Первая книга (эсперанто)

Международный язык
Международный языкъ
Автор:	Л. М. Заменгоф
Жанр:	Учебник
Язык оригинала:	Русский
Издатель:	Типо‐Литографія Х. Кельтера
Выпуск:	26 июля 1887 года
Носитель:	Книга
Следующая:	Вторая книга международного языка
Электронная версия в Викитеке

«Пе́рвая кни́га» (эспер. Unua libro) — принятое в эсперантологической литературе название первого учебника эсперанто. Учебник был опубликован в Варшаве на русском языке 26 июля 1887 года (эта дата считается «днём рождения» эсперанто); автором его выступил Л. М. Заменгоф, подписавшийся псевдонимом Д-ръ Эсперанто (что на новом языке означало «Доктор Надеющийся»). В течение года вышли также издания на французском, польском и немецком языках (название «Первая книга» употребляется по отношению к любой из этих версий, при необходимости делается уточнение, напр. «русская Первая книга» и т. п.).

История создания

Л. М. Заменгоф начал работу над своим проектом международного языка ещё будучи гимназистом. До 1885 года он подготовил несколько различных проектов языка (сначала пытаясь конструировать его по совершенно априорным принципам, но быстро обратившись к апостериорно-натуралистической модели лингвопроектирования). Из многочисленных вариантов «праэсперанто» наиболее известен т. н. «Lingwe universala», с которым Заменгоф познакомил своих коллег по гимназии в 1878 году. Уже в этом проекте ясно видны черты, роднящие его с той версией языка, которая будет позже опубликована в 1887 году. По сути, все последующие годы Заменгоф занимается только доработкой и развитием этого базового проекта.

Окончательный проект первого учебника был готов уже в 1885 году, однако в течение двух лет Заменгоф не мог найти издательства, которое опубликовало бы эту книгу (будучи ограниченным в средствах, Заменгоф не мог осуществить издание за свой счёт). Издание 1887 года было осуществлено на средства, полученные Заменгофом от своего тестя — ковенского фабриканта Александра (Сендера Лейбовича) Зильберника в виде приданого за его невесту Клару Зильберник (их помолвка состоялась 30 марта 1887 года, а свадьба — 8 августа; приданое было довольно крупным и составило 10 тысяч рублей).

Рукопись будущей книги была передана на цензорскую проверку 6 апреля 1887 года. Разрешение на печать русскоязычной версии было получено 2 июня (все даты приводятся по новому стилю). Книга была напечатана 26 июля в типографии Х. Кельтера, размещавшейся в Варшаве по улице Новолипье 11. Русскоязычная версия вышла тиражом в 3 тысячи экземпляров. Уже до конца 1887 года были опубликованы издания на польском (2 тысячи экземпляров), немецком и французском языках (по тысяче экземпляров; все эти переводы были выполнены самим Заменгофом). Первая версия на английском языке вышла в 1888 году, однако в настолько неудачном переводе, что Заменгоф был вскоре вынужден остановить её распространение; в 1889 году появился более совершенный перевод на английский язык. В 1888 году Заменгоф подготовил издания книги на идише и иврите, в том же году она вышла на итальянском и шведском языках. В 1888 году в качестве продолжения Заменгофом были выпущены брошюры на эсперанто, озаглавленные «Dua Libro de l' Lingvo Internacia» («Вторая книга международного языка») и «Aldono al la Dua Libro» («Прибавление ко второй книге»).

Внешний вид, структура и содержание

«Первая книга» представляла собой 40-страничную брошюру размерами 20,5 на 15 см, озаглавленную «Международный языкъ. Предисловіе и полный учебникъ». Брошюра была подписана псевдонимом Дръ Эсперанто; кроме этого на титульном листе имелась приписка «por Rusoj» («для русских»), указана цена (15 копеек), место и год печати («Варшава. Типо-Литография Х. Кельтера, ул. Новолипье № 11»). Интересно присутствие на титульном листе следующей фразы: «Чтобы язык был всемирным, не достаточно назвать его таковым» — этой фразой Заменгоф явно полемизирует с создателем языка волапюк И. М. Шлейером, язык которого в то время победно шествовал по Европе, однако обладал рядом системных особенностей, делавших его изучение довольно сложным; этой фразой Заменгоф хотел подчеркнуть кардинальное отличие своего проекта от волапюка. Обозначение «Первая книга», довольно быстро устоявшееся в эсперанто-сообществе, было принято в связи с тем, что в 1888 году Заменгоф издал вторую брошюру, уже полностью на эсперанто, озаглавленную «Dua Libro de l’ Lingvo Internacia» («Вторая книга международного языка»).

