ему, что чувствует себя «большим, как гора» и готов совершить побег, но видит, что Макмёрфи никак не реагирует на него. Присмотревшись, он обнаруживает шрамы с левой и правой сторон лба и понимает, что тот перенёс лоботомию и теперь это уже не прежний Макмёрфи-симулянт, а человек в состоянии глубокого слабоумия. Вождь говорит ему, что не хочет уходить без Макмёрфи, но и не хочет оставлять его в таком состоянии. Вождь произносит: «Пошли» — и душит Макмёрфи подушкой. Затем, выбив зарешеченное окно тяжёлой мраморной колонкой, вырванной из душевой, выбирается на свободу и убегает.
В ролях
|
|
Съёмочная группа
|
Создание
Предыстория
Начало 1970-х — время «новой голливудской волны». Темы и настроения, которым ещё недавно не было места на экранах (секс, насилие, обсценная лексика, хиппи), постепенно становятся мейнстримом. Такие картины как «МЭШ», «Уловка-22» привносят новые веяния в интеллектуальное кино Голливуда. Тогда же на экранах появляются картины, преодолевшие рубеж выручки в $100 млн в американском прокате, — «Челюсти» и «Экзорцист» — первые ласточки эпохи блокбастеров[4].
Роман Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» был опубликован в 1962 году и стал бестселлером в США. Книга быстро стала классикой поколения битников и уже к 1975 году была переиздана в США более двадцати раз[5]. Тогда же, в 1962-м, Кирк Дуглас за $47 000 приобрёл права на кино- и театральную постановку[6]:168. Сценическую версию романа написал Дейл Вассерман, и в 1963 году Кирк Дуглас осуществил инсценировку в театре «Cort» на Бродвее. Он сам и исполнял в ней главную роль Макмёрфи[7]. Получив весьма прохладные отзывы театральной критики, пьеса продержалась на сцене всего несколько месяцев. Через год Дуглас по заданию госдепартамента оказался в Чехословакии, где познакомился с молодым и перспективным режиссёром Милошем Форманом. Они пообщались, и Дуглас уже тогда изъявил готовность обсудить начало съёмок. Он выслал роман Кена Кизи по почте, но Форман книгу так и не получил — её конфисковали на таможне[8].
Кирк Дуглас сам хотел спродюсировать фильм по мотивам спектакля и сыграть в нём, но разные обстоятельства воспрепятствовали его планам. Мешал судебный процесс с Дейлом Вассерманом, который неожиданно предъявил права на экранизацию своей адаптированной версии книги[9][10]. Главная проблема была, однако, в том, что сценарий фильма о душевнобольных не вызывал интереса у кинокомпаний. Тема считалась если не провальной, то, во всяком случае, коммерчески бесперспективной. Сценарий был слишком новаторским для того времени. «Я принёс им настоящую классику, а они даже не поняли этого», — комментировал Кирк Дуглас свои многочисленные попытки заинтересовать кинокомпании[11].
Интерес к сценарию проявляли Джон Кассаветис и Питер Фонда, но по различным причинам до съёмок дело не дошло[12]. В начале 1970-х к постановке готовился Ричард Раш, на которого книга произвела большое впечатление. Он также предложил Джеку Николсону, своему старому знакомому по малобюджетным ранним работам, главную роль в будущей картине. Раш видел сценарий более близким к книге, где повествование ведётся и от лица Вождя. Раш после двух лет безуспешных попыток был вынужден расстаться с надеждой поставить картину по той же причине — он не нашёл финансовой поддержки для проекта[6]:169. Существует версия, что правами на экранизацию изначально владел он и продал их Кирку Дугласу после неудачи с постановкой[13][14].
В 1971 году Кирк, окончательно разочаровавшись, уже собрался продать права на экранизацию, когда его сын Майкл уговорил отца отдать их ему. Майкл решил попробовать сдвинуть проект с мёртвой точки, хотя опыта продюсирования у него не было. Во время съёмок сериала «Улицы Сан-Франциско» Майкл познакомился с Саулом Зейнцем, представителем небольшой независимой продюсерской компании Fantasy Films. Зейнц несколькими годами ранее также интересовался возможностью экранизации романа Кена Кизи, и они решили совместно начать работу над фильмом[11].
Подбор актёров
Одной из причин, по которым подготовка к съёмкам фильма сильно затянулась, стала весьма продолжительная задержка времени из-за тщательного подбора актёров. Создатели располагали ограниченным бюджетом, но одновременно материал обязывал найти хороших исполнителей.
Одни только поиски актёра на главную роль заняли больше года. Джек Николсон был первым кандидатом в списке. Рассматривались варианты с Марлоном Брандо и Джином Хэкменом, но только как возможная замена, — если Джек не сможет сняться[15]. Николсон уже был хорошо известен в профессиональной среде благодаря таким работам, как «Беспечный ездок» и «Пять лёгких пьес»[16]. Однако это были, скорее, артхаусные картины, не столь хорошо знакомые широкой аудитории. Николсон тогда имел имидж испорченного молодого интеллектуала, отрицательного персонажа — совсем не бунтаря Макмёрфи[17]. После работы в «Последнем наряде» Майкл Дуглас окончательно убедился в том, что Джек Николсон подходит на эту роль. Актёр был весьма востребован, пришлось ждать, когда он закончит съёмки. У Николсона были заманчивые предложения на следующие картины от Хэла Эшби и Бернардо Бертолуччи, но он выбрал работу с Форманом[6]:169.
Известные актрисы Энн Бэнкрофт, Джеральдин Пейдж, Эллен Бёрстин приглашались для исполнения главной отрицательной роли медсестры, но последовательно отклоняли предложение, прочитав сценарий[18]. Имя Луизы Флетчер было известно только специалистам благодаря нескольким её работам на телевидении в 1950-е годы, после которых она более чем десять лет практически не снималась. Милош Форман заметил 40-летнюю актрису исполняющей небольшую роль в фильме Роберта Олтмена «Воры как мы». Форман, пообщавшись с Луизой, решил, что именно она способна реализовать его идею. Главная героиня должна была поначалу понравиться зрителям, но по мере развития сюжета они должны были прийти к пониманию того, с каким воплощённым злом им предстоит столкнуться[17][19].
Отдельной задачей стал поиск актёра на второстепенную, но очень важную роль Вождя. Как вспоминал Форман, само по себе это было весьма нелегко, так как коренные жители Америки по природе не очень крупные. По замыслу режиссёра, Вождь в фильме, в отличие от книги, больше не являлся главным героем, но нужен был именно огромный, «как дерево», индеец. После долгих поисков, практически случайно, нашли уроженца племени крики Уила Сэмпсона, лесника из Вашингтона ростом 6 футов 8 дюймов (203 см)[18][20].
