Сегура, Панчо

Панчо Сегура
Гражданство	Эквадор Эквадор США США
Место проживания	Карлсбад, Калифорния, США
Место рождения	Между Кеведо и Гуаякилем, Эквадор
Рост	168 см
Начало карьеры	1938
Завершение карьеры	1970
Рабочая рука	правая
Удар слева	двуручный
Удар справа	двуручный
Одиночный разряд
Наивысшая позиция	1 (1952)
Турниры серии Большого шлема
Франция	финал (1946), победа (1950)
США	победа (1950—52)
Парный разряд
Турниры серии Большого шлема
США	финал (1944), победа (1948, 1954—55, 1958)
Завершил выступления

Франсиско Олегарио (Маленький Панчо) Сегура Кано (англ. Francisco Olegario 'Little Pancho' Segura Cano; род. 20 июня 1921) — эквадорский и американский профессиональный теннисист и теннисный тренер. На любительском этапе карьеры Сегура четырежды становился финалистом турниров Большого шлема, а перейдя в профессионалы, трижды подряд выигрывал чемпионат США в одиночном разряде, а также несколько раз побеждал на этом турнире и чемпионате Уэмбли в парах. Среди воспитанников Сегуры как тренера был будущий лидер мирового теннисного рейтинга Джимми Коннорс. В 1984 году имя Панчо Сегуры внесено в списки Международного зала теннисной славы, а в 2012 году в списки Зала славы Ассоциации профессионального тенниса США.

Спортивная карьера

Эквадорский период

Панчо Сегура родился недоношенным и в детстве перенёс рахит, оставшись на всю жизнь кривоногим и низкорослым (его рост на пике карьеры достигал только 168 см), но оптимизм и жажда борьбы позволили ему преодолеть эти трудности. Сегура начал своё знакомство с теннисом в теннисном клубе Гуаякиля, где сначала подавал игрокам мячи, а со временем, окрепнув физически и овладев базовыми навыками, был их спарринг-партнёром, выполняя роль живой теннисной пушки. В это время он получал от клиентов клуба от 30 до 50 центов за занятие. В 13 лет местная газета El Telegrapho опубликовала о нём заметку, сделавшую его известным; в это время Панчо, игравший в совершенно необычной манере — двумя руками и слева и справа (даже двуручный бэкхенд был редкостью до 60-х годов), — уже обыгрывал ведущих местных взрослых игроков.

В 16 лет Сегура принял участие в ежегодном теннисном матче сборных Гуаякиля и Кито, несмотря на возражения некоторых из клиентов клуба, считавших, что его работа в клубе не даёт ему права называться любителем. Панчо выиграл все три своих встречи, внеся существенный вклад в общую победу Гуаякиля. После этого председатель национального Олимпийского комитета Гало Пласа Лассо (будущий президент страны) пригласил его в сборную Эквадора для участия в Боливарских играх; этот шаг себя полностью оправдал — семнадцатилетний Сегура прошёл в теннисном турнире Игр до самого конца, победив в финале в четырёх сетах колумбийца Хорхе Комбарису. За 1939 год он выиграл ещё четыре крупных теннисных турнира в Южной Америке, завоевав необыкновенную популярность у себя на родине, которая, однако, в финансовом отношении не приносила ему ничего, за исключением небольшого дома, который его семье построил муниципалитет Гуаякиля.

Среди американских любителей

Гало Пласа, ставший к этому времени президентом Эквадора, планировал послать Панчо учиться теннису во Францию. Однако начавшаяся Вторая мировая война не дала этим планам претвориться в жизнь, и в итоге Сегуру отправили в США. В Нью-Йорке он подружился с молодым теннисистом Бобби Риггсом, уже входившим в число сильнейших местных игроков. Поскольку в это время турниры в Нью-Йорке игрались в основном на травяных газонах, Сегура, привыкший на южноамериканском грунте к более медленным, высоким мячам («Трава? Я думал, это то, что курят», шутил он позже), не сразу нашёл свою игру и только весной 1941 года выиграл свой первый турнир на траве. Осенью того же года он победил в Майами одного из ведущих любителей США Гарднара Маллоя, и тот был настолько впечатлён его игрой, что, занимая пост тренера сборной местного университета, на следующий год организовал Панчо, никогда не заканчивавшему среднюю школу, спортивную стипендию и место в университетской команде.

