Лебедев, Владимир Александрович

Владимир Александрович Лебедев
В.А. Лебедев в 1915 году
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя Франция Франция
Награды и премии:

Влади́мир Алекса́ндрович Ле́бедев (род. 1879, Санкт-Петербург — 22 февраля 1947, Париж) — один из первых пилотов-авиаторов в России, Президент Всероссийского аэроклуба (1917), видный энтузиаст и промышленник в области российского авиастроения, кавалер ордена Почётного легиона (Франция).

Член Особого Совета. Министр торговли и промышленности Всевеликого войска Донского (25 мая 1918 — 28 сентября 1918). Министр Управления торговли, промышленности и снабжения белогвардейского правительства Деникина (28 сентября 1918 — 1920), председатель Совещания по товарообмену с заграницей.

Биография

Родился в Петербурге в небогатой дворянской семье в 1879 году.

Закончив юридический факультет Петербургского университета, он некоторое время служил по гражданскому ведомству, но потом вышел в отставку в звании коллежский секретарь. Начинался XX век — время, когда в России только зарождалось авиационное дело. Впервые Лебедев увидел полёт аэроплана в небе Франции в 1908 году и, заболел авиацией. Вскоре, в 1909 году он строит свой планер. Фотографии этого планера публикуется в апрельском номере журнала «Огонёк». Но Лебедеву хотелось летать на аэропланах. В следующем году он со своим другом Генрихом Сегно приезжает в Париж — авиационную столицу мира тех лет и законодательницу мод в авиации. Оба они уже испытали радость полёта. Сегно, поляк про национальности, также родом из Петербурга, по образованию инженер. Он тоже пытался построить планер собственной конструкции из бамбука и даже испытал радость полёта длиной в … несколько секунд. В. Лебедев — физически здоровый, крепкого телосложения, хороший спортсмен, умел произвести впечатление внешним лоском, манерами, однако средств на увлечение авиацией не хватало. Приехал он во Францию на собственный страх и риск учиться лётному делу в школе известного авиаконструктора и пилота Анри Фармана, которая находилась в Мурмелоне-лен-Гран. В мае 1910 года В. А. Лебедев блестяще выдерживает экзамен на звание пилота-авиатора и вскоре возвращается в Россию.

Диплом пилота-авиатора Владимир Лебедев получил 10 июня 1910 года под номером 98 и становится третьим после Михаила Ефимова и Николая Попова дипломированным пилотом-авиатором России и первым пилотом Петербурга.

Любопытно, что В. А. Лебедев уже в студенческие годы был заядлым спортсменом. Он был чемпионом России по велоспорту и прославился оригинальным рекордом — девятнадцать часов подряд он гонял по Михайловскому манежу, проехав в общей сложности 375 километров. А уже находясь в Париже, 8 апреля 1910 года в самом начале своего обучения он устанавливает первый авиационный «рекорд», став «живым грузом» в действительно рекордном полёте лётчика Даниэля Кине, который дольше других продержался в воздухе с пассажиром — 2 часа 15 минут.

Вскоре Лебедев начинает самостоятельные полёты. 14 апреля он пролетел расстояние в 15 километров, а на следующий день удваивает расстояние. Многие французские, а потом и русские газеты публикуют сообщения о полётах Лебедева, особенно, выделив его полёт с пассажиром, который продолжался более часа и проходил на большой высоте.

Многие историки авиации называют Лебедева инженером — это неверно, но видимо связано с тем, что ещё в 1909 году он уезжает во Францию и поступает там работать на авиационный завод в качестве механика. Досконально изучает процессы сборки летательных машин, организацию производства и потом часто выступает как авторитет и в области «летания» и в деле строительства самолётов.

Вернувшись в Россию после завершения учёбы в школе Анри Фармана, Лебедев получает предложение стать шеф-пилотом лётной школы Петербургского императорского аэроклуба. Впервые в небо России он поднимается 7 июня.