Бо́льшую часть книги (28 страниц из 40) занимало вступление, в котором автор обосновывал потребность в международном языке, а также показывал преимущества своего проекта (в частности, утверждалось и демонстрировалось на примере, что текст на новом языке можно читать и понимать даже не зная его грамматики, достаточно иметь только словарик). В качестве иллюстраций были приведены следующие тексты на эсперанто:

• Молитва Отче наш (Patro nia).
• Фрагмент из Библии (El la Biblio) — первые стихи книги Бытия.
• Письмо (Letero) — пример письма, которое можно было по задумке автора отправить своим знакомым (вместе со словариком) для демонстрации того, что новый язык можно понимать без предварительного изучения, пользуясь только словарём.
• «Моя дума» (Mia penso), оригинальное стихотворение Заменгофа.
• «Из Гейне» (El Heine), перевод стихотворения Г. Гейне
• «О, моё сердце» (Ho, mia kor’), оригинальное стихотворение Заменгофа

На четырёх страницах были представлены купоны со следующим текстом на эсперанто:

Обещание.
Я, нижеподписавшийся, обещаю выучить предлагаемый доктором Эсперанто международный язык, если окажется, что десять миллионов человек публично дали такое же самое обещание.

Подпись:

Оригинальный текст (эсп.)  

Promeso.
Mi, subskribita, promesas ellerni la proponitan de d-ro Esperanto lingvon internacian, se estos montrita, ke dek milionoj personoj donis publike tian saman promeson.

Subskribo:

— Международный язык. Предисловие и полный учебник.

На обратной стороне купона предлагалось писать имя и адрес. Автор предлагал читателям вырезать, заполнить и прислать эти купоны ему с целью последующей публикации имён и адресов сторонников нового языка отдельной книгой (этот проект, однако, не был осуществлён; в первой газете на эсперанто — «La Esperantisto» — регулярно печатались адреса новых эсперантистов, но количество опубликованных таким образом адресов не превысило нескольких тысяч).

В самом конце книги на пяти страницах была представлена базовая грамматика языка. Заменгоф свёл её в 16 правил, которые впоследствии вошли и в произведение «Основы эсперанто», принятое на первом международном конгрессе эсперанто в 1905 году в качестве неизменных основ языка (отсюда же идёт и популярный миф о том, что в эсперанто имеется только 16 правил, что разумеется, неверно; правильнее говорить о том, что «базовая грамматика эсперанто в Первой книге и в „Основах эсперанто“ представлена в виде 16 правил»).

На отдельном листе мелким шрифтом приводился «Интернационально-русский словарь», который предварялся следующей фразой: «Всё, что написано на интернациональном языке, можно понимать с помощью этого словаря». Словарь содержал 927 морфем (включая корни, окончания, приставки и суффиксы; отдельные корни представлены только в виде примеров к другим статьям); в тексте самой книги (в текстах и описании грамматики) встречается ещё около 20 корней (в том числе и имена собственные). Принято считать, что вся Первая книга содержит 947 словообразовательных морфемы — в определённом смысле можно говорить о том, что именно столько элементов включал в себя первый словник эсперанто.

Несмотря на то, что эсперанто как система с 1887 года изменился крайне незначительно, и тексты Первой книги без каких-либо сложностей понимаются современными эсперантистами, в эсперанто-текстах имеется множество оборотов, которые с точки зрения современной нормы трактуются как архаизмы или даже как явные ошибки. В Первой книге имеется также и несколько «архаичных» корней (возможно, они являются результатом опечатки), которые впоследствии приняли другую форму (например, speri, vinki — в современном эсперанто соответственно esperi, venki). Некоторым корням в словаре приписывается смысл, отличный от того, который эти корни имеют сейчас (например, слову forko приписывается значение «вилы», а слову ŝtofo — значение «вещество»; на современном эсперанто соответственно forkego и substanco). Кроме этого, в Первой книге временны́е коррелятивы ряда kiam, tiam, ĉiam, neniam, iam («когда, тогда, всегда, никогда, когда-то») представлены в «архаичной форме» kian, tian, ĉian, nenian, ian.

В Первой книге Заменгоф разделял отдельные морфемы вертикальными чёрточками (например, слово fratino, «сестра», писалось так: frat|in|o), что облегчало анализ сложных слов и их перевод с помощью словаря. Кроме как в Первой книге и в копировавших её «Основах эсперанто» этот способ нигде не применялся.

