Пермь Великая

Пе́рмь Вели́кая (Пермь Камская) — историческая область в России. Пермью Великою назывались города в Верхнекамье, к западу от северной части Уральских гор (Чердынь, Сольвычегодск, Соликамск, Кайгород, а также Старая Пермь, находившаяся в 140 верстах от устья Вычегды). Это определение включает Пермь Вычегодскую. Объединение понятий произошло при распространении деятельности Строгановых за Урал.

История

Топоним

Происхождение топонима «Пермь» является предметом научных дискуссий. Первая версия была предложена в 1730 году Ф. И. фон Страленбергом, который отождествил Пермь и упоминаемую в скандинавских сагах Биармию: «Вторая пристань была в Биармии или в Великой Перми при городе Чердыне» и отметил, что «в Европе суть Великая Пермиа, которую древность Биармаланд называет, и прежде превеликую часть земли в себе заключала». Гипотеза Пермь-Биармия преобладала в исторических исследованиях вплоть до начала XIX века и была принята, в частности В. Н. Татищевым, М. В. Ломоносовым и Н. М. Карамзиным. В XIX—XX веках эта гипотеза подверглась критике и возникли следующие теории происхождения слова «Пермь»:

• От финского Perämаа — «задняя сторона» или коми-зырянского Perjema — «отнятая, взятая, унаследованная земля» или от вепсского Perämaa, буквально — «задняя земля», в смысле «Заволочье»;
• От рäärmа край, окраина. Эту теорию фактически отверг Макс Фасмер, указав, что вывести из слова «парма» «пермь» трудно фонетически;
• От имени легендарного Перы-богатыря — «место Перы».

Топоним «пермь» в древнерусских текстах до второй половины XIV века упоминается только 6 раз:

• В Повести временных лет (недатированная часть, созданная в 1113 году) «Пермь» упоминается дважды — в перечне народов «Афетовой части» между чудью и печерой и в списке народов, которые «дань дают Руси» между мордвой и чудью;
• Новгородская четвертая летопись сообщает, что пермские земли платили дань Новгороду и в 1187 году «избъени быша даньникы Перемьские и Югорьскии, а друзии за Волоком, и паде головъ о сте кметей»;
• Договор князя Ярослава Ярославича с Новгородом 1264 года ставить Пермь рядом с Югрой и Печорой, причем вводит ранее не упоминавшийся топоним «Колопермь» в списке новгородских владений — «А се волости новгородьскые: Бежиче, Городец, Мелечя, Шипино, Егна, Вологда, Заволоцье, Колоперемь, Тре, Перемь, Югра, Печера»;
• Пермь и Колопермь указаны в списке новгородских владений в грамоте 1304—1305 годов — «А се волости новгородьскыя: Бежице, Городьць, Мелеча, Шипино, Егна, Волъгда, Заволочие, Голопьрьмь, Тьре, Пьрьмь, Печера, Югра»;
• В 1324 году в летописи упоминается впервые Пермь Великая в связи с поездкой московского князя Юрия Даниловича в Золотую орду. Согласно летописи «поиде… в Орду, а шел на Пермь Великую и поиде по Каме реке».

Границы Перми Великой

Границы Перми Великой в исторических документах не определены даже приблизительно, во многом потому, что авторы документов под Пермью Великой понимали как территорию, так и некий город в Прикамье. У Сигизмунда Герберштейна, побывавшего в России в первой половине XVI века и допустившего ряд ошибок (в частности он посчитал, что Стефан Пермский жил позже епископа Питирима) сказано, что «Великая и обширная область Пермия отстоит от Москвы прямо к Северо-Востоку на двести пятьдесят (или, как утверждают некоторые, на триста) миль. В ней есть город того же имени, стоящий на реке Вышере (Vischora), которая в десяти милями ниже изливается в Каму. По причинам частых болот и рек, сухим путем туда можно доб- раться только зимою, летом же этот путь совершить легче на судах через Вологду, Устюг и реку Вычегду (Vitzechda), которая в двенадцати милях от Устюга вливается в Двину. Тем, кто отправляется из Пермии в Устюг, надо плыть вверх по Вышере; проплыв по нескольким рекам и перетаскивая иногда в другие реки суда по земле, они достигают, наконец, Устюга, находящегося в трехстах милях расстояния от Перми. В этой области хлеб употребляется весьма редко; ежегодную дань Государю они выплачивают лошадьми и мехами. Они имеют особый язык и точно также особые письмена, которые впервые изобрел епископ Стефан, укрепивший жителей, колеблющихся в вере Христовой (ибо раньше они были очень слабы в вере и содрали кожу с одного епископа, покушавшегося на то же)".

В 1688 году Эдмунд Богун определил Пермь Великую как город на Каме: "Пермь Великая (Permaweliki) Permia Magna, город в провинции Пермской в России, между Двиной (Dwina) на западе и Обью (Obb) на востоке, располагается на реке Каме (Kama)». В вышедшей в 1744 году книге Томас Сальман дал такие границы Перми Великой (опять назвав город Пермь Великая): "Провинция Пермия (Permia) граничит с Зырянами (Syrianes) на севере, и с Вологдой на юге; восточная граница, кажется, река Иртыш (Irtis), которая впадает в Обь (Oby); главный город Пермь Великая (Permia Weliki). Эта страна населена не намного лучше, чем в прошлом, и люди, как говорят, заняты, главным образом, охотой".