И уже вскоре в конце лета того же 1910 года он принимает предложение испытать новые аэропланы «Россия-А» и «Россия-Б», построенные на петербургском заводе. 12 августа на Гатчинском поле, принадлежавшем Учебному воздухоплавательному отряду, были выведены оба аппарата. Биплан «Россия-А» типа «Фарман-III» с двигателем «Рено» так и не смог взлететь — не хватило мощности мотора, а вот на моноплане «Россия-Б» типа «Блерио» с 25-сильным мотором «Анзань» В. А. Лебедев поднялся в небо и очертил на нём небольшой плоский круг — «блинчик». Это был первый в истории России испытательный полет.

В сентябре Владимир Лебедев успешно выступает на Всероссийском празднике воздухоплавания, проходившем на Комендантском аэродроме в Петербурге. Тогда В. Лебедев совершил полёт на аэроплане «Авиат» длительностью 3 часа 58 минут.

В сентябре В. А. Лебедев совершает демонстрационные полёты в Самаре, но основное время он уделяет своим ученикам в лётной школе. Среди его учеников были военные лётчики капитаны Ованесов и Докучалов, впоследствии отличившиеся на фронтах первой мировой войны. У него же обучалась летному делу первая русская авиатрисса Лидия Виссарионовна Зверева, получившая диплом пилота-авиатора Петербургского аэроклуба 11 августа 1911 года. Его первыми учениками были русские офицеры-поручики Е. В. Руднев, И. Л. Когутов и капитан Г. Г. Горшков. К осени 1910 года они стали первыми военными лётчиками, подготовленными в России.

Владимир Лебедев обучал летному делу Николая Алексеевича Рынина, впоследствии профессора, известного специалиста в области ракетной техники; Василия Васильевича Каменского — друга В. В. Маяковского и популярного литератора. Он же дал путёвку в небо первому лётчику Болгарии Сотиру Черкезову. 15 мая 1911 года Лебедев совершает рекордный полёт на учебном самолёте «Фарман» с четырьмя пассажирами на борту.

Промышленная деятельность В. А. Лебедева

Наряду с работой в лётной школе В. А. Лебедев всё больше начинает уделять внимание коммерческим делам. В этом он находит большую поддержку у своего брата профессора Горного института Алексея Александровича Лебедева, активного деятеля Императорского Всероссийского аэроклуба, члена редколлегии журнала «Вестник Воздухоплавания», с 1910 года преподававшего курс авиационных двигателей на кораблестроительном факультете Петербургского политехнического института имени Петра Великого, где был создан курс по подготовке инженеров по воздухоплаванию.

Братья Лебедевы и С. А. Ульянин взяли на себя инициативу по организации Петербургского товарищества авиации (ПТА). Но, не имея собственных капиталов, они приняли в дело петербургского коммерсанта Ломача. Так возникло Петербургское товарищество «Ломач и К». Товарищество располагало весьма скромными средствами, что не помешало предприимчивому В. А. Лебедеву разослать по всем странам извещения о его организации и готовности принимать заказы на самолёты.

Когда в конце 1910 года у военного лётчика подполковника С. А. Ульянина возникла интересная идея «складного самолёта», то есть создание разборного самолёта, который можно легко и быстро собрать и разобрать и в разобранном виде перевозить за войсками и приводить в действие всего за два часа, то осуществить эту идею взялся Владимир Лебедев и его коллеги из Петербургского товарищества авиации (ПТА). За основу взяли привезённый Лебедевым из Парижа аэроплан «Фарман-IV». Самолёт проектировало конструкторское бюро ПТА в составе Н. В. Ребикова, В. Ф. Савельева и П. А. Харламова. Строил самолёт столяр Рогов. Все работы были проведены быстро и успешно и уже 25 января 1911 года самолёт был закончен постройкой и вскоре был показан на выставке. Выставка была приурочена к I Всероссийскому воздухоплавательному съезду и торжественно открылась 10 апреля в Михайловском манеже. Здесь были представлены новые конструкции аэропланов всемирно известных фирм «Бреге», «Ньюпор»… Успех на выставке был несомненный, жюри присудило малую золотую медаль Петербургскому товариществу авиации за биплан «ПТА».