К концу 1942 года Сегура уже занимал четвёртое место в списке сильнейших теннисистов-любителей США после Теда Шрёдера, Фрэнка Паркера и самого Маллоя. Считаясь иностранным гражданином, он избежал призыва в американскую армию и продолжал выступать в соревнованиях на протяжении всей войны, за три последующих года выиграв 15 из 30 турниров, в которых участвовал. Сегура три раза подряд — в 1943, 1944 и 1945 годах — выиграл студенческий чемпионат Северной Америки; этот рекорд не побит по настоящее время. В 1943 году он также выиграл Панамериканский чемпионат в Мехико, а на чемпионате США дошёл до финала в миксте, на следующий год повторив этот результат в мужском парном разряде. В одиночном разряде он все эти три года оступался в полуфинале, проиграв сначала Джеку Креймеру, а потом дважды подряд Биллу Талберту, и по итогам года каждый раз занимал третье место в американском рейтинге. Ещё один заметный матч на этом этапе карьеры Сегуры был показательным: в ноябре 1943 года он провёл выставочную игру против американского профессионала номер один, бывшего обладателя Большого шлема Дона Баджа, и победил со счётом 3-6, 6-0, 6-1.

В первые послевоенные годы Сегура ещё дважды играл в финалах турниров Большого шлема — сначала в мужских парах на чемпионате Франции 1946 года, а год спустя снова в миксте на чемпионате США.

Профессиональная карьера

Несмотря на успехи Сегуры в любительских турнирах, его финансовое положение продолжало оставаться тяжёлым. Овладеть академической специальностью в университете ему не удалось, так как он не сумел набрать достаточное количество курсов, и в итоге после 1947 года он принял предложение стать профессиональным теннисным тренером. Это означало расставание с любительским теннисом и турнирами Большого шлема, но Сегура быстро стал одним из сильнейших профессионалов США. Уже в 1948 году он участвовал в профессиональном теннисном турне Джека Харриса вместе с Риггсом, Креймером и австралийцем Динни Пайлзом, а также выиграл с Креймером чемпионат страны среди профессионалов в парном разряде.

С 1950 по 1952 год Сегура трижды подряд побеждал на профессиональном чемпионате США в одиночном турнире, в 1952 году заняв первое место в рейтинге сильнейших профессионалов мира. Ещё несколько раз он выигрывал профессиональный чемпионат США и чемпионат Уэмбли — второй турнир «профессионального Большого шлема» — в парном разряде, в основном со своим постоянным противником на корте — Панчо Гонсалесом. Соревнование Большого Панчо Гонсалеса и Маленького Панчо Сегуры продолжалось большую часть 1950-х годов и включало два изнурительных финала чемпионата США подряд в 1955 и 1956 годах. Сегура продолжал совмещать тренерскую карьеру с выступлениями в профессиональных турнирах до конца 1960-х годов и в 1970 году, после начала Открытой эры, позволившего профессионалам играть против любителей, принял участие в нескольких турнирах Большого шлема. На Уимблдонском турнире 1968 года Сегура и Алекс Ольмедо во втором круге провели рекордный по продолжительности в истории турнира парный матч, победив Гордона Форбса и Эйба Сегала со счётом 32-30, 5-7, 6-4, 6-4. Через два года Сегура сыграл и на Открытом чемпионате США, выйдя во второй круг в одиночном разряде.