Денни Де Вито, Делос Смит и Мими Саркисян играли роли пациентов и персонала ещё в бродвейской постановке и исполнили их в фильме повторно[10]. При подборе остальных актёров второго плана продюсеры перебрали свыше 1700 кандидатур. Идея создателей картины состояла в том, что эти актёры должны были быть неизвестными массовому зрителю, тогда как главный герой (Николсон), наоборот, был бы хорошо узнаваем: он и представляет в психиатрической клинике наш привычный мир, тогда как прочие пациенты живут в отделённой от реальности маленькой вселенной[16]. Кроме этого, Форман добивался того, чтобы все актеры второго плана были, по возможности, яркими и запоминающимися с одного взгляда[17].
Для многих известных голливудских актёров (Бред Дуриф, Денни Де Вито, Кристофер Ллойд, Уилл Сэмпсон) работа в картине Формана стала дебютной работой на киноэкране, важнейшим образом повлиявшей на их кинокарьеру[21]. Для Уильяма Редфилда, имевшего большой опыт работы на телевидении, напротив, съёмка в фильме стала последней в жизни. Всего через несколько месяцев после выхода картины на экраны он скончался от лейкемии[20].
В картине несколько запоминающихся камео-ролей. Доктора Спиви сыграл настоящий главный врач больницы в Орегоне доктор Дин Брукс. Эпизодическую роль капитана на причале сыграл Саул Зейнц. В массовке картины были заняты пациенты и персонал больницы.
Съёмки
Весьма продолжительное время дуэт продюсеров искал режиссёра, способного справиться с необычным замыслом. Перебрав множество кандидатур, они остановились на Милоше Формане. Как иронически вспоминал режиссёр — его выбрали, потому что он имел хорошую репутацию профессионала и недорого брал за свои услуги. В 1968 году Форман эмигрировал в США и успел снять фильм «Отрыв», провалившийся в прокате. Форман был тогда совершенно «на мели» и подумывал, не вернуться ли ему в Чехословакию, когда Дуглас и Зейнц неожиданно предложили ему работу[10]. Майкл Дуглас отзывался о причине выбора так — Форман был единственным, кто уже на первой встрече с продюсерами детально описал план съёмок. Как утверждает Майкл Дуглас, он и понятия не имел в тот момент, что его отец 10 лет назад уже обсуждал подобную возможность с Форманом[17].
Первый вариант сценария был написан самим Кеном Кизи, но не устроил продюсеров и режиссёра. В сценарии Кизи остались атмосфера и стиль книги, переданной душевнобольным рассказчиком Вождём, что не устроило Формана[22]:40. Дуглас обратился к Лоуренсу Хабену, затем — к Бо Голдману, тогда малоизвестному начинающему писателю. Работа над сценарием заняла около восьми недель. Кен Кизи впоследствии сослужил недобрую службу создателям картины, крайне негативно отозвавшись о сценарии фильма и, в целом, не одобрив его[23][24]. Когда съёмки уже начались, в одном из интервью его спросили, будет ли он участвовать в процессе. Кизи ответил: «Вы спрашиваете, станет ли будущая мать сама себе делать аборт?»[11][15].
Тем временем продюсеры продолжали обивать пороги киностудий, но так и не смогли никого заинтересовать. В итоге, 4 млн долларов на съёмки Зейнц и Дуглас собрали из собственных средств. Экономить пришлось на всём, но только не на актёре, играющем главную роль. На неё решили пригласить тогда уже вполне состоявшегося Джека Николсона. Только его Форман видел в качестве нужного исполнителя. Гонорар Николсона составил $1 млн плюс процент от проката[6][11]:169.
Форман решил, что для достоверности съёмки должны пройти в настоящей психиатрической клинике. Согласно первоначальному замыслу, весь фильм необходимо было снять в больничных интерьерах, и только начало и концовку на натуре. Кроме того, отделение было уже готовой декорацией, и это позволило дополнительно сэкономить средства. Режиссёр и продюсеры фильма посетили несколько лечебных заведений и остановились на больнице штата Орегон (Сейлем). Только в этой больнице, как выяснилось, врачи читали роман Кизи. Писатель жил недалеко от этих мест, и его хорошо знали в городке[24]. Главный врач больницы, доктор Дин Брукс, познакомившись со сценарием, дал согласие на производство ленты. В больнице пустовало целое отделение. Как вспоминал Брукс, ему было интересно принять участие в процессе работы над картиной, посмотреть на реакцию пациентов, и, главное, он считал, что съёмки могут иметь благотворный терапевтический эффект. Брукс снялся в роли доктора Спиви и стал также консультантом картины[7].
Съёмки начались в январе 1975 года и заняли около 14 недель. Сцены фильма были сняты строго в том порядке, в котором они и появляются на экране. Только сцена рыбалки оказалась по времени последней[18]. Форман поначалу не хотел её снимать, считая, что она выпадает из контекста, но потом всё-таки вернулся к ней[25]. Съёмки прошли достаточно гладко, за исключением небольшого неприятного инцидента. Один из больных не обратил внимания на экран, закрывавший открытое окно, куда входил электрический кабель, выпал с третьего этажа и сломал плечо[17].
Некоторые сложности возникли с заключительной сценой побега Вождя, высаживающего окно. Сцена была настолько эмоциональна, что режиссёр снимал её одним дублем с нескольких камер — трудно было бы ещё раз точно поймать необходимое состояние Уила Сэмпсона. Бо Голдмен также вспоминал, что очень долго подбирал последние слова Вождя, обращённые к уже мёртвому Макмёрфи (let’s go — бежим отсюда, этих слов нет в романе)[15][17].
В период репетиций около двух недель актёры, вживаясь в роль, находились в отделении, общались с больными и врачами, участвовали в сеансах социальной терапии, питались вместе с пациентами. Прибывший на съёмки позже остальных Николсон вспоминал, что его поразило то, как актёры вжились в свои роли, и что он не смог с первого взгляда отличить, кто настоящий больной, а кто играет. Доктор Брукс давал советы по тому, как актёрам можно наиболее достоверно передать особенности того или иного заболевания. Питер Брокко (исполнитель роли полковника Маттерсона) позаимствовал свой образ у пациента больницы, страдавшего параноидной шизофренией[24]. Ближе к концу съёмок актёры практически переселились в отделение, не выходили из образа и даже спали на тех же койках, что и их персонажи[17].
Форман давал полную волю импровизации, и актёры часто не знали, когда их снимают, думая, что, возможно, это лишь репетиция и камера не включена. Как вспоминала Луиза Флетчер, режиссёр никогда не обсуждал с ней интерпретацию роли, а только призывал её выглядеть более естественной. Показательна сцена первого разговора Макмёрфи и доктора Спиви. Богатая мимика, беспокойное поведение и жестикуляция Джека Николсона полностью являются импровизацией[16]. Актёры в фильме (в частности, исполнитель одной из ролей Сидни Лэссик) настолько вжились в роль душевнобольных, что продюсеры начали беспокоиться об их ментальном здоровье[17].