Вскоре В. А. Лебедев сам и испытал самолёт в воздухе. Самолёт летал весьма успешно и при этом не уступал обычному «Фарману». Сидение лётчика было обнесено обтекателем, имевшим вид кабины. Самолёт был выполнен в двух экземплярах и получил название военный биплан «ПТА № 1». Любопытно "что один из них имел под нижним крылом надувные резиновые мешки на случай посадки на воду. Возможно, уже тогда у В. А. Лебедева появились замыслы создать собственное дело по строительству гидропланов. Продолжая заниматься лётной работой, В. А. Лебедев все больше внимание уделяет коммерческой деятельности. В 1912 году он при поддержке московского купца М. К. Ушкова заключает в Париже договор с французским инженером и предпринимателем Люсьеном Шовьером, по которому получает исключительное право на изготовление и продажу в России воздухоплавательных винтов и других видов пропеллеров, как, например, для аэропланов и дирижаблей.

Так начиналась промышленная деятельность Лебедева. Вскоре в Петербурге на Офицерской улице была открыта мастерская по изготовлению и ремонту винтов французского типа «Интеграл» Шовьера. 1 января 1912 года Лебедев заарендовал у провизора А. А. Дерингера фабричное помещение для производства авиационных предметов сроком на два года. Одновременно он предполагает собирать здесь же части самолёта «Депердюссен». Параллельно организует другую мастерскую по ремонту моторных лодок, а также берёт подряд на строительство тележки для перевозки самолёта «Ньюпор-IU» в разобранном виде.

1 мая 1913 года отвечая на запрос Министерства торговли и промышленности, Лебедев сообщает, что организует «Санкт-Петербургское Товарищество В. А. Лебедев и К». А уже в конце 1913 года возникло новое акционерное общество, которое, как указывалось в Уставе его, учреждалось для дальнейшего развития существующего в Петербурге завода предметов воздухоплавания, для постройки всякого рода летательных аппаратов, для эксплуатации привилегий на изобретения в области воздухоплавания и т. д.

В апреле 1914 года В. А. Лебедев арендует участок земли близ Комендантского аэродрома и начинает строить производственные здания. Так было положено начало его первого авиационного завода. В том же году В. А. Лебедев уже сумел получить ряд государственных заказов на строительство и испытания нескольких типов самолётов, в основном — аэропланы иностранных типов. Сначала французский самолёт «Депердюссен-разведчик». Это был двухместный среднеплан с мотором «Гном-Мососупан» мощностью в 80 л.с. Он обладал неплохими данными и на конкурсе военных аэропланов 1913 года занял третье место. На заводе В. А. Лебедева было построено 63 самолёта. Кроме того, в 1915 году строятся два таких самолёта в поплавковом варианте.

В апреле 1915 года Лебедев добивается заказа на строительство и поставку морскому ведомству 31 гидроаэроплана типа «Ф. Б. А.». Строительство этих гидропланов продолжалось до конца 1916 года. В то время одним из лучших самолётов считался по праву аэроплан конструкции братьев Вуазен. На своем Петроградском заводе В. А. Лебедев строил самолёты типа «Вуазен» в модификациях L, LA, LAS. Его завод в Петрограде развивался довольно быстро, и уже в 1915 году на нём трудилось несколько сот человек, а в 1916 году уже 867 работающих. Завод занимал значительную по тем временам площадь в 25 тысяч квадратных саженей и превосходил заводы Щетинина и «Дукс». На полученные от государства субсидии В. А. Лебедеву удалось в течение 1914—1918 построить завод общей площадью каменных зданий — 211 кв. саженей и деревянных — 3359 кв. саженей. На заводе было установлено 55 двигателей разной мощности и 37 станков. Уже в первый год своего существования на заводе было построено 47 различных самолётов, в 1915 году — 187, а в 1918 году сдано заказчикам 227 самолётов.