Позже Сегура возглавлял мировой рейтинг теннисных ветеранов и в 1973 году, после того, как Риггс, занимавший в этом рейтинге третье место, проиграл «Битву полов» Билли Джин Кинг, вызвал Кинг на матч-реванш, от которого она отказалась. Как тренер, Панчо Сегура много лет проработал в Южной Калифорнии, где среди его воспитанников был Джимми Коннорс — будущая первая ракетка мира. Сын Панчо, Спенсер Франсиско Сегура, также участвовал в теннисных соревнованиях, в 1975 году занимая в рейтинге ATP место в конце второй сотни, а в дальнейшем сделав финансовую карьеру.

В 1984 году имя Панчо Сегуры было включено в списки Международного зала теннисной славы, а в в 2012 году в списки Зала славы Ассоциации профессионального тенниса США. С 1970 года он является также членом Зала спортивной славы университета Майами.

Участие в финалах центральных турниров за карьеру

Большой шлем

Мужской парный разряд (0-2)

Результат	Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
Поражение	1944	Чемпионат США	Билл Талберт	Дон Макнилл Боб Фалкенбург	5-7, 4-6, 6-3, 1-6
Поражение	1946	Чемпионат Франции	Энрике Мореа	Марсель Бернар Ивон Петра	5-7, 3-6, 6-0, 6-1, 8-10

Смешанный парный разряд (0-2)

Результат	Год	Турнир	Партнёрша	Соперники в финале	Счёт в финале
Поражение	1943	Чемпионат США	Полин Бетц	Маргарет Осборн Билл Талберт	8-10, 4-6
Поражение	1947	Чемпионат США (2)	Гасси Моран	Луиза Бро Джон Бромвич	3-6, 1-6

Профессиональный Большой шлем

Одиночный разряд (3-8)

Результат	Год	Турнир	Соперник в финале	Счёт в финале
Победа	1950	Чемпионат США	Фрэнк Ковакс	6-4, 1-6, 8-6, 4-4 — отказ
Победа	1951	Чемпионат США (2)	Круговой турнир
Поражение	1951	Чемпионат Уэмбли	Панчо Гонсалес	2-6, 2-6, 6-2, 4-6
Победа	1952	Чемпионат США (3)	Панчо Гонсалес	3-6, 6-4, 3-6, 6-4, 6-0
Поражение	1955	Чемпионат США	Панчо Гонсалес	16-21, 21-19, 8-21, 22-20, 19-21
Поражение	1956	Чемпионат США (2)	Панчо Гонсалес	15-21, 21-13, 14-21, 20-22
Поражение	1957	Чемпионат Уэмбли (2)	Кен Розуолл	6-1, 3-6, 4-6, 6-3, 4-6
Поражение	1957	Чемпионат США (3)	Панчо Гонсалес	3-6, 6-3, 5-7, 1-6
Поражение	1959	Чемпионат Уэмбли (3)	Мэл Андерсон	6-4, 4-6, 6-3, 3-6, 6-8
Поражение	1960	Чемпионат Уэмбли (4)	Кен Розуолл	7-5, 6-8, 1-6, 3-6
Поражение	1962	Чемпионат США (4)	Бутч Бухгольц	4-6, 3-6, 4-6

Литература

• Pancho Segura // Bud Collins' Tennis Encyclopedia / Bud Collins & Zander Hollander (Eds.). — Visible Ink Press, 1997. — P. 438—440. — ISBN 1-57859-007-8.
• Caroline Seebohm. [books.google.ca/books?id=u8tLyEZB02QC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Little Pancho: The Life of Tennis Legend Pancho Segura]. — University of Nebraska Press, 2009. — ISBN 978-0-8032-2041-6.

Ссылки

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/pancho-segura Панчо Сегура] на сайте Международного зала теннисной славы  (англ.)
• [www.tennisarchives.com/player.php?playerid=4948 Результаты в одиночном разряде] в базе данных Tennis Archives  (англ.)
• [sites.google.com/site/worldwidetennisdatabase/Home/men-final-database Финалы за карьеру]  (англ.) в базе данных World Tennis Database (поиск по фамилии)

Отрывок, характеризующий Сегура, Панчо

Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.