Латинский квартал

Лати́нский кварта́л (фр. Quartier latin) — традиционный студенческий квартал в 5-м и 6-м округах Парижа на левом берегу Сены вокруг университета Сорбонна. Название происходит от латинского языка, на котором ранее преподавали в Сорбонне. Квартал обозначает в этом случае не один из 80-ти парижских административных кварталов (фр. quartiers administratifs), а представляет собой район с необозначенными границами, расположившийся на склонах горы (холма) Св. Женевьевы.

Сейчас к Латинскому кварталу относится не только Сорбонна, но и несколько других высших учебных заведений: Высшая нормальная школа, Парижская высшая национальная школа горного дела (École des Mines de Paris), Университет Париж II, Университет имени Пьера и Марии Кюри и другие.

Латинский квартал знаменит своими узкими старинными улочками, бистро, книжными лавками и уютными кафе.

Благодаря большому числу туристических объектов, таких как Пантеон, Люксембургский сад, Термы Клюни и Музей Средневековья, Латинский квартал является излюбленным местом туристов.

Из-за этого квартирная плата сильно поднялась и лишь немногие современные студенты могут позволить себе жить в Латинском квартале.

Название распространилось и на студенческие кварталы других европейских городов (например, Кёльна).

Центральная часть Латинского квартала (Сорбонна и окрестности)

«Преуспеть» во Франции — это покорить Париж. Это в равной степени касается и студентов, которые стремятся чего-то добиться в жизни. В центре Латинского квартала, на южной стороне улицы Эколь, расположена группа мрачноватых зданий, которые и стали местом, где обосновался блестящий интеллектуальный центр Франции: Сорбонна, Коллеж де Франс и лицей Людовика Великого.

От улицы Эколь начинается улица Шампольон с множеством кинотеатров и кинематографическим кафе Ле-Рефле, которая ведет к свободной от транспорта площади Сорбонны. Здесь приятно посидеть в тени лип в окружении фонтанов, кафе и студентов с кипами книг в руках. Перед основными университетскими зданиями находится церковь Сорбонны (часовня Святой Урсулы), построенная в 1640-х годов великим кардиналом Ришельё, гробница которого находится внутри здания.

Спроектированное в духе стойкого подражания римскому антиреформаторскому стилю, здание часовни оказало значительное влияние на архитектуру городских соборов, купола которых появились на городском небосклоне в последующие годы того же XVII в.

Гости города имеют право запросто зайти в главный внутренний двор Сорбонны, и при этом им никто не делает замечания. Когда-то Сорбонна была одним из главных средневековых учебных заведений, теснившихся на вершине холма Сент-Женевьев, она привлекала лучших ученых мужей со всей Европы для дискуссий на темы теологии, а также по политическим вопросам, таким, например, как взаимоотношения короля и Папы Римского. 3 мая 1968 г. именно Сорбонна стала центром студенческих протестов против застоя в системе образования, которые затем, когда полиция попыталась прекратить политический митинг во дворе университета, вылились в настоящий бунт.

В факультетских зданиях разместились радикалы, и на некоторое время университет превратился в коммуну, однако уже 16 июня бунтовщиков разогнала полиция. В результате в системе высшего образования Франции была проведена коренная реорганизация, и Сорбонна была преобразована в более прозаическое учебное заведение под названием «Париж IV». Сегодня среди здешних студентов особенно популярны искусство и общественные науки.

Коллеж-де-Франс был основан в эпоху Ренессанса, когда Францией правил Франциск I. Коллеж был учрежден для того, чтобы французские студенты изучали здесь древнегреческие дисциплины. Это ведущее научно-исследовательское учреждение привлекало таких выдающихся представителей интеллектуального мира, как Ролан Барт, Мишель Фуко, Клод Леви-Стросс.

Позади этого коллежа, на улице Сен-Жак, находится Лицей Луи-ле-Гран (Людовика Великого), в списке бывших учеников которого значатся такие громкие имена, как Мольер, Робеспьер, Сартр и Гюго. В некотором смысле это обыкновенный лицей, то есть средняя школа, однако в то же время это специальное учебное заведение — ступень к академическому и политическому успеху.