Судьба книги

Заменгоф разослал экземпляры Первой книги научным обществам, редакциям периодических изданий, а также по известным ему адресам учёных, писателей, учителей, адвокатов и других представителей интеллигенции. Таким образом были заложены основы будущего эсперанто-движения — некоторые из получивших книгу заинтересовались проектом и откликнулись на предложения Заменгофа многочисленными письмами. Не имея возможности ответить всем лично, в 1888 году Заменгоф издаёт т. н. «Вторую книгу» (эспер. Dua Libro de l’ Lingvo Internacia), в которой приводит новые примеры использования языка, а также отвечает на критику и вопросы о грамматике и структуре языка.

Первая книга, несмотря на то, что с дидактической точки зрения она уже не может считаться «учебником» эсперанто, в настоящее время остаётся важным документом по истории эсперанто и по его лингвистической эволюции. Впоследствии книга неоднократно переиздавалась репринтным способом (последнее русскоязычное издание было выпущено издательством «Импэто» в 2004 году).

Интересные факты

• Кроме заявления на обложке («Чтобы язык был всемирным, недостаточно назвать его таковым») в Первой книге имеется ещё одно необычное заявление: «Интернациональный язык, подобно всякому национальному, составляет достояние общественное, и от всяких личных прав на него автор навсегда отказывается» («Интернаціональный языкъ, подобно всякому національному, составляетъ достояніе общественное, и отъ всякихъ личныхъ правъ на него авторъ на всегда отказывается»). Эта реплика опять же полемизирует с И. М. Шлейером (создателем волапюка), который рассматривал волапюк своей собственностью и крайне авторитарно относился к критике и попыткам реформировать его язык.
• Псевдоним «Д-р Эсперанто» (Д-р Надеющийся) по наиболее распространённой трактовке выражает надежду автора на то, что его проект будет принят обществом. Однако, сам Заменгоф никогда не объяснял, почему он выбрал именно этот псевдоним. Не исключено, что псевдоним представляет собой просто игру слов — окончание фамилии «Заменгоф» созвучно немецкому глаголу hoffen — надеяться.
• Как видно из названия брошюры, поначалу Заменгоф не давал своему проекту никакого отличительного имени, называя его просто «международный язык». Однако, чтобы не путать его с волапюком, сторонники эсперанто часто говорили «язык доктора Эсперанто». Впоследствии эта формулировка сократилась до «язык Эсперанто», а в конце концов осталось одно лишь слово «Esperanto», которое на эсперанто пишется с большой буквы, чтобы его можно было отличить от обычного слова «надеющийся».
• На последней странице Первой книги указывается адрес автора, по сути, раскрывающий псевдоним Заменгофа: «Господину д-ру Заменгофу для д-ра Эсперанто в Варшаве». Такой необычный адрес нередко заставлял историков эсперанто полагать, что Заменгоф был довольно известным лицом в Варшаве, если полагался только на собственное имя. Однако, он, по-видимому, просто получал письма на главпочтамте на абонентский ящик или «на предъявителя».
• Малые размеры и вес «Первой книги», и, соответственно, «ключей эсперанто» (так назывались небольшие брошюрки, в которых была представлена основная грамматика эсперанто и имеелся базовый эсперанто-национальноязычный словарик), облегчали их распространение почтой. Заменгоф советовал смело писать письма на международном языке любому иностранцу — если к письму прилагался всего лишь соответствующий словарик, то можно было быть уверенным, что получатель сумеет понять текст письма. Таким образом, можно говорить о том, что Заменгоф применял самые современные по тем временам методики и технические средства для распространения своего языка.
• Для издания Первой книги было необходимо изготовить особые литеры для специфических эсперанто-символов. Типография Х. Кельтера стала, таким образом, первой в мире типографией, оснащённой эсперанто-шрифтами.

См. также

• Основы эсперанто

Ссылки

• Д‑р Эсперанто. Международный язык. Предисловие и полный учебник. (por Rus·o·j):
  • Первое издание, май 1887.
  • Второе издание, декабрь 1887.
• [www.genekeyes.com/Dr_Esperanto.html HTML-версия второго перевода Первой книги на английский язык] (англ.)
• [miresperanto.ru/biblioteko/korolevich/03.htm Книга об эсперанто] (А. Королевич, «О возникновении Первой книги»)

Отрывок, характеризующий Первая книга (эсперанто)

По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».