По окончании съёмок права на прокат были проданы компании United Artists. Представители компании посчитали, что удачей будет, если картина отобъёт свой бюджет, и заключили с продюсерами невыгодный для себя контракт. Большой кассовый успех картины стал полной неожиданностью. Премьерный показ состоялся в ноябре 1975 года, на кинофестивале в Чикаго. Роджер Эберт, присутствовавший на премьере, вспоминал, что он никогда не видел более триумфального восприятия зрителями фильма, чем то, которое вызвала лента «Пролетая над гнездом кукушки»[26].
Оценка и восприятие
Критика
Картина была положительно воспринята большинством критиков и её создание было признано значительным событием в мировом и американском кинематографе.
Винсент Кэнби (New York Times) написал, что картина не даёт ни на йоту усомниться в безупречном вкусе режиссёра. Сергей Кудрявцев привёл работу Формана в качестве редкого примера того, как фильм получил высочайшие оценки и со стороны массовой аудитории, и, одновременно, от самых требовательных специалистов[27]. Роджер Эберт поставил ей три звезды из четырёх по своей шкале, оставшись не совсем удовлетворённым некоторыми сценами. Поездку на рыбалку он нашёл слишком надуманной и символичной, выдающей замысел режиссёра не запирать всю интригу в четыре стены. Самоубийство Билли Биббита также выпадает из общего настроения и ритма. «Фильм настолько хорош, что хочется ему простить, если что-то не так», — написал обозреватель Chicago Sun[28].
Жанровая принадлежность картины спорна — в ней можно наблюдать весьма свободное смешение многих стилей[16], от мелодрамы до трагикомедии[25][27][29]. Кэнби назвал жанр картины чистой комедией[30].
В центре сюжета картины прямой вызов истеблишменту героя-одиночки, олицетворяющего собой бунтарский дух Америки 1960-х. Джек Николсон успешно продолжил разрабатывать мотив нонконформистского конфликта, затронутый им в предыдущей работе «Пять лёгких пьес»[31]. В излюбленной теме Формана — контркультуре, столкновении индивидуума и системы, противопоставлении внешней и внутренний свободы — он находит новый подход. Казалось бы, в психиатрической клинике изгой общества может найти покой и убежище, но, увы, даже тут его неотвратимо настигает «коллективное безумие»[27]. Главному герою удаётся подбить своих товарищей на небольшой бунт, но Вождь не зря предупреждает Макмёрфи, вспоминая о своём отце: «Они поработали над ним, как работают над тобой»[31]. Концовка отражает неизбежное — система преодолевает сопротивление одиночки.
Система не способна вылечить пациентов и только усугубляет их состояние. Выходки же Макмёрфи парадоксальным образом благотворно влияют на узников «кукушкиного гнезда»: например, он излечивает Билли от заикания. Роджер Эберт оценил как один из наиболее важных для восприятия картины эпизодов тот, в котором Макмёрфи, отложив побег, ждёт, привалившись к стене, свою подругу и Билли Биббита. Загадочная улыбка Макмёрфи — ключ ко всей тайне фильма[26]. Бунтарь, восставший против системы, не уходит, а остаётся и встречает свою судьбу и смерть как нечто неизбежное — то, к чему он шёл[32].
Винсент Кэнби, впрочем, предлагал зрителю чрезмерно не фокусировать внимание на идеологических клише и конъюнктурных отсылках к американской истории 1960-х, утверждая, что у фильма есть и другие, не столь очевидные и сиюминутные достоинства. Фильм проповедует не классический для американского общества успех, а, скорее, попытку успеха[30].
Примером традиционного американского семейного действа была в своё время признана картина «Убить пересмешника», ставшая своего рода символом кинематографа 1960-х. «Гнездо кукушки» становится его диалектической противоположностью и основой для традиций новой волны 1970-х[33]:138. По выражению критика Метца, здесь можно наблюдать отказ от прошлых традиций и своеобразную «квазисемью». Вызывающая сексуальность «альфа-самца» Макмёрфи, лидера в группе больных, противопоставлена лишённому эмоций, бесполому существу в белом халате — медсестре[25]. Однако два столь ярких антипода удивительным образом притягиваются друг к другу. Сестра Рэтчед предлагает оставить Макмёрфи в отделении даже после таких возмутительных выходок, как «телевизионный бунт» и рыбалка. Макмёрфи, имея несколько прекрасных возможностей скрыться из отделения, не торопится его покинуть. Эта же идея притягивающихся противоположностей впоследствии, например, обыграна в другой не менее известной картине — «Человек дождя»[33]:144.
Визуальная составляющая картины также весьма интересна, хотя, главным образом, она решена в камерном стиле. Большинство сцен поставлены внутри отделения. Начало и концовка замыкают сюжет в кольцо. В начале из внешнего мира полицейские привозят Макмёрфи, и в концовке туда, в этот мир, который так страшит обитателей отделения, отправляется Вождь[25][34]. Сцены на открытом воздухе — рыбалка и баскетбольный матч — визуально эффектно противопоставлены событиям в стенах отделения[31]. Другой испытанный приём, выгодно обыгранный создателями, состоит в том, что конфликт пациентов и персонала больницы подчёркнут подбором костюмов. Тёмно-серые больничные пижамы и чёрная одежда Макмёрфи — рядом со снежно-белой униформой медсестёр и персонала — разделяют героев[31]. Гленн Хетт (Slant Magazine) привлекает внимание зрителя к мастерству оператора и изяществу визуального решения. Проскальзывающая иногда лёгкая небрежность в построении кадра напоминает аналогичный подход Роберта Олтмена с его особой магией мизансцены[35]. В результате, сцены социальной терапии создают для зрителя высокий эффект присутствия[36].
Достойным завершением картины становится финальная сцена. Несмотря на то, что концовка, на первый взгляд, глубоко трагична, у зрителей остаётся впечатление очищения и освобождения. Вождь, к которому вернулись силы, избавившийся от своих демонов, отправляется из стерильной чистоты отделения обратно на свою родину, вместе с другом[25][34].
Эмоциональное опустошение не отпускает вас даже спустя 35 лет после первого просмотра. В фильме бездна обаяния и харизмы, но головокружительная концовка снова и снова сбивает зрителя с ног. Наблюдать энергию и энтузиазм персонажа Николсона высшее удовольствие. Вновь становиться свидетелем того, как расстаётся он с жизненной силой, снова и снова, становится величайшей трагедией.
Оригинальный текст (англ.)and the emotional devastation of the ending remains potent 35 years after its initial release. There's so much charisma and charm to the film that the breakneck denouement can't help but punch you in the gut. […] Seeing that energy, that lust for life in someone else, becomes the film's greatest joy, and watching it drain out of Nicholson's character its greatest tragedy.