Летом 1915 года во время боевых действий на Балтике был захвачен немецкий самолёт «Альбатрос» с мотором в 150 л.с. в исправном состоянии. Лебедев сумел убедить передать самолёт ему на завод и вскоре трофейный «Альбатрос» был доставлен на Комендантский аэродром. На заводе этот самолёт стали копировать, несколько видоизменяя его применительно к различным моторам. Уже осенью того же года глава фирмы выбивает заказ в Морском Генеральном Штабе на переделку партии французских сухопутных самолётов типа «Морис-Фарман» на морские. Заказ был успешно выполнен, все самолёты были поставлены в срок.

За годы войны завод значительно вырос. Его оборудование серьёзно обновилось. В 1916 году завод уже располагал деревообделочным механическим, слесарным, сборочным, малярным, сварочным, сушильным цехами и столярной мастерской. Число работающих перевалило за тысячу и продолжало расти. Но ограниченность территории затрудняли дальнейшее расширение завода. В. А. Лебедев, используя момент, подает прошение в Правительство с просьбой разрешить и ему строительство новых авиационных заводов в других местностях России. И вскоре получает высочайшее разрешение.

Он, не мешкая, покупает земельные участки в Пензе и Ярославле, где начинает строить авиационные заводы и завод винтов. В ноябре 1916 года постройка Пензенского завода была завершена, и там началось производство винтов. Однако здесь Лебедева ожидают трудности: недостаток рабочей силы, отсутствие топлива, серьёзные транспортные проблемы и, наконец, сложные климатические условия. И его взор устремляется на юг. Он уже давно присматривается к Таганрогу…

Таганрогский период В. А. Лебедева

Первый пробный шар В. Лебедев бросил ещё в 1915 году, когда 29 сентября акционерное общество воздухоплавания «В. А. Лебедев и К» запросило таганрогскую городскую управу о продаже земли для постройки своего аэропланного завода. Ответ был дан довольно быстро. Приехав в Таганрог, Владимир Лебедев быстро понял, что лучшего места, чем участок — между строящимся Русско-Балтийским заводом и «Карантином» просто не найти. Во-первых, на этом заводе уже строилась электростанция и можно было, по крайней мере первое время, не строить свою, а пользоваться электроэнергией соседей. Во-вторых, по территории Русско-Балтийского завода уже прокладывали железнодорожную ветку (а она соединяла и с портом, и с железнодорожной станцией), её можно было продлить до своего предприятия и уже на стадии строительства подвозить сюда строительные материалы, а потом и оборудование. Рядом было море и наконец тут же были большие пустующие площади, столь нужные для развития и аэродрома и самого завода. Впервые побывав здесь, В. А. Лебедев уже и не мыслил себе другого места для будущего завода.

Весной 1916 года городской землемер Илья Хакандопуло уже приступил к составлении геодезического описания границ городской выгонной земли, а в июле того же года спешно начинается строительство аэропланного завода.

Лето 1916 года. Ещё не был подписан договор о земле, не оформлены запродажная и купчая. Едва был определён только сам земельный участок, как спешно начались строительные работы. Для ведения земляных работ были наняты артели рабочих, которые жили тут же в построенных наспех шалашах и землянках. Для транспортных работ нанимались крестьяне ближних сел со своими быками и подводами. Лебедев очень спешил с постройкой, так как прекрасно понимал сложившуюся ситуацию. Следовало максимально плодотворно использовать строительный сезон и возвести здания первых цехов под крышу до наступления осенней непогоды и зимних холодов. Потом уже можно было приступить, используя зимнюю передышку, к отделочным работам внутри корпуса, а также к размещению оборудования, станков, материалов.