В писцовых книгах XVI и XVII веков, в государевых грамотах и других указах употребляется название «Пермь Великая» — в смысле всей страны, и «Пермь Великая—Чердынь» — в смысле названия главного города страны (Чердынь). В Книге Большого Чертежа (1627 г.) встречаются «Пермь Старая» как название города Усть-Вымь на реке Вычегде и «Пермь Малая», или «Пермца», как название одной зырянской волости в Сольвычегодском крае.

В российских официальных документах начала XVIII века также встречается упоминание о городе Пермь Великая, при этом он не отождествляется c Чердынью. Например, в указе Петра I от 18 декабря 1708 года в списке "поморских" городов упомянут город Пермь Великая и через запятую - Чердынь. В приложении к указу от 29 мая 1719 года в списке населенных пунктов созданной Соликамской провинции названы Соль Камская, "Пермь Великая и Чердынь".

Вследствие сбивчивых сведений в первоисточниках весьма трудно определить пределы Перми Великой в тот или другой период. Более или менее установлено, что древняя Пермия вместе с зырянским краем граничила к северу с самодийцами, к востоку с Уральским хребтом и манси, к югу с башкирами и удмуртами, к западу с Великим Устюгом, Вологдой и Белым морем. В XVI и XVII веках, по словам составителей писцовых книг И. И. Яхонтова и Кайсарова, на территории Перми Великой, то есть на пространстве от реки Чусовой до озера Чусовского, по Каме с её притоками были три округа: Пермский (Чердынский) с главным городом Пермь Великая (Чердынь), Усольский, возникший в XV веке, с главным городом Усолье Камское, и Строгановские вотчины. В XVIII веке эти территории оказались в уездах Чердынском, Соликамском, Пермском и отчасти Кунгурском, Оханском, Глазовском и Слободском — последние два Вятской губернии.

Предыстория

Большинство историков полагает, что первым идентифицированным населением западного Урала были различные финно-угорские народы уральской языковой семьи. В период Великого переселения народов на Урале появились тюркские племена. Значительная часть финно-угорских племён под верховенством венгров покинуло Пермские пределы и переселилось на Дунай. С X века Прикамье находилось под властью волжских булгар и считалось их колонией. Территория Великой Перми в арабских хрониках известна как Верхняя Булгария или страна Вису. Через неё шел активный торговый путь в Сибирь. Множественные археологические находки на берегах Камы персидских произведений искусства и монет — «Закамское серебро» — свидетельствуют о широких масштабах пушной торговли. Кроме того, на территории Перми Великой (в том числе в ее северных районах) очень рано зародилась металлургия. Недалеко от современного села Оралово обнаружены литейные формы и тигли для литья меди, относящиеся к X—IX вв. до н. э. (Ананьинская культура). Археологически Пермь Великая относится к Родановской культуре (IX - XV вв.). Металлургическим центром Родановской культуры было расположенное около современных Березников поселение, известное археологам как Чашкинское. Оно существовало в IX—XIII веках. В послемонгольское время металлургическими центрами Прикамья были расположенные в бассейне реки Зырянки городище Семино и селища Абрамово, Пермяково.

Княжество (1451 - 1505 гг.)

В XIII веке монгольское нашествие разгромило Волжскую Булгарию и удельные Русские княжества. Множество беженцев самых разных национальностей нашли приют в относительно спокойной и почти незаселённой Пермской земле, защищённой непроходимыми таёжными лесами и болотами. Эта область фигурирует в составе новгородских волостей, но сохраняет определенную самостоятельность: она управлялась своими князьями и лишь платила дань Новгороду пушниной.

В 1451 году великий князь Московский Василий II Темный сделал своими наместниками в Перми Вычегодской князя Ермолая и его сына Василия, а другой сын Ермолая Михаил стал вассальным правителем Великопермского княжества. По летописи Ермоличи — родственники великого князя по Верейской линии, но большинство современных авторов считают их местными коми-пермяцкими князьями, возможно, и обрусевшими, так как они были христианами и имели русские имена.

В 1472 году под предлогом оскорблений, нанесённых пермяками московским купцам, Иван III послал в Пермский край московского воеводу князя Фёдора Пёстрого с войском, подчинившего край Великому княжеству Московскому. Фёдор Пёстрый возвёл небольшое русское укрепление в Покче. В том же году впервые упоминались в синодике Чердынского Богословского монастыря имена нескольких пермских князей и княгинь. Иван III до конца своего правления оставлял номинальным правителем края князя Михаила Пермского, фактическим же правителем был пермский епископ Филофей. В 1505 году вместо сына Михаила, Матфея, в Великопермское княжество был прислан наместник князь В. А. Ковёр, «первый от русских князей». Московские князья строили города, давали временные льготы от дани и пошлин.