— Гленн Хетт, обозреватель «Slant Magazine»[31]
Кен Кизи был крайне недоволен экранизацией своей книги, в основном порицая выбор рассказчика данной истории (в книге им выступает Вождь, в фильме его нет совсем)[37]:312. Это подтвердил и Чак Паланик, сказав:
Впервые я услышал об этой истории после успеха фильма с Джеком Николсоном в главной роли. Фильм, как признался мне Кизи, он не любил.
Оригинальный текст (англ.)The first time I heard this story, it was through the movie starring Jack Nicholson. A movie that Kesey once told me he disliked
— Предисловие к роману, издательство Penguin Books, 2007 год[38]
Впоследствии писатель признавался, что никогда не смотрел фильм и своё мнение о нём составил исключительно на том, что слышал от окружающих[37]:312. Примечательно, что на церемонии вручения премии «Оскар» Милош Форман не сказал никаких слов благодарности в адрес Кена Кизи[39]:7. До конца жизни Кизи презирал экранизацию своего творения и никогда больше не общался с членами съёмочной группы[40].
Актёрская игра
Картина — в первую очередь бенефис актёров и их игра — получила высокие оценки критиков. Прежде всего, следует отметить исполнительское мастерство актёров, сыгравших главные роли. Винсент Кэнби назвал игру Джека Николсона «блестящей», отметив, что актёр при этом совершенно не перетягивает на себя одеяло, давая коллегам по сцене возможность проявить себя. Оливер Паркер отозвался о персонаже Николсона как об одном из лучших «реальных» героев за всю историю кинематографа, сравнив его с Марлоном Брандо из «Трамвая „Желание“»[41].
Откровением для кинообозревателей стала работа Луизы Флетчер, вдохнувшей в персонаж книги Кена Кизи новую жизнь[30]. Полин Кейл (еженедельник Нью Йоркер) написала, что Флетчер демонстрирует подлинный мастер-класс актёрской игры. Медсестра Рэтчед в её исполнении выглядит абсолютно правдоподобной в своём желании помочь пациентам. Искренне полагая, что её социальная терапия лечит пациентов, Рэтчед одновременно уничтожает в них остатки человеческого достоинства[30]. Экранный образ — лицо инженю без возраста, холодная улыбка и шапочка, какую носили военные медсёстры, — подчёркивает бесперспективность попытки прекословия[19]. Согласно списку AFI, героиня Флетчер занимает пятое место среди самых известных злодеев мирового киноэкрана всех времён.
Она ужасна, но не чудовище. Омерзительна, но не гротескна. Образцовый гражданин, убийственно хорошо исполняющий обязанности. Ослепшая в своём гневе и любви к власти, выжимающая из пациентов последние остатки человечности, с леденящей душу улыбкой на лице.
Оригинальный текст (англ.)to be monstrous but not a monster, hateful but not grotesque, the very model of the good citizen doing the job, disastrously… [She is] blind to her own anger and love of power, squelching her patient's manhood with the blandest of smiles.
— [42]
Второстепенные персонажи в неменьшей степени способствовали успеху[11]. Винсент Скьявелли, Уилл Сэмпсон, Сидни Лэссик и другие весьма убедительно воплотили режиссёрский замысел. Критики отдельно отметили вклад молодого дебютанта Брэда Дурифа. Обострённая и ранимая эмоциональность его персонажа, особенно в финальной сцене, весьма украсила картину. Изображение сумасшедших — артистически всегда очень трудная задача — здесь могло бы очень легко скатиться в пошлость[30]. Между тем, исполнителям удалось не только сыграть с чувством меры и со вкусом, но и передать разные оттенки ментальных расстройств и непохожие характеры. Форман во многом положился на импровизацию, вольный язык жестов и богатую мимику актёров[16][31]. Реализма картине добавили съёмки в настоящей психиатрической клинике и участие настоящих её пациентов. Весьма выразительна в этом смысле сцена ожидания перед электрошоковой терапией. В ней только трое — актёры (Николсон, Сэмпсон и Лэссик), остальные же больные — настоящие[17].
Признание и значение
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[www.oscars.org/awards/academyawards/legacy/ceremony/48th-winners.html Церемония вручения премии «Оскар» создателям картины] |
Картина «Пролетая над гнездом кукушки» стала одним из важнейших событий в истории американского кино 1970-х. Помимо богатого урожая кинопремий, она была также весьма успешна в финансовом плане, собрав свыше $100 млн только в прокате внутри США и заняв третье место в годовом прокате. Тем самым фильм приблизился по кассовым показателям к лидерам развлекательного кино того периода: триллеру «Челюсти» и мистической драме «Экзорцист». Во всемирном прокате, по некоторым оценкам, сборы составили около $300 млн[18].
Став главным событием кинематографической осени 1975 года, фильм получил хорошую прессу и весьма благоприятные отзывы критики. После того, как в январе 1976 года «Пролетая над гнездом кукушки» выиграл «Большую пятёрку» «Золотого глобуса» (единственный раз в истории этой премии), он стал фаворитом и в гонке за «Оскарами»[43]. Главными конкурентами считались «Барри Линдон» и «Собачий полдень», но во время 48-й церемонии вручения золотых статуэток фильм Формана второй раз в истории завоевал пятёрку наиболее значимых «Оскаров». На церемонию вручения «Оскара» отпустили сыновей Формана, которых он не видел со времени отъезда из Чехословакии[17][44].
Практически для всей команды, работавшей над фильмом, он стал важнейшей вехой в карьере. Джек Николсон после четырёх номинаций, наконец, получил свой первый «Оскар». Для многих ведущих актёров Голливуда — Денни Де Вито, Винсента Скьявелли, Бреда Дуриффа, Кристофера Ллойда — картина стала дебютной. Для Луизы Флетчер эта роль осталась фактически единственной звёздной на творческом пути, и это была её единственная номинация на «Оскар»[15].
Фильм оказал значительное влияние на кинематограф и на многих деятелей кино. Оливер Паркер вспоминал, что по этому фильму он учился снимать[41]. Георгий Данелия упоминал о том, что «Пролетая…» его любимый фильм у Формана, подчёркивая, что это именно восточноевропейская, а не американская картина[45]. Работа Формана многократно цитировалась и упоминалась, исследователь Тина Батлер даже написала, что в каждом фильме о душевнобольных есть своя сестра Рэтчед и свой Макмёрфи[25]. Исследователи обнаружили значительное влияние, оказанное картиной на такие ленты, как «Отточенное лезвие», «Пробуждение»[33]:144. Известный баскетболист НБА Роберт Пэриш в память о персонаже картины получил прозвище «Вождь»[18].