Приехав в Таганрог 6 июля 1916 года, Владимир Лебедев вскоре приобретает себе здесь дом на углу Итальянского переулка по улице Чехова. А чуть позже по железной дороге из Петрограда прибывает его автомобиль, который производит большое впечатление на местную публику, особенно после такого его экстравагантного поступка: В. А. Лебедев устраивает бесплатное катание на своем легковом автомобиле для всех желающих. А их набралось так много, что по Чеховской улице невозможно было пройти, хотя конечно много было просто любопытных. Катали вначале по Итальянскому переулку до Петровской улицы, потом до шлагбаума, потом от шлагбаума по Петровской к морю. Катали до тех пор, пока не кончился бензин. Автомобиль пришлось доставлять к дому при помощи четвёрки лошадей, выделенных начальником местной пожарной команды. Эта история так нашумела в городе, что и через семьдесят лет об этом помнили старожилы.

Ещё в апреле 1916 года В. Лебедев сумел подписать совершенно фантастический контракт на постройку 225 самолётов «Лебедь-XII». Руководил строительством в Таганроге архитектор Д. Я. Поваляев. К сожалению не удалось установить авторство проекта возводимых зданий, но, несомненно, большую роль в его разработке и проектировании сыграл сам Владимир Лебедев. Он уже имел большой опыт строительства первых авиационных заводов в Петрограде, Пензе, Ярославле, а до этого внимательно изучал организацию авиационного производства в Париже.

Таганрогский аэропланный завод отличался высокой культурой производства и был хорошо спланирован.

Интересно был построен сборочный цех. Главная сборка — состояла из двух параллельных потоков, один для сухопутных самолётов, другой — для морских. К сборочному цеху примыкали два крыла, где изготавливались части и детали сухопутных и морских машин. Все это напоминало поточную систему на современном самолётостроительном предприятии. А хороший морской спуск, возможности расширения территории, близость металлургической и топливной баз, водные и железнодорожные пути сообщения, наличие квалифицированных рабочих — все это открывало перед строящимся заводом широкие перспективы в будущем.

Одновременно с производственными корпусами будущего завода строилась и Главная контора в три этажа, где предполагалось разместить не только административные службы, но также технический отдел и конструкторское бюро.

В. А. Лебедев решил создать в Таганроге не только гидроаэропланный завод, где можно строить самолёты, но проектировать и создавать новые типы и испытывать их. Для чего уже в 1916 году рядом с купальнями стали строить гидростанцию с пляжем для гидропланов.

Пока же Лебедев снял для своей конторы второй этаж здания по Дебальдовскому переулку рядом с Греческой улицей, именно здесь принимались на работу первые рабочие — таганрожцы. Но так как в городе не было специалистов авиационного профиля, то уже в конце 1916 года из Петрограда переводится группа квалифицированных рабочих, которые и составили костяк будущего завода.

Прошло 90 лет, а почти все здания лебедевского завода сохранились до сих пор, за исключением сборочного цеха, который сгорел в начале Великой Отечественной войны. В здании Главной конторы и сегодня размещается заводоуправление, в корпусах лебедевского завода расположены ныне опытное производство ТАНТК имени Г. М. Бериева.

Датой основания Таганрогского аэропланного завода принято считать 17 (30) сентября 1916 года.

Шёл третий год Первой мировой войны. В стране всё труднее было поддерживать хозяйственные связи. Тяжело, судорожно работал железнодорожный транспорт, стремительно обесценивался рубль, росли глухое недовольство и общая усталость от войны. Лебедеву и его соратникам пришлось очень сложно в таких трудных условиях продолжать заниматься и строительством самолётов, винтов, автомобилей и строить новые авиационные заводы одновременно в разных городах. Возникающие проблемы, даже небольшие, решались тяжело и приходилось буквально заваливать письмами и прошениями различные правительственные учреждения.

Всего было построено на Петроградском и Таганрогском заводах фирмы с августа 1916 по 1 марта 1919 года 216 самолётов «Лебедь-XII», из них испытано и сдано 192 самолёта. Часть из них ставилась на поплавки и несла службу в морском флоте. Такие машины собирали и на Таганрогском аэропланном в 1917 году. Именно поплавковый «Лебедь», стал первым отечественным самолётом, поднявшимся в таганрогское небо. В Таганроге также до революции успели наладить сборку самолётов «Сопвич-разведчик» с мотором «Клерже», а кроме того здесь стали собирать двухместные французские бипланы «Вуазен-LA» конструкции братьев Вуазен. Это был первый самолёт, собранный на таганрогском заводе весной 1917 года.

