Моя прекрасная леди (фильм, 1964)

Моя прекрасная леди
My Fair Lady
Жанр	мюзикл драма мелодрама комедия
Режиссёр	Джордж Кьюкор
Продюсер	Джек Уорнер
Автор сценария	Алан Джей Лернер
В главных ролях	Одри Хепберн Рекс Харрисон
Оператор	Гарри Стрэдлинг
Композитор	Фредерик Лоу
Кинокомпания	Warner Bros. Pictures
Длительность	170 мин
Бюджет	17 млн $
Сборы	$ 72 000 000
Страна	США США
Язык	английский
Год	1964
IMDb	ID 0058385
Выход фильма «Моя прекрасная леди» (оригинальное название — My Fair Lady)

К:Фильмы 1964 года

«Моя прекрасная леди» (англ. My Fair Lady) — музыкальный фильм режиссёра Джорджа Кьюкора, созданный на основе пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион» и одноимённого мюзикла Фредерика Лоу.

Сюжет

Лондон времен короля Эдварда VII. Профессор Генри Хиггинс (Рекс Харрисон), выдающийся лингвист, преподаватель фонетики и одновременно высокомерный и раздражительный человек, выдвигает теорию о том, как произношение и акцент определяют место человека в обществе. С намерением доказать свою точку зрения он заключает пари с полковником Хью Пикерингом (Уилфрид Хайд-Уайт), таким же, как он, учёным-фонетиком. Цель профессора научить — обычную цветочницу говорить так грамотно, что высшее общество не смогло бы не принять её за одну из своих. Кроме того, профессор обещает через полгода представить девушку на посольском приёме во дворце. Выбор Хиггинса падает на молодую девушку из трущоб по имени Элиза Дулиттл (Одри Хепберн), говорящую с сильнейшим акцентом кокни.

Элиза переезжает в дом Хиггинса и начинает обучение. Она хочет разговаривать правильно, чтобы её взяли на работу в цветочный магазин, что на данный момент не позволяет сделать её произношение. Плата, которую она может предложить в обмен за обучение, составляет шиллинг за каждый урок, тогда как Хиггинс привык к более платёжеспособным ученикам. Пикеринг заинтригован идеей выдать обычную цветочницу за герцогиню и обещает оплатить уроки с Элизой, если это поможет сбить спесь с Хиггинса.

Через три дня к Хиггинсу приходит отец Элизы, Альфред Дулиттл (Стенли Холлоуэй), мусорщик, готовый якобы защищать достоинство своей дочери, но в действительности он просто хочет получить немного денег с профессора Хиггинса, тот выдаёт ему 5£. Хиггинс впечатлен честностью Дулиттла, его врождённым даром красноречия и особенно его моральными установками — «Мораль мне не по карману!». Хиггинс рекомендует Альфреда П. Дулиттла одному весьма обеспеченному американцу, занимающемуся вопросами этики и морали и ищущему «оригинального моралиста», чтобы сделать лектором своего фонда.

Тем временем Элиза продолжает обучение (произносит скороговорки с камешками во рту, наговаривает текст на фонограф и т. п.). После нескольких месяцев безрезультатной работы у неё наконец-то получается; девушка начинает выговаривать все скороговорки и правильно произносит слова. Хиггинс и Пикеринг хотят закрепить успех и берут девушку на королевские скачки, но разрешают говорить ей лишь на две темы: «погода и здоровье». Прекрасное произношение и манеры не помогают — Элизу обучали «как говорить», но упустили из виду «что говорить». Это влечёт за собой обсуждение проблем уровня улицы в стиле кокни. А в азарте у Элизы, горячо болеющей за лошадь, на которую у неё сделана ставка, вырывается с трибуны: «Шевели своей задницей!» Хиггинс, скептически относящийся к законам высшего света, скрывает усмешку.