Изображение психиатрических клиник
Тема изображения душевнобольных имеет давние традиции в американском кинематографе. Фильм Формана — не первый, снятый в реальной клинике. Картина «Змеиная яма» (1948), заложившая традиции в данной теме, была снята в одной из калифорнийских лечебниц[46].
Пол Мазурски в целом ряде своих картин снял настоящих врачей-психиатров[48]:128. Много общего у «Пролетая над гнездом кукушки» с фильмом «Чистое безумие» (1966), в котором свободолюбивому главному герою, поэту и дон-жуану прописывают лоботомию, якобы из лучших побуждений[49]:119.
Целый ряд подобных картин выработал устойчивый стереотип в сознании зрителя о психиатрической лечебнице как о доме скорби и о больных как социально опасных созданиях, нуждающихся в принудительном содержании под стражей[50][51]. Картина Формана заняла особое место, поскольку попала в широкий прокат и её увидели миллионы зрителей. Даже несмотря на изрядную долю юмора в изображении темы и полностью вымышленный сюжет, она подверглась массовой критике[25].
«Пролетая над гнездом кукушки» в значительной степени демонизирует психиатрические клиники[18][49]:18. Отделение больницы изображается словно часть антиутопического мира. Групповая терапия выглядит изощрённым издевательством, а сеансы совместного обсуждения проблем больных бесцеремонно посягают на личную жизнь. Общая палата, разделённая на дневное и ночное отделения, привязывание больных к койкам на ночь, совместное пребывание в одном отделении легко- и тяжелобольных. Даже музыка становится элементом насилия. Психиатрическая клиника в фильме, — пишет исследователь Тина Батлер, — изображается как заведение, где не могут вылечить больных, но в то же время ограничивают их свободу[25].
Отдельного внимания заслужили сцены медицинских процедур в картине, которые преподносятся зрителю как пытки над пациентами[49]:28. Это также старая традиция — в фильме «Змеиная яма» попавшую «с воли» в клинику женщину подвергают шоковой терапии[46]. Продолжая тему «Пролетая над гнездом кукушки», в фильме «Жажда смерти 2» электросудорожная терапия изображается так, словно это наказание за инакомыслие[48]:114. Психохирургия в «Пролетая над гнездом кукушки» и других произведениях массового искусства изображалась как карательное средство социального контроля, что было вызвано использованием в прошлом несовершенных процедур, отсутствием достоверных научных данных, которые подтверждали бы эффективность таких вмешательств, и недостаточно глубоким изучением их негативного влияния на личность и когнитивные функции[52].
Фильм, по мнению специалистов, вернул зрителя из 1970-х в 1940-е. В реальности ещё в 1960-е в американских клиниках начались процессы по деинституционализации и полному изменению подхода к лечению душевнобольных. Электрошок и лоботомия достаточно массово применялись в 1930—1950-е годы, но были исключены из повсеместной практики психиатрических клиник США ещё в 1950-х годах. Доктор Брукс вспоминал, что в Орегонской больнице (где проходили съёмки фильма Формана) лоботомия в последний раз проводилась в 1958 году[24]. Даже когда в исключительных случаях электросудорожная терапия была показана пациентам, она применялась под наркозом и с использованием специальных расслабляющих препаратов[53][54].
Картина воспринималась многими специалистами по психиатрии весьма отрицательно. Коллега Дина Брукса по Орегонской больнице — доктор Йонас Робичер — высказался о том, что специалисту приходится рассматривать фильм как нападки на государственную систему лечения душевнобольных[53]. Доктор Мартин Андерсон в статье отзывается о том, что многие фильмы, наряду с «Пролетая над гнездом кукушки», создают негативно окрашенный миф о системе лечения. Основная проблема в том, что очень эмоциональная и частная точка зрения начинает формировать общественное мнение по данному вопросу[55]. Доктор Брукс, однако, полемизируя с коллегами, говорил о том, что фильм — прежде всего выдумка и не следует его воспринимать настолько серьёзно[53].
Премии и награды
| Награда | Кому присуждена |
|---|---|
| 1976 Победа: премия «Оскар» | |
| Лучшая мужская роль | Джек Николсон |
| Лучшая женская роль | Луиза Флетчер |
| Лучшая режиссура | Милош Форман |
| Лучший фильм | Майкл Дуглас, Саул Зейнц |
| Лучший адаптированный сценарий | Лоуренс Хобен, Бо Голдман |
| Номинация: | |
| Лучшая мужская роль второго плана | Бред Дуриф |
| Лучшая музыка | Джек Ницше |
| Лучший монтаж | Шелдон Канн, Линзи Кингман |
| Лучшая операторская работа | Хаскелл Уэкслер, Билл Батлер |
| 1976 Победа: премия BAFTA | |
| Лучшая мужская роль | Джек Николсон |
| Лучшая женская роль | Луиза Флетчер |
| Лучшая режиссура | Милош Форман |
| Лучший фильм | Милош Форман |
| Лучший монтаж | Шелдон Канн, Линзи Кингман |
| Лучшая мужская роль второго плана | Бред Дуриф |
| Номинация: | |
| Лучший адаптированный сценарий | Лоуренс Хаубен, Бо Голдман |
| Лучшая работа оператора | Хаскелл Уэкслер, Билл Батлер |
| Лучшая музыка | Джек Ницше |
| Лучший звук | |
| Награда | Кому присуждена |
|---|---|
| 1976 Победа: премия «Золотой глобус» | |
| Лучшая мужская роль | Джек Николсон |
| Лучшая женская роль | Луиза Флетчер |
| Лучшая режиссура | Милош Форман |
| Лучший фильм | Милош Форман |
| Лучший адаптированный сценарий | Хаубен, Голдман |
| Лучший дебют мужская роль | Бред Дуриф |
| 1976 Победа: премия «Бодиль» | |
| Лучший неевропейский фильм | |
| 1976 Номинация: премия «Сезар» | |
| Лучший иностранный фильм | Милош Форман |
| 1977 Номинация: «Грэмми» | |
| Лучший альбом на основе саундтрека к фильму | Джек Ницше |
| 1976 Победа: «Серебряная лента» итальянский синдикат киножурналистов | |
| Лучший режиссёр иностранного фильма | Милош Форман |
| 1975 Победа: премия Национального совета кинокритиков США | |
| Лучший актёр | Джек Николсон |
| 1976 Победа: гильдия киносценаристов США | |
| Лучшая драма по адаптированному сценарию | |
| 1976 Победа: премия «Давид ди Донателло» | |
| Лучший режиссёр иностранного фильма | Милош Форман |
| Лучший актёр иностранного фильма | Джек Николсон |
| 1977 Победа: премия «People's Choice Awards» | |
| Лучший фильм | Милош Форман |
Информация по премиям и номинациям представлена согласно данным сайта imdb.com[56].