В этой школе лучших учеников Франции готовят к вступительным экзаменам в Гранд-эколь — разновидности элитарного университета. Система аттестации в лицее основана на таком жестком отборе, что даже среди талантливых учеников учебную программу одолевает всего один ученик из десяти.

Набережная со стороны Латинского квартала

Восточнее улицы Сен-Жак, немного назад к реке, находится сквер Рене Вивиани — приятный зеленый островок с травой и деревьями, откуда открывается самый лучший вид на Собор Парижской Богоматери. В этом сквере, подпираемом парой бетонных колонн, растет самое старое дерево Парижа — ложная акация, привезенная из Гайаны в 1680 г. Позади сквера видны искаженные и бесформенные очертания церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, относящейся к тому же времени, что и Нотр-Дам де Пари.

Когда-то она служила местом проведения университетских собраний, пока в 1524 г. студенты не разнесли её на части. Последние сто лет здание принадлежит греко-католической церкви, что объясняет наличие в храме иконостаса. У колодца при входе в церковь можно увидеть большие каменные глыбы — остатки древней римской улицы, по которой позже была проложена улица Сен-Жак. Это тихое и укромное место идеально подходит для отдыха.

Через несколько метров от сквера, на берегу Сены, пролегает улица Бюшри, где находится известный магазин книг на английском языке «Шекспир и компания», которым управляет американец. Предполагается, что здесь можно ощутить присутствие духа Джеймса Джойса и других знаменитых писателей, хотя подлинный магазин с таким названием, принадлежавший когда-то американке Сильвии Бич — многострадальному издателю романа Джойса «Улисс», на самом деле располагался в другом месте, на улице Одеон.

Сегодня в штате нового магазина работают молодые «Хемингуэи», которые спят в комнатах наверху. Книги, открытки, гравюры и прочие подобные товары можно также купить у букинистов, чьи зеленые лавки с висячими замками расположились на парапете вдоль набережной Сены, однако, несмотря на всю романтичность таких покупок, прогулка вдоль загруженной транспортом трассы может оказаться не слишком приятной.

Продолжая путь по набережной Турнель, вы можете задержаться у особняка Мирамион (дом № 47), где обосновался Музей содействия общественным больницам Парижа. Экспозиция музея рассказывает об истории парижских больниц через живопись, скульптуру, фармацевтическую утварь, хирургические инструменты и многое другое.

И хотя здесь, скорее всего, ваше внимание привлекут красивые старинные керамические сосуды, служащие для экспериментов по изготовлению новых лекарств, таких, например, как «кровь дракона», а также некоторые любопытные сентиментальные картины, висящие среди портретов медицинских светил, все же стоит пойти дальше, на мост Сюлли, расположенный на восточной оконечности острова Сен-Луи, чтобы полюбоваться великолепным видом на апсиду и шпиль собора Нотр-Дам де Пари. Отсюда вдоль реки тянется красивый парк, в котором выставлены образцы современной скульптуры.

Пройдя на запад вдоль бульвара Сен-Жермен в сторону бульвара Сен-Мишель, вы пересечете улицу Понтуаз с бассейном и начальной школой, построенными в стиле ар деко, и дойдете до площади Мобер, где утром по вторникам, четвергам и воскресеньям работает хороший продовольственный рынок.

Пройдя площадь Мобер, обратите внимание на дом № 1 по улице Карм — современное, но не слишком привлекательное здание полиции, где размещается Музей префектуры полиции. В целом история парижской полиции представлена здесь вполне традиционно в виде коллекции полицейской формы, табельного оружия и документов, однако оружие, которое использовали для своих убийств знаменитые преступники, пощекочет вам нервы, да и добровольное посещение действующего отделения полиции тоже имеет особый привкус.

См. также

• Кафе Прокоп

Ссылки

• [paris1900.lartnouveau.com/paris00/le_quartier_latin.htm Фотографии Латинского квартала (1900 гг. и наши дни)]
• [www.vparis.net/latinskiy-kvartal-parizha/ Латинский квартал Парижа]

Отрывок, характеризующий Латинский квартал

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.