В начале января 1918 года Общество передаёт свой таганрогский завод в аренду Госковскому, Моске и Гончарову и В. Лебедев и уходит от дел.

С 25 мая по 28 сентября 1918 года занимал должность министра торговли и промышленности Всевеликого войска Донского.

С 28 сентября 1918 по 1920 — министр Управления торговли, промышленности и снабжения белогвардейского правительства, образованного при Ставке Деникина, председатель Совещания по товарообмену с заграницей. Участвовал в урегулировании торговых вопросов между Всевеликим войском Донским, Кубанской Народной Республикой, Украинской державой и Добровольческой армией.

В январе 1919 года главнокомандующий Вооружёнными Силами Юга России генерал А. И. Деникин перевёл свою Ставку в Таганрог. Лебедев стал заниматься вопросами ремонта самолётов, находившихся на вооружении, как армии Деникина, так и его английских советников. Но этот период длится совсем недолго.

В марте 1920 года эмигрировал из Новороссийска в Белград, где работал в банке. Позднее переезжает во Францию.

Там он и умер в 1947 году в Париже и похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

За заслуги перед Францией в развитии авиации он был награждён орденом Почётного легиона.

Только сейчас осмысливается жизнь и деятельность этого незаурядного, удивительного человека, фанатика авиации и подлинного патриота России.

Ещё в начале 1917 года он был избран Председателем Всероссийского аэроклуба.

В годы первой мировой войны Лебедев отказался от собственной прибыли в пользу государства, хотя был крайне стеснён в средствах.

Как организатор промышленности он сумел, обладая совсем малыми капиталами, построить и оснастить пять авиационных заводов, в том числе и Таганрогский завод, крупнейший в тогдашней России по производственной площади.

Семья

• Лебедев, Алексей Александрович (1876—1964) — брат, учёный, инженер, специалист по двигателям внутреннего сгорания, один из основоположников науки об авиационных двигателях.

Источники

1. Емельянов С. Н. Таганрогская авиация. — Таганрог: Стайл-Плюс, 2006. — 360 с. — ISBN 5-8319-0036-3
2. Королева Е. В., Рудик В. А. Соперники орлов. — М.: Воениздат, 1982.
3. Токарев С. Хроника трагического перелета. — М.: Патриот, 1991.
4. Винокуров А. Авиационный спорт. — М.: 1935 г.
5. Король В. В. Пилот-петербуржец // Вечерний Ленинград. — 1989. — 12 марта.
6. Дузь П. Д. История воздухоплавания и авиации в России. — М.: Машиностроение, 1981.
7. Захаров В. П. Первый военный аэродром. — М.: Воениздат, 1988.
8. Дузь П. Д. История воздухоплавания и авиации в СССР — М.: Оборонгиз, 1960.
9. Шавров В. Б. История конструкций самолётов в СССР том 1. — М.: Машиностроение», 1986.
10. Авиация в России. — М.: Машиностроение, 1988.
11. Аэропланный завод // Таганрогский вестник. — 1915. — 9 окт.
12. Гудзенко М. А. Как все начиналось // Заводская правда. — 1991. — 19 авг.
13. Мартыненко В. Всё началось с аэропланов // Таганрогская правда. — 2011. — 16 сент.

См. также

• Ярославский моторный завод
• «[sites.google.com/site/penzakotoroinet/penza-kotoroj-n-t/i-i-j/invalidnaa-sloboda Инвалидная слобода: дорога в небо]» / Пенза в истории русской авиации // Из истории пензенской авиационной фабрики В.А. Лебедева

Отрывок, характеризующий Лебедев, Владимир Александрович

Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.