По фильму "Пролетая над гнездом кукушки" американской хеви- и треш-метал группой Metallica в 1986 году была написана песня Welcome Home (Sanitarium)
Различия между фильмом и книгой
Фильм Милоша Формана кардинально отличается от романа Кена Кизи[57]:614. Конфликт между создателями картины и автором романа, закончившийся взаимными нападками и судебным процессом, инициированным Кизи, привлёк внимание критиков и журналистов. Неоднозначное режиссёрское толкование идей писателя получило подробное освещение. Причины были не только в том, что сценарий вынужденно купирован по сравнению с книгой в связи с необходимостью уместить сюжет в ограниченный кинематографический формат[22]:31. Разное время создания книги и сценария (1960-е и 1970-е — разные эпохи) и принципиально различное мироощущение художников привели к такому результату[29].
Фильм Формана замечательное явление, и он останется сиять в веках, но в высшем смысле картина не дотягивает до страсти, глубины и постижения книги. Роман Кизи пропущен сквозь параноидальное сознание рассказчика, Вождя Бромдена. Выбрав стиль комического реализма, Форман потерял неповторимый оттенок кошмара, превращающий книгу в вывернутую аллегорию больной реальности.
Оригинальный текст (англ.)The result is well-made film that flares at times into incandescence but lucks ultimately the novel’s passion, insight and complexity… Kesey's novell was filtered through the paranoid consciousness of his Indian narrator, Chief Bromden. By opting for a style of comic realism Forman loses much of the nightmare quality that made the book a capsized allegory of an increasingly mad reality
Критик Салли Хоуксфорд отметила, что идеи, заложенные в книге, не совместимы с чисто комедийным подходом, избранным Форманом[40]. В картине нет и присущей книге значительной доли символизма, предвосхищающего трагическую концовку. В книге Макмёрфи, в ожидании электрошоковой терапии, говорит: «А терновый венец дадут?», в картине эта реплика отсутствует[29][58]. Кинематографическая трактовка ключевых эпизодов повествования сильно отличается от книжной. Показательно, что в романе рыбалка — тщательно спланированное и разрешённое администрацией событие: Макмёрфи пришлось пройти по бюрократическим инстанциям больницы. В фильме рыбалка — самовольная отлучка пациентов и выглядит как спонтанное решение[22]:32.
Выздоровление и освобождение, которые приносит Макмёрфи пациентам отделения, не столь явны, как в книге. В концовке романа большинство больных покидают отделение, тогда как в фильме это делает только Вождь. Критик Барбара Лупак усмотрела здесь аналогию с подходом, который исповедовал Майк Николс в картине «Уловка-22». Так же, как и Макмёрфи, капитан Йоссариан не приносит освобождения остальным героям. Позитивная концовка романа Кизи была характерна для идеалистических 1960-х, тогда как в 1970-х «пессимизм» Формана выглядит более достоверно[22]:33.
В числе основных различий называлась смена рассказчика, Вождя Бромдена, повлёкшая за собой смену главного героя[59]:188. В основе книги — противостояние мужского и женского начала. Медсестра Рэтчед в ней выступает как безликое порождение системы (Комбината, как её называл Вождь) с гипертрофированными женскими половыми признаками[19]. В фильме это столкновение упрощается до мелодрамы. Исчезает Комбинат, заменённый противостоящим главному герою истеблишментом[29]. Конфликт становится более земным и не несёт столь ярко выраженного абсурдно-шизофренического начала, характерного для книги. Читателя книги преследует иррациональный страх здорового человека, оказавшегося среди психически больных, который не может доказать свою вменяемость. В фильме же психиатрическая лечебница становится метафорическим изображением общества[25][29][60].
Цифровые издания и саундтрек
- DVD диск издания Warner Brothers (2002) — 2 диска
- anamorphic widescreen 1,85:1
- Dolby Digital 5.1 (английская дорожка)
Первое издание фильма на лазерном диске, выпущенное в 1997 году, было раскритиковано за низкое качество картинки. Тогда же, в 1997 году, компания Warner Brothers выпустила DVD, содержащий сам фильм, однако без дополнительных материалов с лазерного диска. Двухдисковое издание с дополнительными материалами длительностью 87 минут вышло в 2002 году. Оно включало в себя документальный фильм «Completely Cuckoo» и подборку восьми сцен, не вошедших в окончательную редакцию, общей длительностью 13 минут[31].
Из материала, не вошедшего в финальный вариант, можно отметить сцену, в которой Макмёрфи появляется в столовой в трусах. Эта сцена была одной из центральных в бродвейской постановке, где играл Кирк Дуглас. Но Форман всё же решил не включать её в свою картину. Документальный фильм повествует об истории создания ленты и содержит интервью с создателями и актёрами. К сожалению, в производстве этого фильма не принял участие Джек Николсон — его мнение о событиях и съёмках можно услышать только со слов других создателей картины. Из недостатков DVD-издания критики отметили отсутствие оригинальной звуковой моно-дорожки[36].
Blu-Ray издание (1080p/VC-1) было осуществлено в 2008 году. По мнению специалистов ресурса highdefdigest.com, данное издание можно рассматривать как пример хорошего переноса киноматериала 1970-х годов в современный цифровой формат[36].
В 1975 году был выпущен LP-диск с саундтреком фильма, и в 1996 году вышел аудио-CD с 12 композициями, прошедшими ремастеринг. Критик ресурса allmusic Стивен Макдональд отметил, что музыкальное сопровождение, созданное Джеком Ницше, отличает точное соответствие смыслу происходящего на экране. Фильм исследует пограничное состояние героев, и именно так и подобрана музыка. Временами звуковое сопровождение словно «исчезает», и зритель картины перестаёт его замечать. При этом в финальной сцене освобождения Вождя музыка снова даёт о себе знать[61][62].
Напишите отзыв о статье "Пролетая над гнездом кукушки (фильм)"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.boxofficemojo.com/movies/?id=oneflewoverthecuckoosnest.htm One Flew Over the Cuckoo’s Nest]
- ↑ [www.filmsite.org/bestpics.html Лучшие фильмы] на filmsite.org
- ↑ MobileReference. [books.google.com/books?id=zlSRS80XIfQC&pg=PT2937&dq=One+Flew+Over+the+Cuckoo%27s+Nest+forman+plot&hl=ru&ei=bMefTu_yMsSd-wbtj4GDBQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CD4Q6AEwAQ#v=onepage&q=One%20Flew%20Over%20the%20Cuckoo's%20Nest%20forman%20plot&f=false Encyclopedia of American Cinema for Smartphones and Mobile Devices] (англ.). Проверено 20 октября 2011.