Учтя ошибки первого испытания, Хиггинс воспитывает Элизу. Приходит время Посольского приёма. Элиза выходит в свет в амплуа таинственной леди и даже танцует с иностранным принцем. На балу ей приходится переговорить и с Золтаном Карпати (Теодор Бикель), венгерским экспертом по фонетике, когда-то учившемся у Хиггинса. После краткой беседы с Элизой он подтверждает, что она королевского рода и даже замечает, что для носителя языка её речь слишком правильная, поэтому скорее всего она иностранка, чем вызывает смех у Хиггинса, всегда придерживавшегося низкого мнения о «своём ученике».

После всех усилий Элиза надеется на похвалу Хиггинса. Однако интерес к её обучению не означает, что ему небезразлично её будущее. Закатив скандал, Элиза собирает вещи и уходит в сопровождении Фредди Эйнсфорд-Хилла (Джереми Бретт), своего поклонника, познакомившегося с ней на скачках. Элиза возвращается в свой старый дом в Ковент Гарден, но понимает, что больше не вписывается в него. Она встречает своего отца, которому «трудами Хиггинса» было завещано большое состояние неизвестным богатым американцем, поборником морали, и теперь Дулиттл готовится к бракосочетанию с мачехой Элизы. Альфред жалуется, что Хиггинс разрушил его жизнь, так как теперь он по рукам и ногам связан моралью. В конце концов Элиза приходит к матери Хиггинса, которая очень недовольна поведением сына.

Хиггинс находит Элизу на следующий день и пытается уговорить её вернуться. Во время спора с недавней ученицей Хиггинс приходит в ярость от планов Элизы выйти замуж за Фредди и стать помощницей Карпати, но признаёт, что у девушки есть характер и она независима. Элиза уезжает, заявляя, что они никогда не встретятся вновь. После разговора с матерью, во время которого Хиггинс говорит, что не нуждается в Элизе или в ком-либо ещё, он отправляется домой, упрямо утверждая, что Элиза вернётся, приползёт назад. Однако ему грустно от мысли, что он её больше не увидит, а он так «привык к её лицу». Войдя в кабинет, Хиггинс включает запись голоса Элизы, сделанную во время её первого визита к нему, и, к его удивлению, в дверях вновь появляется Элиза, которая теперь знает, что он готов заботиться о ней… по-своему.

В ролях

• Одри Хепбёрн — Элиза Дулиттл
• Рекс Харрисон — профессор Генри Хиггинс
• Стенли Холлоуэй — Альфред Дулиттл
• Уилфрид Хайд-Уайт — полковник Хью Пикеринг
• Глэдис Купер — миссис Хиггинс
• Мона Уошбурн — миссис Пирс
• Джереми Бретт — Фредди Эйнсфорд-Хилл
• Теодор Бикель — Золтан Карпати

Список композиций

Музыкальное сопровождение фильма обеспечивал The Warner Bros. Studio Orchestra под руководством Андре Превена.

№	Название	Исполнитель	Длительность
1.	«Увертюра»		3:27
2.	«Why Can't the English?»	Рекс Харрисон	2:36
3.	«Wouldn't It Be Loverly»	Марни Никсон	4:23
4.	«An Ordinary Man»	Рекс Харрисон	4:45
5.	«With a Little Bit of Luck»	Стенли Холлоуэй	4:08
6.	«Just You Wait»	Одри Хепбёрн и Марни Никсон	3:00
7.	«Servants Chorus»	Мона Уошборн	1:24
8.	«The Rain in Spain»	Рекс Харрисон, Уилфрид Хайд-Уайт, Марни Никсон	2:49
9.	«I Could Have Danced All Night»	Марни Никсон, Мона Уошборн	3:56
10.	«Ascot Gavotte»	хор	3:09
11.	«On the Street Where You Live»	Билл Ширли	2:58
12.	«Intermission»		4:08
13.	«Transylvanian March»		1:00
14.	«Embassy Waltz»		2:46
15.	«You Did It»	Рекс Харрисон, Уилфрид Хайд-Уайт, Мона Уошборн, хор	4:39
16.	«Show Me»	Марни Никсон и Билл Ширли	2:08
17.	«Get Me to the Church on Time»	Стенли Холлоуэй	3:20
18.	«A Hymn to Him (Why Can't A Woman Be More Like a Man?)»	Рекс Харрисон, Уилфрид Хайд-Уайт, хор	3:15
19.	«Without You»	Рекс Харрисон, Марни Никсон	2:05
20.	«I've Grown Accustomed to Her Face»	Рекс Харрисон	5:26