Пермяки принимали участие в походах московских воевод на югру (1483, 1485 и 1499 гг.) и манси (1484 г.); в то же время они сами испытывали опустошительные нападения манси и татар (1481, 1505, 1531, 1539, 1547, 1572, 1573 и 1581 гг.). Нападение в 1581 году пелымского князя Кихека с сибирскими, сылвенскими и иренскими татарами, с хантами, манси, удмуртами и башкирами было особенно бедственным для Великой Перми.

Население было сосредоточено главным образом в нижних частях Колвы и Вишеры. От столицы Чердыни во все стороны расходились широкие транспортные водные пути: по Каме — на запад и на юг до Москвы и Каспийского моря, по Колве и, после волока, по Печоре — на север до Ледовитого океана, по Вишере — на восток через Уральские горы и далее в Сибирь, спускаясь по рекам: Ивдель, Лозьва, Тавда, Тобол, Иртыш и Обь — речная Чердынская дорога. В зимнее время грузы перевозились по льду этих же рек. Первая сухопутная Бабиновская дорога (с многочисленными мостами) в Сибирь была построена уже в 1597 году.

В хозяйственной деятельности большое значение имели охота и рыболовство, а в южных районах (по Каме и Чусовой) — пашенное земледелие. По Никоновской летописи были известны четыре значительных населённых пункта, княжеских резиденций — Искор, Урос, Покча и Чердынь; все они были расположены на Колве.

В составе Русского государства

С XVI века начинает возвышаться над Пермью Старой Вычегодской Пермь Великая. В середине XVI века здесь уже было несколько монастырей, хотя христианство стало распространяться почти на столетие позже, чем в Перми Вычегодской, где первые три монастыря учредил ещё святитель Стефан. Большой вклад в христианизацию Пермского края внёс преподобный Трифон Вятский. Много сделали для заселения и промышленного освоения края Строгановы, получившие (1517 г.) от великого князя грамоту на устройство в Сольвычегодске соляных варниц, а в 1558 г. — огромные земельные владения в Перми Великой. В XVII веке территория Перми Великой делилась на три уезда — Чердынский, Соликамский и Кунгурский.

В XVII веке на территории Прикамья начались поиски полезных ископаемых. В 1617 году строгановский крестьянин Я. Литвинов сообщил в Москву, что нашел медь в Соликамском уезде. Уже в 1618 году на месте вела геологические изыскания экспедиция, в которую входили дворянин Ч. Бартенев, подьячий Г. Леонтьев и англичанин-рудознатец Д. Ватер. Экспедиция обнаружила медь и небольшое количество золота. В 1634 году в Прикамье был построен Пыскорский медеплавильный завод, просуществовавший до 1657 года. В его строительстве участвовали 15 саксонцев во главе с А. Петцольтом.

Горнозаводское дело служило главным источником богатств страны, способствовало притоку населения и образованию городов, в том числе губернского города Пермь, основанного у южных окраин Пермского края на территории с преобладанием татар. Город получил своё название в XVIII веке в связи с образованием Пермской губернии.

По вхождении в состав Русского государства Пермь Великая имела различные административные деления:

• Поместная система,
• Разряды во главе с воеводами,
• Разделение на Архангелогородскую и Сибирскую губернии,
• Провинции Российской империи,
• Уезды России,
• Волости.

См. также

• Великопермское княжество
• Великопермские князья
• Вымские князья
• Сердце Пармы
• Русская колонизация Прикамья

Литература

• Семёнов О. В. [elar.urfu.ru/handle/10995/23849 К вопросу о времени вхождения в состав Московского государства Перми Великой] / О. В. Семенов // Известия Уральского государственного университета. — 2004. — № 31. — С. 34-45.
• Семёнов О. В. Становление и эволюция системы местного управления на Урале во второй половине XV — первой половине XVII в. Екатеринбург, 2006.
• Семёнов О. В. [elar.urfu.ru/handle/10995/3415 Великопермская уставная наместничья грамота 1553 г.] // Проблемы истории России. — Екатеринбург: Волот, 2008. — Вып. 7: Источник и его интерпретации. — С. 295-333.
• Морозов Б. Н., Симонов Р. А. [www.drevnyaya.ru/vyp/2009_1/hist-1.pdf К проблеме источников древнепермской письменности Стефана Пермского (около 1340—1396)] // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2009. № 1 (35). С. 5-16.
• Шумилов Е. Н. Пермь Великая – Чердынь: Опыт исторической реконструкции. 2-е издание, исправленное. Пермь, 2005.
• Чагин Г. Н. Пермь Великая в топонимических доказательствах / Пермский государственный университет. — Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2004. — 100 с. — 200 экз. — ISBN 5-8241-0334-8. (обл.)

Ссылки

• [old-russian.chat.ru/01povest.htm Повесть временных лет]
• [enc.permculture.ru/showObject.do?object=1803686954 Энциклопедия Пермского края]
• [zz-project.ru/ Исторические документы Перми Великой]

Отрывок, характеризующий Пермь Великая

Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.