- ↑ [www.filmsite.org/70sintro.html The Last Golden Age of American Cinema (the American "New Wave")] (англ.). filmsite.org. Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvaG7rD Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Marie Brenner [books.google.com/books?id=yCwEAAAAMBAJ&pg=PA32&dq=One+Flew+Over+the+Cuckoo%27s+Nest+Forman+Kesey&hl=ru&ei=PfOeToT1KoKN-wa5kciDDQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&sqi=2&ved=0CEYQ6AEwAw#v=onepage&q=One%20Flew%20Over%20the%20Cuckoo's%20Nest%20Forman%20Kesey&f=false Flying High] (англ.) // Texas Monthly. — 1976. — Т. 4, № 1. — P. 32. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0148-7736&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0148-7736].
- ↑ 1 2 3 4 Dennis McDougal. = Title Five easy decades: how Jack Nicholson became the biggest movie star in modern times. — John Wiley and Sons, 2008. — P. 484. — ISBN 0471722464.
- ↑ 1 2 A.D. Murphy. [www.variety.com/index.asp?layout=Variety100&reviewid=VE1117487976&content=jump&jump=review&category=1935&cs=1&p=0 'One Flew Over the Cuckoo's Nest' review] (англ.). variety (Nov. 18, 1975). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvEQj0m Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Almar Haflidason. [www.bbc.co.uk/films/2002/10/14/one_flew_over_the_cuckoos_nest_1975_dvd_review.shtml One Flew over the Cuckoo's Nest SE DVD] (англ.). bbc. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvFKxyE Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Dale Wasserman. [www.independent.co.uk/news/obituaries/dale-wasserman-playwright-who-adapted-one-flew-over-the-cuckoos-nest-for-the-stage-1229960.html Playwright who adapted 'One Flew Over the Cuckoo's Nest' for the stage] (англ.). The Independent (7 January 2009). Проверено 19 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvFxAyj Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 Glenn Heath Jr. [www.zaentz.com/files/cuckoos_nest.html One Flew over the Cuckoo's Nest / Saul Zaentz Company, history of film] (англ.). Saul Zaentz Company. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvH8Nac Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Chris Nashawaty [www.ew.com/ew/article/0,,279892,00.html Oscar Goes Cuckoo] (англ.) // Entertainment Weekly. — Feb 23, 2001. — P. 78.
- ↑ [www.crawleyscastingcalls.com/index.php?option=com_movies&Itemid=60&id=67&lettre=SPEC Which one of you nuts has got any guts?] (англ.). Проверено 24 октября 2011. [www.webcitation.org/64vvdB1zP Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Paul Tatara. [www.tcm.com/this-month/article/333888%7C0/The-Stunt-Man.html The Stunt Man] (англ.). tcm.com. Проверено 6 ноября 2011. [www.webcitation.org/64vvh40Sn Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Paul Hupfield. [www.biggerboat-filmquiz.co.uk/reviewssection/stuntman.htm interview with Richard Rush] (англ.). biggerboat-filmquiz.co.uk. Проверено 6 ноября 2011. [www.webcitation.org/64vvhqkYK Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 James Berardinelli. [www.reelviews.net/php_review_template.php?identifier=1383 One Flew over the Cuckoo's Nest / Saul Zaentz Company, history of film] (англ.). reelviews.net. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvHlsB1 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 John Nesbit. [oldschoolreviews.com/rev_70/cuckoos_nest.htm 'One Flew Over the Cuckoo's Nest' Old school review] (англ.). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/658mkgtcz Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 One Flew Over the Cuckoo’s Nest / дополнительные материалы к DVD изданию
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Tim Dirks. [www.filmsite.org/onef.html One Flew Over The Cuckoo's Nest (1975)] (англ.). filmsite.org. Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvNEF6T Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 Aljean Harmetz. [www.littlereview.com/goddesslouise/articles/nyt1175.htm The Nurse Who Rules The 'Cuckoo's Nest'] (англ.). New York Times. Проверено 1 ноября 1975. [www.webcitation.org/64vvNlIaI Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 Greg Orypeck. [www.classicfilmfreak.com/2010/09/09/one-flew-over-the-cuckoo%E2%80%99s-nest-1975/ One Flew Over the Cuckoo’s Nest (1975)] (англ.). classicfilmfreak.com (September 9, 2010). Проверено 19 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvOHQLw Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Лютова С.Н. [hpsy.ru/public/x2889.htm Над гнездом кукушки... Путь мужчины] (рус.). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvXQqcO Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Barbara Tepa Lupack. = Title Take two: adapting the contemporary American novel to film. — Popular Press, 1994. — P. 191. — ISBN 0879726423.
- ↑ [www.zimbio.com/Kirk+Douglas/articles/a6cww2XKauX/Kirk+Douglas+Still+Pissed+Michael+Douglas Kirk Douglas bio] (англ.) (March 7, 2010). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvPDY2x Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 Richard Levine. [www.nytimes.com/packages/html/movies/bestpictures/cuckoo-ar1.html A Real Mental Ward becomes A Movie 'Cuckoo's Nest'] (англ.). New York Times (Apr 13, 1975). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvQ1tSd Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Tina Butler. [news.mongabay.com/2005/0506-tina_butler.html The Methods of Madness] (англ.). mongabay.com (May 6, 2005). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvR2Rjo Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 Роджер Эберт. [rogerebert.suntimes.com/apps/pbcs.dll/article?AID=/20030202/REVIEWS08/302020301/1023 One Flew Over the Cuckoo's Nest] (англ.). Chicago Sun-Times (Feb 2, 2003). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvUb1qQ Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 Сергей Кудрявцев. [www.kinopoisk.ru/level/3/review/880860/ Рецензия на фильм] (рус.). kinopoisk.ru. Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvVq2mY Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 Роджер Эберт. [rogerebert.suntimes.com/apps/pbcs.dll/article?AID=/19750101/REVIEWS/501010348/1023 One Flew Over the Cuckoo's Nest] (англ.). Chicago Sun-Times (Jan 1, 1975). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvZ0Big Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Pauline Kael. [www.littlereview.com/goddesslouise/movies/cuckoo2.htm One Flew Over The Cuckoo's Nest from abbreviated review in 5001 Nights] (англ.). Henry Holt (1991). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvaqs89 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Винсент Кэнби. [movies.nytimes.com/movie/review?res=EE05E7DF1739E76CBC4851DFB767838E669EDE One Flew Over the Cuckoo's Nest] (англ.). New York Times (Nov 20, 1975). Проверено 22 апреля 2011.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Glenn Heath Jr. [www.slantmagazine.com/dvd/review/one-flew-over-the-cuckoos-nest/1812 'One Flew Over the Cuckoo's Nest' review] (англ.). Slant Magazine (September 21, 2010). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvS1Bcr Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Doc JTR. [efilmcritic.com/review.php?movie=2076&reviewer=135 'One Flew Over the Cuckoo's Nest' review] (англ.). efilmcritic (9-May-2003). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvTCFuo Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 Walter Metz. Engaging film criticism: film history and contemporary American cinema. — Peter Lang, 2004. — Т. 2. — 226 p. — ISBN 0820474037.