Производство

Музыкальные номера

За исключением «With a Little Bit of Luck» у всех музыкальных номеров в картине собственное звуковое сопровождение. Кроме того, песня Дулиттла, хоть и является третьим музыкальным номером мюзикла, в фильме исполняется четвёртой (учитывается увертюра). Изначально музыкальный номер был разделён на две части. Первая звучит после того, как Элиза выдает «папочке полкроны», вторая часть — сразу после того, как Альфред узнаёт, что его дочь теперь живёт с профессором Хиггинсом. В фильме вся песня исполняется в одной сцене, сразу после «An Ordinary Man» Рекса Харрисона. Но и здесь песня также разделена на две части диалогом (беседа Дулиттла с новой хозяйкой комнаты Элизы).

Из фильма была исключена вторая (по порядку исполнения) инструментальная композиция «Busker Sequence», следующая сразу за Увертюрой. Это единственный музыкальный номер мюзикла, опущенный в фильме. Часть композиции можно услышать в эпизоде, когда в начале фильма Элиза бежит под дождём через дорогу.

Практически все песни в фильме соответствуют музыкальным номерам мюзикла; однако, в некоторых композициях присутствуют ремарки на исполняемый текст песен, что свойственно для киноверсий Бродвейских мюзиклов. Например, из песни Дулиттла «With a Little Bit of Luck» из-за длины и интервалов выброшен стих «У него нет и пенса в кармане» («He does not have a Tuppence in his pocket»), исполняемый Дулиттлом вместе с хором.

Некоторые части «You Did It», первоначально были написаны для бродвейского мюзикла, но Харрисон, ненавидевший лирику, отказался их исполнять. Тем не менее Кьюкор настоял на полной версии песни. В результате первоначально опущенная лирическая часть песни звучит в сопровождении хора слуг, три раза кричащих «БРАВО», и продолжающих номер песней «Congratulations, Professor Higgins».

Дублирование вокальных партий

До начала и в процессе съёмок Одри Хепберн занималась с преподавателем по вокалу и собиралась самостоятельно исполнить музыкальные номера в фильме. Она успела записать несколько фонограмм (Wouldn’t It Be Loverly и Show Me), которые звучали на площадке во время съёмок этих сцен. Однако к тому времени продюсер Джек Уорнер окончательно решил заменить красивый, но ограниченный по диапазону голос Хепберн на профессиональное сопрано и пригласил Марни Никсон, которая в прошлом успешно дублировала Дебору Карр в экранизации мюзикла «Король и я» (1956) и Натали Вуд в «Вестсайдской истории» (1961). Пение Хепберн было использовано лишь однажды в сцене «Just You Wait Henry Higgins», однако и здесь, когда потребовалось исполнить высокие ноты в середине партии, звучит голос Никсон. В 1994 году в процессе масштабной реставрации оригинальных негативов к 30-летнему юбилею картины, которые значительно пострадали во время землетрясения в Лос Анджелесе, затронувшего киноархивы, удалось обнаружить записи нескольких оригинальных вокальных номеров Хепберн, которые были изданы на DVD и Blu-ray. Впоследствии были опубликованы также демозаписи с репетиций Одри Хепберн. Под аккомпанемент фортепиано актриса исполнила арии Just You Wait, I Could Have Danced All Night и Withough You, готовясь к записи с оркестром, которая, судя по всему, так и не состоялась.

