Курода Киётака

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Курода Киётака
黒田清隆<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
2-й Премьер-министр Японии
31.08.1896—18.09.1896
Монарх: Мэйдзи
Предшественник: Ито Хиробуми
Преемник: Мацуката Масаёси
30.04.1888—25.10.1889
Предшественник: Ито Хиробуми
Преемник: Ямагата Аритомо
 
Рождение: 16 октября 1840(1840-10-16)
город Кагосима (княжество Сацума)
Смерть: 25 августа 1900(1900-08-25) (59 лет)
Токио (Япония)
 
Автограф:
 
Награды:

Курода Киётака (яп. 黒田 清隆; 16 октября 184025 августа 1900), также известный как Курода Рёсукэ (яп. 黑田 了介 курода рё:сукэ), японский политик периода Мэйдзи[1], второй премьер-министр Японии (c 30 апреля, 1888 по 25 октября, 1889).

Впоследствии Курода принимал активное участие в программе правительства по заселению острова Хоккайдо. Он прожил там с 1870 по 1882 год, периодически приезжая в Токио для отчёта перед правительством. В 1878 году, после смерти Окубо Тосимити, он стал лидером клана Сацума. Незадолго до того, как он покинул свой пост на Хоккайдо, его обвинили в продаже государственной собственности.

В 1888 году он становится премьер-министром и занимается принятием конституции Мэйдзи. Однако в следующем году он был вынужден покинуть этот пост, после того, как сделал несколько грубых ошибок при заключении торговых договоров. Позднее он становится гэнро, министром коммуникаций и председателем Тайного Совета.





Биография

Сацумский самурай

Родом из семьи самураев низкого ранга из провинции Сацума, служивших даймё Симадзу.

В 1862 году Курода участвовал в инциденте в Намамуги, когда самураи княжества Сацума зарубили насмерть одного и тяжело ранили двоих британских моряков, нарушивших нормы японского этикета, не поклонившись даймё. Это привело к началу Сацумско-британской войны, в которой Киётака играл значительную роль. После окончания войны он приехал в Эдо, чтобы изучать артиллерийское дело.

Во время Реставрации Мэйдзи стал активным участником в альянсе мятежных княжеств Сацума и Тёсю, боровшихся против власти Сёгуната Токугава за восстановление императорского правления. Один из военных лидеров в войне Босин, стал известен после того, как пощадил и взял в плен Эномото Такэаки, противостоявшего армии Куроды в Битве за Хакодатэ (англ.) на острове Хоккайдо; Эномото пытался организовать на Хоккайдо суверенную республику.

Политическая и дипломатическая карьера

После установления правления императора Мэйдзи Курода стал первым дипломатом, приехавшим на Карафуто (Сахалин), на который претендовали как Российская империя, так и Япония. Продвижение русских на восток ужаснуло Куроду, он вернулся в Токио и настойчиво рекомендовал скорейшее заселение Карафуто и установление пограничных укреплений. В 1871 году он съездил в Европу и США, а затем, в 1872, был назначен руководителем колонизацией Хоккайдо.

В 1874 Курода стал директором Общества колонизации Хоккайдо (яп. 北海道拓殖の進歩 хоккайдо: такусёку но симпо), разработавшего организационную схему заселения острова бывшими самураями и ушедшими в запас солдатами, которые бы одновременно становились фермерами и поддерживали внутренний порядок. Киётака получил звание генерал-лейтенанта в имперской японской армии. Курода приглашал иностранных советников (англ.) из стран с похожим на японский климатом посещать Хоккайдо и предоставлять консультации по улучшению сельского хозяйства.

Киётака стал послом в Корею в 1875, он участвовал в подписании Мирного договора в Канхвадо, открывшего Корею японской торговле, в 1876 году. В 1877 его послали в составе антиповстанческих сил для усмирения Сацумского восстания, и через год он, после убийства бывшими самураями Окубо Тосимити, де-факто стал властителем Сацумы.

Вскоре после того, как он покинул свой кабинет в Хоккайдо, Курода стал центральной фигурой скандала 1881 года вокруг Общества колонизации Хоккайдо. Киётака, в рамках приватизационной программы, пытался продать активы Общества торговому синдикату, принадлежавшему одному из старых друзей из Сацумы по низкой цене. Когда условия сделки узнала пресса, шумиха вокруг них заставила стороны отменить соглашение. Кроме того, в 1881 году жена Куроды умерла от болезни лёгких, но пошли слухи о том, что Киётака напился и убил её; тело эксгумировали, подозрения не подтвердились, но слухи о его пьянстве продолжались.

Премьер-министр

Киётака стал вторым премьер-министром Японии (после Ито Хиробуми). В течение своего срока он готовил опубликование конституции. Досадные промахи с неравными договорами, которые Японии пришлось принять, вызвали отрицательную реакцию. Когда были опубликованы черновики Окумы Сигэнобу, описывающие будущие изменения, Курода был вынужден подать в отставку.

Последующая жизнь

Курода был министром связи с 1892 года. В 1895 он стал гэнро и председателем Тайного Совета. Курода умер от мозгового кровоизлияния в 1900 году, похоронной церемонией руководил Эномото Такэаки. Могила Куроды находится на кладбище Аояма (англ.) в Токио.

Напишите отзыв о статье "Курода Киётака"

Примечания

  1. Nussbaum, Louis-Frédéric. (2005). «Kuroda Kiyotaka» in [books.google.com/books?id=p2QnPijAEmEC Japan Encyclopedia, p. 578] в Google Книгах.

Литература

Отрывок, характеризующий Курода Киётака

– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?