- ↑ 1 2 Ian Bialostocki [www.jstor.org/pss/1483109 Forman's Cuckoo's Nest, Its Composition and Symbolism] (англ.) // Artibus et Historiae. — 1981. — Vol. 2, no. 3.
- ↑ Bill Chambers. [filmfreakcentral.net/dvdreviews/oneflewoverthecuckoosnest.htm One Flew over the Cuckoo's Nest] (англ.). filmfreakcentral.net (Dec 7, 2010). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvVD02L Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 3 M. Enois Duarte. [bluray.highdefdigest.com/3424/cuckoo_35th.html One Flew Over the Cuckoo's Nest: 35th Anniversary Ultimate Collector's Edition] (англ.). bluray.highdefdigest.com (Sep 15, 2010). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvWePEu Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 Paul R. Betz, Mark Christopher Carnes. = American National Biography / Mark Christopher Carnes. — Oxford University Press, 2005. — Vol. 2. — 848 p. — ISBN 0195222024.
- ↑ [www.penguinclassics.co.uk/nf/shared/WebDisplay/0,,214351_1_0,00.html One Flew Over the Cuckoo’s Nest] (англ.). Проверено 24 октября 2011. [www.webcitation.org/64vvfYrbr Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Paul Hanson Kesey Agonistes: Did Hollywood Cuckoo's Ken (англ.) // Mother Jones. — 1976. — Т. 1, № 7. — P. 60. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0362-8841&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0362-8841].
- ↑ 1 2 Салли Хоуксфорд. [www.hackwriters.com/oneflew.htm One Flew Over the Cuckoo's Nest by Ken Kesey/Milos Forman] (англ.) (ноябрь 2005). Проверено 19 октября 2011.
- ↑ 1 2 Sarah Donaldson. [www.telegraph.co.uk/culture/film/3582141/Filmmakers-on-film-Oliver-Parker.html Oliver Parker on Milos Forman's One Flew Over the Cuckoo's Nest.] (англ.). The Daily Telegraph (31 Aug 2002). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvY0WrC Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Safer, Elaine B. It's the Truth Even if it Didn't Happen: Ken Kesey's One Flew Over the Cuckoo's Nest. — Spring, 1977. — Т. 3. — P. 132—141. — ISBN 5-09-002630-0.
- ↑ [nighthawknews.wordpress.com/2011/01/18/the-year-in-film-1975/ The Year in Film: 1975] (англ.). Проверено 28 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvbJUXm Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ [nighthawknews.wordpress.com/2011/01/19/the-history-of-the-academy-awards-best-picture-1975/ The History of the Academy Awards: Best Picture — 1975] (рус.). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvc8pqI Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ [www.kinozapiski.ru/ru/article/sendvalues/323/ Кинематограф Восточной Европы — прощание с прошлым] (рус.) // Киноведческие записки. — 2005. — № 71.
- ↑ 1 2 [users.resist.ca/~kirstena/pagecamarillo.html Camarillo State mental hospital. 1936—1937] (англ.). Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvdh1ZP Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Brad Cain. [articles.sfgate.com/2008-07-16/news/17171678_1_cuckoo-s-nest-nurse-ratched-oregon-state-hospital One last flight over the cuckoo's nest before hospital falls] (англ.). Associated Press. Проверено 16 июля 2008. [www.webcitation.org/64vvgPvEE Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ 1 2 By Glen O. Gabbard, Krin Gabbard Psychiatry and the cinema (англ.).
- ↑ 1 2 3 Glen O. Gabbard, Krin Gabbard. Title Psychiatry and the cinema. — American Psychiatric Pub, 1999. — Т. 2. — 408 с. — ISBN 9780880489645.
- ↑ Ty Burr, Mary Feeney and Wesley Morris. [www.boston.com/ae/movies/articles/2010/02/14/shutter_island_is_the_newest_in_the_line_of_movies_that_attempt_to_mix_drama_with_insanity/?page=2 Cuckoo's nests] (англ.). The Boston Globe (Feb 14, 2010). Проверено 22 апреля 2011.
- ↑ Michael Fleming, Roger Manvell [tags.library.upenn.edu/project/1576 «Through a lens, darkly.» (mental illness and psychiatry in motion pictures)] (англ.) // Psychology Today. — 1987. — Vol. 21. — P. 26.
- ↑ Christmas D, Morrison C, Eljamel MS, Matthews K. Neurosurgery for mental disorder // Advances in Psychiatric Treatment. — 2004. — Vol. 10. — P. 189–199. Перевод: [www.psyobsor.org/1998/25/4-2.php Нейрохирургические вмешательства при психических расстройствах]</span>
- ↑ 1 2 3 Barbara Armstrong. [www.oregonstatehospital.org/wp-content/uploads/2009/03/46.pdf Dean Brooks superintendant and actor, Talks about cuckoo’s nest] (англ.). Oregon State hospital (Nov-1975). Проверено 19 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vvQWWPe Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Regulation of electroconvulsive therapy. — Michigan Law Review, 1976. — Vol. 3. — P. 363—385. — ISBN 5-09-002630-0.
- ↑ Anderson P. [www.brown.uk.com/brownlibrary/anderson.pdf 'One flew over the psychiatric unit': mental illness and the media.] // Journal of Psychiatric and Mental Health Nursing. — 2003. — Вып. 10. — P. 297—306.
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0073486/awards "One Flew Over The Cuckoo's Nest" awards.] (англ.). Проверено 19 октября 2011. [www.webcitation.org/64vvjUcB2 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ = Sparknotes 101 literature. — Spark Educational Publishing, 2004. — P. 960. — ISBN 1411400267.
- ↑ Кен Кизи. [lib.ru/KIZI/kukushka.txt Пролетая над гнездом кукушки] = One Flew over the cuckoo's nest / пер. В.Голышев.
- ↑ William Lawlor. = Beat culture: lifestyles, icons, and impact. — ABC-CLIO, 2005. — P. 392. — ISBN 1851094008.
- ↑ Евгений Нефёдов. [www.world-art.ru/cinema/cinema.php?id=4898 Рецензия на фильм] (рус.). world-art.ru. Проверено 22 апреля 2011. [www.webcitation.org/64vveYXP0 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Steven McDonald. [www.allmusic.com/album/one-flew-over-the-cuckoos-nest-original-soundtrack-r127627 One Flew Over the Cuckoo's Nest (Original Soundtrack)] (англ.). allmusic. Проверено 12 июня 2011. [www.webcitation.org/64vviMU8n Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
- ↑ Stuart Fernie. [stuartfernie.org/nest.htm Reflections on "One Flew Over The Cuckoo's Nest".] (англ.). Проверено 12 июня 2011. [www.webcitation.org/64vviwHej Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
</ol>
Ссылки
Отрывок, характеризующий Пролетая над гнездом кукушки (фильм)
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