Исполнитель роли Фредди Джереми Бретт также пострадал от решения продюсера дублировать музыкальные номера. В отличие от Хепберн, которая профессионально не училась пению, Бретт обладал хорошо поставленным тенором и исполнял партию в мюзикле «Маригольд» Чарльза Цвара, который, однако, не имел успеха в лондонском театре Савой в 1959 г. Возможно, эта неудача (Бретта среди прочего критиковали за недостаточные вокальные данные) склонила Джека Уорнера к мысли пригласить Билла Ширли записать вместо Бретта знаменитую арию «On The Street Where You Live». Несколько лет спустя Бретт вернулся к пению в телепостановке BBC оперетты «Веселая вдова» Легара (1968), а также появился в качестве приглашённого гостя в одном из эпизодов Twiggy Show (1975) на BBC, где исполнил 3 вокальных номера, в том числе из «Веселой вдовы».

Рекс Харрисон практически сразу отказался делать предварительную запись музыкальных номеров, объяснив это тем, что каждый раз исполняет свои речитативы по-разному и не сможет точно попасть в артикуляцию во время съёмок. Режиссёр принял решение о том, что Харрисон будет исполнять свои номера вживую (Андре Превен записал только партию оркестра, своеобразную «минусовку», которую включали на площадке). Ассистенты звукорежиссёра спрятали под галстуком актёра один из первых радиомикрофонов, который заметен в одном из эпизодов (когда Харрисон спускается по лестнице вниз в сцене «I’m An Ordinary Man»). Помимо невысокого качества звука микрофон создавал немало других технических трудностей: ловил помехи, статику, соседние радиочастоты, неожиданно отключался, поэтому съёмки приходилось прерывать.

Интермедия

Одно из немногочисленных различий фильма и мюзикла — интермедия (перерыв между действиями). В пьесе интермедия происходит сразу после сцены бала в посольства, на котором Элиза танцует с Kарпати. В фильме — непосредственно перед сценой бала.

Художественное оформление

Художественным оформлением фильма занимался Сесил Битон, получивший за свою работу Оскарa. При оформлении основного места действия картины (библиотеки в доме Генри Хиггинса) Битон вдохновлялся комнатами в Шато де Груссэ, расположенном в Монфор-л’Амори во Франции, и художественно обставленный его владельцем Карлосом де Беистеги.

Битон и режиссёр Джордж Кьюкор были давними друзьями, и Битону была предоставлена полная творческая свобода. Однако в процессе трудоёмкой работы над фильмом Кьюкор нередко конфликтовал с Битоном, и, в конце концов, фактически отстранил его от работы. Имя Битона уже были внесено в титры и оговорено в контракте, поэтому Кьюкор обратился к своему близкому другу и помощнику художника картины Джину Аллену с просьбой занять место Битона и закончить работу над декорациями.

Расхождения по авторскому праву

Глава CBS Уильям С. Пэйли, спонсировавший производство оригинального бродвейского мюзикла в обмен на авторские права на музыку (Columbia Records), согласился продать их Warner bros. в феврале 1962 за беспрецедентную в то время сумму в $5 миллионов, при условии, что права на фильм перейдут CBS через семь лет после его выпуска.

Фильм был впервые выпущен на VHS для домашнего просмотра MGM/CBS в 1981, и, повторно, CBS/Fox Video в 1984, 1986, 1991, 1994 и 1996.

В 1971 Warner bros., изначальный правообладатель фильма, вернул все авторские права на музыку и передал права на картину CBS. В 1998—2008 Warner Home Video выпускал фильм на DVD от имени CBS Home Video, в то время как телевизионные права принадлежали CBS Television Distribution. Права на театральную версию пьесы в настоящее время переданы Hollywood Classics от имени Paramount Pictures и CBS.

В 2001 фильм последний раз вышел на кассетах VHS. 6 октября 2009 Paramount Pictures выпустила фильм на DVD.

Blu-ray

15 ноября 2011 Paramount Pictures выпустила в продажу Blu-Ray версию фильма.

Награды и номинации

Премия «Оскар»
1. Лучший актёр, Рекс Харрисон
2. Лучшие художники, Джин Аллен, Сесил Битон, Джордж Джеймс Хопкинс
3. Лучший оператор, Гарри Стрэдлинг
4. Лучшие костюмы, Сесил Битон
5. Лучший режиссёр, Джордж Кьюкор
6. Лучшая музыка, Андре Превен
7. Лучший фильм, Джек Уорнер
8. Лучшая музыка, Джордж Гровес
Премия «Золотой Глобус»
1. Лучший фильм — Мюзикл/Комедия
2. Лучший актёр — Мюзикл/Комедия, Рекс Харрисон
3. Лучший режиссёр, Джордж Кьюкор
Премия BAFTA
1. Лучшая адаптация оригинального источника, Джордж Кьюкор

Награды

• 1965 — Премия «Оскар»
  • «Лучший фильм» — Джек Уорнер
  • «Лучший режиссёр» — Джордж Кьюкор
  • «Лучший актёр» — Рекс Харрисон
  • «Лучшие художники» — Джин Аллен, Сесил Битон, Джордж Джеймс Хопкинс
  • «Лучший оператор» — Гарри Стрэдлинг
  • «Лучшая музыка» — Андре Превен
  • «Лучшие костюмы» — Сесил Битон
  • «Лучший звук» — Джордж Гроувз
• 1966 — Премия BAFTA
  • «Лучший фильм» — Джордж Кьюкор
• 1965 — Премия «David di Donatello»
  • «Лучший зарубежный фильм» — Джек Уорнер
• 1965 — Премия «Золотой Глобус»
  • «Лучший фильм (мюзикл / комедия)»
  • «Лучший режиссёр» — Джордж Кьюкор
  • «Лучший актёр мюзикла / комедии» — Рекс Харрисон

Номинации

• 1965 — Премия «Оскар»
  • «Лучший актёр второго плана» — Стенли Холлоуэй
  • «Лучшая актриса второго плана» — Глэдис Купер
  • «Лучший монтаж» — Уильям Циглер
  • «Лучший сценарий» — Алан Джей Лернер
• 1966 — Премия BAFTA
  • «Лучший британский актёр» — Рекс Харрисон
• 1965 — Премия «Золотой Глобус»
  • «Лучшая актриса мюзикла / комедии» — Одри Хепбёрн
  • «Лучший актёр второго плана» — Стенли Холлоуэй

Премии

признание Американского института киноискусства

• 1998 100 лучших американских фильмов за 100 лет по версии AFI #91
• 2000 100 самых смешных американских фильмов за 100 лет по версии AFI Номинация
• 2002 100 самых страстных американских фильмов за 100 лет по версии AFI #12
• 2004 100 лучших песен из американских фильмов за 100 лет по версии AFI:
  • «I Could Have Danced All Night» #17
  • «I’ve Grown Accustomed to Her Face» Номинация
  • «The Rain in Spain» Номинация
• 2006 Лучшие американские фильмы-мюзиклы за 100 лет по версии AFI #8
• 2007 100 лучших американских фильмов за 100 лет по версии AFI Номинация

Ремейки

Мультфильм

В 1995 кинокомпания 20th Century Fox предложили Дону Блуту и Гари Гольдман, главам мультипликационного отдела Fox Animation Studios, выбрать между созданием мультипликационного ремейка фильмов Моя прекрасная леди и «Анастасия» 1956 года. Блут и Гольдман выбрали работу над Анастасией.

Возможный ремейк

Впервые о ремейке картины сообщалось ещё в июне 2008. Предполагалось, что в роли Хиггинса на экранах появится Колин Ферт, а Кира Найтли исполнит роль Элизы, предполагаемый выход фильма обозначался 2010-м годом. Эмма Томпсон, по той же информации, бралась написать сценарий. Среди претендентов на роль Хиггинса также значились Джордж Клуни и Брэд Питт.

В марте 2010 появилась информация, что в 2012 году планируется выход ремейка режиссёра Джо Райта с Кэри Маллиган в главной роли.

Ссылки

• «Моя прекрасная леди» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v34019 Моя прекрасная леди] (англ.) на сайте allmovie
• [www.rottentomatoes.com/m/my-fair-lady/ Моя прекрасная леди] на Rotten Tomatoes
• [www.boxofficemojo.com/movies/?id=myfairlady.htm Моя прекрасная леди] на Box Office Mojo

Отрывок, характеризующий Моя прекрасная леди (фильм, 1964)

– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.